Текст книги "Город собак"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Три счастливых дня

Собака лежала на краю гуманной цивилизации – под сломанной лавкой, у доверху забитой мусором урны, посреди весны. В грязи и коростах, дышала тяжело, с опаской выглядывая из своего убежища. Сколько таких, как я, случайных прохожих видела она? Кто-то протягивал руку, кто-то пытался накинуть удавку…

Собака смотрела сквозь, в самую душу, и то, что она видела, утомляло её израненное сердце. В светлых глазах застыли отрешённость и тоска. Смиренность, но не покорность. Не злость. Она смотрела с немым укором: «Когда-то давно я охраняла, заботилась и любила. Прошу, оставьте меня сейчас, дайте уйти спокойно».

Почуяв, что я не опасна, собака отвернулась. Мир людей её мало интересовал. Я села рядом и сказала, что плохого не сделаю. Собака горько вздохнула – как человек.

Ей ничего не было от меня нужно. Раньше она была чьим-то другом. Но дружба не вечна, и её выкинули, как старую надоевшую игрушку.

Я дотронулась до её морды, грязной, измученной. Сказала, что надо идти со мной, просто необходимо идти. Собака посмотрела пристально. Силилась понять: какую злую шутку задумали сыграть с ней на этот раз? Но, учуяв доброту, вспомнив забытый запах дома, собака пошла.

У двери моей квартиры остановилась. Она ещё не верила, но хотела, очень хотела переступить порог и стать частью нового дома. Однажды преданному нелегко довериться во второй раз.

Я позвала тихо, но настойчиво. И собака вошла. Уткнулась носом мне в колени, почувствовала себя нужной.

Пока я разогревала еду, она сидела в коридоре, не осмеливаясь пройти дальше. Я наполнила миску и поманила её. Смущённо прижав уши, собака прошла на кухню, в нерешительности замерла посредине. Я указала на миску и улыбнулась. Она поняла и благодарно завиляла куцым хвостом.

Она ела торопливо, трясясь и урча от голода, жадности. Не верила: теперь это её еда, её дом.

А ночью она спала. Спала тревожно, то и дело, вздрагивая и скуля. Я не могла уснуть и всё смотрела на неё…

Утром мы шли в ветлечебницу. По пути заглянули в зоомагазин и купили кожаный поводок. На поводке собака шагала весёлая и гордая.

В лечебнице сказали: собака старая и больная. Ей ничего не поможет. Её нужно усыпить.

Я не смогла.

Домой возвращались без поводка. Собака ковыляла впереди, то и дело озираясь – страшась упустить меня из виду. Теперь у неё было всё: еда, дом, хозяйка. И она боялась потерять это всё. А я думала: у меня появился друг. Друг, который может скоро исчезнуть. Исчезнуть навсегда.

Собака лежала у моих ног часами, ожидая голоса, ласки. Ждала у двери, когда вернусь с работы, неслась, превозмогая боль, навстречу. Чувствовала себя полноправным членом нашей с ней маленькой семьи и была счастлива.

Теперь она спала спокойно. Спала ночью, утром, днём, вечером и снова ночью. Нужно было спать. Спать долго, чтобы забыть голод, боль, страх и одиночество. Спать, чтобы набраться сил и выздороветь. Наперекор всему.

Но лекарства, еда, забота и любовь не помогли. Ночью собака умирала.

Я сидела рядом. Собака прижалась ко мне, дрожала и повизгивала, точно пыталась объяснить что-то. Не понимала, что я всё знаю…

Мы были вместе всего три дня.

Подарок

С работы я пришла в хорошем настроении. День удался, и есть хотелось зверски. Поставила чайник, собираясь перекусить. На столе лежала развёрнутая газета. Я с наслаждением принялась за бутерброд с колбасой, но вдруг чуть не поперхнулась. Сюрреалистично широко улыбаясь и подмигивая подправленным в фотошопе глазом, с газетной страницы на меня смотрел пушистый щенок.

«В вашем доме появился щенок? Поздравляем! Если хотите получить подарок, звоните прямо сейчас! Звонки по России бесплатно», – прочитала я призывный текст.

«Почему бы нет? – подумалось вдруг. – Подарки получать всегда приятно».

Я взяла трубку и набрала номер, указанный мелким шрифтом под улыбающимся, словно Джоконда, щенком.

– Шестая слушает! – металлический голос заставил напрячься.

