Текст книги "Город собак"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Тобик

Зовут меня Тобик. Ростом я невелик, зато белый и пушистый. Нос мой сверкает розовой перламутровой пуговицей, усы в меру кудрявы, а лаять я умею прегромко.

Хозяйка моя Анюта – девочка хорошая: учится на пятёрки и животных любит. Вдвоём нам весело: вместе гуляем во дворе и частенько играем в дочки-матери. Анюта причёсывает мне шерсть, повязывает на шею банты и даже иногда купает. Она вообще всячески обо мне заботится и не любит со мной расставаться. Однажды даже в школу с собой взяла, но мальчишки её засмеяли.

Анюте меня на день рождения подарили. Я тогда сидел в коробке и ужасно переживал: кому же достанусь? Но нервничал я понапрасну. Увидев меня, Анюта от радости рассмеялась, схватила меня на руки и весь вечер не отпускала. Сказала, что всю жизнь о таком мечтала!

Да, мне с хозяйкой необычайно повезло. Ведь нередко с нашим братом как бывает: купят сначала, а через месяц ты им надоешь, и они тебя на улицу… Разные люди бывают.

Но Анюта не такая, она меня очень любит, и я плачу ей тем же. Часто она со мной разговаривает, как с человеком. Она и не догадывается: я-то всё понимаю. Сказала однажды, что я её самый лучший друг.

Говорят, Анюта слишком меня балует – одёжки шьёт, а на ночь берёт с собой в кровать. Обнимет, прижмёт к сердечку покрепче и заплачет тихо. Тут я бессилен помочь – Анюта по маме скучает. Мама Анюту два года назад в наш детский дом отдала. В такие моменты очень хочется её успокоить, сделать для неё что-нибудь хорошее. Но я не могу, я ведь даже лизаться не умею. Пёс-то я не настоящий – плюшевый.

Вадимкины слёзы

Утро дышало свежестью. Над рекой висел прозрачный туман, но солнечные лучи уже золотили тихую гладь. Поднимавшийся берег покрывала изумрудная трава, испещрённая бесчисленными искорками росы. Воздух, насыщенный пряными ароматами диких цветов, застыл. Тихо – лишь в зарослях камыша у самой воды колокольцами звенели комары. Вадимка сидел на берегу и смотрел, как старый тополь роняет белоснежные, кружащиеся в застывшем воздухе пушинки. Тонкое поскуливание нарушило спокойствие утра.

Мальчик вздрогнул – вспомнил, зачем пришёл сюда. Слёзы подкрались к горлу, стали душить, но он сдержался – не заплакал.

Вчера ощенилась Жучка: принесла четверых, от кого – не известно. Да и неважно, сама не из породистых. Мать увидала Жучкин живот и давай причитать на всю деревню: «Не углядел! Сколько раз говорила: не пускай собаку со двора! Что прикажешь с ублюдками делать?»

Виноват Вадимка. И спрос теперь с него. Мать приказала к вечеру от щенят избавиться – утопить. Легко сказать, а вот попробуй исполни. Они, хоть и маленькие, слепые, а живые существа!

Вадимка – добрый малый, животных любит. Особенно свою Жучку. И отпустил-то её из жалости: шибко на волю просилась. На цепи долго не усидишь.

Холщовый мешок, куда мать сложила бедолаг, лежит рядом. Щенята выбрались и белыми комочками ползают в ярко-зелёной, как новый бархат, траве. В поисках маминого горячего живота тыкаются слепыми мордочками друг в дружку, жалобно скулят. Голодные…

Представить, как Жучкиных щенят топить будет, Вадимка не мог. Казалось, чего проще: оставь мешок у воды – река сама сделает своё дело – и гуляй без хлопот и забот.

Вадимка так не сумел бы. Размазывая грязными ладонями выступившие слёзы, утёр лицо, сложил щенят обратно в мешок и решительно направился в деревню.

У сельпо в ожидании утреннего хлеба толпился народ – всё больше женщины. Увидав знакомое лицо, Вадимка подошёл к крылечку.

– Здравствуйте, тётя Маша, – заливаясь краской, обратился он к дородной женщине.

– Здорово! Чего в мешке? – сразу заинтересовалась любопытная тётя Маша.

– Сейчас покажу! – засуетился Вадимка. – Щенки Жучкины. Может, возьмёте?

