Текст книги "Ангелы не плачут"

Автор книги: Анна Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

13. Трудное счастье

В тренажерном зале Химкинского госпиталя всегда пахло как-то особенно. Возможно, это был запах человеческого упорства, отличавшийся от болезненного запаха в коридорах и палатах госпиталя. Упорства самого завидного свойства. Для многих ребят, долечивавшихся здесь, возможность нагрузить мускулы работой была приятной альтернативой простому разглядыванию потолка. Разглядывание потолка – не самый лучший вид занятия для двадцатилетних парней, волей войны пополнивших ряды инвалидов. Вот они и шли сюда. Шли наперекор протестующим от нагрузок мышцам, наперекор ранам. Как телесным, так и душевным.

Степан уже заканчивал тренировку, когда к нему подошел какой-то незнакомец. Было очевидно, что он не врач, но и не простой посетитель. Было в нем что-то неприятное и… нелепое, как показалось Степану.

– Здравствуй, Степан, – поздоровался незнакомец.

– Здравствуйте, – кивнул Степан, рассматривая его строгий костюм.

– Мое имя Николай Ильич. Можно просто Николай.

– Вы ко мне? – нахмурился Степан.

– Да, к тебе. Хочу поговорить с тобой.

– О чем?

– Здесь слишком шумно. Давай найдем более спокойное место. Тебе помочь?

– Нет, спасибо, я сам, – недовольно произнес Степан, с трудом вставая и вытирая лоб полотенцем. Усталые мышцы блаженно дрожали. Кожа под протезами горела, но это уже не беспокоило Степана. Его беспокоил незнакомец.

Они вышли в коридор.

– Насколько я знаю, ты через несколько дней едешь домой, так? – повернулся к нему Николай.

– Так. Но я не понимаю, кто вы такой и почему вас интересует, еду я домой или нет? Откуда вы вообще меня знаете?

– О тебе мне рассказывала Галя.

– Галя? – вздрогнул Степан.

– И говорила очень много хорошего.

– При чем тут Галя?

– Как раз о ней я хотел поговорить. Буду откровенен. Видишь ли, Степан, у нас с ней в последнее время были некоторые разногласия. У людей, которые столько времени встречаются, иногда возникают такие проблемы. Мы не то чтобы расстались, а просто решили немного отдохнуть друг от друга, подумать перед тем, как решиться на последний шаг.

– Последний шаг? – переспросил Степан, испытывая в душе странную пустоту.

– Да. Женитьба. Мы решили пожениться. Уже давно. Пойми меня правильно, я не ханжа, не феодальный собственник, я не собираюсь ограничивать свою будущую жену в знакомствах. Но всему должен быть какой-то предел, некая граница, за которую не стоит переступать. То, что она немного… увлеклась тобой – не есть хорошо, – неприятно хохотнул он. – Но я могу отнести ее увлечение насчет жалости. Уж прости меня за прямоту. Наших же баб хлебом не корми, дай пожалеть кого-нибудь, дай почувствовать всеохватывающую нежную покровительственность. Ты молодой, симпатичный… Такие увечья у любой вызовут ком в горле, желание помочь, приласкать. Это на уровне инстинктов. Я даже мысли не допускаю, что она может всерьез думать о дальнейших с тобой отношениях. Ты ведь и сам в эти отношения не веришь, правда?

– Почему? – Степан с вызовом посмотрел на него.

