Текст книги "Бах"
Автор книги: Анна Ветлугина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Глава одиннадцатая.
ЛЕЙПЦИГСКИЙ ГАМБИТ
Унизительное судилище сильно задело нашего героя. Скорее всего, душевные раны, нанесенные чиновниками, не смогли затянуться окончательно уже никогда. Но Бах никогда не походил на бледного гения с горящим взором, готового наложить на себя руки от очередной жестокой несправедливости толпы.
К моменту скандала ему исполнилось сорок пять лет. Возраст зрелости и расцвета сил для современного человека. В XVIII веке сорокапятилетних называли стариками.
Итак, обиженный и к тому же оштрафованный старик, на шее которого – куча детей мал мала меньше.
Несомненно, Бах со свойственным ему прагматизмом правильно оценил свою жизненную ситуацию и начал действовать. Уже не из-за Endzweck, а ради простых земных вещей: прекращения нервотрепки и компенсации материальных убытков. В конце концов, пора было защитить себя и свою семью.
Он написал письмо своему школьному другу Георгу Эрдману, служившему в то время у русской императрицы Анны Иоанновны. Тон послания униженно-заискивающий. Многие биографы и просто любители музыки, начитавшись этого документа, с яростью бросались клеймить позором не только мерзких чиновников, но и Эрдмана, оставившего старого друга в беде. На первый взгляд так оно и есть, за исключением некоторых нюансов.
Уже начало обращает на себя внимание то ли крайним смирением, то ли грубой лестью в адрес получателя:
«Высокоблагородный господин,
Ваше высокоблагородие простят старому верному слуге, что тот взял на себя смелость сим Вас обеспокоить. Прошло уже почти четыре года с тех пор, как Ваше высокоблагородие осчастливили меня благосклонным ответом на мое к Вам послание».
Даже учитывая эпистолярный стиль XVIII века, довольно странно обращаться подобным образом к бывшему однокласснику, с которым к тому же поддерживаешь отношения. В Веймарские годы Эрдман гостил в доме Баха, и в лейпцигский период переписка явно имела место.
Дальше становится понятным: Бах доведен до отчаяния и готов на любые условия, только бы покинуть недружелюбный Лейпциг. Потому и не просит, а умоляет:
«…мне приходится жить в непрестанных огорчениях, средь зависти и преследований, постольку я буду принужден искать, с помощью Всевышнего, свою фортуну где-нибудь в другом месте. Если Ваше высокоблагородие знают или могут подыскать для старого верного слуги, в сих местах пребывающего, какую-нибудь подходящую должность, то покорнейше прошу дать мне благосклонную рекомендацию, я же не премину поусердствовать, дабы оправдать Ваше милостивое покровительство и поручительство».
Взбудораженная тоном письма, а также посланником русского царя, фантазия начинает разворачивать перед нами картины. Если б Эрдман не оказался таким черствым! Наверняка в этот тупиковый момент композитор, подгоняемый неудовлетворенной Endzweck, мог бы доехать до России и начать там новую жизнь. И.С. Бах – музикдиректор Санкт-Петербурга и капельмейстер Ее Императорского Величества!
Композитор буквально предлагает себя, да не одного, а с целым семейством, расхваливая музыкальные достоинства своих близких, в том числе малолетних детей:
«Мой старший сын изучает юриспруденцию, другие два сына еще учатся – один в первом, другой во 2-м классе, а старшая дочь пока не замужем. Дети от второго брака еще маленькие, мальчику-первенцу 6 лет. Но все они прирожденные музыканты, так что смею Вас уверить, что уже могу составить семейный Concert Vocaliter и Instrumentaliter, тем более что моя нынешняя жена обладает чистым сопрано, да и старшая дочь недурно поет. Я преступлю допустимые пределы и буду недостаточно учтив, если еще чем-нибудь стану докучать Вашему высокоблагородию, и посему спешу закончить в преданнейшем к Вам почтении, до конца дней своих пребывая Вашего высокоблагородия покорнейше-преданнейшим слугой».
