Текст книги "Запретная королева"
Автор книги: Анна О’Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
– Мне бы очень хотелось выйти замуж за Генриха! – Я услышала собственный голос как бы со стороны и отметила, что в нем звучит безысходность. – Если бы только вы могли напомнить ему о моем существовании!
В глазах Изабеллы появилось презрение к такой наивности, и я судорожно сглотнула, но затем вдруг спросила первое, что пришло мне на ум:
– Он молод?
Типичный вопрос для юной девушки. За ним последовал еще один:
– Он хорош собой?
Изабелла стряхнула мою руку со своего рукава и направилась к двери, недовольно шурша юбками по грубому деревянному полу, и я сразу же пожалела, что не сдержалась и произнесла эти неосторожные слова.
– Глупые вопросы. Ты слишком назойлива, Екатерина. Ни один мужчина не захочет взять в жены девицу, нарушающую границы приличий. Королю Англии нужна тихая, послушная жена. – Она вдруг задумалась, и ее губы, изогнутые в элегантной презрительной усмешке, сурово сжались и вытянулись в узкую линию. – Но я, наверное, все-таки пошлю ему твой портрет; будем надеяться, что расходы на хорошего художника себя оправдают. – Ее губы снова улыбались, и в глазах появился азартный блеск, как у рыбака, внезапно придумавшего, как ему перехитрить щуку, слишком долго водившую его за нос.
– Возможно, еще не все потеряно и нам удастся сковать Генриха узами брака. И ты все еще можешь стать краеугольным камнем нашего альянса, ma petite Екатерина. О да. – Изабелла улыбнулась, на этот раз уже немного теплее. – Я это устрою.
И она устроила. А моя голова тем временем была заполнена мыслями о свадьбе.
Почему я так сильно желала этого замужества? Оно значило для меня гораздо больше, чем богатство и титул. Я знала, что этот брак откроет мне двери в другой мир: мир, который никак не может быть хуже того, где я провела свои детские годы.
По правде говоря, мне мучительно хотелось почувствовать близость, любовь. Так почему же я не могу обрести этого с Генрихом, королем Англии? И при этом совсем не важно, даже если он уродлив, как дьявол, или уже успел сразить наших благородных французских аристократов на поле брани. Я буду просто женой своего мужа, королевой Англии, и это станет для меня великим благом. А со временем, возможно, он полюбит меня, как и я его…
– Не дай ему возможности передумать, Кэт, – твердила навестившая меня Мишель; даже став герцогиней бургундской, она обо мне не забывала. – Ты не видела Генриха, не разговаривала с ним; он вдвое старше тебя. Он вспомнил о тебе лишь после того, как спросил об Изабелле. А потом о Жанне. А потом даже о Марии. – Мишель с циничной дотошностью перечисляла имена наших старших сестер, загибая пальцы. – Ты спросишь, каким образом я избежала этой участи? Вероятно, Генрих просто не знал о моем существовании. А теперь я уже занята, недоступна для него. – Когда она предостерегала меня, выражение ее лица было очень серьезным.
– Взгляни правде в глаза, Кэт. Генриху подошла бы любая дочь французского короля. Ведь речь идет не о любви, а о тщеславии. После того как Генриху отказали Изабелла, Жанна и Мария, самолюбие уже не позволит ему снова испытать подобное пренебрежение. И это единственная причина, по которой он продолжает настаивать – ведь ты последняя свободная принцесса крови.
Мне было нечего на это возразить, но я продолжала цепляться за мечты о золотом будущем.
– Генрих тут же забудет о тебе, как только ему покажут какую-нибудь новую кандидатку, – продолжала Мишель. – Как он может тебя увидеть, ведь ты заперта в монастыре? А если даже и увидит, ты для него далеко не самый привлекательный объект желаний. Если мы не сможем дать тебе в приданое сумму, близкую к двум миллионам золотых крон, которые потребовал Генрих, он будет смотреть на тебя как на нищенку и откажется от твоей руки – в который раз. А вскоре после этого Изабелла снова начнет орать на тебя, ведь ты больше не будешь представлять для нее никакой ценности.
