Текст книги "Ангелы не плачут"

Автор книги: Анна Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Ты, Ксаночка, извини, но мне кажется, это не твое дело.

– Да, не мое. Не мое. Но я тебе же, дурочке, добра желаю.

– Спасибо, Ксана. Приму это во внимание.

Галя рассталась с подругой перед административным корпусом, ощущая смятение из-за этого разговора. Оксанку можно было понять. В последнее время все на нее вдруг навалилось. И хотя она старалась показать всем, что по-прежнему держит хвост пистолетом, Галя видела, как больно подруге. И Оксанка никого не хотела посвящать в свою боль. Даже ее, Галю. Это было немножко обидно. Впрочем, Оксана всегда была такой. Скрытная и нарочито бодрая. Ну и пусть! В последнее время она вообще стала невыносимой. Поучает, ехидничает, злится, что называется, на ровном месте. А ведь сама потом прибежит прощения просить. В кино потянет, по магазинам…

Галя решила больше не думать об этом. У нее было дело. Очень важное дело.

Она нашла бывшего спецназовца ГРУ Виктора Пушкарева в столовой. Он завтракал в одиночестве. Рядом с ним никого не было. Виктор был небрит и угрюм. После того случая в парке с ним начали работать психологи, но все попытки врачей найти с ним контакт натыкались на его упорное молчание. Виктор походил на огромного злого медведя, готового наброситься на любого, кто ему не понравится. В последнее время он даже жену не хотел видеть. Виктор погибал. Через пару дней его должны были выписать, и что с ним будет потом, трудно было представить.

Галя взяла на раздаче стакан чая и подсела к нему. Он посмотрел на нее искоса, но не прервал трапезу.

– Привет, Витя. Как дела?

– Нормально, – буркнул бывший спецназовец, тупо жуя госпитальную кашу, неловко держа вилку левой рукой.

– А мне, Витенька, помощь твоя нужна.

– Что? – повернулся он к ней и взглянул тяжело, исподлобья.

– Помощь, говорю, нужна.

– Какая?

– Сугубо конфиденциальная.

– Чего? – прищурился Витя.

– Ну, значит, лично для меня, – пояснила Галя, чувствуя себя не очень-то уютно под его взглядом. – Я бы тебя не попросила, если бы знала, к кому еще можно обратиться. Очень надо… понимаешь?

– Пока ничего не понимаю, – покачал головой Виктор. – Говори толком. Что ты крутишь вокруг да около?

– Тут свидетелей много, а дело личное.

– Личное? – усмехнулся он, и Галя вдруг подумала, что на его лице впервые за несколько недель видит улыбку, пусть даже снисходительно-презрительную, но все же улыбку.

– Сильно личное? – спросил он снова все тем же ироничным тоном.

– Очень.

– Ну, пойдем, выйдем.

– Ты так это сказал, что я испугалась, – шепнула ему Галя, когда они вышли в коридор.

– Не боись. Я женщин и детей не ем.

– А остальных?

– По большим праздникам. Ладно, хватит трепаться. Чего надо?

Она отвела его подальше, к окну, вздохнула и произнесла, словно решилась сделать что-то страшно героическое:

– Витенька, дело в том, что меня преследует один мудак.

– И что?

– Мне он надоел.

– Пошли его подальше, – посоветовал Виктор с равнодушной улыбкой.

– Посылала.

– Матом? – уже с некоторым интересом спросил он.

– До мата не дошло, но морально я уже к этому готова.

– Сильно достает?

– Выражение о банном листе слышал?

– Ну.

– Так вот представь, что этот лист еще и суперклеем намазали.

– А чего ему надо?

– По намекам поняла, что жениться на мне хочет. Витя хрюкнул в кулак и отвернулся.

– Не вижу в этом ничего смешного, – обиделась она.

– Ладно, не буду больше. Только причем тут я? Разбирайся со своим… женихом сама.

– Да не могу я! Я ему уж и так и этак, а он: «Ты такая редкая женщина».

– Ну, я бы мог позвонить своим ребятам. Они его на место аккуратненько поставят.

– Тут еще кое-что… Он говорит, что из ФСБ.

– Чего-чего? – совсем уж развеселился спецназовец Витя.