– Здравствуйте! – полная оптимизма, поздоровалась я.

– Шестая слушает! – тоном раздражённого автоответчика повторила шестая, по-видимому, не разделявшая моего веселья.

– У меня родился щенок! – бодро выпалила я.

– Неужели? – поинтересовалась шестая, явно на что-то намекая.

– То есть я имела в виду: в нашем доме появился щенок, – мой оптимизм таял на глазах. «Похоже, придётся очень постараться, чтобы шестая выдала подарок», – подумалось отчего-то.

– Фамилия.

– Чья? – промямлила я и почувствовала себя идиоткой. Ответ я уже знала.

– Ваша, не щенка же!

– Остроумова, – ответила виновато.

– Я так и думала, – ехидно усмехнулась шестая. – Имя. Отчество.

– Влада Константиновна.

– Лада Константиновна, – повторила шестая.

– Нет, не Лада, а Влада.

– Значит, так и говорите, – сурово пригрозила шестая. – Город.

– Барнаул.

– Индекс. Почтовый.

– 656 049, – отрапортовала я бодро.

– Неверно.

– Простите? – я не поняла и испугалась.

– Такого индекса не существует. Девушка, отвечайте на вопросы и не увиливайте, – голосом гестаповца отчеканила шестая.

– Но я не увиливаю, это мой настоящий индекс. Другого нет!

– Значит, он изменился. Ваш новый индекс? – снова включила автоответчик шестая.

– Не знаю, – честно призналась я.

Шестая вздохнула, и мне стало легче. По крайней мере, теперь я знала, что разговариваю с живым человеком. Автоответчики вздыхать не умеют.

– Улица, – не унималась шестая.

– Проспект Ленина.

– Проспект или улица?

Я насторожилась.

– Проспект… – протянула неуверенно и задумалась.

Всю сознательную жизнь я жила на проспекте имени Ленина. Но теперь уже не была твёрдо в этом уверена.

– В городе Барнауле проспекта Ленина не зарегистрировано. Есть только улица. Так улица или проспект? – настаивала шестая.

– Пишите: улица, – устало согласилась я, на всякий случай решив смириться.

– Что же вы мне голову морочите? – возмутилась шестая. – Дата рождения.

– Чья? «Моя или… щенка?» – хотела уточнить я, но постеснялась.

– Ва-ша да-та рож-де-ния, – издевательски по слогам проговорила шестая. Она явно наслаждалась и получала удовольствие.

– 14 июня 1992 года. Простите, зачем вы всё это спрашиваете?

– Хотите получить подарок или нет? – последовал резонный вопрос.

– Хочу, – согласилась я и соврала.

– Возраст.

– 17 лет.

– Не ваш. Щенка! – торжествовала шестая.

– Пять недель.

– Кличка.

– Вы знаете, вообще-то у меня их трое.

– Трое? – в голосе наконец послышались человеческие нотки.

– Дело в том, что моя такса Нора родила троих щенят: две девочки – Матильда и Стеша, и мальчик – Бонифаций.

– Ясно. Порода.

– Ризеншнауцер, – расслабилась я и пошутила. Но тут же пожалела об этом.

– Хотите сказать, ваша такса родила троих ризеншнауцеров? Девушка, вы издеваетесь надо мной?

– Простите. Я пошутила. Знаете, у вас такой строгий голос, что… – я недоговорила, поскольку меня оглушила музыка.

Шестая отключилась без предупреждения и церемоний, оставив меня наедине с «Европой плюс». Я слушала Стинга и размышляла о том, ради какого подарка согласилась бы ещё раз поболтать с милой обладательницей ужасного голоса и не менее ужасного псевдонима Шестая?

– Поздравляю! – думы были с такой же бесцеремонностью прерваны. – Вы зарегистрированы в картотеке нашей компании, – Шестую как подменили. Доброжелательность буквально лилась из трубки, и я не знала, что с ней делать.

– Скажите, вы уже знакомы с нашими кормами?

– Не знакома…

– Чем же вы кормите любимца? – искренне удивилась Шестая.

– Мясом, – честно ответила я.

– Это пережитки прошлого. Современный питомец должен питаться современно. Наша компания надеется: отныне вы будете кормить домашнее животное исключительно «Вискасом», двухсотграммовую пачку которого мы пришлём вам по почте.

– Простите, но у меня собаки, при чём тут «Вискас»?

