Текст книги "Бах"

Автор книги: Анна Ветлугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Но гораздо более вероятна иная причина. Карьера деятеля искусства в любое время сильно зависит от пиара, в том числе от «правильных» отзывов известных журналистов и критиков. В эпоху барокко музыкальная критика в Германии уже сложилась. И как же относились к Баху наиболее уважаемые «акулы пера»?

Глава четырнадцатая.
КРИТИКИ И ЗАЩИТНИКИ

К сожалению, с «пиаром» нашему герою крайне не повезло. Два самых крупных тогдашних музыковеда не способствовали признанию его композиторского таланта. Скорее наоборот, они изрядно подпортили Иоганну Себастьяну репутацию сочинителя музыки своими выступлениями в печати.

Оба имени уже упоминались на этих страницах – Иоганн Маттезон и Иоганн Адольф Шейбе.

Первый, будучи на несколько лет старше Баха, считал нашего героя композитором, подающим надежды, но нуждающимся в совершенствовании. В некоторых статьях Маттезон указывает на неудачное расположение текстов в баховских юношеских кантатах. В целом же поначалу он относился к Баху достаточно благожелательно, выказывая готовность продвигать «восходящую звезду», которой тогда уже стукнуло тридцать. Дело случилось в 1717 году. Критик и лексикограф просил тогда композитора прислать биографические данные для задуманной книги о музыкантах. Бах не счел проект интересным и ничего не прислал.

Позднее Иоганн Себастьян, поняв необходимость дружбы с критиками, пытался снискать расположение музыкального журналиста, но ничего не вышло. Самолюбивый Маттезон не простил ему былой невнимательности и отныне упоминал композитора только в снисходительно-сочувственном холодном тоне.

Другой известный музыкальный писатель Иоганн Адольф Шейбе и вовсе имел зуб на нашего героя. Принадлежавший совсем к другому поколению (на двадцать три года моложе Иоганна Себастьяна), он был сыном органного мастера Иоганна Шейбе, с которым Бах поддерживал приятельские отношения. Когда в 1727 году Шейбе-младший боролся за место органиста Томаскирхе с Тернером, кантор Томасшуле отдал свой решающий голос Тернеру, хотя и конфликтовал с ним в то время из-за должности университетского музикдиректора. Выбирая между сыном приятеля и почти врагом, он предпочел последнего из-за его более высокого профессионального уровня. Шейбе же страшно обиделся.

В своих критических статьях он старался быть объективным, даже называл Баха «великим человеком», пел дифирамбы его виртуозности. Вот только почему-то похвалы не искупали негативного впечатления, возникающего после прочтения.

«…с трудом представляешь, как он может так удивительно проворно сплетать и раздвигать свои пальцы и ноги (речь идет об игре на органе. – А. В.), при этом делать большие скачки без единого фальшивого звука… Так, как он судит по собственным пальцам, то его произведения вообще неисполнимы…

Этот великий муж стал бы гордостью всей нации, если бы был более приятным в обхождении и если бы напыщенная и запутанная сущность его произведений не лишила бы их естественности… в музыке он представляет собою то, чем господин Лоэнштейн (малозначительный поэт. – А. В.) был в поэзии. Достойны удивления их тяжеловесная работа и весьма большие усилия; однако они тщетны, ибо неразумны».

Шейбе писал так не из мести, хотя, возможно, конфликт усугубил тон его статей. Главное состоит в следующем: критик смотрел далеко в будущее, предвосхищая оперы Вагнера. Разумеется, Бах, работающий в эстетике барокко, представлялся ему возмутительным ретроградом, отказывающимся от борьбы за «искусство будущего».

Иоганн Себастьян сильно расстроился, прочитав статью, и попросил своего друга, профессионального ритора Бирнбаума, написать и опубликовать достойный ответ обидчику. Тот охотно взялся, но Баху снова не повезло: Бирнбаум как публицист сильно проигрывал Шейбе. К тому же он почему-то побоялся подписываться. В результате появилась довольно слабая и неубедительная, да еще к тому же анонимная книжица о достоинствах композитора. Иоганн Себастьян раздарил экземпляры всем друзьям и знакомым. Он устал от нападок и по-детски радовался любому слову поддержки.