– Сказал, что служит в ФСБ. Вот я и хочу узнать, можно ли это проверить… через твое ведомство? А, Витенька? Сил моих больше нет. Звонит постоянно. Даже следит, наверное. Во всяком случае, я так поняла. Шагу ступить не могу без того, чтобы не оглянуться.

Спецназовец задумчиво смотрел в окно.

– Ну что, Витя, поможешь?

Он пожал плечами и сказал:

– Ладно, что-нибудь придумаем. Ты знаешь его полное имя, возраст, местожительство?

– Вот, – Галя протянула ему бумажку с выведанными у бабушки сведениями. Все утро Галя украдкой, чтобы не вызвать подозрений, ее допрашивала. Зоя Даниловна, сбитая с толку таким интересом внучки к изгнанному гостю, выложила все, что ей было известно. А известно ей было многое благодаря ее вечным посиделкам с подругами и приятельницами.

Витя посмотрел бумажку и спрятал в карман.

– Как только что-то узнаю, позвоню. Я ведь на днях выписываюсь.

– Ой, спасибо, Витенька! – воскликнула Галя. – Ты настоящий мужчина!

Он снова метнул на нее жесткий пронзительный взгляд, но потом лицо его осветилось снисходительной улыбкой.

– Ответишь на один вопрос?

– Да, Витенька.

– А за меня ты бы вышла?

– Если бы ты не был женат?

– Если бы я не был женат, – подтвердил он.

– Ни минуты не задумалась бы.

– Врешь! – качнул он головой. – Кому нужен калека?

– Дурак ты, Витенька. У тебя же не половину души или мозгов отняли, а всего лишь руку. Ты не стал от этого глупее или безумнее. Ты и сам это понимаешь. Только тебе приятнее сейчас самому себе делать плохо, истязать себя мыслями о том, что ты никому не нужен. Вот потому я и говорю, что ты дурак. Хуже самим себе делают только дураки. Умные делают себе хорошо. А если ты себе делаешь хорошо, то делаешь хорошо тем, кто рядом с тобой. Это же э-ле-мен-тар-но, Ватсон! Так что делай себе хорошо и перестань ваньку валять, Витенька. Ты же здоровый мужичище! Ты просто не представляешь себе, сколько на свете есть напастей, от которых впору руки на себя наложить. Некоторые до самой смерти к инсулину привязаны, некоторые годами на диализ ложатся каждую неделю, потому что нет донорского органа. У кого-то врожденные патологии, и все деньги на лекарства уходят. Язвы, аллергии, вирусные инфекции, параличи, воспаления, пороки, камни, слепота, глухота, рак, не говоря уж о СПИДе! И все живут! Цепляются за жизнь, как только могут. Потому что жизнь у каждого одна, и каждый хочет прожить ее, несмотря ни на что.

Виктор смотрел на нее с удивлением, потом улыбнулся хитро и сказал:

– Все же прочла лекцию, да? «Подумай о том, что кому-то хуже, и тебе станет лучше» – что-то вроде этого?

– Точно!

– Глупо.

– Но эффективно, – возразила Галя. – Можно порезать палец и вообразить себя зараженным смертельным вирусом. Ах, как тогда становится себя жалко! А можно просто слизнуть кровь и заниматься своими делами дальше. Понятно? Ты меня слушай. Тетя Галя тебя плохому не научит. Все, мой хороший, мне пора. Заболталась я тут с тобой, а у меня дел полно.

Виктор долго смотрел ей вслед, а потом с улыбкой покачал головой.

* * *

Степан заканчивал писать письмо матери, когда его подозвали к телефону. Звонила Галя.

– Привет, Галюня! – обрадовался он, как мальчишка. – Как дела?

– Еще, знаешь ли, не родила. Тьфу, сама не знаю, что говорю, – рассмеялась она. – У меня сегодня язык, как помело. После обсуждения с девчонками сериалов у меня в голове остаются беременности, автомобильные катастрофы и амнезии. И понимаю, что все там чушь мыльная, а все равно смотреть хочется.

– У меня мать такая же. Достались на мою голову две маньячки. Даже три, если считать сестру.

– А за маньячек ответишь!

– Ой, как страшно, – издевался Степан.