Я тяжко вздохнула, но тем не менее продолжала лелеять по ночам заветные мечты; поначалу они горели ярко, будто манящие огни маяка на вершине горы, но шла неделя за неделей, вестей не было, и постепенно мои грезы померкли и стали напоминать трепетно мерцающее пламя свечи. Одинокая и покинутая, я обдумывала свое положение. Изабелла будет в ярости, из-за того что мне не удалось вызвать интерес у Генриха. Но еще хуже – гораздо, гораздо хуже – мне было при мысли о том, что он меня не хочет. Казалось, монастырь готов окончательно захлопнуть ворота, навеки сделав меня своей затворницей.
К моему облегчению, Изабелла так и не явилась в Пуасси, чтобы сорвать на мне злость. Зато доставили мой портрет. Я увидела его, потому что Мишель привезла мне его показать, прежде чем картину закутают в мягкую кожу, которая защитит ее от непогоды и влаги во время морского путешествия в Англию. Портрет был просто ужасным. То ли художник оказался совершенно бездарным, то ли ему слишком мало заплатили. Удлиненные черты лица представительницы рода Валуа были переданы в общем верно, но изображенная девушка была совсем не похожа на меня, ведь овал моего лица не был таким непривлекательным, да и шея получилась слишком хрупкой. Зато великолепные золотистые локоны были уложены наверх и скрыты под головным убором со стегаными валиками поверх плетеных сеток для волос; конструкцию довершала короткая муслиновая вуаль, не только не подчеркивавшая моих достоинств, но и не выполнявшая другой своей функции – обольстительной, – продуманно скрывая часть лица. Что касается моей кожи, которая всегда была бледной, то ей придали какой-то нездоровый желтоватый оттенок. Губы были изображены невразумительным узким мазком краски, а брови вообще были едва заметны.
Мишель тяжело вздохнула.
– Что, так плохо? – неуверенно спросила я, хотя и сама все прекрасно видела.
– Да уж. Ты только посмотри на это! – Сестра подошла к похожему на амбразуру окну и поднесла произведение искусства к свету. – Этот бесталанный дилетант изобразил тебя такой же старой, как наша мать. Ну почему бы ему не сделать тебя юной, непорочной и притягательной?
По сути, я смотрела на картину глазами Мишель, ведь мой собственный взгляд был затуманен надеждами.
– Я похожа здесь на старую каргу, да?
И я принялась страстно молиться про себя Деве Марии:
«Пресвятая Богородица! Если Генриху, королю Англии, не понравится мое лицо, пусть он, по крайней мере, оценит мое высокое происхождение и принадлежность к династии Валуа».
Я так никогда и не узнала, каким образом мой давний «почитатель» получил мой портрет, но вскоре настоятельница монастыря сообщила мне, что вскоре я покину Пуасси.
– Ты уедешь отсюда в течение месяца.
Моя двоюродная бабушка Мария держалась со мной так же нелюбезно, как и в первый день, когда я переступила порог монастыря. Но меня это больше не волновало. Я чувствовала приближение новой жизни.
– Да, матушка.
– Король Генрих дал обет на тебе жениться.
– Это большая честь для меня, матушка. – Меня переполняли новые чувства, и мой голос дрожал.
– Это политический альянс. И ты должна сделать все возможное, чтобы подчинить Генриха интересам династии Валуа.
– Да, матушка.
Я буду носить платье с подбитыми мехом рукавами, побогаче, чем то, что носите вы, бабушка Мария.
– Я верю, что ты правильно используешь в своем браке все то, чему научилась здесь, в Пуасси. Твое воспитание станет надежным фундаментом, на котором будет зиждиться твоя миссия королевы Англии.
– Да, матушка.
«Надежный фундамент». «Миссия». «Подчинить Генриха интересам династии Валуа». Все эти слова ничего для меня не значили. Я не могла собрать вместе проносившиеся в голове мысли и едва сдерживала глупую счастливую улыбку, которая грозила нарушить торжественность момента. Я стану невестой! Я буду женой Генриха! От радости мое сердце готово было вырваться из груди, и я при первой же возможности в порыве восторга горячо обняла Мишель.