* * *
Бывший товарищ побоялся скандального характера Иоганна Себастьяна и оттого не захотел помочь. Но если посмотреть пристальнее и разобраться, Бах не мог ждать и не ждал от него никакой помощи. Возможно, отчаянное письмо являлось хитроумным ходом и адресовывалось вовсе не Эрдману. Некоторые исследователи (в их числе крупный баховед М. Друскин) придерживаются именно такой точки зрения.
Для начала: а чем, собственно, мог помочь Баху бывший одноклассник? Неужели сорокапятилетний многодетный отец действительно имел намерение уехать в чужую страну, покинув многочисленных родственников и друзей, с которыми постоянно общался, а также налаженный быт? А в Германии Эрдман при всем желании предложил бы работу только в Данциге, где служил сам.
Ныне это польский город Гданьск. Когда-то, во времена расцвета Ганзейского союза, он привлекал к себе купцов и любителей культуры, но к середине XVIII века уже давно пришел в упадок. Торговлю подавили конкуренты – Кенигсберг и Штеттин. К тому же, находясь на окраине немецких земель, город нередко подвергался разграблению и осаждению иностранными войсками, в основном русскими.
Лютеранская церковь в нем имелась только одна.
Значит, никакого музикдиректора Баху там не светило. Тем более – капельмейстера. Только скромная должность городского органиста – то, с чего композитор начинал в Арнштадте. Да и то проблематично, поскольку о наличии вакансии органиста в данцигской Мариенкирхе не объявлялось. Стало быть, Бах имел шанс стать вторым органистом или помощником органиста достаточно небольшой церкви. Не странно ли для известного сорокапятилетнего мастера, имеющего множество учеников и почитателей, среди которых – высокородные аристократы?
Стоп. Если Бах имел столь высоких покровителей, почему они не защитили его от произвола чиновников? Они и защитили. Только не сразу – им требовалось узнать о его беде. Сильные мира сего не вдаются в мелочи. Для того чтобы ему помогли, композитору нужно было пожаловаться определенным людям, а законы высшего света не позволяли сделать это просто, написав письмо или тем более приехав лично.
Жалостливое униженное послание, скорее всего, предназначалось не Эрдману, а Герману Карлу фон Кейзерлингу, крупному русскому государственному деятелю, происходящему из древнего германского рода. Оба политика работали в одном и том же ведомстве, хоть и не в одном городе. Видимо, Бах надеялся на внутриведомственное «сарафанное радио». Тем более достоверно известно, что Кейзерлинг посещал Данциг.
Тогда легко объясняется и заискивание, и готовность убежать куда угодно, хоть в ужасную глушь простым органистом, даже петь на улице семейным хором, только бы не видеть мерзавцев, несправедливо обидевших композитора. Требовалось показать весь ужас положения и тяжесть нанесенной обиды.
Понятны и бесконечные реверансы в адрес бывшего одноклассника – ведь Бах обращался в лице товарища к русской дипломатической службе, то есть к своему высокородному и могущественному покровителю.
Кейзерлинг, один из немногих, ценил Баха именно как создателя музыки, а не виртуоза или органного эксперта.
Дипломат прекрасно разбирался в искусстве. Он учился русскому языку у поэта Тредиаковского. Занимал, среди прочего, должность президента Российской академии наук и художеств. В истории дипломатии XVIII века ему принадлежит заметное место. В частности, известна его деятельность по защите от притеснений православных славян, проживающих на территории Польши и Австрии.
Они познакомились, вероятно, в Дрездене. Кейзерлинг служил при дрезденском дворе, а Бах выезжал туда на гастроли. Один из таких выездов состоялся вскоре после отправки письма Эрдману. Иоганн Себастьян посетил чествование модного оперного композитора И.А. Хассе, с которым дружил. Он остался в саксонской столице надолго, общаясь с коллегой и его супругой – знаменитой оперной певицей Фаустиной. В этот приезд произошла очередная встреча с Кайзерлингом, который уже знал о несправедливом и унизительном суде над бедным кантором.