– У нас, женщин, единственная радость в жизни – сериалы посмотреть. А у вас – жена, диван, газета, футбол, хоккей, формула один. Целая куча радостей!

– Ну, насчет жены это ты загнула, – вздохнул Степан. – Не такая уж это большая радость, по сравнению со всем остальным.

– Негодяй, – констатировала его собеседница. – Вот все вы такие! Неблагодарные!

– Да, все мы коварные, гадкие и вообще очень нехорошие парни. А ты сегодня приедешь к одному такому парню?

– А куда я денусь? Гадких парней мы почему-то больше всего любим. Даже, стыдно признаться, выходим за них замуж. Надо же их кому-то перевоспитывать. Так что бедная Галя после работы, уставшая, голодная, злая, помчится через весь город к этому парню, только бы заглянуть в его бесстыжие глаза и увидеть там муки совести.

– Можешь и не пытаться. Ничего в них не увидишь. Муки совести? Это не про нас.

Они и не заметили, как проговорили в том же духе полчаса.

– Ой, совсем забыла! Я же наш старый адрес нашла. В эти выходные собираюсь туда съездить. Хочешь поехать со мной?

– Конечно. С тобой хоть на Северный полюс.

– Жутко банально, но мне почему-то приятно это слышать.

– Хотя я гадкий парень, крошка, но я могу делать приятные вещи… – пророкотал он тоном героя-любовника.

– Кто бы сомневался! – расхохоталась Галя. – Ладно, пойду, а то меня в отделении уже, наверное, хватились, с собаками разыскивают. До встречи.

– Пока. – В трубке зазвучали гудки. – Люблю тебя… – сказал он тихо.

Так и было. В этом Степан не сомневался.

* * *

Оксана искренно верила, что деньги могут дать все – благополучие, уверенность в будущем, спокойствие. Так воспитала ее мать, побывавшая замужем четыре раза. «Мужчины самые бесполезные существа на этой земле. Их удел – делиться! А иногда и вовсе лишаться всего ради нас, женщин», – весело говорила она, нисколько не стыдясь циничности своих слов. Мама у нее была вообще прогрессивной женщиной. И желанной. Вокруг нее всегда увивались мужчины самого различного пошиба. Но среди ее мужчин нельзя было встретить тех, кто не имел «золотого запасу». В советские времена мамочкой увлекались партийные функционеры, нахапавшие благодаря Леониду Ильичу обильные взятки, какие-то темные личности, наподобие Корейко, только без его маниакальной скупости, продиктованной страхом перед пролетарским возмездием, а также творческие личности, получавшие за свои труды, прославлявшие соцстрой, неплохие гонорары. Мамочка жила, словно красивая бабочка – беззаботная, эффектная, всегда веселая. Но потом Оксане начало казаться, что она играет какую-то роль. Вот яркая сцена, вот восторженная, влюбленная публика, а за кулисами… За кулисами мамочка плакала. Она запиралась в своей комнате, и Оксана слышала ее приглушенные рыдания. Впрочем, мамочка никогда не позволяла себе расслабляться на людях. Даже при ней, Оксане. Мамочка срослась со своей ролью дивы, играющей основную роль в чьей-то жизни.

Пять лет назад мамочка познакомилась с одним немцем и укатила с ним в фатерланд. Скорее всего, на немце она решила остановиться окончательно. Немец сам был не молод, но свою русскую жену, судя по всему, боготворил. Надо отдать мамочке должное, она умела вести себя в обществе. Знала три языка, могла цитировать Канта и Цицерона, обладала шармом и благодаря этому выгодно отличалась от более молодых искательниц иностранных женихов. Мама продолжала играть свою роль, решив расстаться с ней только на смертном одре.