– Разве это щенки? Крысята какие-то, – сострила женщина. Собравшиеся вокруг прыснули.

– Маленькие ещё, вчера родились…

– Раз вчера, то неси-ка их к мамке. Вона разревелись – жрать хотят.

– Не могу. Мать запретила с ними домой возвращаться. Может, всё-таки возьмёте?

Женщины, потеряв к мешку интерес, одна за другой расходились. Сельпо открыли, и тётя Маша деловито направилась к дверям. Вздохнув, мальчик уныло поплёлся прочь.

– Вадик, постой!

Вадимка обернулся: Николай Егорыч – колхозный ветеринар, давний приятель отца.

– Ты вот что, ступай к деду Борису – охотнику. У него Сильва ощенилась, восемь штук принесла. Авось возьмёт старик твоих-то.

Окрылённый, мчался Вадимка к дому охотника. Не верилось, но очень хотелось надеяться: мучения кончатся скоро!

Очутившись у калитки, Вадимка поостыл. В деревне знали: у деда Бориса нрав суровый. Стало не по себе: вдруг не станет слушать дед, вдруг погонит? С тех пор как померла жена, не любил Борис незваных гостей.

Во дворе неистово заливалась собака.

– Цыц, Сильва! – послышался из-за забора скрипучий голос. – Кого там ещё нелёгкая принесла?

– Здравствуйте, дедушка. Это я – Вадимка, – переминался с ноги на ногу мальчик, не решаясь зайти во двор.

– Какой такой Вадимка? – дед прошаркал к калитке, глянул сквозь штакетник сурово. Открывать не собирался.

– Клавдии Петровны сын…

– Ясно, – ещё больше нахмурился дед. – Зачем пожаловал?

– Дедушка, тут такое дело… – замялся под строгим взглядом Вадимка. – Жучка наша ощенилась, а мать велела от щенков избавиться.

– А я при чём?

– Не могу я их топить. Рука не поднимается! – от волнения Вадимка закричал даже.

Залаяла Сильва, и мальчик вновь сник.

– Может, их того… Сильве?

– Ишь, чего удумал! Ты тоже соображать должен – у ней своих восемь штук, не прокормит! – осерчал дед.

– Что ж делать, дедушка?! – в голосе зазвенело отчаяние.

– Жалко бедолаг… Покажь, сколь их у тебя?

– Четверо! – с готовностью Вадимка развязал мешок.

Подошла Сильва, просунув сквозь дыру в заборе голову, обнюхала притихших щенят.

– Что, мать, взять ли? – дед вопросительно глянул на собаку. Та уже самозабвенно облизывала малышей.

– Возьмите…

– Что с тобой делать? Ладно, двоих, пожалуй, потянем.

– Спасибо! – Вадимка готов был расцеловать деда. Зря в деревне болтают, не страшный он вовсе!

Довольные щенки сосали новую маму, а дед Борис советовал:

– К бригадиру сходи. У него собака вот-вот ощенится, авось и приютит бедолаг.

Но бригадир Вадимку и на порог не пустил. Услыхал, о чём речь – дверь перед носом захлопнул.

Загрустил Вадимка. Сел возле сельской библиотеки на лавочку, прижал к себе щенят, задумался, что дальше делать.

Мимо шла баба Люба.

– Чего не весел, сынок? – известная своей сердобольностью на всю деревню старушка добродушно улыбалась каждой чёрточкой лица, вплоть до морщинок в уголках глаз. Вадимка кивнул на щенков:

– Мать утопить велела.

– Батюшки! – схватилась за сердце баба Люба. – Животинку губить – грех великий. Они, вона, маленькие какие! А ну шагай за мной, – скомандовала она и направилась к своей избушке.

– Вот мы и дома, – баба Люба отворила дверь. – Стешка! Где ты, негодница? Стеша! Вон куда забралась!

На печке среди цветастых подушек лежала пушистая серая кошка. Она кормила трёх уже подросших котят.

– Глянь, кого тебе принесла, – баба Люба взяла одного щенка и подложила Стеше под бок. Кошка зашипела и, отпрыгнув в сторону, выгнула спину дугой.

– Испугалась, глупая? – рассмеялась старушка. – Погоди маленько, – со знанием дела обернулась она к Вадимке, – скоро освоится. – Пойдём в сад чайку попьём. Сами разберутся.