– Он все-таки меня хочет! Генрих хочет меня!
Она взглянула на меня спокойно и бесстрастно.
– Какое же ты еще дитя, Екатерина! Если ты наивно рассчитываешь на брак по любви, забудь об этом. – Должно быть, она заметила отразившиеся на моем лице душевные муки, и ее взгляд несколько смягчился, но даже тогда голос сестры поразил меня своей суровостью. – Наши браки, Екатерина, не имеют к любви никакого отношения. Мы выходим замуж из чувства долга.
Долг. Какое холодное, суровое слово! Почти такое же, как «равнодушие». Может, это и глупо, что я искала в своем замужестве именно любви, однако я не собиралась показывать свою слабость даже перед Мишель.
– Я все понимаю, – торжественным тоном произнесла я, повторяя слова матери настоятельницы, – Генрих женится на мне, чтобы заключить политический союз.
По правде говоря, со временем меня все больше мучили сомнения, ведь не было никаких подарков, никаких знаков, подтверждающих вновь проснувшееся в короле Генрихе желание на мне жениться, на День святого Валентина, когда английский король мог бы и вспомнить о женщине, которую собирался взять в жены. Ходили слухи, что он продолжает искать невесту в королевских домах Бургундии и Арагона, где были девушки на выданье. Но разве это возможно? Поддавшись мрачному настроению, я почувствовала себя несчастной. Мои бургундские кузины, дочери герцога Джона, были, безусловно, недостаточно знатного происхождения, да и девушки из Арагона никак не могли представлять для короля Англии такую же завидную партию, как я, если он действительно собирался покорить Европу.
Со своей стороны я прочла полный розарий[6]6
Традиционные католические четки, а также набор молитв, читаемый по ним.
[Закрыть] молитв «Аве Мария» и «Отче наш», прося о том, чтобы мой портрет показался Генриху не таким ужасным, каким он запомнился мне, и чтобы английский король остановил выбор на мне до того, как я стану слишком старой для невесты – хоть чьей-нибудь. И прежде чем я стану слишком старой для того, чтобы страстно мечтать о нарядах с отделкой из наилучшего соболиного меха.
«Молод ли король Англии? Хорош ли он собой?» – спросила я как-то у королевы.
Теперь я знала ответы на эти вопросы.
При виде короля Генриха у меня перехватило дыхание. Я заметила его раньше, чем он меня. Король Англии Генрих Пятый во всем своем великолепии. Он стоял посреди богато украшенного шатра чуть в стороне от двух английских лордов (о чем-то тихо беседовавших между собой), словно не замечая ни их, ни нас – французскую сторону. Руки Генриха, сжатые в кулаки, упирались в бедра, голова была слегка откинута назад, а глаза устремлены в даль, где витали в тот миг его мысли, – впрочем, возможно, он просто рассматривал паука, свившего сеть в углу между опорным шестом и холщовым тентом. Генрих оставался неподвижным, хотя, как мне кажется, уже знал о нашем приезде.
По каким-то одному ему ведомым причинам он не предпринял никаких усилий, чтобы обратить на нас внимание и произвести впечатление своей обходительностью. Даже дорогой наряд и многочисленные ювелирные украшения, символизирующие королевский статус, он носил с равнодушной небрежностью. Да и зачем ему производить на нас впечатление? В конце концов, Генрих был победителем, в то время как мы выступали в роли просителей.
Но какая величественная осанка, какой горделивый вид! Даже роскошный шатер из расшитой золотом ткани, увешанный яркими флагами, мерк на фоне неотразимого магнетизма этого человека. Складывалось впечатление, что Генрих здесь главный, а остальным – как французам, так и англичанам – тут не место. Меня охватил благоговейный трепет. А также вновь появилась надежда. Я ждала этой встречи три года. Мне было уже восемнадцать, в тот день, когда в этом великолепном королевском шатре на берегу Сены у города Мелён я наконец-то встретилась с мужчиной, за которого, если все пойдет по плану, должна буду выйти замуж.