– Да потому что бабы выбирают таких мужиков, которые могут защитить и обеспечить семью. Они, может, и сами хотели бы думать иначе, изобретя для очистки совести романтичный образ, идеал с душой, переполненной нежностью только к ней одной, но в жизни все выходит так, как велит природа. А природа велит им искать защитника и дойную корову одновременно. Если ей это удается, она счастлива. Она мила, очаровательна, бесподобна и возвышенна, как ангел. Но если по каким-то причинам выходит просчет, женщина превращается в несносного демона, разрушающего все и вся вокруг. Год из года она точит и грызет еще вчера родного человека, но при этом терпит его возле себя. И не столько из-за того, что не хочется переезжать к маме или ее останавливает мысль о прожитых вместе годах, нет! Она жаждет насладиться местью за утраченные иллюзии. Так кого ты приобретешь в лице Гали? Ладно, я тебе скажу. С ней ты получишь постоянный укор в том, что испортил ей жизнь. Возможно, она тебе этого не скажет. Станет убеждать тебя, что это не так. Но знай – это так. Ты сам увидишь это в ее глазах, почувствуешь ее разочарование, которое она не сможет замаскировать. А если и сможет, то какая тебе польза от человека, притворяющегося любящим, страдающего и мучающегося из-за сознания своей ошибки? И представь, она будет рядом с тобой! Будет! Но только потому, что побоится огорчить тебя, поостережется нанести тебе рану хуже той, которую ты уже получил. Она возложит саму себя на алтарь тайных страданий и глубоко в душе возненавидит тебя за то, что ты заставил ее чувствовать себя несчастной и виноватой. В этом правда. Поэтому я и хотел поговорить с тобой. Подумай о том, что я тебе сказал. Пожалуйста, я могу отступить. Сейчас мое вмешательство только настроит ее против меня. И она охотнее сделает шаг, о котором потом пожалеет. Вот я и хочу, чтобы ты, как умный парень, все хорошенько взвесил и решил, что делать дальше. Повторяю, я вмешиваться не буду. Я люблю ее, но сейчас она в таком состоянии… из-за тебя. – Он с сожалением покачал головой. – Я знаю, что ты ей нравишься, она старается не обращать внимания на то, что ты… такой. Но подумай о том, что будет, когда все это закончится? А ведь это закончится, можешь мне поверить. Что тогда? Или, быть может, ты хочешь использовать ее жалость к тебе? Что ж, давай! Вперед! В таком случае ты ее не стоишь…

Степан резко прижал его к стене.

– Слушай, не заткнуться ли тебе?

– Все, что я хотел, я уже сказал.

– Тогда вали отсюда!

– Ухожу, ухожу. Не надо нервничать, Степан. Тебе я искренно желаю счастья. Но не обольщай мою Галю надеждами на счастливое будущее. Его у тебя нет.

Незнакомец с силой отстранил его и скрылся в коридоре.

Степан тяжело опустился на стул, стоявший рядом. Мимо проходили ребята, звали его с собой, но он их не слышал. Он ничего не слышал и не видел.

Нет будущего…

Так просто. И так жестоко. По-настоящему жестоко. Говорить такое – все равно что бить лежачего. Но ведь он сказал, а многие могли бы промолчать, стыдливо отводя взгляд.

Действительно, что представлял из себя он, Степан? Половинка человека с пенсией инвалида.

Степан не хотел так думать, но слова незнакомца точили ядом душу, холодили кровь предчувствием неотвратимой необходимости взглянуть на свою жизнь без розовых очков оптимизма. Все это время только его собственный оптимизм и доброжелательность окружающих помогали ему жить, надеяться, строить планы. Галя стала лишь подтверждением тому, что ущербность тела возможно преодолеть. Лишь бы душа не покрылась ржавчиной разочарования и тоски.

Но слова незнакомца пробили эту защиту, с такой ясностью и убийственной отчетливостью показали тщетность его простых надежд.

И как же трудно было вернуть себе свое спокойствие.

Степану сразу вспомнилась гитарка с красавицами на боку. Ее струны теперь не подчинятся ловким пальцам. Ее голос погиб вместе с его рукой. Погибнет и Галя, если останется с ним. Да и хотела ли остаться? Может, это была действительно жалость к калеке, переросшая в симпатию. Но симпатия – далеко не любовь. Не лучше ли прекратить все это сразу, чтобы поскорее примириться с собой, начать жить как-то по-другому… без опасений увидеть укоряющий, виноватый или тоскливый взгляд Гали? А она?.. У нее есть человек, который ее любит. Ведь он любит ее, это сразу видно.

Степан встал и отправился в палату.

Принятое им решение не успокоило, но оно было единственно правильным в данной ситуации.

* * *

То, что Оксана собралась замуж, не удивило Галю. Скорее даже обрадовало. Удивило другое. Женихом подруги стал Юра.

– Упустила ты свое счастье, – говорила Оксана с ироничным сожалением, прихлебывая кофе.