Разумеется, русский дипломат не собирался опускаться до разборок с лейпцигскими чиновниками. Но факт его осведомленности сильно менял акценты. Мелкий кадровый вопрос о недобросовестном подчиненном перерастал в травлю если не «национальной гордости», то хотя бы достойного человека, уважаемого в высших кругах.
Такой тайный смысл «отчаянного письма к другу» подтверждает и следующий факт: композитор не подавал прошение об отставке с поста кантора Томасшуле. Да и странно было бы: ректором этого заведения как раз выбрали И.М. Геснера – если и не близкого друга Баха, то уж точно горячего поклонника его творчества. Бросать школу посреди учебного года некрасиво. Иоганн Себастьян, при своей порядочности, не мог бы желать подвести целый коллектив педагогов, учеников и доброжелательно настроенного ректора.
Навряд ли он хотел интриговать за спиной Геснера – не в характере это Иоганна Себастьяна, говорящего правду в глаза и швыряющегося париком. Скорее всего, они с ректором придумали хитроумный ход вместе. Это очень логично: ведь именно в Веймаре, во время общения с Геснером, Бах уже имел Schein-Bewerbung (мнимое оспаривание вакансии ради повышения в должности по месту службы).
Так или иначе, после письма обижать кантора перестали. И все четыре года, пока пост ректора занимал Геснер, Баху жилось неплохо. Жалованье ему восстановили в полном объеме. Больше не требовали исполнять неинтересные обязательства, вроде ночных дежурств, уроков пения и налаживания дисциплины среди школяров. Чиновники наконец признали микроскоп годным на более квалифицированную работу, нежели забивание гвоздей.
Изменились к лучшему и бытовые условия. Семье кантора дали новую, более просторную квартиру, состоящую из гостиной, столовой, пяти спален и комнаты для прислуги. К тому же имелась специальная Componirstube («творильная комната»). Там Иоганн Себастьян мог создавать возвышенную музыку, не опасаясь быть отвлеченным детскими криками или иной бытовой суетой. Правда, музыка его не улучшилась от наличия «творильни», поскольку и прежде находилась за гранью достижимого совершенства.
Глава двенадцатая.
ЗА ЧАШЕЧКОЙ КОФЕ
Удар, нанесенный Баху лейпцигскими чиновниками, смягчило и сотрудничество с Collegium Musicum, начавшееся все в том же неспокойном 1729 году. Оно открыло перед ним работу в совершенно неожиданной области.
Мы уже упоминали о Kantorei (канторатах) – объединениях поющих бюргеров. Во время Тридцатилетней войны их деятельность во многих городах заглохла, но потребность в совместном пении у людей осталась. Поэтому Kantorei постепенно начали возрождаться.
Collegium Musicum (то есть «Музыкальное содружество») поначалу отличались от Kantorei только названием и местом базирования. Они возникли не при церкви, а в стенах университета. Произошло это по инициативе одного очень активного студента – уже неоднократно упоминаемого баховского кума Телемана. Поначалу студенческий коллектив исполнял только вокальные церковные песнопения. Постепенно репертуар расширялся. Collegium Musicum стал принимать в свои ряды музыкантов-инструменталистов для исполнения инструментальной музыки или вокальной с сопровождением.
Коллектив состоял из страстных любителей музыки. Но музыкальное хобби, как правило, занимает немало времени. Поэтому, вполне естественно, они стремились зарабатывать своим увлечением.
Уровень мастерства Collegium Musicum можно с уверенностью назвать высоким. Ведь этим коллективом много лет подряд руководили выдающиеся музыканты. Конечно, многие из участников не считались профессионалами, но они выросли на благодатной музыкальной почве Реформации. К тому же немцы имеют особую склонность к совместному музицированию. Эту особенность менталитета можно заметить и поныне.