Оксана как-то была у них в гостях. Стоило ли говорить, что мамочка не вышла бы за Ганса Ульрихта, не будь у него огромного дома в окрестностях Мюнхена, своего домика в Швейцарских Альпах, машин, счета в банке и положения в обществе? За пять лет мамочка приобрела светский лоск и прекрасную кожу на лице (благодаря многочисленным пластическим операциям, из-за чего она выглядела почти ровесницей дочери). Вид у нее был такой, что ее даже обнять было неловко, словно вся она – драгоценнейший фарфор. Такой же красивый и холодный. За все две недели пребывания в доме отчима Оксане так и не удалось поболтать с матерью, как они болтали раньше. Мать была занята в благотворительных комитетах, постоянно заседала в различных женских лигах и суетилась по поводу каких-то фондов. Фрау Ульрихт находилась в своей стихии. Она достигла пределов своих мечтаний. После двух недель унылого шатания по огромному пустому дому и прогулок по Мюнхену Оксана уехала. «Извини, что мы так и не поговорили. У меня очень много дел, – оправдывалась мать, провожая ее в аэропорт, по виду не испытывая никаких угрызений совести. – Но в следующий раз мы обязательно поговорим. А я, быть может, к тому времени еще и тебе найду жениха. Я так виню себя, что оставила тебя ТАМ, в этой грязи. Но обещаю тебя пристроить. По крайней мере, здесь порядок и культура. Господи, как вспомню эти путчи, забастовки, эти цены, меня просто в дрожь бросает! Россия никогда не станет цивилизованной страной. Никогда! Как была лапотной со времен Владимира Красна Солнышка, так и осталась». Если бы Оксана сказала, что вовсе не хочет уезжать из «лапотной» России в размеренную, скучную, регламентированную Германию, мамочка бы просто ее не поняла. Поэтому Оксана тогда промолчала.

От матери Оксане досталась большая квартира на проспекте Мира, запущенная дачка в Переделкино и ВАЗ. Впрочем, машину Оксане подарил отец, крутившийся в бизнесе, но, как и любой бизнесмен средней руки в этой стране, еле сводивший концы с концами. А еще от матери досталась вера в силу денег. Хотя в последнее время эта вера несколько пошатнулась. Разве деньги сделали мать лучше, разве дали они ей свободу? Она стала еще меньше принадлежать себе. Ее самоотдача комитетам, лигам и фондам не приносила ей ничего. Ни радости, ни удовлетворения. Оксана видела это, потому что знала мать, знала, какой она могла быть вне своей роли. Фрау Ульрихт исполняла свой долг. Долг, наложенный на нее положением в обществе. И этот долг казался неискупимым, вечным. Это было все равно что заковать себя в кандалы и гордиться ими.

Оксана так не хотела. Или хотела?

Она и сама уже не понимала. Ее смущала Галя, находившаяся на грани стародевичества, но упорно искавшая нечто, помимо благополучия. Это раздражало Оксану. Страшно раздражало. Все девчонки, которых она знала, если была возможность заарканить «тугой кошелек», никак эту возможность не упускали. И это было правильно.

Но правильно ли?

За право чувствовать крепкую мужскую спину и иногда запускать руку в его карманы следовало платить исполнением всеми утвержденной роли, необходимостью компромиссного лавирования между его и своими желаниями, постоянным просчетом своих действий. А что остается кроме этого? Если послушать мамочку, то союз мужчины и женщины – своего рода сепаратный договор о мире и сотрудничестве. Это зыбкое качание сдержек и противовесов, как в хрупкой конструкции, которая развалится под давлением каких-то более сильных обстоятельств. И тогда получается, что благополучие, уверенность в будущем и спокойствие – не более чем иллюзия, мираж, самообман.

Где же выход? На что тогда опереться?

Неужели ответ на эти вопросы знала Галя? Та самая глупенькая Галя, ухитрившаяся остаться девственницей в свои 26 лет?

Нет, не может быть. Что она может вообще понимать?

Оксане казалось, что она вообще запуталась в своей жизни. Очередной этап пройден, и неизвестно, что делать дальше. То, что с Беленьким все закончилось, даже принесло облегчение, но в то же время как-то тоскливо стало на душе. Все же столько времени вместе…

Она встретила его в административном корпусе, куда ходила отнести свое заявление об увольнении. «Зачем ты звонила жене?» – спросил он, трусливо косясь по сторонам.

«Я не ей, а тебе звонила, – пожала плечами Оксана. – У меня твои вещи остались…»

«Да пропади они пропадом, эти вещи! – прошипел он. Оксана готова была поклясться, что ему мерещились насмешливые взгляды окружающих. – Ты что, специально нагнетаешь обстановку? Не удивлюсь, если это письмо написала ты сама».