Когда Вадимка вернулся в горницу, кошка в окружении котят вновь лежала на печке. Щенок, уютно устроившись посерединке, наравне с остальными сосал тёплый розовый живот. Стешка довольно урчала.

Вечерело. Крепко прижав оставшегося щенка к груди, Вадимка шёл домой.

«Ничего, один – не четыре. Мать не железная, сжалится».

С опаской входил он в дом. Отец уже пришёл с работы, мать накрывала на стол.

– Что долго? Руки мой и ужинать, – голос матери звучал вяло, безо всякого выражения. Даже не посмотрела в сторону Вадимки – всё сердилась.

– Мам, можно, он у нас останется?

Женщина оторвалась от хозяйства и всплеснула руками:

– Ты зачем его обратно приволок?

– Мам, жалко ведь!

– Надо было за Жучкой следить! Я по твоей милости грех на душу взяла и тебя заставила! Иди, и чтобы со щенком не возвращался!

Отец молчал.

Вадимка вышел на крыльцо. Не евший весь день щенок тихонько скулил на руках. Мальчик направился к речке.

«Не страшно, – подбадривал он себя, – у него и глазок-то нет, не слышит, ничего не почувствует. Его и собакой назвать нельзя, крысёнок какой-то. Не жалко его вовсе».

Храбрясь, Вадимка дошёл до реки. Над водной гладью алело вечернее солнце, кругом ни души. Щенок, словно предчувствуя неладное, заёрзал беспокойно, закрутился. Ком подкатил к горлу. Вадимка снял рубашку, брюки. Оставшись в трусах, долго стоял на берегу, не решаясь ступить в воду. Налетели комары. Они кусали Вадимку в лицо, руки, спину – не обращал внимания. На щенка мальчик не смотрел. Держа его в ладошке, на вытянутой руке, сделал шаг, второй, ступил в воду глубже, оттолкнулся и поплыл. Грести одной правой было трудно, сам еле держался на поверхности. Можно было просто закинуть щенка подальше, но Вадимке это казалось кощунством. Вода – мутная, багряно-алого цвета. Щенок присмирел и спокойно, доверившись человеку, лежал на ладони.

Вадимка просто опустил руку в воду, развернулся и поплыл к берегу. Он не оборачивался, лишь слышал позади негромкие всплески. Щенок не пищал, не звал на помощь. Тихо боролся за свою так недавно начавшуюся жизнь. От этой беззвучной борьбы стало жутко. Отвратительное, невыносимое безмолвие преследовало, пока плыл. Фальшивое и дребезжащее, оно безжалостно грызло сердце.

Он выбрался на берег и обернулся. Не увидел ничего, кроме заката. Но нет – щенок ещё жил, и над ним, ныряя к воде, чертили воздух стрижи. Бедняга уцепился за проплывавшую мимо ветку, но силы заканчивались. Слепая мордочка то появлялась, то исчезала в воде. Его всё дальше уносило течением. Вадимка не мог оторваться от белого пятнышка – оцепенел.

Сколько сил, любви к жизни заключалось в этом тщедушном тельце!

Он бросился в воду. Что было сил, плыл назад, туда, где всё ещё боролось со смертью живое существо.

Как добрался до берега, не помнил. Безжизненное тельце походило на мягкий, скукожившийся мешочек мокрой шерсти. Вадимка кричал, звал, тряс, стараясь привести щенка в чувство. Минуты тянулись бесконечно. Наконец щенок слабо закашлялся, из раскрытого рта полилась вода, он хрипло вздохнул.

– Жив! Милый мой! Хороший!

Он больше не сдерживался, не стеснялся чувств. Дороже этого маленького существа для него не было никого на свете. Вадимка не боялся больше укоров матери, гнева отца. Отныне он будет слушать лишь собственное сердце. Накопившиеся слёзы вырвались из груди, он дал им волю.

Это были хорошие слёзы. Слёзы раскаяния.

Две тысячи лет спустя

Я лежала на пляже и смотрела на море. Точнее на то, как к берегу на большой скорости приближается неопознанный объект белого цвета сферической формы. Издалека он походил на шарик для пинг-понга, только был гораздо крупнее. Самое интересное, что никто, кроме меня, сферу не замечал. Немцы усердно штудировали Дэна Брауна, голландцы ожесточённо натирали друг друга солнцезащитным кремом, а турки самозабвенно демонстрировали приезжим бронзовый загар своих торсов.