Во время знаменитого Октоберфеста на улицах возникает огромное количество оркестров. Обычные горожане достают из запылившихся футляров свои кларнеты с барабанами, надевают национальные костюмы и «дают жару», да так, что у остальных ноги сами собой пускаются в пляс. Те, кто стоит уже с трудом (ведь Октоберфест – фестиваль пива!) и может только сидеть на лавке, поддерживаемый с боков сотрапезниками, танцует сидя.
Зачастую высококлассных солистов в подобных коллективах не найти. Но тут и проявляет свое мастерство композитор, взявшийся за руководство, – он может написать удобные партии, для которых не требуются виртуозы. Даже вовремя сыгранный удар на треугольнике украшает исполнение, а сколько удовольствия получает любитель от участия в большом деле! От каждого по способности – и все довольны.
Где же могут выступать полупрофессиональные, хорошо слаженные коллективы в наше время в большом городе? В первую очередь приходят в голову рестораны и кафе, не так ли? Но при чем здесь Бах? Какое отношение может иметь его высокое искусство к развлечению жующих посетителей?
Оказывается, самое прямое. Мастер духовной музыки и органной полифонии немало потрудился, создавая репертуар для «лабухов» эпохи барокко. Более того, он сам не раз принимал участие в подобных музыкальных «халтурах».
Collegium Musicum еще до сотрудничества с Бахом регулярно выступал в знаменитой лейпцигской кофейне Циммермана. Концерты происходили по пятницам каждую неделю (во время ярмарок еще и по вторникам) и продолжались с восьми до десяти часов вечера. Так же происходят обычно клубные концерты современных рок-групп.
В то время посещение кофейных домов только входило в моду и многие побаивались незнакомого напитка, предпочитая старое доброе пиво. К тому же ходили упорные слухи, будто женщины от употребления кофе становятся бесплодными. Но стильных дам это не останавливало. Увлечение кофе в женских компаниях временами напоминало эпидемию. Сладость удовольствия обострялась полулегальным существованием напитка. Во многих немецких землях продажа кофе облагалась высокими налогами, а в некоторых – и вовсе строго запрещалась.
Содержать кофейню в таких условиях было делом перспективным, но рискованным. В Лейпциге кофе считали допустимым, но владельцу кофейни приходилось завлекать посетителей всеми возможными средствами, дабы не прогореть. Не жалея денег на «раскрутку» своего заведения, он даже приобрел для кофейни несколько музыкальных инструментов.
В современных клубах тоже заботятся о наличии качественной аппаратуры, и нередко на сцене стоит наготове ударная установка и фортепиано, а за кулисами – какой-нибудь синтезатор и бас-гитара. Циммерман пошел дальше – он заказал Баху специальное сочинение. Так появился шедевр рекламы XVIII века – «Кофейная кантата».
Современные рекламщики хорошо знают: чтобы заставить людей купить товар или услугу, недостаточно просто информации. Не годится и крикливое восхваление – оно часто дает обратный результат, отпугивая покупателя. Для создания качественного рекламного ролика необходима изрядная доля креативности. Не зря мастера рекламных дел, как правило, хорошо зарабатывают.
Прекрасным пиарщиком оказался и Бах. Впрочем, в хитроумном деле продвижения кофейни его роль не являлась ведущей. Главной задачей великого композитора было не «перегрузить» музыкой посетителей, попивающих кофе. И он мастерски справился. Вместо характерной баховской глубины эта музыка поражает изяществом и блеском, будто брошка работы королевского ювелира.
«Бах написал музыку, автором которой скорее можно было счесть Оффенбаха, чем старого кантора церкви Св. Фомы» – так оценил «Кофейную кантату» Альберт Швейцер.