«А ты мне его диктовал, да?»

Эта его трусоватость заставила ее поиздеваться над ним, хотя в глубине души ей самой этого не хотелось. Разве можно было винить мужика, которому жена устроила публичный скандал из-за любовницы? Он был так жалок, так беспомощен при ней, что Оксана сочла за лучшее отпустить его. Отпустить навсегда. Пожертвовать работой, только бы он не чувствовал себя виноватым. Пусть так. Пусть так…

Она приехала домой в совершенно разбитом состоянии. Однако принялась за уборку. Уборка всегда успокаивала, отвлекала от ненужных мыслей.

Оксана пропылесосила ковры, вымыла полы, скатала дорожки в прихожей и отправилась во двор. Только развесила дорожки и начала выбивать, как угадала позади себя движение. Обернувшись, увидела Юру.

– Ты?

– Я, – ответил он просто.

– Чего прикатил? – хмуро поинтересовалась она. – Если опять насчет Гали, то можешь сразу разворачиваться и топать обратно.

– Я не из-за нее… Просто я думал о твоих словах, и… Мы могли бы обсудить это.

– Что обсудить? Что обсудить, Юрочка? Неужели все же замуж возьмешь?

– А ты… ты хочешь?

Она засмеялась.

– Миленький, да у тебя семь пятниц на неделе. Сам не знаешь, чего хочешь. Беда с вами, мужиками. Вчера выскочил как ошпаренный, а сегодня приплелся, словно побитая собака. «Уходя – уходи» – слышал такое?

– А ты стерва, – произнес он с улыбкой.

– Но ведь и ты, Юрочка, не ангел во плоти.

– Мне одно интересно, зачем ты, зная меня, нас с Галей познакомила?

– Свинью ей подложить хотела. Больно она правильная. Думала, увидит тебя эта дурочка – обалдеет. Красивый, молодой, богатый очаровашка должен был произвести впечатление. Что ни говори, а с бабами ты обращаться умеешь. Честно говоря, я даже не ожидала, что она тебя отошьет. Причем так быстро. А тебя это задело, признайся! Знаю, что задело. Тут любовью и не пахло. Надо же, даже истерику мне устроил! – хохотнула она. – Думал, наверное, что я побегу к ней после этого и расскажу, как ты переживаешь?

– Откуда ты знаешь, что я чувствую?

– Да я тебя насквозь вижу, Юрочка. Ты весь для меня, как на ладони. Что, испугался?

– Нет, почему же, – пожал он плечами.

– И замуж взять не передумал? Я ведь тебя задавлю, Юрочка. Собачку комнатную из тебя сделаю. Дальше поводка и не рыпнешься. Как тебе такая перспектива?

– Скажу только, что с каждой минутой она становится все более и более привлекательной, – улыбнулся Юра.

– Что ж, ладно, – кивнула она. – Тогда бери мои половички и шагом марш за мной.

* * *

Галя и Степан довольно быстро нашли дом номер 41 на пересечении Молодогвардейской и Партизанской.

– Это было так давно, но я узнаю этот дом, – сказала Галя. – И двор этот помню, хотя деревья тут были меньше. Так странно…

– Что странно? – спросил Степан.

– Все это странно. Я давно уже другая, но сейчас чувствую себя той самой маленькой девочкой, жившей здесь когда-то. Наверное, в этой песочнице я лепила песочные пирожки и играла в куклы, бегала по этим дорожкам, дружила с кем-то. Я очень сентиментальная, да?

– Не вижу в этом ничего плохого. Лично я с удовольствием бы хотел посмотреть на ту Галю.

– Ни за что! – воскликнула она со смехом. – Я тогда была ужасно толстая, носила коротенькие платьица, из-под которых вечно выглядывали трусики. Так что предупреди меня, когда бабушка тебя зазовет смотреть семейные альбомы.

Они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж.

Дверь нужной квартиры им открыла женщина, державшая на руках маленького ребенка.

В чертах женщины Гале показалось что-то знакомое. Забытое, но все равно знакомое.

– Вам кого? – поинтересовалась женщина.

– Анну Матвеевну. Она здесь живет?

