Текст книги "Царское гадание"
Автор книги: Анна Соколова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
– Да, вчера!
– Так чего же ты мне-то не сказала? Я бы уж давным-давно и побывала у него, и снесла ему всего.
– Нет, мама, идти к больному нельзя. Тиф пристает!
– И то правда! Ну, сиделку вызвала бы, заплатила бы ей. Корыстны они, ой, корыстны! В какой он больнице-то, бедняжка?
– Не знаю, мама, ничего не знаю! Вы не к нему идите, а к Грише. Заставьте его от вас деньги принять, объясните ему, что не мои это деньги, что не я их даю.
– Да оно и подлинно не ты даешь! Я от тебя их назад не возьму. Я их на гроб себе берегла, боялась, что как помру, так тебе не на что будет в могилу меня опустить. Ну, а теперь отошла от меня эта забота! Знаю я, что на гроб хватит… и незачем мне деньги эти самые беречь! Гриша сам мне их отдаст, отработает. Хороший человек наш Гриша! Сердце у него жестокое, невыносливое, а человек он честный и хороший!
Вскоре же старушка отправилась исполнять великодушное поручение дочери, однако вернулась довольно быстро.
Молодого Нечаева она застала дома. У него только что перед нею был сторож из больницы. Братишке стало лучше, и он прислал попросить тарелку «своего» домашнего бульона.
Старушка засуетилась, захлопоталась и стала немедленно собираться, чтобы отнести бульон. Деньги она убедила Нечаева взять у нее взаймы «на года».
– До смерти они мне не понадобятся, – сказала она, суя ему в руку заповедный конверт с «капиталом». – Понемножку, по копеечкам станешь ты мне их отдавать, и мы с тобою вместе будем их назад в конверт вкладывать! Я и конвертик-то этот самый сохраню, чтобы опять обратно в нем же их в банк назад положить! И не увидим мы с тобою, как деньги у нас все целиком в кармане очутятся! Копятся деньги легко: стоит только один рубль собрать, а уж там и пойдет, и пойдет!.. Я знаю. Я по копеечкам собирала. Со второго целкового как по маслу пошло!
Варя оживилась, выслушав мать, но слегка огорчилась, когда старушка наотрез отказалась принять от нее обратно пятьдесят рублей.
– Нет, не хочу я перед Гришей лгуньей быть! – сказала она, отталкивая деньги. – Дурь он на себя напустил: твоих денег не хочет и не возьмет!.. Положим, обойдется и все по-прежнему пойдет. А теперь взял он с меня клятву перед иконой, что мои это деньги, и я клятвы своей не нарушу!
– А вечером он придет? – спросила Варя, покоряясь решительной воле своего бывшего жениха.
– Не знаю! Говорил, что придет ненадолго.
Старушка отправилась по хозяйству. Она хотела, чтобы новоселье вышло вполне достойным ее красавицы дочки.
Действительность превзошла все ее ожидания, а когда в столовую внесли роскошный букет, присланный из оранжереи и поставленный среди убранного чайного стола, то съехавшиеся гости чуть не ахнули от удивления.
Старушка угадала, говоря об ожидавшемся присыле. Перед вечером было прислано такое количество всевозможных закусок, а из кондитерской Назарова, бывшего тогда поставщиком двора, такое количество конфет и пирожных, что самой Асенковой почти смешно и досадно стало! Она понимала, что все это делалось по личному приказу обожаемого государя, но не могла не сознавать в глубине своей правдивой души, что исполнено было людьми, далеко не находчивыми.
Нечаев пришел позже других и, холодно поздоровавшись со всеми, уселся в дальний угол комнаты. Старушка Асенкова принялась усердно угощать его, но он упорно отказывался от всего и выпил только стакан чая.
Зато остальные артисты и артистки угощались на славу.
– Нечаев, что с тобою? Что ты, молодец, невесел, буйну головушку повесил? – сказал один из товарищей, ударяя Нечаева по плечу.
– Со мною ровно ничего! – ответил Нечаев. – Устал я, больше ничего!.. Ходил много!..
– Куда ходил? Сегодня и репетиции не было! Гулял, значит, просто? Мостовую гранил? – рассмеялись товарищи.
– Нет, я этим не занимаюсь, а предоставляю это дело другим. Мне мостовую гранить некогда. У меня уроки есть, а между репетициями, спектаклями и уроками необходимо брата навещать – он у меня в больнице умирает.