Они сидели в кафе, в котором часто бывали раньше, но теперь между ними не было прежней легкой доверительности.

– Счастье? – переспросила Галя. – Не думаю, что Юра был моим счастьем. Так что я ничего не упустила. Зато ты, как видно, приобрела то, что хотела.

– А ты знаешь, чего я хотела?

– Во всяком случае, догадываюсь.

– Господи, о чем ты можешь догадываться? – вздохнула Оксана. – Всю жизнь прожила пугливой птичкой. Тебе никто не нужен, и ты никому не нужна. О жизни только из книг знаешь.

– Что ж, живу, как умею. А ты?

– Что я?

– Как ты жить думаешь?

– Выйду замуж за Юрика. Он не урод. С деньгами. Вчера вот с родителями его познакомилась. Ничего старички. Интеллигентные. Они и сами рады, что их Юрочка наконец-то женится.

– А ты рада?

– Стерпится – слюбится, как раньше говорили. А вообще все у меня будет хорошо, подруга. Должно быть хорошо, и будет. А как у тебя с твоим солдатиком?

– Он уехал, – ответила Галя, на душе у которой вдруг стало мрачно и неуютно.

– Уехал? Куда?

– Мне сказали, что домой.

– И что? Так просто уехал? Не позвонил? Ничего не просил передать?

– Письмо передал. Написал, что испортит мне жизнь, поэтому решил уехать.

– Хоть один порядочный нашелся… – заметила Оксана. – Да и тот инвалид. Правильно сообразил, что только жизнь тебе сломает. Сейчас многие здоровые мужики семью прокормить не могут, а он…

– Ксана, ты ничего не понимаешь, – оборвала ее Галя. – Ни-че-го. И вряд ли когда-нибудь поймешь.

– Да уж куда мне. Но лично я на твоем месте бы не переживала.

– Ты так считаешь?

– Да, считаю! Декабристки только в кино бывают. Это они ради какой-то там любви способны бросить все. А в жизни так не бывает. Понимаешь? В жизни каждый стремится выбрать путь полегче. Вопрос только в том, что у кого-то это получается, а у кого-то нет. Но все, буквально все стараются избегать на своем жизненном пути сложностей, препятствий, глупых обязательств. Почему мы учимся? Чтобы найти хорошую, денежную работу. А почему мы хотим найти хорошую, денежную работу? Чтобы полнее удовлетворять свои желания. То же самое касается замужества или женитьбы.

Галя в этот момент взглянула на подругу новыми глазами. Она ее просто не понимала. Куда делась та добрая, веселая девчонка? Куда она исчезла? Что от нее осталось? Перед Галей сидело расчетливое, жестокое существо, смотревшее на мир с калькулятором в руках. Оксана тщательно подсчитывала выгоды и убытки человеческих отношений с аптекарской точностью, и это ужасало.

– Не все ищут легкого счастья, Ксаночка. Иногда выстраданное, оплаканное, трудное счастье гораздо дороже высчитанного, выверенного и спланированного. Извини, но мне пора, – Галя встала, подхватила сумочку и пакет.

– Я могу тебя подвезти, – предложила Оксана, но не очень настойчиво.

– Не надо. Мне недалеко. Бабушка просила отвезти своей подруге подшитое платье. – Галя в оправдание приподняла пакет. – Ну, пока.

– Пока. Да, про свадьбу не забудь!

– Ксана, я, конечно, желаю вам с Юрой всего самого хорошего, но… ты извини, я не приду.

– Как знаешь, – поджала губы подруга и отвернулась к окну.

Галя помедлила несколько секунд, после чего тихо ушла.

На душе у нее было очень нехорошо. Но Галя всегда так поступала с неприятными знакомствами. Она знала многих людей, общавшихся с неприятными типами, но говоривших о своей неприязни только за глаза. Такая странная «дружба» могла длиться годами, давая пищу для злобных пересудов с обеих сторон. Кому-то это даже нравилось, кто-то страдал. Гале же не хотелось ни того, ни другого. Легче прекратить отношения сразу, чем мучиться недовольством.

