Текст книги "Савва Морозов"

Автор книги: Анна Федорец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Любых проявлений фамильярности и пошлости, любых попыток собеседника навязать свое мнение Морозов органически не переносил. Как только собеседник становился слишком настырным и проявлял непонятливость или же заводил пустую беседу, заставляя Морозова жалеть о напрасной трате времени, Савва Тимофеевич становился угрюм, резок и забывал о вежливости. Вообще, в восприятии Морозова существовала некая невидимая, но весьма определенная внутренняя черта, делившая действия окружающих на «нормально» и «слишком». Слишком громко, слишком глупо, слишком долго, слишком жадно… Тот, кто переступал эту черту, рисковал нарваться на резкий отпор. В частности, это следовало учитывать тем, кто приходил к Морозову за субсидиями. «Если у него просили чересчур много, в нем пробуждались наследственные инстинкты дельца; его быстрые, бегающие и при этом многое замечающие глаза останавливались, он становился очень нелюбезен, даже иногда грубоват». [82]82
  Алданов М. А. Указ. соч. С. 61.


[Закрыть]

Зато тем немногим, кого Морозов приближал к себе, кто не делал попыток его завоевать, он доверял всецело. По крайней мере – до тех пор, пока они оправдывали это доверие. Увлекшись кем-либо, Савва Тимофеевич, по словам Владимира Ивановича Немировича-Данченко, «отдавал свою сильную волю в полное распоряжение того, кем он был увлечен; когда говорил, то его быстрые глаза точно искали одобрения, сверкали беспощадностью, сознанием капиталистической мощи и влюбленным желанием угодить предмету его настоящего увлечения». Только рядом с теми, кому Савва Тимофеевич доверял, он позволял себе быть самим собою – тем «живым, добродушным молодым человеком», [83]83
  Олсуфьев Д. А. Революция: Из воспоминаний о девятисотых годах и об моем товарище Савве Морозове, ум. 1905 г. // Возрождение. 1931. 31 июля (№ 2250). С. 5.


[Закрыть]каким его запомнил граф Дмитрий Адамович Олсуфьев. Свидетельство графа особенно ценно: одногодок С. Т. Морозова, он подружился с Саввой Тимофеевичем на первом году обучения в университете, когда личность С. Т. Морозова еще не обросла слоями защитных оболочек. Только с очень близкими людьми, которых он особенно любил и ценил, Савва Тимофеевич был по-настоящему весел и раскрепощен, отпускал бесконечные шутки, а время от времени, отдыхая от личины делового человека, даже устраивал шалости. В их присутствии Морозов мог доходить до предельной искренности, с жертвенной готовностью обнажая душу. Мария Федоровна Андреева, на протяжении нескольких лет являвшаяся, наверное, самым близким Морозову человеком, отмечала эту черту: «Как все очень богатые люди, он был крайне недоверчив, подозрителен, туго сходился с людьми, но, раз поверив, отдавался всей душой и сторицей вознаграждал своим отношением за всякое малое доброе, сделанное ему». [84]84
  Андреева М. Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1968. С. 676.


[Закрыть]

Рядом же с предметом настоящего увлечения Морозов буквально расцветал, сверкал всеми цветами своей талантливой личности, щедро одаривал всем жаром, какой только могла вырабатывать его скупая на теплоту душа… Впрочем, настоящих, сильных и – к тому же – взаимных увлечений в жизни Саввы Морозова было немного. Очень уж крупноячеистым было то сито, через которое он «просеивал» людей, прежде чем допустить их сколько-нибудь близко к собственной персоне.

Мало кому удавалось постигнуть характер Саввы Тимофеевича. Отчасти в силу его замкнутости, отчасти – благодаря тем маскам, которые он менял не задумываясь. Под ними лишь с огромным трудом можно было различить его собственную личность. Так, Марк Алданов о Морозове писал: «Сердцеведы недоброжелательно говорили, что он в делах готов раздавить человека, называли его глаза «хищническими» и «безжалостными», приписывали ему разные изречения, подходившие Сесилю Родсу или коммодору Вандербильту». [85]85
  Сесиль Джон Родс – английский бизнесмен, политический деятель, инициатор и идеолог английской колониальной экспансии в Южной Африке. Корнелиус Вандербильт – железнодорожный магнат, миллионер, разорявший своих конкурентов при помощи демпинговых цен на услуги.