Тем временем таинственный объект причалил к берегу и, разделившись, точно переспелый мандарин, на четыре дольки, раскрылся.

Наружу вышел мопс. Это было столь неожиданно и одновременно так прозаично, что я не сдержала улыбки. Не обращая ни на кого внимания, мопс скинул элегантный комбинезон из тех, что носят итальянские астронавты, и моему удивленному взору предстал полосатый купальный костюм а-ля двадцатые годы двадцатого века. Мопс с независимым видом отряхнулся и, щёлкнув брелоком сигнализации (отчего сфера два раза мигнула и растворилась в воздухе), направился прямиком ко мне. Будучи неисправимой паникёршей, я судорожно заозиралась по сторонам, но отдыхающие по-прежнему не замечали мопса в упор.

– Ьнед йырбод, – приблизившись ко мне, сказал мопс приятным баритоном. – Отяназ ен сав у? – с французским акцентом поинтересовался он.

– Извините? – я схватилась за сумку, где лежала зарплата.

Мопс смутился.

– Добрый день, – конфузливо повторил он уже по-русски. – У вас не занято? – он вопросительно посмотрел на красноречиво пустующий возле меня шезлонг.

«Занято», – хотела ответить я, но вместо этого утвердительно кивнула.

Мопс благодарно улыбнулся и расположился рядом.

– Жарко сегодня, – проговорил он, высовывая наружу язык. – Кстати, это какое тысячелетие? – в его вопросе не было и тени насмешки.

– Третье, – ответила я и, чуть подумав, уточнила: – Самое его начало.

– Поня-ятно, – протянул мопс и, достав из кармана купального костюма блокнот, чернильницу и гусиное пёрышко, что-то записал. – Значит, период деградации уже начался…

– Что, простите? – не расслышала я.

– Я говорю, отдыхающих много, – сказал пёс и стал оглядываться по сторонам. – Это Морно-средимерзкое побережье, если я не ошибаюсь?

– Средиземноморское, – поправила я.

– Вот именно, – кивнул мопс и, вновь сделав заметку в блокноте, замолчал.

– Мм… ээ… я так понимаю, вы к нам издалека? – спросила я, чтобы прервать неловкое молчание.

– Из пятого тысячелетия, – невозмутимо ответил мопс и перевернулся на живот.

– Серьёзно? – несколько удивилась я. – Ну и как там, в пятом? – не сдержала я любопытства.

– А знаете, неплохо, – отозвался мопс. – Экология в порядке, количество озоновых дыр сведено к минимуму. В прошлом веке с повестки дня снята проблема perpetuum mobile.

– А как на политической арене?

– Затишье, – ответил мопс, доставая из кармана тёмные очки, «Сканворды» и панаму. – Междоусобные войны не ведутся вот уже полторы тысячи лет. Границ между государствами с недавних пор нет, так что телепортируемся теперь в безвизовом режиме.

– Что вы говорите? – искренне порадовалась я за своего нового знакомого. – А как у вас насчёт глобального потепления?

– Проблема решена. Всё в порядке, – лаконично ответил мопс.

– Ну-у а как вам, вообще, живётся? – никак не унималась я.

– Мы живём в исключительно гуманном обществе, не знаем болезней, природных катаклизмов и семейных конфликтов, питаемся экологически чистыми продуктами и ведём спортивный образ жизни, – отрапортовал пёс, как отрезал.

– Неужели такое возможно? – поразилась я.

– Разумеется, – ответил мопс. – Хотите, я возьму вас с собой? – неожиданно предложил он.

Я задумалась. Что держит меня здесь? Работы приличной нет, семьи тоже, да и на Ближнем Востоке неспокойно… Набрав в лёгкие побольше воздуха, я ответила:

– Хочу.

– Закройте глаза, Анастасия, – приказал мопс, назвав меня по имени.

Приятно удивившись, я подчинилась.

– Можно открывать, – услышала я голос и подчинилась вновь.

Я стояла посреди уютного пригорода, из тех, что показывают в американских кинофильмах.