Но терять друзей все равно тяжело. При каких бы обстоятельствах это ни происходило. Тяжелее всего Галя переживала отъезд Степана. Отделаться каким-то путанным, лихорадочным письмом, из которого она мало что поняла, – на него это было не похоже.

А разве она знала, что на него похоже, а что нет?

Галя задумалась.

Конечно, ни одного человека невозможно узнать до конца, но в Степане нельзя было ошибиться. Он был весь, как на ладони. Светящийся юмором, полный упорства, оптимизма, радости жизни. Ее дядя Степа, сильный и добрый. Возможно, именно его она ждала всю жизнь, его видела в счастливых снах. Он появился, и что-то изменилось в ее жизни. Пришло что-то, чего хотелось держаться, за чем следовать.

Насмешки в госпитале и осторожные намеки на то, что ей следовало бы подумать, совсем ее не трогали. Все эти добровольные сочувствующие советчики не видели ничего, кроме Степиной инвалидности. Или не хотели видеть. А она видела. Не могла не видеть.

Но как же он сам? Неужели произошло что-то, что заставило его без вразумительных объяснений уехать? Или он действительно решил «освободить» ее просто потому, что на эту мысль наводило мнение окружающих?

Галя должна была это выяснить. Выяснить и убедить его в том, что она свободна без его помощи. Свободна в своем выборе. Свободна в своих чувствах. Свободна настолько, чтобы пренебречь мнением кого бы то ни было.

* * *

Дверь квартиры Афродиты Егоровны, старой подруги бабушки, открылась сразу, как только Галя позвонила.

– Ой, Галочка, зайка, здравствуй, моя хорошая. Проходи. Твоя бабушка уже два раза звонила, а я говорю, все нет и нет Гали. Куда подевалась?

– Я подругу встретила. Мы зашли с ней в кафе.

– А, понятно. Проходи на кухню. Сейчас чай сделаю.

– Нет-нет, я пойду. Поздно уже.

– И даже в мыслях не держи! – запротестовала старуха, видимо, изголодавшаяся по собеседникам. – Без чая я тебя за порог не выпущу.

Гале ничего не оставалось делать, как остаться.

– Вчера зять приезжал, – суетливо сообщала Афродита Егоровна, – привез варенья малинового. Они своим домом живут в Вязьме. Дочь не работает, все по хозяйству. Даже не ожидала от нее такого. Она ж у меня городской ребенок. Только в туфельках ходила. А теперь, смотрю, в резиновых сапогах щеголяет! – смеялась она, накладывая в вазочку варенье. – В фуфайке, в платке, как заправская деревенская баба! И, кажется, в Игоре, зяте моем, ничего такого нет, по чем можно с ума сходить, а она говорит мне как-то: «За ним, мама, я хоть на край света пойду». А ведь высшее образование, два языка знает! Ей прочили такое будущее… Ах, что теперь говорить!

По всему было видно, что Афродита Егоровна не слишком довольна жизнью дочери. Разочарование таилось в ней, как студеная вода. Не оправдавшиеся надежды раз за разом вызывали безотчетное недовольство.

Афродита Егоровна не хотела понять, что все лучшее с ее дочерью уже произошло. Что значили туманные успехи в будущем перед радостью счастливого осознания своего места рядом с любимым человеком? Да и что значит успех без цели, без приятной необходимости жертвовать чем-то ради кого-то? Успех, как самоцель, бесплоден и бесполезен. В нем нет смысла, он перестает радовать сразу, как только пересекает некую логическую границу достаточности.

– Внуки учатся в какой-то ужасной школе, – продолжала Афродита Егоровна выплескивать наболевшее. – Они вынуждены работать по дому, а старший даже делает что-то на ферме. Конечно, я не против трудового воспитания, но нельзя же детей, в самом деле, заставлять копаться в грязи! Я их просто не понимаю. У меня сердце обливается кровью всякий раз, когда я там бываю. Нет, такого раньше не было. Мы старались дать нашим детям самое лучшее. Лучшее питание, лучшее образование, лучшие условия жизни. Дети должны жить лучше родителей. Я, к примеру, восхищаюсь твоей бабушкой. Она замечательная, сильная женщина. Практически одна воспитала сына, стойко перенесла его гибель и нашла в себе силы воспитать тебя, хотя испытывала к твоей матери сильнейшую неприязнь. Господи, а какая же ты была слабенькая, когда она тебя нашла! Просто чудо, как ты выжила! Зоя Даниловна через своих знакомых доставала заграничные лекарства, питание, одежду. То, что она для тебя сделала, ничем не измерить…

Галя встрепенулась и в изумлении взглянула на собеседницу. Что-то важное послышалось ей в словах Афродиты Егоровны.