– К сожалению, акция «В вашем доме появился щенок» закончена. Однако наша компания предлагает замечательный корм для кошек. У вас нет кошки? Ничего страшного! В течение трёх недель придёт уведомление, и при наличии паспорта вы получите подарок для питомца в ближайшем почтовом отделении. Всего хорошего, – сказала Шестая и отключилась.

Я слушала телефонные гудки и смотрела на газетного щенка. Теперь его улыбка уже не казалась мне такой милой.

Подарок для питомца так и не пришёл. Зато пришёл счет на оплату междугородного разговора. Что ж, пойду оплачивать, заодно и мяса куплю. Щенки-то у меня уже большие.

Наследство мадам Рокфюллер

Дорогой Даэри!

Спешу напомнить: сегодня ровно пять лет с тех пор, как я, простая сорокалетняя девица из штата Огайо, поселилась на правах экономки и компаньонки у мадам Рокфюллер, став полноправным обитателем Манхэттена. Тебе известно, скольких трудов, пота и крови стоило мне это тёпленькое местечко. Лишь на приобретение диплома Йельского университета ушла добрая половина сбережений. А уж о том, сколько усилий пришлось приложить мне, урождённой Эмили Бэнкс, чтобы убедить мадам в нашей «дальней родственной связи», и вспоминать не стоит.

Ровно пять лет я, циничная и рассудочная, не верящая ни во что на свете и считающая всех людей подлецами, играю роль незлобивой, наивной и доверчивой козы с оттенком покорной печали на челе.

Празднуя юбилей в горьком одиночестве и в позаимствованном у мадам собольем манто (Рокфюллерша укатила в «Метрополитен» на премьеру «Сирано»), я пью шампанское и никаких радужных эмоций по этому поводу не испытываю. Ну разве что, вчера вечером немного взгрустнулось оттого, что мадам Рокфюллер ещё не откинула свои драгоценные копыта, а это, согласись, невежливо с её стороны. Этому окаменелому девяносто девяти-летнему потомку рода, уходящего корнями в седую древность, пора задуматься: стоит ли дальше коптить небо и тратить миллиарды на какую-то там благотворительность? К чему? Местечко в раю она да-авно заработала. Так дай возможность другим…

Кстати, совсем забыла сказать: в прошлый четверг на шестьдесят втором году жизни скончался (слава тебе господи!) Феликс – последний внук мадам Рокфюллер. Отныне, дорогой Даэри, путь к наследству расчищен, и я вступаю на него в гордом одиночестве с высоко поднятой головой!

Твоя Эми 14 ноября 200_ г.

P.S. Утром, пока пила в столовой чай с молоком и горячей булкой, Кики нагадил мне на выходные туфли. Я их, между прочим, на Пятой авеню покупала, хоть и со скидкой. Эх, вставать не хочется, а то бы выутюжила ему морду!

Дорогой Даэри!

Когда утки улетают на юг, а женщины, у которых нет норковой шубки, становятся ласковы к избранникам, в город приходит зима. В Нью-Йорк зима пришла окончательно и бесповоротно. В ознаменование столь неожиданного события мадам устраивает приём. Опять соберётся полный дом богатеньких динозавров, и они начнут петь в унисон фальшивыми козлиными голосами «Боже, храни Америку!». Кларнет и бубен четы Ротшильдов будет дудеть и бубнить до самой ночи. Вместо того чтобы играть до утра в бридж, льстить друг другу с ясными глазами в чудовищных размерах, глядя собеседнику в самые зрачки, и в умопомрачительных количествах поглощать русскую икру, запивая её «Курвуазье» по пять тысяч за бутылку, а после с лицемерно-добродетельными лицами вкушать шоколад, им давным-давно пора порадовать родственников и заснуть навечно крепким сном. В компании этих развесёлых стариканов я испытываю чувство приживалки. Бедность, как говорится, не порок, но большое свинство.

И вот что обидно, среди всего этого «Парка юрского периода» нет ни одного, хотя бы мало-мальски холостого или вдовствующего экспоната!

Твоя Эми

1 декабря 200_ г.

P.S. Хохлатый мерзавец Кики съел мои птифуры с изюмом, оставленные по неосторожности на ночном столике, и теперь ходит мимо с наглым и сытым видом. Знала, подсыпала бы яду.

Дорогой Даэри!