Небольшие аккуратные домики, зелень подстриженного кустарника, газоны, орошаемые в автоматическом режиме, и длинные автомобили, двигающиеся со скоростью двадцать км/ч. Многочисленные прохожие – мамаши с колясками, тинэйджеры на роликах, банковские служащие, поедающие на ходу хот-доги, и разносчики пиццы окружали меня. Однако поразило меня то, что среди всех этих пешеходов я не обнаружила ни одного человека. Не замечая моего замешательства, мимо шагали пекинесы, буль-терьеры, овчарки, далматинцы и пудели.

– Послушайте, а где же люди? – придя в себя, спросила я мопса.

– Люди? Разве я не говорил вам, что люди вымерли? – с недоумением уставился на меня пёс. – Ещё в пятую мировую.

Я смотрела на мопса во все глаза, из которых вот-вот готовы были брызнуть слёзы.

– Не переживайте, Анастасия, – улыбнулся пёс снисходительно. – Пойдёмте лучше ко мне, я познакомлю вас с дочерью и супругой. Краеведческий музей вот уже двести лет как закрыли, а мои просто мечтают посмотреть на живого человека!

Хвостатый лекарь

У меня с Толиком взаимопонимание полное: он командует – я слушаюсь и получаю за это что-нибудь вкусненькое. Вообще, собака я редкая – характер покладистый. Обычно ротвейлеров нужно укрощать, но в моём случае этого не понадобилось. Хотя признаться, и у меня есть недостатки. Во-первых, у меня весьма смутные понятия о праве собственности, особенно если речь идет о съестных припасах. По молодости мне ничего не стоило уничтожить в один присест добрую половину упаковки «Чаппи». Пятикилограммовой, прошу заметить. А во-вторых, я не отличаюсь особенной аккуратностью – водные процедуры терпеть не могу.

Познакомились мы с Толиком, когда мне стукнуло четыре года, а ему – четырнадцать. В детской группе нашего лечебно-кинологического центра он был самым старшим. Из-за ДЦП – детского церебрального паралича – в коляске Тол и к сидит с детства.

Я им всегда гордился. Толик способный и мужественный. У нас вообще с ним много общего. Хотя когда-то я жутко боялся коляски. Все думал: «А вдруг эта махина лапу ненароком переедет?»

В нежном возрасте я… Кстати, забыл представиться, меня зовут Мотя, но мне больше нравится звучное «Матвей». Так вот в нежном возрасте я прошёл строгий отбор. Решали: смогу я стать лекарем или нет. Критериями профпригодности были: 1) любовь к детям и 2) «способность вытерпеть любую боль, которую может причинить ребёнок с нарушенной координацией» – фуф, еле выговорил! Ни малейших признаков агрессии во мне не обнаружилось, и я лекарем стал.

Вообще, с ребятами у нас занимались только незлые собаки, а наша порода даже не рассматривалась. Работали и среднеазиаты, и доберманы, и, как их там, карликовые пинчеры. Нас, как людей, различали по темпераменту. Помнится, был один мальчик – медлительный, неуклюжий, так с ним ньюфаундленд Савелий занимался. А вот к гиперактивной Любочке приставили немецкую овчарку по кличке Чен. Чен – чёрный и упитанный, ростом с небольшого телёнка. Цену себе знал, ходил важный, лаял редко – в силу крайней необходимости. Зачем зря голосовые связки напрягать? Поговаривали, на службе в Чечне он обнаружил схроны с оружием, взрывчаткой и боеприпасами. Потом Чен получил именной ошейник, пожизненную пенсию и стал работать с нами. Толику Чен очень нравился, я даже ревновал поначалу, но скоро успокоился. Теперь-то знаю: Толик меня больше всех любит. Мы с ним не разлей вода. Но так было не всегда, а начиналось всё вот как.

Толика к нам в центр привезли родители. Я тогда подумал: что за странный мальчик? Ни с кем не общается, замкнутый, нелюдимый, боится всего. А худой был – кожа да кости! Я к нему первый подошёл. Обнюхал, и сразу ему понравился. А вот маме Толика, по-моему, не очень. Она потребовала, чтобы с сыном занимался миттельшнауцер Бориска, но старший тренер порекомендовал меня. По всем параметрам я подходил больше.