Однако брошюра сыграла против него. Шейбе тут же ответил, обнажив перед читателями вопиющий музыкальный дилетантизм Бирнбаума. Ритор и не должен обладать профессионализмом в музыке. Очевидно, Бах, слишком уважая риторику, попросил о помощи не того человека.

Разошедшийся критик сочинил письмо, якобы от имени Баха, написанное великолепным слогом. В этом несуществующем письме использовались подлинные слова Иоганна Себастьяна, говорившиеся в дружеской обстановке отцу музыкального журналиста. Например, такая сентенция: «Я всегда был того мнения, что музыканту достаточно заниматься своим искусством, а не сочинением толстых книг и не тратить время на чтение ученых и философских исследований».

При этом подчеркивалось: сам Бах автору письма ответить не в состоянии в виду своей необразованности.

Шейбе имел превосходный полемический талант. Живи в наше время, наверняка он мелькал бы на экранах в качестве популярного телеведущего.

Несомненно, он перегнул палку, даже в глазах своих единомышленников.

Задетый за живое ритор Бирнбаум и вовсе ринулся на защиту композитора и написал – уже под своим именем – достаточно убедительную работу о баховской эстетике, на которую «злой» критик не нашел возражений.

А ректор Томасшуле и веймарский друг Баха Геснер поддержал композитора в печати совсем оригинальным образом. Он упомянул его в предисловии к новому изданию труда Марка Фабия Квинтилиана «Institutions oratoriae» («Об образовании оратора»), по которому учились все, занимающиеся ораторским искусством. Да не просто упомянул, а пропел ему целый поэтический дифирамб, обращенный к Фабию, римскому писателю, восторгавшемуся искусству кифаристов, одновременно певших, игравших и отбивавших такт: «Все это, Фабий, ты счел бы незначительным, если бы ты мог восстать из мертвых и увидеть Баха, как он обеими руками и всеми пальцами играет на клавире, содержащем в себе звуки многих цитр, или на инструменте инструментов, которого неисчислимые струны воодушевлены рычагами; как он здесь обеими руками поспешает, там проворными ногами, и один воспроизводит множество различных, но подходящих друг другу звуков, если бы ты видел его, когда он не только следит за всеми мелодиями, но и, окруженный тридцатью или сорока музыкантами, удерживает в порядке – одного кивком, другого выстукиванием такта, третьего угрожающим пальцем и, выполняя самую трудную задачу среди громчайшего звучания всех участников, немедленно замечает, где и когда что-нибудь нестройно, всех удерживает, повсюду предупреждает; как он ритмом до мозга костей пропитан, как он воспринимает острым слухом все гармонии»

Представим подобное восхваление какого-либо музыканта, предваряющее современный школьный учебник, например по математике. Наверняка оно вызвало бы неоднозначные чувства. От удивления своей неуместностью до подозрения писавшего в продажности.

В XVIII веке музыка еще занимала место, гораздо более близкое к науке, нежели сейчас. Поэтому, несмотря на свою странность, дифирамб сыграл положительную роль в деле защиты Баха от злых критиков.

Произошло это только в 1738 году. В начале же 1730-х многие знали Иоганна Себастьяна как неприятного в общении автора тяжеловесной музыки.

Отзвуки этой «славы» дошли и до курфюрста, возможно, потому он и раздумывал так долго. Но вовсе отказаться от услуг композитора ему не хотелось. Во-первых, ему нравились баховские кантаты. А во-вторых, Баха высоко ценил Кейзерлинг, имевший репутацию человека, безупречно разбирающего в искусстве.

Вполне естественно, композитору хотелось отблагодарить своего покровителя каким-нибудь сочинением.