– Тетя Фрося, вы сказали, что знали меня совсем маленькой?

– Конечно! Я даже помогала твоей бабушке тебя разыскивать, – подтвердила старуха.

– А вы, случайно, не знали мою мать? Она ведь была вместе с моим отцом и, наверняка, приходила в гости, да?

Взгляд Афродиты Егоровны сразу стал рассеянным и смущенным. Она с большим удовольствием перевела бы разговор на другую тему.

– Видишь ли, Галочка… Это не мое дело. Да и столько времени прошло… Я мало что помню.

Галя прикоснулась к ее руке и заглянула в глаза.

– Тетя Фрося, пожалуйста, для меня это очень важно. Вы давно знакомы с бабушкой, и она вам обо всем рассказывала. Что тогда произошло? Прошу вас, мне надо это знать!

– Галя, я многим обязана твоей бабушке. Очень многим. Тебе этого не понять…

– Она просила вас ничего мне не говорить?

– Нет, но… но мне кажется, что это само собой подразумевалось. Если бы она хотела тебе что-то рассказать, то давно бы рассказала. А так…

– Моя бабушка ведет себя глупо, а вы поддерживаете ее глупость. Это некрасиво. И недостойно.

– Девочка, ты не должна ее осуждать!

– Я и не осуждаю. Стараюсь не осуждать. Но я не могу смириться с ее молчанием. Не могу и не должна. Я имею право знать о своих родителях если не все, то хотя бы чуточку больше, чем только их имена. От бабушки трудно что-то требовать. Ей кажется, что я поступаю несправедливо по отношению к ней, желая что-то узнать о своей матери. Но еще большей несправедливостью мне представляется ее упрямое молчание. Так я и правда могу поверить в какую-то ее вину. Поверить, ни о чем толком не зная.

– Если она и виновата, то только в том, что вовремя не заметила приближение катастрофы, – проговорила Афродита Егоровна. – Просто ей и в голову не приходило, что мальчик и девочка в таком возрасте способны перейти границы дозволенного. Хотя многие говорят, что у любви нет границ, – заметила она с ироничной улыбкой. – В любом случае, заявление Антона о том, что у них с Валентиной будет ребенок, явилось для твоей бабушки настоящим громом среди ясного неба. Антон был благородным мальчиком и высказал желание жениться. Можешь представить себе чувства твоей бабушки. Она была в шоке. Даже слегла. Антон разрывался между ней и своей девочкой. Родители же девочки ни о чем не подозревали до последнего момента. Валентина не посвящала их в свои проблемы. Но потом ей все же пришлось открыться. У нее была очень приличная семья – мать работала в каком-то институте, отец во внешней торговле. Оба часто отлучались в командировки, предоставляя дочь самой себе. Не удивительно, что такая «самостоятельность» привела к печальным последствиям.

Афродита Егоровна вздохнула, помешивая давно остывший чай.

– И что потом? – спросила Галя.

– Потом? Что могло быть потом, по-твоему? Положение Вали сразу осложняло им жизнь. Ты и сама знаешь, как тогда относились к моральному облику. Прощайте заграничные командировки, прощайте маленькие привилегии, поднимавшие над остальной серой массой трудящихся. Это была трагедия для них. Родители Вали приехали к твоей бабушке и устроили ей грандиозный скандал. Мне понесчастилось присутствовать при нем. Никогда не думала, что интеллигенты способны извергать столько грязных слов. Что твоей бабушке пришлось выслушать как в свой адрес, так и в адрес своего сына, это просто не передать. В ход шла вся мерзость, все самые жуткие домыслы и циничные намеки. В конечном итоге Зоя выставила их вон, сказав, что не намеревалась иметь с ними никаких дел до этого и не желает иметь их и в дальнейшем. Юных Ромео и Джульетту разлучили. Господи, мир, кажется, никогда не изменится! Мы выдумываем для самих себя драконовские правила и рьяно травим всех, кто им не следует, не проявляя ни понимания, ни сочувствия. Я так и говорила твоей бабушке. Я умоляла поддержать детей. Но она и слушать не хотела…

Старуха снова замолчала, но Галя не стала ее принуждать к дальнейшему рассказу. Она знала, что Афродита Егоровна скажет все до конца, потому что та история угнетала ее так же, как и бабушку. Только у нее не было острой потребности скрывать произошедшее много лет назад.