Главную же рекламную «бомбу» – написание текста – поручили Пикандеру. Циммерман не мог не знать об его успехах в светском стихосложении. Звонкие образные юмористические стишки, иногда на грани фола. Что может быть лучше для изысканного досуга с чашечкой кофе?
Сочинение, прославляющее кофе, принадлежит к жанру кантаты, как следует из названия. В нем принимают участие оркестр и солисты. Традиционно этот жанр не требует особой постановочной работы – исполнители просто поют, как на концерте. Однако, судя по некоторым деталям либретто, создатели озаботились зрелищностью своего «рекламного ролика». Представим, как могла происходить премьера «Кофейной кантаты» в заведении господина Циммермана.
Полумрак кофейни. Невнятный гул разговоров за столиками. Небольшой оркестр разместился в уголке, клавесинист негромко перебирает какие-то аккорды, как гитарист у костра, когда его никто не слушает.
И вдруг появляется бодрый энергичный мужчина (рассказчик-тенор) и звонким говорком (однако точно по нотам!) перебивает клавесиниста и всех беседующих:
– Тихо! Не надо разговаривать!
Он призывает почтеннейшую публику послушать историю про отца и дочь. Музыка приобретает почти маршевую бодрость. Появляется парочка: почтенный бюргер, пребывающий в крайнем раздражении, и его дочь – молодая и, конечно же, симпатичная девушка.
Папаша обрушивает на зрителей поток нескончаемых жалоб. Дочка совсем отбилась от рук. В это время негодница за его спиной с отсутствующим видом прихлебывает из чашки кофе.
Сочинители придумали зануде говорящее имя – Шлендриан, что значит – рутина. А саму барышню нарекли Лизхен – так звали шестилетнюю дочь Иоганна Себастьяна.
Итак, отец, распаляясь все больше, случайно оглядывается. Ах вот, оказывается, чем занимается дочь, пока он обеспокоен ее воспитанием!
Со словами «Прочь кофе!» разгневанный глава семейства швыряет чашку об пол. В музыке происходит естественная пауза.
– Ну почему так строго? – обиженно вопрошает очаровательная проказница. Обращаясь к отцу, она принимается всячески расхваливать вкус кофе и его свойства. В это время подскакивает разносчик с бокалом вина и ловко подает его родителю, уже готовому оттаскать чадо за волосы.
– Кофе лучше, чем мускатное вино, слаще, чем тысяча поцелуев! – продолжает агитировать барышня, и тут же ей приносят новую чашку. Несчастный папаша хватается за голову.
Если вспомнить о слухах про женское бесплодие, вызываемое кофе, его отчаяние вполне понятно. Отец продолжает безуспешно спорить с дочерью. Наконец объявляет: она не выйдет замуж, если не откажется от кофе. Ни приданого, ни отцовского благословения, это вам не шутки!
Такой аргумент убеждает любительницу кофе, и она уступает отцу. Но, как выясняется, это только хитрый ход. Позднее под строжайшим секретом девушка сообщает зрителям: она выйдет замуж только за того, кто позволит ей пить любимый напиток не реже чем три раза на дню.
В финале кантаты все трое (вместе с рассказчиком) дружно поют о том, что кофе любят все и ничего плохого в этом нет.
Вот такая веселая вещица. Кстати, до сих пор неизвестно, кому принадлежит текст двух последних номеров. Его мог написать и сам Бах, и сделать это вместе с Пикандером. А вдруг это сделал сам владелец кофейни? Во всяком случае, креативностью его Бог точно не обидел.
Можно представить предысторию появления этого произведения. После очередного из регулярных концертов Бах остается выпить кофейку с певцами и скрипачом. Хозяин, лично налив чашку композитору и наблюдая, как тот с явным удовольствием отхлебывает горячего напитка, размышляет вслух:
– Нравится? Отличный кофе, не правда ли? И что же про него никто песен не пишет?
Иоганн Себастьян в приятном расслаблении отзывается:
– Почему бы не написать? Вот только кто текст сделает?