Вероятно, они виделись достаточно часто и не только в Дрездене. Кейзерлинг часто бывал в Лейпциге и брал с собою личного клавесиниста – такая должность имелась в штате графа. Сия важная птица имела чуть более десяти лет от роду и носила имя, до сих пор вспоминаемое любителями музыки, – Иоганн Готфрид Гольдберг. Кейзерлинг нашел этого вундеркинда в Данциге, привез в Дрезден и отдал в обучение Вильгельму Фридеману Баху. Мальчик не разочаровал графа. Он научился великолепно играть на клавесине, а кроме того – сочинял кантаты, очень похожие по стилю на произведения Баха-отца – скорее всего, тот тоже давал уроки начинающему автору. Творческий потенциал, заключенный в этих сочинениях, обещал Гольдбергу большое будущее, но музыкант умер от туберкулеза в двадцать девять лет.

История, связывающая его с Иоганном Себастьяном, очень известна, но не подтверждена никакими документами. Поэтому многие исследователи считают ее байкой, хотя она описана Форкелем, первым и уважаемым биографом Баха. Причем делал он это со слов сыновей Баха, являющихся непосредственными свидетелями.

Итак, Кейзерлинг, патрон юного Гольдберга, имел слабое здоровье. Часто очередное недомогание лишало его сна. Тогда он посылал за своим музыкантом, которого специально поселил в соседней комнате, и приказывал ему играть. Красивые звуки отвлекали графа от страданий.

Кайзерлинг любил музыку Баха, а тот, в свою очередь, испытывал к своему покровителю благодарные чувства. Нет ничего удивительного в том, что русский дипломат однажды попросил композитора написать какое-нибудь бодрое сочинение для клавесина, дабы расширить ночной репертуар домашнего вундеркинда, скрашивающего музыкой ночные мучения своего хозяина.

У Баха получилось тридцать пьес, представляющих вариации на одну тему. Больше в композиторском наследии этот жанр не встречается, поскольку Иоганну Себастьяну казалось скучным создавать много композиций на одну и ту же основу. Наверное, работая, он постоянно думал только об ужасных ночах графа и о том, как заставить его забыть о болезни. Других тем как бы не существовало.

Граф пришел в восторг от сочинения и преподнес автору золотой кубок, полный денег. Судя по всему, этот гонорар превосходил все, полученное когда-либо Бахом, даже королевский перстень. Но Кейзерлинг не проиграл. Шедевры не имеют цены, они как подарочные купоны на частичку бессмертия.

Дипломат понимал это, в отличие от многих других современников Баха, даже считающих себя музыкальными теоретиками. Он называл цикл «своими вариациями», но даже и не подумал претендовать на права или пытаться ограничить распространение этой прекрасной музыки.

По словам Форкеля, «он никак не мог ими насладиться, и долго еще, как только у него начиналась бессонница, он, бывало, говорил: “Любезный Гольдберг, сыграй-ка мне какую-нибудь из моих вариаций”».

Иоганн Себастьян издал «Die Goldberg-Variationen», как часть «Klavierubung» («Клавирных упражнений»).

Обратимся еще раз к Форкелю, чтобы понять, как воспринимали «Klavierubung» профессиональные музыканты: «Тот, кто был в состоянии как следует разучить пьесы из этого сборника, мог тем самым добиться успеха в жизни; да и в наше время молодой музыкант может снискать себе с их помощью почет и уважение – настолько они великолепны, благозвучны, выразительны и вечно новы».

Сегодня «Вариации» ценят не только профессионалы. Они часто звучат в концертах. Есть упоминание об этом сочинении в нашумевшем когда-то романе Джона Фаулза «Коллекционер»: «Ох эта музыка. Вариации Гольдберга. Там есть одна мелодия, в самом конце, в очень медленном темпе, очень простая и печальная, но такая щемяще прекрасная – невозможно передать ни словом, ни рисунком, ничем иным, только самой музыкой…»

Глава пятнадцатая.
МНОГОДЕТНЫЙ ПАПАША И ЕГО БЛУДНЫЕ СЫНОВЬЯ

«Die Goldberg-Variationen» («Вариации Гольдберга») вышли в печать в 1741 году. Годом позднее у Баха родился последний ребенок – дочь Регина Сусанна, прожившая жизнь долгую и тяжелую. Только на склоне лет эта несчастная женщина из прославленного музыкантского рода получила поддержку от цеховых собратьев, правда, принадлежали добросердечные музыканты совсем к другому поколению. Одним из главных инициаторов сбора средств для младшей дочери великого Баха, живущей в нищете, стал не кто иной, как Бетховен.