С одной стороны от меня стояла разодетая в меха и бархат королева Изабелла в сопровождении мощного и ухоженного дикого зверя, не слишком заслуживающего доверия, – большого гепарда, которого крепко держал на поводке заметно нервничающий паж. Королю Генриху, возможно, и не было нужды производить на кого-то впечатление, а вот моя мать явно к этому стремилась.
Слева от меня расположился мой кузен Джон, герцог Бургундский, как бы поддерживая меня своим королевским присутствием. При этом он сильно вспотел в своем официальном наряде, выдержанном в цветах герба Бургундии.
Мой отец, который должен был проводить процедуру обмена брачными предложениями, отсутствовал: поговаривали, что как раз сегодня у него случился приступ безумия, во время которого он ожесточенно отбивался от слуг, пытавшихся нарядить его к торжественной церемонии. В конце концов слуги сдались и ситуацией овладела моя мать, в результате чего отца заперли в резиденции герцога Джона в Понтуазе.
Позади нас, загораживая вход в шатер, толпилось достаточное количество солдат и слуг, одетых в геральдические цвета Валуа, – эти люди создавали некий антураж нашего королевского величия; от мелькания ярко-синих плащей с серебряными лилиями у меня закружилась голова. После поражения необходимо было использовать любые средства, продемонстрировать наше могущество и внушительность, чтобы втянуть английского короля в соглашение, пока его войска окончательно нас не разгромили.
А что же я? Я была нежной приманкой, которая должна была заманить его в ловушку.
Возможно, наше появление вышло довольно шумным – скорее всего, дело было в том, что наш гепард вдруг издал тихое гортанное шипение, – а может быть, король Генрих почувствовал мой пристальный любопытный взгляд; как бы то ни было, он оставил в покое паука с его паутиной, повернул голову и посмотрел на нас. Взгляд короля был холоден; он никак не реагировал на то, что все глаза сейчас устремлены на него; величественная осанка с прямой, как древко копья, спиной оставалась неизменной. И еще этот шрам… Я и не знала про этот рубец у него на лице, тянущийся от переносицы через всю щеку. Но поразило меня не это, а то, как Генрих смотрел на меня. Он ни единым жестом не отреагировал на наше появление, но я почувствовала во всем теле горячую пульсацию. Меня он окинул до обидного быстрым взглядом, после чего перевел глаза на герцога Джона и Изабеллу.
Ну и хорошо: если Генрих не хочет смотреть на меня, тогда я буду его рассматривать. Я знала, что ему тридцать два года – об этом сообщила мне мать. Он гораздо старше меня, но хорошо сохранился для своего возраста. Генрих был высок – выше меня, и это обстоятельство я отметила с удовольствием: достаточно высок, чтобы легко управиться с печально известным длинным валлийским луком и не бояться оказаться в тени стоящей рядом с ним рослой жены. У него была светлая кожа и острый прямой нос.
Меня удивило, что английский король был скорее стройным, чем мускулистым, – я ожидала, что такой знаменитый воин выглядит более крепким, – но потом подумала, что, должно быть, эти тонкие пальцы, сжимающие пояс, на котором висел меч, обладают скрытой силой. Ведь Генрих славился боевым искусством, не раз продемонстрированным на рыцарских турнирах, и беспримерной отвагой. А также исключительными манерами – впрочем, видимо, на этот раз они ему изменили, потому что взгляд его ясных карих глаз, напоминавших цветом турмалин, вскоре вновь обратился на меня и довольно бесцеремонно остановился на моем лице. Не самый радушный прием во время встречи на высоком дипломатическом уровне, где должна была решиться моя судьба. Генрих рассматривал меня, как будто оценивал достоинства, скажем, породистой кобылы, выставленной на продажу.
В этот миг мне показалось, будто он ведет себя по отношению ко мне так же пренебрежительно-равнодушно, как и моя бабушка Мария, настоятельница монастыря.