При этих словах все затихли.
После чая начались пение, декламация.
Заговорили молодые силы, проснулись молодые таланты. Каждому захотелось блеснуть перед товарищами. Один только Нечаев сидел молчаливый и угрюмый, не принимая участия в общем артистическом состязании.
– А ты, Нечаев, ничего не продекламируешь и ничего не расскажешь? – обратился к нему один из товарищей.
– Декламировать мне нечего – я в трагики не готовлюсь! А рассказывать я не мастер! Да и что рассказывать? Сказок вы слушать не станете, а былей хороших я вокруг себя не вижу.
– Ну, понес, философ! – махнул рукой жизнерадостный товарищ Нечаева, молодой Радович, переиначивший свою фамилию из имени своего побочного отца Милорадовича. – То есть вот что я вам скажу, господа: если бы я узнал, что какая-нибудь молодая девушка за Нечаева замуж собирается, так бросился бы к ней, чтобы отговорить ее.
– Почему это? – рассмеялась хорошенькая подруга Вари, выпущенная в балет. – Чем наш Гриша не жених?
– Не заступайтесь, пожалуйста! – серьезным тоном заговорил Нечаев. – Не защищайте меня и не старайтесь восстановить мою репутацию милого и приятного человека!.. Я жениться не собираюсь и почти наверняка могу сказать, что никогда не женюсь.
Все подняли головы. Варя серьезно взглянула на своего недавнего жениха. Агафья Тихоновна так захлопоталась, что ничего не слышала и, только заметив, что все как-то разом замолчали, шутливо крикнула:
– Что это у вас там? Тихий ангел пролетел или дурак женился?
– Нет, уж только не дурак! – громко произнес Нечаев. – И дураков, и подлецов и так довольно на свете!..
– Ну, одним больше, одним меньше в счет не идет, – весело крикнул Радович.
– Кстати, о дураках, мадам! – жеманно проговорила молоденькая артистка балета. – Слыхали вы: Кузьминой отдельное па протанцевать дали в новом балете?
– Какое па? Какое? – засуетились все те, кого близко касался балетный вопрос.
– Прехорошенькое! Сама Тальони, говорят, его в Париже вставным в балете исполняла!
– Ну, ты тоже скажешь! Тальони и Кузьмина!..
Разговор перешел на близкие всем темы и все более и более оживлялся, так что никто не заметил, как Нечаев, ловко стушевавшись, тихонько исчез из комнаты, а затем и из самой квартиры.
– Мама, где Гриша? Ушел? – спросила Асенкова, ловя по дороге мать, ни на минуту не присаживавшуюся на место.
– И то ушел! – всплеснула старушка руками. – Вот непоседа-то! И чая путем не напился! Ну, да и то сказать, не до гостей ему и не до угощений, у него братишка умирает!..
Она говорила все это единственно для того, чтобы заставить замолкнуть праздное любопытство, очевидно, направленное на ее Варю и бывшего ее жениха. Но хитрость ей не удалась.
– Скажи, Варя, что у тебя вышло с Нечаевым? – спросила вдруг молоденькая артистка, так позавидовавшая успеху Кузьминой.
Асенкова покраснела и неловко пожала плечами.
– Ничего особенного, – сказала она. – Я занята новыми ролями, Гриша тоже занят.
– Да ведь ты за него замуж собиралась? – рассмеялась болтушка и тотчас же прибавила, важно откидывая свою капризную головку: – Ну, конечно, теперь он тебе уже не пара! Очень тебе нужно!.. Наш ученик! Была оказия!
– А что же такое «ученик»? – передразнил ее задорный Радович. – Чем «ученик» хуже «ученицы»?
Предлагая этот вопрос, он стал в балетную позу и так карикатурно и в то же время так похоже представил бойкую девицу, что та первая расхохоталась до слез.
– Обезьяна! – крикнула она, вскакивая с места и ударяя его по спине, а затем спросила Асенкову: – Скажи, Варя, правда, что у тебя здесь был сам директор?
– Да, был, и не один раз даже! – ответила Асенкова, довольная возможностью поддразнить завистливую подругу.
– А Андреянова тебя не приколотит? – расхохоталась та.
– Не за что! – спокойно и холодно ответила Асенкова. – Директор за мною и не думает ухаживать!