Порой приятно поговорить с таким тихим, молчаливым собеседником, как ты! Вчера к Кики приходил парикмахер. Старуха совсем свихнулась: в её древнюю маразматическую голову взбрела великолепная мысль – сменить Кики имидж. С самого начала подозревала, что, в конце концов, пострадаю от этого я – как в воду глядела. Именно мне пришлось держать Кики, пока негодяю делали педикюр. Разумеется, это хохлатое китайское ничтожество воспользовалось моментом и укусило меня за нос. На послезавтра назначена встреча с юристом (хочу обсудить возможные варианты насчёт наследства), а нос распух и заполонил собой лицо. Регулярно делаю холодные компрессы. Рокфюллерша рассыпалась в извинениях, а вечером уехала ужинать с мэром в «Три кита», захватив при этом элегантного, вымытого до противного Кики. Ни минуты не сомневаюсь: его новый гламурный имидж а-ля «африканская зебра» поставит Бродвей на колени.

Твоя Эми

6 декабря 200_ г.

P.S. Пока смотрела «Ночные новости», Кики после сытной трапезы в «Трёх китах» методично портил воздух. Хотела наказать, выставив за дверь, но мерзавец притворился мёртвым.

Дорогой Даэри!

Вчера весь день ездили по магазинам. Увы, предрождественская суета лишь угнетает меня. Долго думала, чем бы эдаким порадовать мадам? Что бы такое трепетно-радостное преподнести к Рождеству? Памятуя о старухином пристрастии к оружию и конфетам, целый час выбирала между антикварным (но действующим!) револьвером фирмы Кольт образца 1911 года и сладкими пилюлями для сна (Осторожно! Передозировка может спровоцировать летальный исход!). В конце концов остановила выбор на хрустальном кулончике в виде электрического стула от Сваровски. И оригинально, и дешево, и сердито. Для Кики, которого в присутствии мадам я обожаю всеми фибрами души, приобрела ошейник из кожи питона, очень идущий к новому имиджу. Одно неловкое движение – и Кики уже не дышит. Вот он картинно закатывает глазки, раздаётся скорбный, предсмертный хрип, он откидывает лапки и… Страдающих зубной болью и мировой скорбью прошу покинуть помещение!

Как говорят некоторые: мечтать не вредно…

Твоя Эми 14 декабря 200_ г.

Дорогой Даэри!

Как мило! С утра под елью обнаружила розовый конверт, адресованный Эмили Бэнкс! Надеюсь, старуха вняла голосу разума и оформила наследство на моё имя. Посмотрим…

…Момент всеобщего молчания, изумления и разочарования. Судьба вновь безжалостно смеётся мне в лицо. Я так красноречиво расхаживала по дому в старой скунсовой шубе, но, видимо, только опытный американский разведчик мог догадаться, какой подарок хочу получить к Рождеству.

В конверте оказался не чек на предъявителя и даже не билет американской национальной лотереи «Big Game», но авиабилет до Огасты и открытка не то с лосем, не то с оленем. Привожу текст дословно:

«Дорогая Эми!

Знаю, как тяжело бывает тем, кто волею судеб вынужден жить на чужбине. Бедняжка, ты так преданна, что не покидаешь меня ни на минуту! Ты не была в родном Мэне вот уже пять лет! Дорогая девочка, я глубоко ценю твою жертву! Вознаграждаю тебя двухнедельным отпуском за свой счёт и дарю этот билет. Лети в отчий дом и проведи рождественские каникулы в заснеженной Огасте, у камелька в кругу своей большой дружной семьи Бэнксов. За меня не волнуйся – со мной будет Кики. Всё время, что отсутствуешь, я посвящу делам банковским, рутинным, для тебя абсолютно неинтересным. Да, и перепишу завещание. Смерть Феликса так подкосила меня, что я совсем об этом запамятовала. Весёлого Рождества, дорогая!»

Вот во что, дорогой Даэри, выливается иногда маленькая невинная ложь. Это Рождество выходит у меня необычайно весёлым, принимая во внимание то, что в штате Мэн я отродясь не была и никакой дружной семьи у меня нет и в помине. О матери я помню только, что была она женщиной толстой, с одним глазом. Ну да сама виновата, не надо было пудрить старухе мозги. Теперь придётся расплачиваться, сидя в этой заснеженной дыре в компании лосей.