Но потом я вспомнила, кто передо мной, и у меня по спине пробежал холодок. Этот человек мог бы стереть нас в порошок, если бы захотел. Я должна исправно играть свою роль и вести себя, как и подобает принцессе Валуа, даже несмотря на панический страх, поразивший меня, словно летняя молния.
Молясь, чтобы остатки мужества не покинули меня и мои ноги в решительный миг не подкосились, я не отвела глаз и выдерживала взгляд Генриха, – хотя от собственной дерзости у меня и дрожали коленки, – до тех пор, пока герцог Джон не откашлялся многозначительно, как бы давая сигнал к началу битвы. Оба английских лорда прервали неторопливую беседу, а Генрих повернулся к нам лицом. Стоявшая рядом со мной Изабелла заметно напряглась. Я сначала не поняла, чем это вызвано, но отметила, что ее тщательно выщипанные брови нахмурились и сошлись на переносице – насколько это вообще позволял дипломатический протокол.
Затем я с любопытством проследила за ее взглядом, и тут мне все стало ясно. Мою мать привела в ярость не нарочитая роскошь трех рубинов величиной с голубиное яйцо каждый, вставленных в тяжелую золотую цепь на груди у короля Генриха, и не великолепие трех таких же камней, сиявших в перстнях на его правой руке. И даже не вышитые золотом львы, занимавшие две четверти его богато украшенной туники, доходившей до бедер, хотя эти геральдические символы Англии сами по себе выглядели угрожающе. Дело было в том, что две оставшиеся четверти одеяния на его внушительной груди украшали французские лилии, серебряные на синем фоне, – зеркальное отражение узора нашего собственного наряда; эти лилии как бы кричали всему миру, что этот человек претендует на французскую корону с той же непоколебимой уверенностью, с какой заявляет права на собственный трон. Причем Генрих сообщил об этом во весь голос еще до того, как все мы сели, чтобы обсудить этот деликатнейший вопрос. Так что я ошиблась. Вне всяких сомнений, Генрих хотел произвести на нас впечатление, но не ради дружбы, а чтобы запугать и добиться покорности еще до того, как мы скажем друг другу хотя бы слово.
Услышав резкое прерывистое дыхание Изабеллы и заметив плохо скрываемое презрение на ее лице, я поняла, что эти переговоры могут закончиться ничем. И я рискую так и не предстать перед алтарем в качестве королевской невесты.
«Пресвятая Дева, пусть он захочет меня так сильно, чтобы пойти на компромисс! Пусть он захочет меня так сильно, чтобы пойти на уступки моей матери! И заставь Изабеллу быть покладистой, чтобы предложить ему эти уступки».
К нам приближались два английских лорда.
– Герцог Бедфорд, – шепнул уголком рта герцог Джон. – Брат короля. А второй – граф Уорик, еще один чертовски влиятельный лорд.
Однако они хотя бы, пусть и с опозданием, все-таки поприветствовали нас и к тому же для нашего удобства заговорили по-французски, за что я была им особенно благодарна, поскольку мой английский был не слишком хорош и ограничивался общими фразами.
Лорд Джон, герцог Бедфорд, брат блистательного Генриха, учтиво поклонился нам и представил нас Генриху, королю Англии.
– La reine Isabeau de France. Et sa fille, Mademoiselle Katherine[7]7
Изабелла, королева Франции. И ее дочь, мадемуазель Екатерина (фр.).
[Закрыть].
Граф Уорик жестом пригласил нас пройти вперед, при этом другой рукой крепко удерживал за ошейник рвущегося в атаку огромного волкодава, которому явно не нравилось присутствие гепарда.
– Bien venue, monsieur, mes dames… – между тем продолжал лорд Джон. – Votre présence parmi nous est un honneur[8]8
С благополучным прибытием, господа и дамы… Ваше присутствие – честь для нас (фр.).
[Закрыть].
Последовала серия вежливых поклонов и реверансов.
– Bienvenue, Mademoiselle Katherine[9]9
Добро пожаловать, мадемуазель Екатерина (фр.).