– Я знала, что родители увезли Валю из Москвы, подальше от знакомых, от школы и от Антона. Антон, конечно же, переживал. Часто не ночевал дома. И вот однажды, когда я в очередной раз приехала в гости к Зое, то увидела на лестничной площадке Валю. Было холодно. Она стояла у окна, поджидая Антона, и дрожала. Ее… состояние хоть и было уже заметно, но не так сильно, потому что на ней было широкое пальто. Оказалось, что она сбежала от своей тетки, жившей в Горьком. Я понимала, что если эти двое встретятся, то натворят бог знает каких глупостей. Короче, я предложила ей поехать ко мне домой.

– К вам домой? – изумилась Галя.

– Да, ко мне домой. Но твоя бабушка до сих пор ничего об этом не знает. Так что, смотри, не выдай меня, – погрозила она пальцем. – Валя согласилась после того, как я пообещала устроить ей встречу с Антоном. Пообещать-то я пообещала, но застать Антона дома было практически невозможно. Он пропадал у друзей, жил на чьих-то дачах. Звонил матери через день, и то только для того, чтобы она не заявила в милицию о его пропаже. Валя отчаивалась все больше и больше. Ни я, ни она не знали, что делать. А все сроки, кажется, уже подходили. Чтобы хоть как-то отвлечь ее, я посоветовала ей писать Антону письма, как если бы она с ним говорила. Мы же не знали, как все могло потом обернуться, но было очевидно, что никто им не позволит быть вместе. И вот однажды ночью Валя разбудила нас и с ужасом произнесла только одно слово: «Уже!». Мой муж немедленно вызвал «скорую». В больнице она вынуждена была сказать и свою фамилию, и номер домашнего телефона. Надо ли говорить, что ее родители примчались через полчаса. Они заставили ее оставить ребенка и, наверное, дали кое-кому «в лапу», чтобы все скрыть. После этого Валю они снова куда-то увезли. А через неделю… – старуха судорожно вздохнула и смахнула слезы, – через неделю у нас был какой-то праздник, и позвонил сам Антон, чтобы поздравить. Тогда я ему, дура набитая, все и выложила… Вероятно, он подумал, что успеет еще с ней увидеться… я не знаю, но на следующий день мы узнали, что он разбился на мотоцикле… насмерть. Дороги были скользкие, он мчался, что было мочи… к ней.

Галя и сама не замечала, что плачет. Она не могла ни спрашивать, ни вообще что-то говорить.

– Если бы ты знала, как я корила себя потом, как ругала, – продолжала старуха. – Мне и надо было только попросить его приехать к нам, а уж тогда ему все говорить. Но нет, не утерпела!.. Через некоторое время я получила от Вали письмо. Она спрашивала, можно ли им с Антоном переписываться через меня. Я не могла скрывать от нее правду… После того письма я написала ей еще несколько раз, но все мои письма вернулись обратно с пометкой, что такого адресата нет. Из-за всего этого Зоя вынуждена была поменять квартиру. Я не могла ее оставить, хотя до сих пор чувствую свою вину за происшедшее. Если бы не тот звонок, Антон был бы жив… Прости меня, Галочка! Прости дуру старую… – заплакала старуха.

Галя тоже плакала, но ненависти к бабушкиной подруге, сыгравшей свою роковую роль, не было. Была жалость к человеку, столько лет страдавшему из-за своих неосторожных слов, произнесенных по телефону. Она понимала, какую тяжесть Афродита Егоровна носила в своем сердце. И теперь самым лучшим будет снять эту тяжесть, этот страшный груз.