Самый же младший из баховских сыновей, Иоганн Кристиан, родившийся годом позже «Кофейной кантаты» в 1735 году, наоборот, получал от судьбы сплошные подарки. Ему было суждено стать востребованным композитором, многократно превзойдя своего отца по прижизненной известности. Его называли властителем дум музыкальной Европы, он считался модным композитором и педагогом, у которого хотели учиться все от профессиональных музыкантов до принцев и королей. Именно он оказал огромное влияние на юного Моцарта. Своего отца Иоганн Кристиан называл alte Perücke («старый парик»), по-видимому, не особенно ценя его сочинения.

…Возвышенный гений и – многодетная семья. Как трудно представить себе эти две плоскости бытия! Уже говорилось о «героической» Анне Магдалене. Но как взаимодействовал с детьми сам Иоганн Себастьян помимо обучения их игре на музыкальных инструментах? Что делал для семьи помимо зарабатывания средств к существованию? Разделял ли с домашними их чувства или оставлял их за дверью «творильни»?

Он всегда находился в самой гуще семейных событий, переживая и радости, и горести. А последние посещали дом Бахов часто. Дети умирали. Кто в младенчестве, кто – прожив несколько лет. Из тринадцати, рожденных Анной Магдаленой, выжило, как уже говорилось, только шестеро.

Остальная орава требовала постоянного внимания. Не справляясь со все увеличивающимся количеством детей и нот, композитор позвал на помощь одного из своих родственников – Иоганна Элиаса Баха. Этот человек надолго поселился в доме кантора, став не только воспитателем и домашним учителем, но и секретарем главы семьи. Но, разумеется, не смог полностью освободить Иоганна Себастьяна от гнета забот.

Кроме обычных проблем, характерных для многодетной семьи, существовала еще одна – слабоумный Готфрид. Современные социологи и педагоги знают, как плохо влияет наличие ребенка-инвалида на других детей. Им достается меньше внимания, они хуже учатся и чаще болеют из-за недосмотра родителей. В наше время после рождения такого ребенка муж часто вообще оставляет жену, не приняв безысходности.

В XVIII веке семьи были не в пример крепче, но коррекционной педагогики еще не существовало. Только в конце XVIII века начал работать первый немецкий сурдопедагог С. Гейнике. В то время даже глухонемые дети считались необучаемыми. Гейнике, с целью убеждения противников, даже устроил публичные испытания для своих учеников. Результаты оказались впечатляющи, обученных детей допустили к Конфирмации – явление для тех времен беспрецедентное.

Слабоумными же детьми занялись гораздо позднее, да и то поначалу их только собирали в приюты, не стараясь обучать. Им отказывали в возможности достичь приемлемого уровня развития. Педагоги не рекомендовали вкладывать в больную душу ребенка больше того, на что он способен. Только в 1857 году пастор Диссельхоф опубликовал страстную и сострадательную книгу «Современное положение кретинов, слепых и идиотов в христианском мире», которая заставила общество несколько пересмотреть взгляды на эту проблему.

Вполне возможно, талантливый современный коррекционный педагог смог бы помочь Готфриду. Не мог же тот оказаться совсем безнадежным, научившись гениально играть на клавире! Но как до изобретения пенициллина врачи не смогли спасти раненого на дуэли Пушкина, так и «великий гений», таящийся в душе Готфрида Баха, остался неразвитым.

Наверняка Иоганн Себастьян потратил много сил, занимаясь и с этим сыном и остальными, более обычными. Композитор не относился к отцам, только обеспечивающим семью и не участвующим в воспитании детей лично. Он вникал в их школьные и музыкальные успехи, а когда они вырастали – устраивал их на работу, пуская в ход все свое влияние в музыкальном мире.

Но более, чем хороших профессионалов, он желал вырастить из них достойных людей. Такое желание неудивительно для любого родителя. Бахи же славились своей порядочностью, а Иоганн Себастьян ценил это качество особенно. И надо же было случиться! Именно ему судьба послала беспутных сыновей.