– Так чего же его носит-то сюда?
– Полина, умри! – крикнул Радович. – Умри скоропостижно! Ничего лучшего ты сделать не можешь!
– Это отчего? Потрудитесь объяснить все!
– Ишь ты, какая! У меня голова-то всего только одна; если ее снесут, так другую мне взять уже будет неоткуда.
– А кто с тебя ее снесет?
– У-ра-ган! – громко и раздельно ответил ей Радович. – Ты ураган когда-нибудь видела?
– Это сильный ветер?
– Нет, не ветер, а у-ра-ган, то есть та сила, с которой бороться нельзя и которая может разрушить все, что ей на пути попадется. Поняла?!
– Нет, ровно ничего не поняла! – рассмеялась веселенькая Полина.
– Ну, тебе, по-твоему балетному чину, так и полагается! Ты и на свет рождена затем, чтобы вертеться и ничего не понимать.
– Скажите, пожалуйста, умник какой всесветный… А ты зачем на свет рожден?
– Я? Да затем, чтобы тебя любить безнадежно!
– А ты лучше надейся! Терпеть я не могу безнадежной любви!
– Мало ли что! А когда надеяться не на что?
– Пустяки!.. Всегда есть на что надеяться!.. Я, кажется, ежели бы в великого князя влюбилась или даже в самого государя, и то надеялась бы.
– А ты махни, попробуй!
Все громко захохотали.
– Чему вы? – остановил их артист Павлов, выпущенный в драму и сразу обративший на себя внимание начальства и публики. – Чего вы хохочете? Мало ли перед нами ежедневно проходит безумных надежд и несбыточных мечтаний? Да вот я, например, недавно воочию видел, как один молодой рыбак, сидя на берегу реки, наяду к солнцу ревновал!
– Наяду к солнцу? Это очень красиво! – тоном одобрения произнес Радович.
– А я видел это наяву и нахожу, что это вовсе некрасиво и непомерно глупо!
– Что такое? Я опять ничего не понимаю!
– Не понимай. Мое дитя, исполняй свое предназначение! – распростер Радович обе руки над головкой Полины.
– Нет, почему же? – вмешался Павлов. – Я ей сейчас объясню! Видите ли, рыбак влюбился в наяду. Он не знал, что он наяда. Она выросла в его же деревне, вместе с прочими девушками, и рыбак думал, что она тоже простая девушка, как и они. Когда она отправлялась на работу, молодой рыбак шел и помогал ей. Когда она шла купаться, молодой рыбак садился на берегу и ждал ее, ждал молча, не оскорбляя ее своим праздным любопытством. Он решил жениться на наяде, когда заведет свою лодку и свои сети. Он не знал, что она наяда и что ей ни сетей, ни лодки не нужно! И вот однажды, когда она купалась, ее увидало ясное солнце. Солнце ведь все видит, и все ему доступно. Наяда заметила, что оно любуется на нее, и стала кокетничать с ним.
– Это с солнцем-то? – расхохоталась Полина.
– Да, с солнцем. Наяде все можно! А глупый рыбак, заприметив, что солнце любуется на его невесту, вздумал ревновать ее. Это к солнцу-то, к тому солнцу, которому все можно и все доступно! Поняла теперь, о, наибестолковейшая из всех Терпсихор подлунного царства? – спросил Павлов, обращаясь к Полине и почти загораживая собою Асенкову, которая сидела бледная, едва сдерживая слезы.
– Нет, ничего не поняла. Ты вздор какой-то наговорил, – весело и беззаботно пожала плечами Полина.
– Ты не поняла, так другие за тебя поняли! – сказал Павлов, вставая и на ходу слегка потягиваясь.
Он был прав. Другие поняли, и горькие мысли навеяло на молодые души это «понимание».
VII
Роковой шаг
Посещение императрицей Александрийского театра было почти эпохой в истории последнего. К этому посещению готовились за целых две недели и целых два месяца потом говорили и вспоминали о нем.
Поставлена была та пьеса, в которой Асенкова вышла в первый раз, и водевиль «Полковник старых времен» вызвал у императрицы почти такой же восторг, какой и у ее державного супруга. Государыня от души поздравила Гедеонова с таким богатым приобретением для сцены, каким явилась молоденькая Асенкова, и обласкала дебютантку. Асенковой была подана в уборную присланная императрицей роскошная коробка конфет, а на другой день был доставлен Гедеонову для передачи молодой артистке браслет с богатым бриллиантовым фермуаром. Этим завершился и вполне окреп тот выдающийся успех, который выпал на долю хорошенькой дебютантки.