– Не обратиться ли к господину Хенрици? – напоминает скрипач. – Он не только церковное пишет.
Бах потирает руки. Ему нравится идея. В звоне серебряных ложечек слышатся шутовские бубенцы с колпака выдуманного прадеда.
– Пикандер! Ну конечно же! У него и вовсе не церковное имеется, хе-хе!
– А кофе он любит? – спрашивает кто-то.
– Полюбит! – уверенно говорит Иоганн Себастьян. И вся компания довольно посмеивается.
После таких «халтур» многие жители Лейпцига, недолюбливавшие музикдиректора, стали его горячими поклонниками. «Баховские» концерты Collegium Musicum преобразили музыкальный облик Лейпцига гораздо сильнее, чем мог это себе представить «счастливый соперник» Баха, Телеман, организовавший когда-то студенческий ансамбль.
Глава тринадцатая.
ДРЕЗДЕНСКАЯ СОКРОВИЩНИЦА
В письме лейпцигским чиновникам Бах говорит об отношении к музыкантам при дрезденском дворе как о почти идеальном. Он даже предлагает «съездить в Дрезден и посмотреть, какое жалованье получают там».
Композитор любил Дрезден, и город отвечал ему взаимностью. После баховского концерта в дрезденской церкви Святой Софии в печати появились даже стихи, посвященные этому событию:
Журчит ручей; наслаждение для слуха
Внимать, как он бормочет среди кустов и замшелых скал;
Но еще прекраснее, когда под рукой маэстро Баха
Струятся дрожащие пассажи.
Говорят, когда Орфей трогал струны своей лютни,
На звуки ее сбегались из леса дикие звери,
Но искусство Баха по праву считают выше,
Потому что весь мир дивится ему[30]30
Цитируется по книге Я. Хаммершлага «Если бы Бах вел дневник».
[Закрыть].
Действительно, Дрезден 1730-х мог считаться раем для музыкантов. Его правитель курфюрст Август Сильный обожал прекрасное и вкладывал в искусство баснословные суммы.
Именно при нем изобрели знаменитый дрезденский фарфор. Причем произошло это по ошибке. Изобретатель Иоганн Беттер пытался получить золото, поскольку курфюрст сильно нуждался в деньгах. Но полученная смесь тоже способствовала обогащению. Вскоре на основе этого рецепта заработала первая в Европе фарфоровая мануфактура.
Дрезденская капелла – любимое детище правителя – восхищала ценителей музыки. Вот о каком коллективе для исполнения своих сочинений мечтал Бах! Самого высокого расцвета капелла достигла под руководством Иоганна Адольфа Хассе, с которым дружил наш герой. Хассе стал дрезденским капельмейстером на следующий год, после судилища над Бахом.
Манила ли эта должность также Иоганна Себастьяна? Скорее всего – нет, ибо он нуждался в церковном служении. Но писать музыку для прекрасного коллектива, для которого пишут лучшие мастера – Телеман, Вивальди, Зеленка, – он, несомненно, хотел. Кроме того, композитору не хватало для полного спокойствия официального подтверждения его высокого профессионального статуса. Очевидно, титул придворного капельмейстера Саксен-Вейсенфельского не казался ему достаточным достижением. Он задумал получить такой же титул в Дрездене.
Этот город он периодически посещал. С успехом давал органные концерты. В 1732 году исполнил кантату в день именин курфюрста. Продвигал в дрезденских музыкальных кругах своего любимого первенца – Вильгельма Фридемана. Последнее принесло плоды. В июне 1733 года сын Баха вступил в должность органиста дрезденской церкви Святой Софии. Отец же все раздумывал, как лучше подступиться к курфюрсту на предмет получения желанного титула. Казалось бы, ничто не мешало композитору иметь успех при дрезденском дворе, если бы не одно «но». Курфюрст исповедовал католичество, хотя и состоял в браке с лютеранкой Кристианой Байрейтской.