Но, дорогой Даэри, это мелочи жизни. Главное – старуха наконец решила переписать завещание! Ради такого события побуду пай-девочкой ещё чуть-чуть. Мадам сыграет в ящик совсем скоро. Доктор Персиваль не ошибается никогда.

Весёлого Рождества!

Твоя Эми 25 декабря 200_ г.

P.S. Ты только вслушайся, как звучит ее фамилия! Рок-фюл-лер! Имеет ли право на жизнь человек с подобной фамилией?!

Дорогой, милый, любимый Даэри!

Как я по тебе скучала! У меня прекрасные новости! Но рассказываю всё по порядку.

Произошёл ряд роковых недоразумений, и Новый год я встретила убийственно: в лобби крохотного отеля, в компании трёх деревенских морд, в скунсовой шубе. К сожалению, морды оказались не лосиными, а человечьими. Эти воплощения деревенской простоты, эти не испорченные цивилизацией совершенства напились, орали песни, кружили меня в хороводе и попирали самодельными сапожищами французский паркет. В разгар веселья позвонила старуха, чтобы поздравить моих папу, маму и многочисленных братьев с Новым годом. Пришлось дать мобильник наиболее трезвому из трёх. Он стал блажить в трубку что-то несусветное, но я вырвала телефон, извинившись перед Рокфюллершей за невразумительное состояние папеньки. По-моему, она так ничего и не поняла.

Ко сну отошла ровно в час и проспала как убитая до обеда следующего дня (дали о себе знать пять лет перманентного недосыпа). Если бы не портье, разбудивший стуком в дверь, наверное, я провалялась бы до вечера. Он вручил телеграмму, которая заставила меня выскочить из постели и потом ещё долго скакать в порыве безумного, неудержимого веселья. Милый Даэри, случилось то, о чём мы с тобой так долго мечтали! В ночь с первого на второе января на девяносто девятом году жизни мадам Рокфюллер скоропостижно скончалась от… переедания! Попросту, старуха объелась индейкой! Ну разве не шикарные новости?!

Пришлось срочно лететь в Нью-Йорк. Но из-за поднявшейся снежной бури аэропорт закрыли, и вылететь я смогла лишь вчера ночью. Мадам Рокфюллер к тому времени уже погребли со всеми должными почестями в сырую землю. Теперь старуха покоится в ГринВуде, так пускай земля ей будет пухом! Хотела проронить скупую девичью слезу, но не дождётесь! Скоро, совсем скоро Нью-Йорк содрогнётся от похождений новоиспечённой миллиардерши Эмили Бэнкс-Рокфюллер!

Твоя Эми

6 января 200_ г.

P.S. Кики опять нагадил на выходные туфли. На этот раз, наверное, от горя. Завтра после оглашения завещания первое, что сделаю: вышвырну его из дома. А лучше отвезу мерзавца на кладбище домашних животных и там без почестей заживо похороню. Уверена, старуха на небесах будет счастлива!

P.P.S. Навеяло внезапно:

 
Моя душа,
Ты холодна, плоска и жестка,
Как гранитная доска!
 

7 января 200_ г.

Дорогой Даэри!

Я раздавлена и уничтожена!

Сегодня нотариус передал вот это письмо:

«Дорогая Эми! Волею провидения я знаю всё. Поверь, безумно горько разочаровываться в той, кого считала своим другом. Мне искренне жаль тебя, Эми! 26 декабря я составила завещание на твоё имя, но теперь вынуждена вновь переписать его. Всё состояние, включая движимое и недвижимое имущество, общей стоимостью… миллиардов долларов, после моей смерти я завещаю китайской хохлатой собаке Кики. После его кончины деньги перейдут на нужды благотворительности. Тебя, Эмили Бэнкс, прощаю и посему оставляю за тобой теперешнюю комнату в особняке на Манхэттене, а также жалованье в размере… долларов в год. Это немного, но не обессудь. Надеюсь, моё решение послужит тебе хорошим уроком.

Матильда Рокфюллер

P.S. Комната и жалованье остаются за тобой лишь в том случае, если в корне изменишь своё отношение к животным, в частности, к „мерзавцу“ Кики. За этим любезно согласился проследить мой нотариус мистер Трамп.

P.P.S. Запомни, детка: если однажды в детстве ты оторвала бабочке крыло – тебе и это зачтётся. Ни одно зло на свете не проходит бесследно. На небе бухгалтерия заведена на каждого».