[Закрыть], – с улыбкой попытался подбодрить меня лорд Джон; взгляд его был мягким и дружелюбным, и я почувствовала, что улыбаюсь в ответ.
Так вот он какой, этот герцог Бедфорд, чья репутация была почти столь же пугающей, как и у Генриха. Мне понравилось его красивое лицо и любезные манеры. Понравилось, что он не счел за труд поговорить со мной и постарался меня успокоить, насколько это было возможно, хотя мое сердце продолжало судорожно трепетать в груди.
Его брат-король на это не сподобился. Генрих не сдвинулся с места, лишь насупил четко очерченные брови. Он хмурился, глядя на нас, и его голос, резкий и чистый, разом оборвал все официальные приветствия:
– Мы не ожидали, что вы приедете так рано.
Сказано это было по-английски. Я решила, что хмурится он не на меня, а из-за доброжелательности своего брата. Этот надменный король нарочно предпочел английский, понуждая французов говорить на языке, которым никто из них не владел в совершенстве. Он оглядывал нас, высоко подняв подбородок с видом холодного превосходства, и моя мать, стоя перед ним в своей золотой короне и с дорогими кольцами на пальцах, еще больше напряглась под этим пристальным взглядом. Мое сердце, казалось, колотилось уже на пределе – вот-вот не выдержит и остановится. Ситуация становилась для меня все более напряженной, хотя король Генрих не сказал мне еще ни единого слова.
– Насколько мы понимаем, вы пожелали начать переговоры немедленно, – отрывисто произнесла Изабелла – по-французски.
– А короля с вами нет? – спросил Генрих на английском.
– Его Величество занемог и отдыхает в Понтуазе, – ответила Изабелла – снова по-французски. – Его Светлость герцог Бургундский и я будем вести переговоры от имени Его Величества.
– А я желаю иметь дело лично с Его Величеством королем Франции, – настаивал Генрих – на английском.
В отчаянии от сложившегося положения я тихо вздохнула. Неужели Генрих на самом деле столь невыносимо высокомерен?
Король ждал с угрюмым выражением лица. Уорик нерешительно переступал с ноги на ногу, продолжая удерживать за ошейник своего пса, Бедфорд внимательно рассматривал пол у себя под ногами; никто из них больше не осмеливался перейти на французский, и это как нельзя более доходчиво демонстрировало нам, что слово короля Англии для них закон. Между Генрихом и Изабеллой повисло напряженное молчание. Так мы и продолжали стоять, пока лорд Джон в интересах дипломатии не наступил на горло собственной гордости и не перевел все сказанное на латынь.
В конце концов он же поставил меня прямо перед королем и произнес:
– Ваше Величество, мы хотели бы представить вам леди Екатерину.
Я довольно охотно шагнула вперед, сияя от женской гордости, ведь меня подготовили очень тщательно – выражаясь фигурально, «заклали откормленного бычка», как говорится в Библии. В тот день мне не нужно было стыдиться собственной внешности. Я была единственным аргументом Валуа в этих переговорах, и потому было решено, что я стóю того, чтобы понести определенные расходы (разумеется, решение это принимал лорд Джон, а не моя мать). За мой наряд выложили огромную сумму, которую я прежде и представить себе не могла, – три тысячи флоринов. Горячо молясь про себя, чтобы эти деньги были потрачены не зря, я ужасно нервничала: мое дыхание было частым и поверхностным, а рука в крепкой ладони кузена сильно вспотела.
Тем не менее наряженная – наконец-то! – в долгожданное платье с меховой оторочкой, я сделала первый реверанс перед Генрихом, королем Англии.
Впрочем, за миг славы нужно платить. Конечно, очень хорошо, что меня разодели так, будто я уже стала королевой Англии, однако в душном шатре в тот знойный майский день я немилосердно страдала от жары, как будто в поте лица трудилась на королевской кухне.