[Закрыть]Но Савва Морозов отнюдь не был человеком жестоким, готовым пойти на всё ради наживы. Скорее, сторонние люди часто наблюдали одну из его масок – ту, которую Морозов с большим старанием силился прирастить к своему лицу и которую часто принимали за действительный душевный облик купца.

Актриса МХТ Мария Федоровна Андреева в записях 1915 или 1916 года называла Морозова одним из благороднейших людей, встретившихся ей в жизни, и добавляла: «Трудно представить себе, не зная его, как этот миллионщик и прославленный самодур был застенчив, скромен, как мало ему нужно было для того, чтобы считать себя обязанным каждому, выказывавшему хоть немного искреннего и неподкупного внимания ему». От природы характер Морозова был мягким, а самого его можно назвать человеком незлым, скорее даже добрым или, по словам Д. А. Олсуфьева, – добродушным. Антон Павлович Чехов в одном из писем, характеризуя пермского (Н. В. Мешкова) и московского (Морозова) миллионеров, писал: «Мешков хороший, добрый парень, Савва тоже». Добродушие Морозова подчеркивает в воспоминаниях и Константин Сергеевич Станиславский: Морозов «согрел нас теплотой своего отзывчивого сердца и ободрил энергией своей жизнерадостной натуры».

Добродушие Морозова шло рука об руку с личной порядочностью купца. Так, Станиславский в письме Немировичу-Данченко заявлял: «В порядочность же Морозова я слепо верю. Я ему верю настолько, что никаких письменных условий заключать с ним не хочу». Савва Тимофеевич честно выполнял все взятые на себя обязательства. Так, во время Нижегородской выставки 1896 года один из ее устроителей, общественный деятель, капитан 2-го ранга Михаил Ильич Кази, обращаясь к Морозову, произнес прочувствованную речь, в которой советовал Морозову не обольщаться благами мира сего и не занижать поставленную им для себя высокую планку. После окончания речи Морозов «…успел шепнуть Михаилу Ильичу какое-то такое обещание насчет школ технического образования, которые были излюбленною мечтою Кази, что старый энтузиаст расцвел розой. Он всегда так расцветал, когда ветречал хорошего человека и хорошее человеческое дело». [86]86
  Амфитеатров А. В. Дрогнувшая ночь… С. 60.


[Закрыть]Действительно, очень скоро, во время той же выставки, Савва Тимофеевич исполнил свое обещание, собрав с ярмарочного купечества «капитал в четверть миллиона рублей» на устройство бумагопрядильных школ.

При всем добродушии, при всей порядочности Морозова, недоверие к людям принуждало его выставлять свой нрав более жестким, нежели он на самом деле являлся. Присущая Савве Тимофеевичу ранимость заставляла его скрывать мягкое «нутро», уводя из-под возможных ударов. А для этого как нельзя лучше годилась твердая, жесткая оболочка. Ее очень хорошо описал Немирович-Данченко: Морозов «…не преувеличивал, говоря о себе: «Если кто станет на моей дороге, перееду не моргнув». Владимир Иванович сам «купился» на предложенную Саввой Тимофеевичем уловку. В отличие от него Марк Алданов сумел увидеть кусочек души Морозова. Литератор отмечал: «В действительности, он никого не «давил», был в делах честен и никак не безжалостен. Напротив, был скорее добр, хотя и не любил людей, даже тех, кому щедро помогал».

Савва Тимофеевич постоянно рефлексировал, старался осознать свое место в мире и как можно лучше сыграть предназначенную ему жизненную роль. «Душой всегда, хоть не так уж напряженно, искал добра и смысла», – писал Марк Алданов. По словам А. Л. Желябужского, Морозов был «…вечно мучим сложнейшими противоречиями не только мировоззренческого, но и личного характера». [87]87
  Желябужский А. Л. Указ. соч. С. 456–457.


[Закрыть]

Увлекаясь каким-либо делом или человеком, он мог на время оставить в стороне свои искания, но потом вновь и вновь возвращался к ним мыслями. В Морозове говорила, если можно так выразиться, социальная совесть. Он осознавал, что богатство – это инструмент, которым надо пользоваться по назначению, и пытался это назначение осуществить. Он заботился о нуждах своих рабочих, старался обеспечить им лучшие условия существования, нежели на других фабриках схожего профиля.