Государь был в восторге от успеха своей любимицы и неделю спустя, придя за кулисы и на этот раз прямо пройдя в уборную Асенковой, тихо сказал ей, нагибаясь к ее хорошенькому, раскрасневшемуся личику:
– Ну, а теперь мы справим второе новоселье!
Для этого «второго новоселья» была выбрана квартира, указанная цыганкой-прорицательницей в том доме, в котором она сама проживала, на Псковской улице.
Небольшая, но прекрасно расположенная квартира убрана была с такой роскошью и с таким никогда не виданным Асенковой комфортом, что молоденькая царская фаворитка в восторге остановилась на ее пороге.
– Господи, как здесь хорошо! – воскликнула она, складывая руки, как на молитве. – Господи, как здесь божественно хорошо… и какой вы сами божественный! – И она, в порыве восторженного обожания схватив руку государя, прижалась к ней горячими губами.
Государь оглянулся.
Они были совершенно одни. Прислуга, приставленная к квартире и рекомендованная старой цыганкой, была, очевидно, опытна. Она моментально исчезла и стала на страже этого первого свидания.
Государь провел свою спутницу по всем комнатам квартирки и, слегка обняв ее за талию и нежно нагнувшись над ее сиявшим от счастья личиком, тихо проговорил:
– Тебе здесь очень нравится?
– О да! – ответила Варя голосом, дрогнувшим от волнения.
– Хочешь ты теперь здесь, на новом своем новоселье, послушать цыган, которые тебе так понравились в собрании?
– О да, очень хочу, – воскликнула Асенкова.
– Сейчас! Я уже заранее распорядился, и цыгане готовы. Только сегодня они, как я тебе и обещал, будут петь для нас одних!
Государь ударил в ладоши, и в дверях появился личный его камердинер, часто сопровождавший императора в его таинственных экскурсиях, так называемых «васильковых действах». Только этому камердинеру, выбранному самим государем из среды мелких чиновников дворцовой конторы, император Николай доверял свои сердечные тайны. Один только этот камердинер знал и имена, и адреса почти всех царских фавориток, и только в таких серьезных увлечениях, как связь государя с фрейлиной Нелидовой, участие доверенного камердинера не требовалось. Нелидова, гордая и надменная, не потерпела бы, даже в угоду императору, подобного вмешательства. Зато маленькая Асенкова была и кротка, и неопытна, да и все, окружавшее ее, так сильно выходило из пределов всей ее предшествовавшей до тех пор жизни, что ей и в голову не могло прийти выражать свое удовольствие или неудовольствие по поводу того или другого царского распоряжения.
– Введи цыган в зал! – сказал государь, называя этим помпезным словом небольшую светлую, как фонарик, комнатку, выходившую окнами на большой пустырь, расположенный за домом.
Вообще вся квартирка напоминала уютный и где-то далеко спрятанный поэтический уголок.
До слуха очарованной молодой артистки донеслись звуки настраиваемых гитар, и она вздрогнула от восторга. Ей не верилось, чтобы в действительности эти чудные, волшебные звуки могли предназначаться только для нее одной! Так далеко ее воображение не заходило, так не могло быть даже в волшебной сказке.
Государь с улыбкой предложил Асенковой руку и вместе с ней вышел в зал.
При их появлении все цыгане встали с места. Государь милостиво кивнул им головой. Асенкова же не знала, что ей делать: поклониться она не решалась, не поклониться совсем было неловко. Государь с улыбкой взглянул на нее и произнес:
– Они тебе кланяются!
Варя боязливо подняла на него взор. На минуту она задумалась, а затем, поднявшись с места, сделала цыганам глубокий реверанс.
Цыгане с удивлением переглянулись. В первую минуту им показалось, что над ними смеются, и их непокорная цыганская кровь заговорила – они обиделись. Но улыбка государя и растерянный вид маленькой хозяйки дома показали им, что они ошибались. Они в свою очередь улыбнулись и отдали вторичный глубокий поклон.
– Ну!.. Спойте нам что-нибудь! Вот барышне ваше пение очень полюбилось, – сказал государь, обращаясь к дирижеру.