Тяжелый головной убор в форме сердца, под который были спрятаны мои волосы, обжигал мне лоб, точно горячий пудинг, короткая вуаль липла к влажной шее. Складки роскошной синей, как риза Богоматери, пелерины, подбитой мехом, украшенной богатой вышивкой и придерживаемой ниже груди поясом, усыпанным драгоценными камнями, были такими тяжелыми, что пот струился у меня по спине ручьями. Однако я держала себя в руках, мужественно перенося все эти тяготы и неудобства.
Искренне надеясь, что выгляжу достаточно хорошо, как настоящая принцесса, я свободной рукой слегка приподняла свои юбки, показав край гофрированной нижней туники из золотой парчи. Все это выглядело очень красиво, но это было лишь внешнее впечатление. Под этим роскошным нарядом на мне была моя старая штопаная рубаха из обычного грубого холста, натиравшая тело. Обувь стала влажной от росистой травы, по которой мы сюда шли. Денег на новые туфли и белье не хватило, но английский король не должен был этого заметить под величественно раскачивающимися юбками и расшитым драгоценными камнями корсажем.
Генрих окинул это великолепие (включая платье, украшенное мехом, и все остальное) одним всеобъемлющим пренебрежительным взглядом.
– Мы рады, – ответил он все так же на английском. – Нам давно хотелось познакомиться с французской принцессой, о которой мы наслышаны. – И он с безупречной грацией поклонился мне, приложив ладонь к сердцу.
– Monseigneur[10]10
Мой господин (фр.).
[Закрыть].
Теперь, когда я оказалась с ним лицом к лицу, на расстоянии вытянутой руки от этих рычащих львов на его тунике, моя отвага улетучилась. Я снова присела в глубоком реверансе, потому что, как мне показалось, Генрих ожидал от меня именно этого, и замерла, потупившись; но затем я почувствовала дуновение ветерка, услышала плавную поступь и увидела перед собой носки его мягких кожаных сапог. Генрих протянул мне руку:
– Миледи. Поднимитесь.
Сказано это было тихо, но прозвучало как не допускающий возражений приказ. Я подала Генриху ладонь, и он заставил меня выпрямиться в полный рост. Немного наклонившись в мою сторону, он в знак приветствия слегка коснулся губами сначала одной моей щеки, а потом и другой. А затем нежнейше поцеловал меня в губы. Мое сердце бешено затрепетало; меня словно обдало жаром, и я густо покраснела до корней волос, прислушиваясь к тому, как его губы касаются моих губ, а жесткая от рукояти боевого меча ладонь крепко сжимает мою руку. В голове стучала одна-единственная мысль: король Генрих поцеловал меня в знак приветствия! Я потрясенно смотрела на него, не в силах произнести ни слова устами, которых он только что касался.
– Слухи о вашей красоте не лгут, леди. – Генрих отвел меня немного в сторону от остальных и продолжил потеплевшим голосом: – Теперь у меня появилась возможность собственными глазами оценить подарок, который делает мне королевская династия Валуа.
Это, без сомнения, был комплимент, но лицо Генриха оставалось строгим. Эти англичане вообще когда-нибудь улыбаются? Борясь с собственным косноязычием, я мучительно искала подходящий ответ, призывая на помощь свои познания в английском языке.
– Вы говорите по-английски? – спросил Генрих, когда мне так и не удалось ничего придумать.
– Совсем немного, Monseigneur, – сумела произнести я с ужасным, надо полагать, акцентом. – Но я выучу.
– Конечно, выучите, – кивнул он. – Выучите, ведь это обязательное условие.
– Клянусь, что буду заниматься каждый день, – заверила я его, еще сильнее нервничая из-за серьезности его тона.
Но Генрих тут же потерял интерес к отсутствию у меня лингвистических навыков; его взгляд скользнул с моего лица на корсаж платья, где у самого выреза был приколот оправленный в золото крупный сапфир.
– Что-то не так, милорд? – с тревогой спросила я, потому что он опять нахмурился.
– Брошь.
– Вот эта, милорд? Это подарок герцога Джона в честь сегодняшнего события.
– А где подарок, который послал вам я? – суровым тоном поинтересовался Генрих.