– Все уже давно в прошлом, тетя Фрося, – произнесла Галя, вытерев слезы и улыбнувшись. – Не надо мучить себя, потому что зла на вас я не хочу и не могу держать. И я рада, что вы мне обо всем рассказали. Незнание угнетало бы меня больше. Спасибо вам. Спасибо и за то, что вы попытались помочь им. Одна из всех. Это многого стоит. Бабушке я ничего не скажу. Не стоит ее лишний раз беспокоить. Но… мне бы хотелось узнать о судьбе тех писем…

– А они у меня! – живо откликнулась старуха. – Да, у меня!

– Вы мне их… отдадите?

– Боже мой, конечно!

Афродита Егоровна скрылась в комнатах, а потом появилась с простой ученической тетрадкой в руках.

– Я прятала ее все эти годы. Не знала, что с ней делать… Все порывалась сжечь потихоньку, но рука не поднималась.

Но Галя уже не слушала старуху. Она вышла в прихожую и начала одеваться. Афродита Егоровна следовала за ней робкой тенью.

– Меньше всего я хотела, чтобы все так вышло. Сама корюсь. Бабушке твоей вообще до сих пор в глаза стыдно смотреть. Загубила невинную душу…

Галя, как могла, успокоила старуху и ушла, прижимая к груди тетрадь. Конечно, Афродита Егоровна мучилась, но что она, Галя, могла теперь с этим поделать? У каждого своя боль. И каждый остается с этой болью, даже если рассказал о ней другому, даже если нашел сочувствие и понимание. Таков человек. Память о прошлых ошибках гнетет его помимо воли. Возможно, в этом и есть его спасение – подспудное раскаяние.

Вероятно, и бабушка раскаивалась, хотя и не хотела признаваться в этом. Поэтому Галя не могла чувствовать на нее обиду. Люди ведь не ангелы. Они не безгрешны. Они имеют право ошибаться, и они способны страдать из-за этого. Страдать, любить, ненавидеть – жить.

Галя запрыгнула в первый же проходивший автобус. Салон был почти полупустой из-за позднего времени. Она устроилась у окна, после чего открыла тетрадь и различила ровный, округлый, почти детский почерк…

«Милый Антоша!

Если сказать, что я хочу тебя видеть, значит – ничего не сказать.

Все это время я была у тетки в Горьком. Туда меня отвезли родители. Мы почти не разговаривали с ней. Я понимала, что она меня осуждает, презирает и даже, наверное, ненавидит. Я же все видела и все чувствовала. Слыша, как она зло гремит посудой на кухне, как яростно протирает полы, заставляя меня поднимать ноги, я хотела плакать. Даже ее молчание действовало хуже, чем крики родителей. Целыми днями я сидела дома. Уходя на работу, она запирала меня в квартире и не давала ключей. А вечером мы вместе смотрели «Время», ужинали и шли спать. Вернее, это она давала понять, что пора ложиться, – молча подходила к телевизору и выключала его.

Я ни у кого не могла спросить совета, разве что у врача, когда тетка меня к нему водила. Я не могла понять, правильно ли то, что со мной происходит по утрам. Ты не представляешь, Антоша, как мне было плохо, как жутко, как страшно. Тем более, что тебя не было рядом…

Может быть, то, что мы с тобой сделали, неправильно, но ведь нельзя же за это так ненавидеть! То, что произошло с нами, могло бы оказаться дурным, только если бы мы не любили друг друга, если бы это было, как с Надей. Она даже не помнила мальчика, с которым они делали ЭТО. В любом случае, я ее все равно понимаю. Теперь понимаю.

Мне так страшно, Антоша. И не только потому, что я сбежала от тетки, от всех… Мне страшно за нас. За всех нас. Оказывается, я не знаю тех, кто окружает меня. Не знаю собственных родителей. Я никогда не видела такого злобного лица у мамы и не ощущала такого презрительного равнодушия у папы. Я не думала, что они могут быть такими… ужасными. Я их боюсь. Единственный человек, который кажется мне родным и близким, – это ты, Антоша. С тобой мне, может быть, не было бы так страшно, так одиноко и так плохо.

Хочу, хочу тебя видеть! Услышать твой голос. Это так мало и так много.