– Что приказать изволите? – обратился цыган, прямо взглядывая на Асенкову.
Он своей восточной смекалкой понял, в чьих руках в эту минуту была настоящая власть.
– Что-нибудь из того, что вы недавно пели, – сказала Асенкова, оправившаяся от своего смущения, – что-нибудь широкое, вольное, где про степь вашу кочевую говорится!
Дирижер почтительно поклонился и, обернувшись к хору, бросил ему несколько слов на своем гортанном наречии.
С места поднялась солистка и под аккомпанемент двух гитар густым, бархатным, в душу просящимся контральто запела свою чарующую песню. Хор подхватил, и стены маленького зала словно раздвинулись, чтобы вместить все это море звуков, всю ширь этого необъятного простора.
Асенкова подалась вперед и замерла в неудержимом восторге. Ее словно загипнотизировали, и она слушала, охваченная непостижимым, незнакомым ей чувством.
А песня лилась все шире, все могучее. Все с большей силой врывались в грудь звуки, говорившие о знойной страсти, о восторгах разделенной любви. Вместе с этим все мучительнее становилась в молодой, неопытной душе жажда этой страсти, этой восторженной любви!
За унылыми, рыдающими звуками полилась веселая, разудалая кочевая песнь, а затем слилась с порывистой, бешеной пляской. Вся дрожа и млея от восторга, понеслась смуглая плясунья, по пути размахивая, как крыльями, своими красивыми руками с звенящими кольцами тяжелых золотых цепей. Застонал от прилива восторга кочевой хор; гитары, надрываясь, аккомпанировали порывистой пляске. А смуглая красавица все бешенее неслась вперед, все порывистее кружилась, заламывая над курчавой, черной головой свои гибкие руки. Но затем песня оборвалась как-то вдруг, словно струны порвались в груди поющего хора, и плясунья, изнемогая, опустилась на быстро поданный ей стул.
Вместе с последним звуком струн Асенкова, подавшись вперед, громко вскрикнула и, схватившись за сердце, откинулась на спинку стула, на котором сидела. Государь взглянул на нее и испугался: молодая красавица смертельно побледнела.
– Довольно, спасибо! – торопливо сказал император, движением руки отпуская хор, и, как перышко, подхватив на руки молодую девушку, понес ее во внутренние комнаты.
Через минуту Варя очнулась и, робко улыбаясь, заглядывала в глаза государя, словно извиняясь перед ним за причиненное ему беспокойство.
– Э, да какая же ты у меня нервная и слабенькая! – с любовью нагибаясь над ней, проговорил император.
Асенкова, все еще под влиянием только что пережитых впечатлений, подняла на него восторженный взгляд и прижалась к его мощной, широкой груди.
– Тебя и полюбить нельзя горячо, и приласкать нельзя настоящей, страстною лаской, – продолжал он. – Ты свернешься и замрешь, как маленький цветок «не тронь меня».
Молодая артистка как будто испугалась.
– Нет, ваше величество! Любви я не испугаюсь! – сказала она порывистым, почти несвойственным ей тоном. – Я счастья не боюсь. А любовь ведь это счастье? – И она подняла на императора взгляд, полный безотчетного обожания.
Вместо ответа государь схватил ее в свои страстные объятия…
Прошло около часа. Николай Павлович сидел у ног Вари Асенковой в маленькой гостиной и нежно целовал ее руки, страстно обвивавшиеся вокруг его шеи.
– Ты любишь меня по-прежнему и никогда не будешь упрекать меня за то, что совершилось? – спросил он, никогда до тех пор так покорно не предлагавший никому подобного вопроса.
– Я? Упрекать вас? – начала Асенкова, но император не дал ей кончить.
– Не «вас», а «тебя»! – поправил он ее. – Теперь между нами, когда мы с тобою наедине, уже не может и не должно быть тяжелого церемонного «вы». Ты моя собственность, моя дорогая куколка, и, пока я жив, никто не вырвет тебя из моих рук.
Асенкова нежно улыбнулась и еще крепче прижалась к государю своей хорошенькой головкой.
– Ты сказал сейчас такое странное, такое недопустимое слово. Ты спросил меня, не стану ли я упрекать тебя? Да разве это возможно? Разве за счастье упрекают людей? А ты дал мне полное, безумное счастье, за которое я жизнью заплатить готова!