Я растерянно покачала головой. Решив, что я его не поняла, он снизошел до того, что обратился ко мне на беглой придворной латыни:
– Я думал, что вы обязательно наденете мою брошь, Mademoiselle. – В его голосе звенел ледяной холод.
– Какую б-брошь, милорд? – пролепетала я.
– Я послал вам брошь в знак своего расположения. В форме ромба, с лилиями из рубинов и аметистов в золотой оправе.
– Я не получала ее, милорд.
Генрих нахмурился еще сильнее.
– Это дорогое украшение. Стоимостью в сто тысяч экю, если мне не изменяет память.
Что я могла на это сказать?
– Ее у меня нет, милорд. Вероятно, она потерялась.
– Не иначе. Возможно, эта брошь попала в руки моих врагов. Подозреваю, что она пошла на военные расходы дофинистов, стоящих на ложном пути соратников вашего брата, готовых сражаться против меня.
– Я тоже так думаю, милорд.
Это был странный, тревожный разговор; у меня сложилось впечатление, будто Генриха больше волновала дороговизна утерянного подарка, чем то, что он, так и не дойдя до меня, не доставил мне удовольствия. Король Англии определенно был недоволен. Я искоса глянула на него, гадая, что он скажет дальше; тема, по-видимому, была исчерпана.
– Я ждал вас всю свою жизнь, Екатерина. И намерен на вас жениться, – заявил Генрих, очень спокойно и четко выговаривая слова. – Вы станете моей женой.
Он не спросил, хочу ли этого я. Мы оба знали, что я подчиняюсь диктату своей семьи. И тем не менее я ответила от всего сердца:
– Да, милорд. Я тоже очень желаю этого.
Генрих изящно поднес мою руку к губам в знак уважения и наконец-то улыбнулся. Мне показалось, что это улыбка, какую мужчина дарит женщине, которой восхищается, к которой испытывает определенные чувства. Женщине, которую он сможет по-настоящему полюбить. Суровые черты его лица расслабились, взгляд потеплел. Этот простой знак приятия переполнил меня восторгом; я была в восхищении от этого замечательного человека. Когда я радостно улыбнулась ему в ответ, мои щеки продолжали гореть.
– Екатерина, – пробормотал Генрих. В его английском произношении мое имя прозвучало ласково.
– Да, милорд?
Он не такой суровый, подумала я, плененная ощущением его близости и обаянием взгляда. И не холодный. Он красивый и сильный, и хочет взять меня в жены. Я чувствовала, что стремительно скатываюсь в пучину любви к этому мужчине, и когда Генрих снова поцеловал меня, сначала в щеку, а затем в основание правой ладони, мое сердце запрыгало от радости и я живо представила себе картину, открывшуюся глазам наших благородных зрителей: король Англии чрезвычайно галантен со мной, самой младшей из дочерей Валуа.
– Я должен прислать вам еще одно украшение, – сказал Генрих.
– Я буду бережно его хранить, – пообещала я.
Внезапно у нас за спиной раздалось громкое и яростное звериное рычание, и мы дружно повернулись туда, где гепард Валуа угрожающе скалил клыки на английского волкодава, а тот рвался вперед и отчаянно лаял, заглушая голос своего хозяина, пытавшегося продолжать светскую беседу. Я испуганно отшатнулась, но Генрих, оставив меня, решительно шагнул к ним.
– Выведите их отсюда! – с раздражением, отрывисто рявкнул он по-английски. – Как вообще можно было взять с собой на официальные переговоры гепарда? На сегодня всё. Продолжим завтра на рассвете, когда нас ничто не будет отвлекать.
Всего сказанного мы, возможно, и не поняли, но общий смысл его слов было предельно ясен. С царственным высокомерием Генрих поклонился нам и широкими шагами вышел из шатра, сопровождаемый Уориком, который вел беснующуюся собаку. Но герцог Бедфорд задержался и подошел ко мне.
– Вам нечего бояться, миледи, – мягко сказал он по-французски.
Я так и не поняла, имел ли он в виду разъяренных животных или своего брата.