Теперь ты знаешь всё, дорогой Даэри, и можешь умереть спокойно. Жаль, что на самом деле ты не человек, а лишь девичий дневник в дешёвом переплёте из искусственной кожи. Если бы ты был хитрее, то не стал бы лежать на рабочем столе, дожидаясь, когда старуха прочтёт тебя, а убежал бы и спрятался. Но ты не виноват, дорогой мой. Для меня ты всегда был самым родным и близким.

Под покровом ночи я торжественно сожгу тебя в Центральном парке – самом сердце Нью-Йорка. Согласись, не каждый дневник удостаивается такого. Прощай!

Твоя Эми

P.S. Кики немного погрыз тебя, но прошу, не обижайся. Бедняжка очень страдает из-за потери хозяйки. Пойду проведаю, как он там…

Добрая душа

Иван Иваныч был добрая душа. Конец сороковых – время голодное, много по улицам собак да кошек бродяжничало. Старик, в войну служивший в госпитале хирургом, подбирал их, выхаживал – раны лечил, переломы, ушибы. Несладко приходилось четвероногому брату в ту пору…

Почерневший брусчатый домишко на окраине всегда был полон: кошки и собаки жили тут дружно. Народ судачил: «Детям есть нечего, а он псарню развёл». Не нравилось людям соседство сердобольного старика. Шум, гам, острый звериный запах раздражали. А больше всего не по нутру было тихое, одинокое счастье деда. И всё-то время улыбчив, весел, точно блаженный. Как ни спросишь: хорошо у него всё да ладно. Даже на потерянную на войне руку не сетовал. Работать не мог, пенсию по инвалидности получал – сущие крохи. Чему веселиться? Одним словом, странный был старик, не такой, как все. Не любили его в городе.

Жаловались на Ивана Ивановича в райисполком, инспекции наведывались с проверками, приказами «разогнать зоопарк к чёртовой матери». Но животные жили в доме старика и даже приносили потомство. Соседи нередко подбрасывали деду щенят, котят – слепых ещё, новорождённых. Всех забирал – жалко, живая тварь всё же.

Именно так оказался у Иван Иваныча Рыжик – красавец-спаниель, редкая по тем временам собака. Выбросил нерадивый хозяин пса на улицу: кормить нечем. Сам не знал почему, но к Рыжику старик проникся особой любовью. Пёс отвечал взаимностью: ни на секунду не выпускал хозяина из виду, хвостом прилип – охранял от недобрых глаз. А таких вокруг много было.

Всех сильнее ненавидел старика Серёга Лютнев, по прозвищу Лютый. Глаза цвета линялой бирюзы, тонкие, энергично опущенные по углам губы. Лютого, предводителя местной шпаны, боялась вся округа. Пострелять Воробьёв, залезть в чужой огород, поджечь кошку – парню было в удовольствие. За хладнокровие пацаны его уважали, особенно приятели: Гнилой и Пашаня. По иронии судьбы окрестили их «Тремя мушкетёрами» – звучало солидно. Пашаня, Лютый и Гнилой – даже прозвища их, произнесённые вместе, ловко укладывались в четырёхстопный ямб.

Не раз Лютый наведывался к одинокому старику. То стекла битого во двор подсыплет, то ливанёт бензина в колодец. Всякое бывало.

Вот и сегодня от нечего делать предложил Гнилой:

– Айда к Однорукому в гости!

Одноруким они звали меж собой Иван Иваныча.

Гнилой – высокий, худощавый, развинченный паренёк. Походка его, как и речь, была нервной, пружинистой. Суетливая развязность, запуганность Гнилого, странно граничившая с наглостью, назойливое любопытство нередко выводили из себя даже его приятелей.

– Точно! Собачек навестим, – с ожесточением насасывая папироску, ухмыльнулся Пашаня – верная тень Лютого – маленький сильный крепыш с наклонностью к сытой полноте и асимметричным, изъеденным оспой, лицом. Обведённый зеленовато-пурпурным синяком глаз его заплыл и превратился в узкую щёлку.

– А чего? Пошли, – дал добро Лютый, бережно бычкуя окурок и подымаясь с завалинки.

В радостном возбуждении направились приятели к дому, что на окраине. Подбитый глаз Пашани, и тот излучал праздничное сияние.

– Нет никого, – оседлав низенький щербатый забор, заключил Лютый. Послышался тонкий тревожный лай – почуяв чужих, собаки заголосили.