Государь сжал ее в своих могучих объятьях и воскликнул:
– Спасибо тебе за эти слова, и если ты навсегда сохранишь отрадное воспоминание о пережитых минутах, то знай, что я никогда не забуду их, и, что бы ни случилось с тобою, куда бы тебя ни забросила судьба, даже если бы ты, полюбив другого, добровольно пожелала порвать всякую связь со мною, ты будешь всегда иметь во мне надежного и верного друга.
Асенкова поднесла к губам его руку и умоляющим голосом произнесла:
– Теперь я могу обратиться к тебе с просьбой?
Государь поднес ее руку к губам.
– Конечно можешь, моя крошка, моя золотая куколка, – ласково сказал он. – Я все сделаю, о чем бы ты меня ни попросила.
– Спасибо тебе! Видишь ли, в театральном училище в одно время со мною воспитывался ученик; он одновременно со мною выпущен тоже в драматическую труппу, но на выходные роли.
– Ну и что же?
– Я хотела бы, чтобы ты… немножко помог ему. Не деньгами, нет! Он горд и денег не примет ни от кого, даже от тебя! Но я попросила бы тебя, чтобы ты позаботился о его дальнейшей служебной карьере, чтобы ему жалованье дали такое, на которое можно было бы существовать, и чтобы ему роли давались такие, которые оправдывали бы это жалованье.
– Что же, это маленький детский роман? Да? – улыбнулся государь.
– Нет, романа не было никакого. Я даже влюблена не была в Гришу!
– А его Гришей зовут, этого моего юного соперника?
– Да вовсе не соперник он твой!.. Кто в мире может соперничать с тобою?
– Так откуда же у тебя такое участие к его судьбе?
– Ах, Боже мой, это так просто!.. Мы дали друг другу слово обвенчаться тотчас, как устроится наша судьба, и в тот момент, когда меня случайно выпустили в чужой роли, которая помогла мне выдвинуться, мы оба собирались подать прошение о разрешении вступить в брак.
– Ого, дело до брака дошло? Это уже не шутка!.. И ты не хочешь признать его моим соперником?
– Конечно, не хочу. В то время я и понятия не имела о том что такое настоящая любовь, настоящая страсть, та страсть, с которой ты меня познакомил. – И Асенкова, вся раскрасневшись, спрятала головку на груди государя.
– Ну, хорошо, хорошо, мой маленький цветочек, хорошо, моя «не тронь меня!» Не куксись и не прячь своих светлых глазок! Все будет сделано согласно твоему желанию. Твой фаворит получит и жалованье, и несколько ролей, которые ему разрешено будет провалить, и ты можешь быть совершенно спокойна о его дальнейшей служебной карьере! Столько моих личных денег ежедневно расходуется даром, – прибавил император, вставая, – что несколько лишних рублей, конечно, не лягут на мой бюджет разорением. Ну, до свидания, моя красавица! – сказал государь, в последний раз крепко и страстно обнимая Варю. – До скорого желанного свидания! Эта квартира останется нашим счастливым гнездышком, и здесь мы с тобой будем видеться и проводить счастливые часы! Ты согласна? Да?
– Разве можно об этом спрашивать? – тихо ответила Асенкова, прижимаясь к нему в прощальном поцелуе. – Разве можно предлагать мне такие вопросы? Но без нас эта квартира никому принадлежать не будет? Никто не станет жить в ней в наше отсутствие? – спросила она дрогнувшим от волнения голосом.
– Конечно нет! Ключ от нее будет у надежного, глубоко преданного нам обоим человека.
– У твоего камердинера? Да? Он, говорят, пользуется твоим особым доверием?
– Говорят? Кто же мог говорить тебе об этом? – спросил государь.
– Не помню, кто именно. Все говорили у нас в училище.
– А обо мне много и часто говорили у вас там? – с улыбкой осведомился государь.
– О да, и часто, и много, и всегда восторженно! В тебя многие-многие из наших были влюблены! Только их имен ты у меня не спрашивай, я тебе не назову их, так как слишком ревнива для этого.
– И не говори, моя куколка! – рассмеялся государь. – Я и сам их знать не желаю. С меня довольно одной твоей любви и того драгоценного доказательства этой любви, которое ты мне дала!
И, нежно закутав молодую артистку в новый роскошный салоп, государь бережно довел ее до крыльца и сам посадил ее в карету.