– Уж три года как умерла, – удивленно ответила женщина. – А вы по какому поводу?

– Теперь уже все равно, – отозвалась Галя. – Извините…

– Подождите! Зачем вы приходили-то? Я ее дочь.

– Настя? – словно что-то вспомнив, обернулась к ней Галя, уже спускавшаяся со Степаном по лестнице.

– Да… – еще больше удивилась женщина. – Вы кто?

– Я внучка Зои Даниловны. Мы когда-то жили здесь…

– Никак, Галя? – прищурилась женщина, и лицо ее осветилось доброжелательной улыбкой. – Так вы… ты меня помнишь?

– Кажется…

– Мы же с тобой крохами подругами были закадычными! А потом вы с бабушкой, когда переехали, к нам в гости приезжали. Помнишь? Зоя Даниловна всегда привозила клюкву в сахаре. Мне мама тебя всегда в пример ставила. Такая, говорит, аккуратненькая, такая спокойная, чистенькая, послушная девочка! Господи, да проходите же! Проходите!

Галя и Степан вошли в квартиру. Хозяйка проводила их на кухню. Не выпуская из рук ребенка, налила в чайник воду, поставила на плиту. Двигалась она быстро и как-то порывисто. Было очевидно, что суета ее продиктована волнением. Тем самым волнением, которое будят в нас воспоминания.

– Давай я его подержу, – предложила Галя. – Это твой?

– Мой, – кивнула женщина с гордостью, передавая Гале ребенка. – Первый уже в школу пошел. Второго мы не планировали, но раз он решил появиться, то что уж тут поделать? – с веселой досадой сказала она. – В следующем месяце год будет.

– Он у вас спокойный.

– Это он только проснулся. Не разобрался еще, плакать ему сегодня или веселиться… Да нет, вроде он сегодня улыбашка. Улыбашечка ты сегодня, Дениска, да? Ой, даже странно. Обычно при незнакомцах плачет. Врачей боится. А тут улыбашка во весь рот! Вот разбойник! Разбойник мой Дениска, да? Вам чай покрепче или послабее?

– Не очень крепкий, – ответила Галя.

– Мне тоже, – кивнул Степан.

– Господи, как подумаю, сколько времени прошло, просто ужас берет. Кажется, совсем недавно с перепачканными коленками по двору бегали, а теперь у самих такие, – и она многозначительно посмотрела на них обоих. – А я тебя увидела, и сразу сердце как-то екнуло, – продолжала Настя, заваривая чай. – Удивительно, но из детства почти все помню. Школу и институт так не помню, как саму себя в детстве. Зою Даниловну очень хорошо помню. Она и мама долго переписывались, хоть в одном городе жили. Так уж они привыкли. Я лично письма писать не мастерица, все больше по телефону. Вот вам печенье…

Тут ее взгляд наткнулся на неподвижные пальцы Степиного протеза. Она в замешательстве посмотрела на него, а потом с поспешностью и суетой постаралась замаскировать неловкую паузу:

– Кушайте, кушайте. А может, пообедаете с нами? Это я быстро.

– Нет, нет, Настя, спасибо, – покачала головой Галя. – Мы ненадолго. Я просто хотела спросить… Дело в том, что я ищу свою мать. Ты, конечно, тоже не можешь помнить ту историю, вот я и подумала, что Анна Матвеевна…

– А как же твоя бабушка? – ужаснулась Настя. – Жива ли?

– Да, жива, здорова и прекрасно себя чувствует.

– Слава богу. А то я уже испугалась. Так что ж она-то ничего тебе не сказала?

– Бабушка не хочет говорить. Уперлась, и все.

– Ах да, – согласилась хозяйка. – Мама как-то рассказывала об этом. И про сына ее, и про то, как он с какой-то девочкой познакомился. Говорила, что весь двор об этом судачил. Зою Даниловну тут многие хозяйки знали. Как говорила мама, швея Зоя Даниловна была от Бога. Все к ней шли. Пошить там или перешить.

– А что еще Анна Матвеевна говорила? Может, о том, где эта девочка жила?