Я пишу тебе, но не знаю, встретимся ли. Афродита Егоровна, подруга твоей мамы, обещала нас «свести» (как она говорит), но проходят дни, и нет никакой надежды.

Но я надеюсь.

До встречи, Антоша.

Твоя Валя».

«Здравствуй, миленький!

Сегодня мы ходили на прогулку в Сокольники. Я всеми силами старалась идти так, чтобы живот не был заметен. Ужасно неловко, когда на тебя пялятся.

Гуляли мы с Афродитой Егоровной и ее сыном. Ему двадцать, учится на инженера, и он очень за меня переживает. Сказал даже, что я похожа на княгиню Болконскую, а потом испуганно поправился: «Нет, наверное, все же на Наташу Ростову». Смешной. Звал меня вечером в кино, но я подумала, что развлекаться с другим – это будет некрасиво по отношению к тебе.

Везде снег. В парке было светло и чисто. Только черное и белое – черные деревья и белый снег. Как хорошо! Я сейчас сижу в теплой комнате, щеки горят-горят, а пальцы покалывают. Помнишь, как прошлой зимой ты дышал на них? От твоего дыхания у меня даже мурашки по коже бегали – ужасно приятно было. Ты смотрел на меня, что-то говорил, но я почти ничего не слышала. Мне хотелось смотреть и смотреть на тебя. Ты был такой красивый… Хотя почему «был»? Ты и есть красивый. Самый красивый и добрый на свете!

До встречи!

Твоя Валя».

«Антошенька!

Видела какой-то странный сон. Не помню, что в нем было, но он меня напугал. С самого утра я сама не своя. Внутри меня словно надувной шарик, наполненный водой. Я боюсь, что это шарик может в любой момент лопнуть. Там, внутри, шевеление. Я его чувствую! Словно ему также неспокойно, как и мне.

Сама не знаю, что со мной творится. Иногда хочется забиться в уголок, чтобы меня никто-никто не видел, а иногда возникает нестерпимое желание бежать, куда глаза глядят.

Однажды хотела приехать к тебе и ждать, ждать, ждать у двери твоей квартиры. Так бы я и сделала, если бы не боялась, что твоя мама тотчас позвонит моим родителям.

Пожалуйста, найдись!»

«Милый Антоша!

Я все больше подозреваю, что ты и сам не хочешь меня видеть, хотя Афродита Егоровна убеждает меня, что просто не может тебя застать. Говорит, что ты давно не живешь дома. А мне так надо тебя увидеть. Я стараюсь не плакать. Всеми силами стараюсь. Так не хочется верить, что я осталась одна. Одна со всеми этими чужими людьми – злыми или добрыми, но чужими!

Мне неуютно и страшно. Я чувствую себя слабой и маленькой. Я потерялась! Найди меня, Антон! Прошу тебя, найди!»

Галя закрыла тетрадь и украдкой вытерла слезы. Руки ее дрожали, а в горле стоял горький ком. Такая боль звучала в письмах, что это чувствовалось через много лет. Непрочтенные письма. Письма, никуда не отправленные. Письма застывшие, как застывают капли на сильном морозе. Простодушные строчки, в которых было все – и перепады настроения, и страхи, и сомнения, и одиночество…

Галя вышла у станции метро. Сейчас бы она с большим удовольствием прошлась пешком по самым темным закоулкам города, так как ей не хотелось видеть людей – ни их угрюмость, ни их радость. И верить ей сейчас никому не хотелось. Гале казалось, что в окружающих нет ни капли искренности. Все настоящее скрыто, глубоко похоронено.

Неужели все мы притворяемся? Строим из себя непогрешимых, добиваемся соблюдения общепринятых правил, изрекаем умные фразы и забываем при этом, что все мы – ЛЮДИ! В стремлении к совершенству есть смысл только до той поры, пока глаза человека не наполнились слезами, а в душе его не поселился страх перед перспективой остаться в одиночестве посреди собственного несовершенства.

Галя ехала домой со странным безразличием в душе. Раньше она всегда стремилась домой, в уютную чистоту комнат, к своим маленьким домашним хлопотам. Но теперь она не понимала, для чего спешить туда. Зачем?