Про Вильгельма Фридемана на этих страницах уже говорилось. Его безработные скитания, пьянство и присваивание отцовских рукописей Иоганн Себастьян, к своему счастью, не застал. Но был у Баха еще один сын, неоднократно заставлявший обливаться кровью отцовское сердце.

Иоганн Готфрид Бернгард (1715–1739), младший из выживших детей Марии Барбары, поначалу отца только радовал. Он смог окончить Томасшуле экстерном. С юных лет мастерски играл на органе и даже обращал на себя внимание свежими музыкальными мыслями в импровизациях. Согласитесь, отличиться музыкальностью среди Бахов непросто. Правда, характер он имел совсем не баховский. Не было в нем ни домовитости, ни прилежания, ни даже фамильной любви к постоянному музицированию. Музыку он, конечно, любил, но больше, по-видимому, предпочитал веселые компании. Поэтому, когда Иоганну Готфриду Бернгарду исполнилось двадцать лет, он покинул отчий дом с радостью.

Следует отметить: работу ему нашел не кто иной, как отец. Вакансия органиста образовалась в Мюльхаузене, где когда– то, окруженный почетом, работал сам Иоганн Себастьян. К сыну его тоже отнеслись с большим вниманием и приняли на службу в июне 1735 года. С чувством исполненного долга родитель вернулся к своим делам, но великовозрастное дитя не ужилось в Мюльхаузене. Осенью 1736 года до Баха дошло невероятное и пренеприятное известие: его сын бросил службу и скрылся в неизвестном направлении. Вскоре выяснилось еще одно обстоятельство: перед своим исчезновением он наделал немало долгов.

Отец уже отчаялся увидеть снова непутевого отпрыска, как тот объявился сам. Вероятно, у него закончились деньги. Можно только представить себе, как страдал Иоганн Себастьян, отличавшийся кристальной честностью и умевший к тому же считать каждую копеечку.

Но он смог побороть в себе обиду и снова взялся трудоустроить шалопая органистом в другом небольшом городке – Зангерхаузене.

На этот раз Бах даже поселил его у своего знакомого – уважаемого купца Иоганна Фридриха Клемма. Иоганн Себастьян надеялся, что сын окажется под присмотром. Да и с голоду не пропадет… в самом крайнем случае.

Любопытно, в письме к купцу Бах не называет сына, именуя его неким «близким лицом». Возможно, из боязни дурной славы, которая уже могла пойти за непутевым молодым человеком.

В Зангерхаузене Иоганн Готфрид Бернгард действовал по уже известному сценарию. Проработал около года и также сбежал, наделав долгов.

Некоторая часть из выяснения отношений между купцом Клеммом и Бахом дошла до нас.

Рискнем привести здесь одно из писем Баха целиком. В нем достаточно ярко вырисовывается зримый земной облик нашего героя – добропорядочного бюргера, дорожащего своей репутацией, и любящего отца.

Письмо написано 24 мая 1738 года:

«Милостивый государь и многоуважаемый господин Клемм! Надеюсь, что Вы не сочтете за обиду и извините меня за то, что по причине моего отсутствия я не смог раньше ответить на Ваше любезное письмо, – всего лишь два дня назад я вернулся домой из Дрездена. Какой боли и мучений мне стоило написать этот ответ, Вы, милостивый государь, легко можете себе представить, ибо Вы тоже являетесь любящим и заботливым отцом своих милых детей. Моего (к сожалению, неудавшегося) сына я не видел с тех пор, как он имел честь воспользоваться Вашим любезным гостеприимством. Вам небезызвестно и то, что тогда я полностью уплатил не только за питание моего сына, но и мюльхаузенский вексель. Больше того, я оставил еще несколько дукатов на прочие его расходы в надежде, что он начнет новую жизнь. Однако теперь, к величайшему моему ужасу, я опять слышу, что он снова делает долги на каждом шагу, продолжая свой прежний образ жизни; более того, он исчез и до сегодняшнего дня даже не известил меня о своем местонахождении. Что я могу еще сказать или сделать? Так как никакие внушения и даже самая участливая забота и поддержка здесь не помогут, мне остается только терпеливо нести свой крест и вверить свое недостойное дитя божьей милости, надеясь, что небо однажды услышит мои жалобы и молитвы, что исполнится святая воля и мой сын поймет, что только божье милосердие способно наставить его на праведный путь. Так как Ваша милость заверила меня в том, что никто не винит меня в плохом поведении моего ребенка и все убеждены в том, что я добрый отец, принимающий близко к сердцу судьбу своих детей и старающийся всеми силами способствовать их благополучию, я осмелюсь снова направить к Вам своего сына, при наличии у Вас свободного места, в надежде, что цивилизованный образ жизни в Зангерхаузене и высокопоставленные доброжелатели поощрят его к лучшему поведению, за что я снова чувствую себя обязанным высказать благодарность; Ваша милость, не сомневаюсь, отсрочит изменение, о котором Вы меня предупреждали, до тех пор, пока мы не узнаем, где находится мой сын (всеведущий Бог свидетель, что я не видел его с прошлого года), чтобы знать о его дальнейших намерениях. Остепенится ли он и изменит ли свой образ жизни? Или он хотел бы попытать счастья в другом месте? Я не хотел бы, чтобы милостивый господин советник и в дальнейшем затруднял себя им, я хочу только просить еще о некотором терпении, пока он снова появится или пока мы каким-либо другим путем узнаем о том, куда его занесла судьба. Ко мне приходят всякие кредиторы, но без устного или письменного признания этих долгов моим сыном я не могу заплатить им (на это я имею полное право), но покорнейше прошу Вашу милость, будьте столь любезны и добудьте точные сведения о его местонахождении, ибо, только располагая точными сведениями о нем, я могу решиться смягчить окаменевшее сердце, склонить его к благоразумию. Так как до сих пор он имел счастье жить у Вашей милости, прошу Вас, будьте любезны сообщить мне, взял ли он с собой свои немногие вещи или кое-что осталось после него? В ожидании скорого ответа желаю Вам более счастливого отпуска, чем тот, что ожидает меня, остаюсь к услугам Вашей глубокоуважаемой супруги Вашей милости преданнейший слуга».

Иоганн Готфрид Бернгард продолжал доставлять отцу горе и позор. Свои побеги он объяснял желанием учиться в университете. Только концы в его рассказах не сходились с концами, а кредиторы продолжали приходить к отцу.

Нам уже никогда не узнать настоящих причин недостойного поведения младшего сына Марии Барбары. Вероятно, он просто требовал отцовского внимания таким неконструктивным способом. Ведь из всех сыновей Иоганн Себастьян подчеркнуто выделял Фридемана как своего любимца. К старательному Филиппу Эммануэлю он относился порой пренебрежительно. Правда, самую ценную часть наследства – три дорогих клавесина – он завещал самому младшему сыну – Иоганну Кристиану, чем сильно обидел обоих старших[32]32
  Филипп Эммануэль смог преодолеть в себе эту обиду и после смерти отца взял к себе пятнадцатилетнего Иоганна Кристиана. Но Анне Магдалене не помог никто – не родные дети, ни пасынки.


[Закрыть].

Кстати, друг к другу они тоже относились не слишком хорошо, известны их взаимные язвительные отзывы.

Стремясь вырастить прекрасных музыкантов и достойных людей, Иоганн Себастьян упустил нечто очень важное. Он не приучил своих детей дружить. При повышенной общительности рода Бахов детям нашего героя не приходило в голову встречаться «просто так».

В случае с Иоганном Готфридом Бернгардом тоже могли сыграть роль какие-нибудь забытые детские обиды. Может быть, повзрослев, он смог бы отнестись к ним по-другому, но судьба не дала ему такой возможности. Он скоропостижно скончался в возрасте двадцати четырех лет, избавив отца от стыда перед людьми, но не от внутренней боли.

К счастью, Бах видел от своих детей не только зло. Ему довелось и гордиться сыновьями и даже получать с их помощью заказы на музыку.