– Нет, об этом она не говорила. Рассказывала, как Зоя Даниловна воспротивилась их отношениям. Шутка ли, в таком возрасте – да с ребеночком. Поменяла быстро квартиру и уехала на другой конец Москвы. А родители той девочки поступили точно так же. Во всяком случае, так мама говорила. Даже, наверное, в другой город увезли. Но я точно не знаю. Так ты теперь ее ищешь? Ох, даже не знаю, чем помочь тебе, Галя. Тут никого и не осталось, кто бы мог что-то помнить.

– Я понимаю, – кивнула Галя. – Ну, мы пойдем?

– Ты уж теперь заходи к нам, Галенька. Да! Вот тебе наш телефон… – Настя быстро написала на бумажке номер. – Звони, пожалуйста, хорошо? И Зое Даниловне привет передавай. Звони обязательно.

– Хорошо, я постараюсь. Пока, Дениска! Рада была тебя видеть.

Встреча с подругой детства вызвала у Гали двоякие чувства. Тут была и грусть от сознания так быстро летящего времени, и радость от встречи, и неловкость из-за Настиного желания казаться той самой подругой, которой была много лет назад, когда все было так просто, так спокойно, так по-детски невинно, и разочарование от того, что не удалось узнать о маме. И еще было непонятно, что делать дальше. Абсолютно непонятно. Девочка Валя исчезла где-то на просторах Советского Союза, а потом и России. Где ее теперь искать?

– Ты расстроилась? – спросил Степан, когда они шли по улице.

– Да, немного. – Она помолчала, потом добавила, взяв его под руку: – Нет. Вру. Хочется плакать от бессилия. Бабушка ведет себя просто глупо. Она даже фамилию мамы мне не хочет сказать.

– Может, у нее есть для этого основания?

– Да какие там основания! Просто ревнует меня, вот и все. Представляешь, даже вместо фотографий моих родителей подсунула фотографии каких-то своих давних знакомых. Хуже ребенка. Только ребенок может разбить вазу, а потом замести осколки в угол, надеясь, что никто ничего не заметит.

– Зоя Даниловна не показалась мне глупой, – возразил Степан.

– После того, что я узнала, сама уже не понимаю, какая она. Иногда бабушка мне кажется слабой и витающей в облаках. Иногда она ведет себя так, будто ей ужасно стыдно и она готова меня баловать до бесконечности, чтобы загладить свою вину за что-то. А иногда в ней появляется такая непреклонность, что просто мурашки по коже. Столько в ней силы воли, столько энергии… А потом она снова становится слабой и ранимой. Или нарочно изображает себя такой. Не знаю… Честно говоря, я не подозревала, что она может быть настолько коварной. После истории с фотографиями я уже, наверное, ничему не удивлюсь. Впрочем, какая бы она ни была, я ее все равно буду любить. Да, иногда она заставляет меня злиться, ставит в неловкое положение, но по большому счету это ничего не значит между по-настоящему родными людьми. Многие этого не понимают. Только о себе думают, а не друг о друге. А я не хочу так. И что бы тогда ни произошло, как бы не была велика вина бабушки, я все равно ее пойму. Постараюсь понять.

Они пришли к троллейбусной остановке и спрятались от всех за киоском.

Степан пристально посмотрел ей в глаза.

– Что? – улыбнулась Галя.

– Да так… Просто чем больше я тебя узнаю, тем больше удивляюсь.

– Чему?

– Твоим словам, поступкам, мыслям.

– А я удивляюсь тебе, – заметила она.

– Правда? – улыбнулся Степан. – И чем же я тебя удивляю?

– Жизнелюбием. Признаться, ты меня частенько заставляешь забывать… – она запнулась.

– О том, что я инвалид?

– Мне кажется, к тебе это слово вообще не подходит, – поморщилась Галя. – Сейчас парни все какие-то вялые, бесцельные, манерные, хрупкие, что ли… Ни о чем, кроме как о компьютерах, музыке и постели, говорить не желают. Даже жутко как-то. И наглость из всех щелей прет. А ты не такой. Совсем не такой.

– Значит, мы оба не такие. А раз мы не такие, как все, следовательно, мы ненормальные.

– А может, мы единственные самые нормальные в этом городе? – спросила Галя, прижавшись к нему.

– Вполне может быть, – согласился Степан.