Морозов понимал: как человек очень богатый, имеющий связи в обществе, он может кое-что изменить в течении русской жизни – и, действительно, старался по мере сил продвигать необходимые, с его точки зрения, преобразования. В то же время наступали периоды, когда он старался отделаться от обостренного чувства внутреннего долга, поступал наперекор своей совести и от этого порою жестоко страдал. «Ему было совестно и перед прислугой, как перед рабочими и служащими на заводах. Но он сам себе отвечал, что с такими упреками совести можно спокойно прожить долгую жизнь».

На протяжении многих лет Морозов постоянно помогал людям. Не только деньгами: как никто другой, он умел устраивать чужие дела. Так, по свидетельству М. А. Крестовниковой, «в первый раз Савва проявил свои чисто дипломатические способности», когда завязался роман между его красавицей-сестрой, Юлией Тимофеевной Морозовой, и Григорием Александровичем Крестовниковым. Это случилось в конце 1870-х годов. Савва Тимофеевич, которому в тот момент было около шестнадцати лет, старательно оберегал старшую сестру от козней недоброжелателей, которые пытались развести эту пару. Кроме того, «он в это время стал поверенным Юлии и ее помощником в ее отношениях к Грише. Весьма чуткий и понятливый, он угадывал всякий ее взгляд. Устраивал, чтобы они оставались одни. Занимал лишних гостей. Отвлекал на себя внимание других, когда видел, что они уж слишком увлеклись друг другом». [88]88
  Музей предпринимателей, меценатов и благотворителей. Дневник Марии Александровны Гарелиной. С. 126.


[Закрыть]

С тех пор прошло много лет, но Савва Тимофеевич всё так же охотно помогал устраивать дела – не только родственникам, но также людям малознакомым, а то и вовсе чужим. Так, Н. А. Варенцов приводит в воспоминаниях занятный эпизод, случившийся на Нижегородской ярмарке и рассказанный ему самим Морозовым. Савве Тимофеевичу, как «…председателю ярмарочного комитета, полагалась бесплатная казенная квартира в Главном доме на ярмарочное время… Для услуг при казенной квартире имелся у него мальчик-«казачок». Однажды поздно вечером, придя к себе спать, Савва Тимофеевич отпустил мальчика спать, а сам засел читать корреспонденцию… Было поздно, в передней раздался звонок, потом второй, третий. Он встал, чтобы разбудить мальчика, но мальчик так крепко спал, что разбудить его не удалось, тогда он пошел сам отворить дверь. Перед ним стояла дама, изящно одетая, под вуалью, и говорит: «Савва Тимофеевич! Простите меня великодушно, что я побеспокоила вас в такое позднее время, разрешите поговорить с вами о важном для меня деле. Я с вами знакома», – и поднимает вуаль. Савва Тимофеевич узнал ее: встречался с ней у своих знакомых.

«Пожалуйста, войдите – я к вашим услугам!» – «Со мной произошел, – начала она, – странный и неприятный случай: идя около пассажа, почувствовала себя дурно, прислонилась к стене из-за боязни упасть; в это время проходит мимо меня какой-то негр, но весьма приличного вида, видя мое такое состояние, предлагает мне руку и ведет к витрине, где продается вода; я выпиваю стакан воды и теряю сознание… Какой же был мой ужас, когда я пришла в себя: лежу на кровати, в незнакомой мне комнате, и здесь же находится негр, помогавший мне во время моего головокружения. Я начала кричать, плакать. Является прислуга, потом полиция, составляют протокол. После чего я узнала, что это араб-артист из какого-то кафешантана, я тоже принуждена была сказать, кто я. Представьте же мое положение: муж – известное лицо в здешнем обществе, у нас дети… я опозорена! – и начала плакать. – Обращаюсь к вам, зная ваше хорошее отношение к губернатору Баранову, с просьбой переговорить с ним об уничтожении протокола. Вы этим спасете мою жизнь и снимете невольный позор с меня и с моей семьи».

«Я дал ей слово обязательно переговорить с Барановым – завтра же утром. Она с благодарностью ушла. Мне перед ее приходом хотелось спать, но это приключение с дамой меня взволновало, и я опять сел за стол, думая, какие в жизни бывают случаи! Слышу опять звонок в передней, решил, что, по всей вероятности, дама вздумала мне еще что-нибудь добавить. Опять пошел отворять дверь и увидал даму под вуалью, но уже другую». Одна за другой к Морозову пришли еще две дамы, изложившие такую же просьбу, как и первая: уничтожить протокол допроса. Как позже выяснилось, виной случившемуся был купец, который, хорошенько выпив с приятелем, неожиданно пропал из города. В поисках загулявшего коммерсанта полиция начала обыски «секретных номеров» в гостиницах, где и обнаружила упомянутых дам. Савва Тимофеевич всем трем пришедшим к нему женщинам дал обещание уничтожить протокол – и выполнил его на следующий же день, переговорив с нижегородским генерал-губернатором H. М. Барановым.