– За мной, – скомандовал Лютый и ловко перемахнул в сад.

– Покусают… – струхнул Пашаня.

– Не дрейфь! Однорукий их запирает.

Мягкими, беззвучными движениями пацаны перелезли через забор.

Уверенным взглядом Лютый обвёл двор. Возле губ залегла усмешка: собаки в доме закрыты. Во дворе на привязи лишь две куцехвостые дворняжки.

– Жи-ирная, – ткнул Лютый пальцем в белую косматую собачонку. Псинка металась у будки и глухо тявкала.

– Да она того: беременная, – брезгливо скривился Гнилой.

Оскалившись, собака зарычала. Гнилой отпрыгнул в сторону и с опаской покосился на приятелей, тут же смутившись собственной трусости.

– Ну ты герой! – покатился Пашаня. – Шавки испугался!

– Ах ты! – заорал Гнилой с досады и со всего маху саданул собаку ботинком. Та жалобно взвыла, попытавшись укрыться в будке, но её свалил новый удар. Собака упала на спину и отчаянно завизжала.

– Прочь! – подскочил Лютый, отпихивая приятеля. Ему самому не терпелось выместить на ком-нибудь скопившийся внутри, клокочущий сгусток ненависти. С побелевшим лицом, пеной у рта Лютый пинал, пинал, пинал… не в силах остановиться.

– На тебе! На! – срывалось с губ. Ярость звериная, лютая рвалась из сердца. От воя, что подняли животные, запертые в доме, закладывало уши.

– Что здесь происходит? – у калитки стоял Иван Иваныч, чуть позади юлил Рыжик.

Завидев деда, Гнилой и Пашаня кинулись врассыпную. А Лютый, ослеплённый, ожесточённый, обезумевший, не видя ничего вокруг, добивал давно переставшую голосить собаку.

– Что ты творишь! – закричал старик, отталкивая Лютого, падая на колени. – Белочка! Девочка моя!

Белоснежная шерсть стала бурой.

Старик склонился над умирающим животным:

– Тихо, всё хорошо… – кусая губы, шептал, крепко прижимая к себе собаку.

Лютый оцепенел, не в силах отвести глаз от бурого комочка. Живого ещё несколько мгновений назад.

Иван Иваныч поднялся с колен и обернулся: глубокой старостью веяло от морщинистого лица. За эти минуты он подряхлел на целую вечность.

– Зачем?.. – в глазах не было ненависти – боль.

– Не знаю, – выдавил Лютый и, как ему показалось, оглушительно громко сглотнул ком, застрявший в сухом горле.

– Уходи, – сказал старик.

Лютый не спал всю ночь. Глаза Однорукого, обжигая грудь, перевёртывая внутренности, выворачивая всего наизнанку, смотрели в самую душу…

Первое, что увидел во дворе, земляной холмик под старой липой. Подошёл ближе. Так и думал – могила…

– Не одна она тут, – услышал знакомый голос. – Со дня на день приплода ждали…

Лютый обернулся.

Старик не сводил с могилки потухшего взгляда.

– Я на фронте раненых с поля выносил. Пёс у меня был – немецкая овчарка, Прошей звали. Когда меня ранило – руку осколком гранаты оторвало, из-под пуль вытащил.

– А где он сейчас? – сам не ожидая, спросил Лютый.

– Проша потом ещё долго служил, без меня… Многих спас, пока на мине немецкой не подорвался.

Лютый молчал, смутившись отчего-то, не знал, что сказать.

– Есть у меня один кобелёк, похож очень, я его тоже Прошей назвал. Хочешь, покажу? – предложил вдруг Иван Иваныч.

– Хочу.

Вошли в горницу – просторная, светлая. В нос шибанул резкий, удушливый запах, в глазах зарябило: собаки – маленькие, большие, мохнатые, гладкие, чёрные, белые, рыжие… Одни тотчас заинтересовались гостем, виляли хвостами, обнюхивали, другие – лишь глядели настороженно. На печи, лавках – кошки. Вальяжные, разморенные в тепле, они косились на незнакомца свысока.

– Не кусаются? – несмело спросил Лютый, понимая всю ненужность вопроса. В неловкой выжидательной позе он держался в углу, с опаской поглядывая на громадного пса, лежавшего под лавкой, не сводившего с него умных глаз.