Всего в центре работали двадцать собак-врачей, и у каждого был свой лечебный профиль. Бориска – большой специалист по улучшению координации движения, а такса Мила исправляла нарушения в моторике рук. Почти все мы могли «купировать приступ эпилепсии». Но самые тяжёлые случаи доставались нашим мэтрам – среднеазиатским овчаркам Гене и Кеше. Они учили детей ходить. Многих ребят с врожденными пороками мы вылечили. А после трагедии в Беслане помогали маленьким заложникам из осетинской школы снова научиться радоваться жизни.

Представляете, поначалу Толик даже побаивался меня немного и совсем не разговаривал. Ни с кем. Наш психолог Валерий Иванович много усилий приложил, чтобы чем-нибудь заинтересовать его. Так, начали тренироваться мы на аджилити – это такой собачий бег с препятствиями. Толику на коляске, ой как тяжело было полосу препятствий проходить! Да и пальцы его в то время не слушались. Но Толик выносливый и упорный. Я тоже ему помогал и всячески давал пример для подражания. Барьер брал самозабвенно, отлично понимая производимый при этом на Толика эффект. Глядя на меня, он постепенно стал делать успехи: научился ухаживать за мной – расчёсывал шёрстку, мыл лапы, чистил уши. И что самое интересное – начал со мной разговаривать. Точно с человеком. Я слушал Толика внимательно и подчинялся беспрекословно. В конце концов Толик ко мне привык и привязался. А я – к нему.

Со мной Толик почувствовал себя хозяином. Впервые в жизни понял: он тоже может за кем-то ухаживать, а не только принимать помощь от других. Ведь с нами, собаками, такие дети, как мой Толик, чувствуют себя не ведомыми, а ведущими. Мы же не выбираем хозяина: слушаем того, кто с нами занимается, кто кормит и водит гулять. Поэтому мне, в отличие от некоторых людей, всё равно: здоровый у меня друг или нет.

Уже после месяца тренировок Толик преуспел в хэндлерстве. Так называется выставление нас, собак, на ринг. Стал лучшим в группе. Мы даже участвовали в районном конкурсе и заняли первое место. Толика после этого Чемпионом прозвали. Потом было ещё много разных соревнований, и почти всегда мы побеждали.

Как-то Толик заболел гриппом. Работа встала, а со мной начали твориться удивительные вещи. Сон пропал, даже есть не хотелось. Одна только мысль о Толике, и жизнь без Толика мне вовсе не нравилась. А когда он вновь появился на площадке, я без передышки лизался до конца урока. И не только потому, что сильно соскучился – я лучше всех знаю, как парализованному Толику полезно меня погладить и пообнимать.

К моему пятилетию Толик стихи сочинил – юбилей, как-никак: «Я в кинологи пошёл, друга Мотю здесь нашёл». Кстати, человеческие имена у нас не случайно появились. Ведь нас, собак, искони и всюду зовут Шариками или Барбосами. Изредка, да и то в виде исключения, – Трезорами. Но здесь, в нашем центре, мы с детьми на равных. Для них мы не просто питомцы, а настоящие друзья, которых, возможно, у них никогда не было.

Да-а, весёлые были времена! Мы выступали, ездили в дома инвалидов к ребятишкам в гости, устраивали целые собачьи шоу, наряжались в карнавальные костюмы. Помню, мама Толика сшила мне наряд Артемона, а Толик был Буратино.

Чего только мы с Толиком не пережили! Можно сказать, огонь, воду и медные трубы вместе прошли. За это время он сильно изменился: из застенчивого, болезненного мальчика превратился в настоящего мужчину, сильного и ответственного. Недаром ведь его Чемпионом прозвали. И чрезмерная скромность подевалась куда-то: со сверстниками, теми, что не в колясках, стал общаться на равных. Мускулами обзавёлся. А всё благодаря чьим стараниям?

А когда я на пенсию ушёл, Толик забрал меня домой. Теперь живу у него. Мама у Толика замечательная: гуляет со мной, кормит, когда Толик в отъезде. Он теперь редко дома бывает. Видим чаще по телевизору да в газетах о его успехах читаем. Сейчас он в Пекине на тринадцатых паралимпийских играх. Послезавтра участвует в заезде инвалидов-колясочников на 1500 метров. И знаете, я в своём Толике уверен на все сто. Лапу даю на отсечение – он победит, ведь Толик у меня настоящий чемпион!