Савва Тимофеевич любил и умел поддерживать тех, кто был стеснен в средствах и в ком он прозревал талант. Так, один из учеников драматической школы при МХТ – Николай Афанасьевич Подгорный – получал стипендию от С. Т. Морозова; [89]89
  В Архиве МХАТа отложилась приходно-расходная ведомость за период с 15 июня 1904 года по 15 июня 1905 года. В частности, там сказано: «Счет стипендии имени С. Т. Морозова. Выдано ученику Н. А. Подгорному с 1-го мая 1904 г. по 1-е мая 1905 года – 300[рублей]». См.: Музей Московского Художественного академического театра. Ф. 1. Оп. 8. Д. 60. Л. 5. Одна из наиболее известных ролей Н. А. Подгорного – роль Пантелея Мелехова в экранизации романа М. А. Шолохова «Тихий Дон» (1930).


[Закрыть]впоследствии он стал крупнейшим актером театра и кино, заслуженным деятелем искусств РСФСР.

Александр Валентинович Амфитеатров за границей написал мемуарные заметки. Вспоминая в них Морозова, автор отмечал, что, оказывая помощь, Савва Тимофеевич действовал бескорыстно: «Однажды в Петербурге он оказал мне величайшую услугу в одну из самых трудных и мучительных минут моей жизни. И с такою простотою, точно сделал самое обыкновенное дело, а не вынул постороннего ему и почти чужого человека только что не из петли». [90]90
  Амфитеатров А. В. Из литературных воспоминаний // Руль. 1922. № 553. 23 (10) сентября. С. 2.


[Закрыть]

За свою жизнь Морозов помог многим. Кого-то пристраивал работать к себе на фабрику или в имение, кто-то получал от него добрые советы и рекомендации, за кого-то он мог замолвить словечко перед сильными мира сего. Но все-таки основной поддержкой, которую испрашивали у Морозова, была материальная помощь. Савва Тимофеевич иной раз бывал по-королевски щедр. Но оказывал благоволение не всем. Только тем, кто, с его точки зрения, заслуживал этого: Морозова восхищали люди сильные духом, целеустремленные, волевые. Отмечал Морозов и людей другого склада – тех, кто не заискивал перед его богатством. Ведь, говоря словами А. В. Амфитеатрова, «немного людей в России слышали столько лести, как Савва Морозов в… дни своего «политического успеха». Марк Алданов писал: «По своей работе он постоянно встречал и людей первого сорта. Эти перед ним не лебезили и на нем не наживались; разве только, когда отдавали ему свой труд, то получали несколько больше, чем их труд стоил. Впрочем, при всей своей щедрости, он бывал требователен и слишком уж переплачивать не любил».

От природы этому замкнутому человеку была предуготована роль наблюдателя, созерцающего реку жизни и встречающихся ему на пути людей, неспешно ведущего хронику памяти. Даже за собой, за своими поступками он наблюдал отстраненно, со сдержанным любопытством – как за действиями другого человека. Владимир Иванович Немирович-Данченко, говоря о купце, отмечал: «Голова его всегда была занята какими-то математическими и… психологическими расчетами».

Если бы его старший брат возглавил семейное дело и Савва Тимофеевич мог в полной мере распоряжаться своей жизнью – что ж, возможно, из него вышел бы неплохой ученый. Однако происхождение навязало ему иную роль – роль предпринимателя.

Савве Тимофеевичу удалось переломить собственную природу: в ходе многолетней, тяжелой, кропотливой работы над собой он заглушил созерцательность натуры и вырастил в себе практичного дельца. И даже, преодолев природную замкнутость, научился быть душой компании. Во всяком случае, играть данную роль в тех случаях, когда это приносило пользу делу. Тогда усилием воли он оставлял наблюдательный пост и выходил «наружу», во внешний мир. Однако внутренний наблюдатель никуда не исчезал. Даже и в зрелом возрасте Морозов существовал как бы внутри своей головы: для него собственные мысли и переживания были важнее любых событий, происходящих вовне. Подмечая, сравнивая, анализируя, Морозов приходил к определенным выводам, – и только после этого начинал говорить или действовать. «Бегающие глаза стараются быстро поймать вашу мысль и быстро сообразить. Но высказываться не торопится: выигрывает тот, кто умеет выждать». [91]91
  Немирович-Данченко Вл. И. Рождение театра… С. 123.