Пока Иоганн Себастьян собирался с мыслями, Август Сильный умер. Его единственный наследник не обладал особыми талантами правителя, но искусство любил так же страстно, как отец, а может, и еще больше. Новый курфюрст Фридрих Август II с жадностью бросился пополнять коллекции дрезденских галерей и повысил музыкантам и без того роскошное жалованье.
Многие видели его продолжателем протестантских традиций, поскольку так воспитывала его мать. Однако Фридрих Август II тайно принял католичество, а при вступлении его на престол об этом уже знали все.
Историки считают: он совершил этот шаг, имея виды на польскую корону. Так когда-то уже сделал его отец.
Фридрих Август II знал польский язык. Правда, стал королем Польши он не сразу – в 1734 году – и при большом противодействии части польской шляхты, поддерживаемой Францией. Фридриха Августа продвигали на польский престол Саксония, Австрия и Россия. Последнюю представлял в Дрездене небезызвестный Кейзерлинг, и это давало Баху определенные надежды, несмотря на разность вероисповедания.
Композитор решил написать для саксонского правителя мессу. Те, кто называет Баха карьеристом, любят вспоминать этот факт. Как и службу у кальвиниста Леопольда Ангальт-Кетенского. Дескать, угождал «и вашим, и нашим», лишь бы добиться очередных благ.
Но ведь не слишком уж хорошо обстояли у Иоганна Себастьяна дела с карьерой для таких выводов. В этой области он сильно уступал Телеману и многим другим своим современникам.
А «взятка» за желаемый титул оказалась шедевром. Одной из недосягаемых вершин западноевропейской музыкальной мысли, наравне со «Страстями по Матфею». При этом композитору удалось совместить эмоциональные строи обеих конфессий. Величественную «вселенскую» объективность католичества с ослепительно-торжественными хорами и характерную баховскую драматичность.
О какой продажности может идти речь, если Бах верил и жил не в рамках конфессий, а в Слове Божьем, исходящем из Священного Писания? Все свое мастерство музыкального теолога он вложил в раскрытие смысла одной из главных христианских молитв – Символа Веры.
Наверное, трудно найти текст, более не подходящий на написания музыки, чем «Верую». Длинные предложения, лишенные певучести, изобилующие многочисленными грамматическими оборотами, усложняющими конструкцию. Баху удалось омузыкалить Credo на удивление мелодично и ярко. При этом он, как всегда в духовной музыке, ставил на первый план не музыкальную красоту, а смысл текста. Он не нарушил ни одной нотой звучание латыни. Не исковеркал ни одного ударения, продлил распевами самые важные смысловые акценты.
И конечно, не скупясь, использовал богатую палитру теологической звукописи риторических фигур.
Мистические музыкальные символы встречаются на протяжении всей Высокой Мессы – так называют это сочинение. Скажем об одном из них – образе небесного духа в хоре «Et incarnatus» («И воплотился»). Вздохи скрипок – непрестанные и невесомые – колышутся и не могут найти покоя. Будто запоздавшая осенняя бабочка сиротливо порхает, не решаясь опуститься на холодную, лишенную цветов землю. Но на словах «Et homo factus est» («И стал человеком») прекрасная мелодия послушно опускается во тьму нижних регистров. И уже совсем в басу будто из-под земли мы слышим отзвук первоначального мотива, напоминающий о страданиях и унижениях Божьего Сына, принявшего человеческую плоть.
* * *
Композитор работал над Мессой в течение пяти лет. А окончательную редакцию закончил уже за год до смерти. Ему так и не довелось услышать исполнение этого шедевра.
Впервые Месса прозвучала целиком спустя почти сто лет после создания, в 1837 году в Берлине.
Фридриху Августу II Бах послал только две первые части этого грандиозного сочинения. Ноты были оформлены как приложение к прошению о пожаловании титула. Сам документ сохранился.