– Ты со мной, значит – друг. Не бойся. «ДРУГ!»

Лютого точно ошпарило. Нестерпимый, жгучий стыд хлынул к щекам, даже дышать стало трудно. Кадр за кадром, словно в кино, перед глазами мелькал вчерашний день. Друг! Старик должен ненавидеть его, обязан ненавидеть, а он: «Друг»! Сознание, очерствевшее сердце отказывались верить, понимать. Неужели такое возможно? Неужели искренне?.. Лютый взглянул на Иван Иваныча: нет, не кривит душой.

– …а это Бимка, – Иван Иваныч знакомит его с питомцами, а он и не заметил. Лютый глянул на крохотного, мышастого цвета пёсика, ласкавшегося к хозяину.

– В снегу нашёл – чуть не замёрз бедолага. Это – Ласка, соседи в прошлом году принесли. Потом, правда, начальству жаловались: лают они у меня громко. Так ведь то ж собаки, как не лаять… – вздохнул старик. – Человеку тоже разговаривать не запретишь…

Лютый молчал.

– Вот – Дружок. Он у нас большой умница. Правда, Дружок? – старик ласково потрепал пса за ухом. – Цирковым раньше был, от табора отбился. Ну покажи, что умеешь!

Пёс встал на задние лапы и потешно закрутился на месте.

– Молодец! – похвалил хозяин, улыбаясь одними глазами. – А вот и Проша. Ты не смотри, что хмурый: нездоровится ему.

Громадина-пёс, отдалённо напоминающий немецкую овчарку, лежал под лавкой, внимательно наблюдая за Лютым. Теперь он перевёл взгляд на хозяина и слабо стукнул по полу хвостом.

– Ничего, скоро пойдём на поправку, – старик тронул сухой собачий нос, пёс бережно лизнул подрагивающую руку.

Лютый только диву давался: «Как с людьми он с ними, ей-богу».

– Вот – Маруся, это – Тошка и Кнут, – продолжал Иван Иваныч. – А здесь у нас кошки с котятами, – указал на печку.

«Чем он такую ораву кормит? Поди, голодает…» – Лютый окинул взглядом тощую фигуру старика. Спросил:

– Они того… друг с другом не дерутся?

– Привыкли. Дружно живём, одной семьёй. Спим, едим вместе – огород у нас, да добрые люди помогают чем могут, спасибо им.

Лютый заметил: бедно живёт Иван Иваныч. Дом хоть и крепкий, но ремонта требует, из мебели – один стол да лавки. Где ж он спит? Видно, всю жалкую пенсию на зверей своих тратит.

– А это Рыжик. Настоящий охотник, – с гордостью сказал Иван Иваныч. – Вот так и живём, – в первый раз посмотрел Лютому в лицо. По-доброму.

– Ну я пошёл, – заторопился парень, борясь со смущением.

Подходя к калитке, Лютый обернулся. Однорукий стоял в дверях, у его ног сидел преданный Рыжик. Что-то защекотало, вздрогнуло в груди…

– Простите меня, – вырвалось.

Старик лишь кивнул.

А ведь он и вправду простил. Глаза предательски повлажнели. Стиснул зубы.

– Ты заглядывай, сынок.

С тех пор каждый день приходил Лютый к старику. Полюбил его фронтовые истории, рассказы о собаках, которые не раз спасали солдат на войне. И чем больше слушал, тем слабее мерцал во взгляде сердитый огонь, сменяясь тёплым блеском. Лютый видел, чувствовал: в этом тщедушном человеке заключена великая сила. Сила доброй, человеколюбивой, всепрощающей души.

Чем мог, помогал Иван Иванычу: дров напилит, воды натаскает, в огороде подсобит, в доме что починит. Как-то раз собак купать вызвался… А однажды стянул с базы, где грузчиком по ночам работал, мешок крупы – большой дефицит, чтобы животину кормить чем было. Старик не принял. Пришлось обратно вернуть.

– Где пропадаешь? – недоумевали пацаны.

Лютый отмалчивался. В последнее время избегал приятелей. Всё чаще тянуло в дом на окраине.

– Ты в курсе: Лютый к Однорукому зачастил? – спросил как-то Гнилой Пашаню.

– Зачем? – не понял тот.

– А он там кошечкам и собачкам зады подтирает, сам видел, – ухмыльнулся Гнилой даже не с презрением – со снисходительностью. Сплюнул.