«В глубочайшей преданности приношу Вашему королевскому высочеству настоящий скромный труд [плод] тех знаний, коих я достиг в музыке, и всеподданнейше прошу соблаговолить воззреть на оный милостивейшими глазами – не сообразно сей заурядной композиции, а сообразно всему миру известному милосердию Вашему и взять меня под Ваше могущественнейшее покровительство. Я [уже] несколько лет – и по сей день – имею [в своем ведении] руководство музыкой при обеих главных церквах Лейпцига, но при сем вынужден незаслуженно терпеть разные обиды, а иной раз и уменьшение сопряженных с моей должностью акциденций, чего, однако, могло бы вовсе и не быть, если бы Ваше королевское высочество оказали мне милость и пожаловали бы [мне] звание от Вашей придворной капеллы, отдав по сему поводу кому следует высокое распоряжение касательно издания [соответствующего] декрета. Такое милостивейшее удовлетворение моей смиреннейшей просьбы обяжет меня к бесконечному почитанию, и я в подобающем послушании изъявляю готовность всякий раз по всемилостивейшему требованию Вашего королевского высочества доказывать свое неустанное усердие сочинением церковной, равно как и оркестровой, музыки и посвятить все свои силы служению Вам, в непрестанной преданности пребывая Вашего королевского высочества всеподданнейше-послушнейшим рабом.
Иоганн Себастьян Бах. Дрезден, 27. VII. 1733 г.».
Кстати, «католический» шедевр вряд ли уж так помог своему создателю. Подаренные курфюрсту ноты тщательно изучали исследователи и не нашли на них никаких следов, говорящих об использовании. Да и желанный титул Бах получил только через три года после прошения, в 1736 году. До тех пор он неоднократно доказывал свою преданность курфюрсту, исполняя свои кантаты на различных торжествах в честь последнего. Баховская музыка украшала именины курфюрста, коронацию его как короля Польского и годовщину этой коронации. Осенью 1736 года Иоганн Себастьян поздравил правителя с днем рождения очередной кантатой, написав адресату изысканный дифирамб:
Месяцем позже Бах наконец официально стал курфюрстско-саксонским придворным композитором.
На радостях, а также в желании показать свое служебное рвение, композитор послал курфюрсту целых четыре «мессы» – так почему-то он сам называл сочинения из двух первых частей: Kyrie eleison и Gloria. Обычная структура музыкального произведения, называемого мессой (в отличие от богослужения), имеет пять частей: Kyrie, Gloria, Credo, Sanctus и Agnus Dei.
Видимо, Бах очень торопился, создавая эти сочинения. По большому счету, он даже не создал их, а перекроил из более ранних кантат, как поступал довольно часто. А. Швейцер, подробно анализировавший эти мессы, упрекает автора не только в «перелицовывании» прежних сочинений, но и в некачественности проделанной работы по замене слов. Хотя сама музыка претензий исследователя не вызвала.
«Переделки поверхностны и частью просто бессмысленны… – пишет Швейцер, – он не задумываясь подставляет радостный текст “Gloria” под мрачную музыку первого хора кантаты “Alles nur nach Gottes Willen”… Очень часто он не обращает внимания на соответствие декламации и смысла слов».
Весьма нехарактерно для Баха, трепетно относившегося к тексту и скрупулезно переводившего его на язык музыки. Скорее всего, композитор действительно стремился как можно скорее выразить благодарность за выполненную просьбу. Ведь он очень нуждался в этом титуле для поддержки своего положения в Лейпциге, а ждать пришлось долго – более трех лет.
Такую проволочку можно объяснить занятостью курфюрста государственными делами. Как раз в те годы с 1733-го по 1735-й, велась Война за польское наследство. Это было весьма крупное столкновение. Помимо Саксонии в нем участвовали с одной стороны Россия и Австрия, а с другой – Франция, Испания и Сардинское королевство. Может быть, у курфюрста вызывало ревность наличие титула придворного капельмейстера Саксен-Вейсенфельского.