[Закрыть]

Умение выждать было одной из особенностей характера Саввы Тимофеевича. Оно проявлялось не только в словах, но прежде всего – в поступках. Глубокий аналитический ум, склонность проникать в суть проблемы, умение строить долгосрочные прогнозы – всё это заставляло Морозова не торопиться в действиях, выжидать благоприятный момент, отказываться от тех дел, в благополучном исходе которых он сомневался. Савва Тимофеевич предпочитал действовать наверняка. Не в его обычае было тратить понапрасну собственное время, силы и деньги.

В начале 1890-х годов Савва Тимофеевич изъявил «намерение заняться общественными делами и занять подобающее положение среди купечества». Купец Н. А. Варенцов приводит следующий эпизод: «Группа лиц, организовавшая Среднеазиатскую выставку, при выборе членов комитета выставки выдвинула его в члены, и он был выбран единогласно… В то время значительная часть купечества относилась отрицательно к этой выставке и ожидала полного провала ее. Савва Тимофеевич принял с охотой эту обязанность, но ни разу не посетил заседаний комитета во время ее организационных работ, то есть в то время, когда он всего больше мог бы принести пользы для дела. Посещение же им комитета началось только… когда успех выставки был несомненен – после принятия звания почетного председателя выставки великим князем Сергеем Александровичем». [92]92
  Варенцов Н. А. Указ. соч. С. 515.


[Закрыть]

В то время многие крупные предприниматели безвозмездно занимались общественной деятельностью, жертвуя на нее собственное время, силы и деньги. Если русский коммерсант участвовал в работе органов городского управления, брался за организацию выставки или, наряду с ведением дел собственной фирмы, включался в заседания банковского правления, «пробивал» в правительстве выгодные для предпринимательской братии законы, он «пахал» по полной программе: «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Тут никто не гнался за славой: единственной платой за деятельность на благо общества служили добрая слава и почет. Ясно, что поведение Морозова противоречило норме, существовавшей в купеческой среде того времени. Оно могло расцениваться как ненадежность и даже как трусость, давало коллегам-предпринимателям повод упрекать Савву Тимофеевича в чрезмерном осторожничанье и великой гордыне.

Как уже отмечалось, Савва Тимофеевич умел проникать в суть проблемы и предугадывать конечный результат, обладал редкой способностью видеть людей «насквозь». Морозов гордился силой собственного ума. В голове его бурлило честолюбивое осознание своего интеллектуального превосходства. Крепость его честолюбия строилась на таком мощном фундаменте, как горделивый ум и житейская мудрость. А. В. Амфитеатров так и писал о Морозове: «В умной, честолюбивой, молодой голове его бродили мысли и планы замечательные».

Но была у этой крепости и другая, менее бросающаяся в глаза особенность: одна из ее стен нависала над пропастью, имя которой – неуверенность в себе. Марк Алданов отмечал: «Морозов вообще очень плохо верил людям, но… всего меньше верил в себя и себе». Это же подтверждают другие источники. Одним из способов самоутвердиться, пусть и не самым надежным, являлись похвалы, подарки, получение почестей и наград. Они компенсировали, хотя бы отчасти, неуверенность купца в собственных силах, заставляли его поверить в себя. Известно, что наград Савва Тимофеевич получил немало. [93]93
  См.: Российский государственный исторический архив. Ф. 20. On. 1. Д. 545; Ф. 20. Оп. 2. Д. 706, 880, 1204, 1206; Ф. 20. Оп. 5. Д. 112.


[Закрыть]В частности, он был удостоен звания мануфактур-советника (1893), был награжден орденами Святой Анны 3-й (1892), а затем и 2-й степени (1896).

Морозов ценил внимание к своей персоне и тонко чувствовал природу этого внимания. Марк Алданов в уста одного из своих персонажей вложил следующее наблюдение: «У меня к нему (к С. Т. Морозову. – А. Ф.), не знаю, почему, очень большая симпатия, мне даже самому совестно: ведь, в конце концов, независимо от его достоинств, главная его сила в огромном богатстве. Если б он был беден, люди им интересовались бы неизмеримо меньше». Действительно, люди самого разного положения низкопоклонствовали перед богатством Саввы Морозова. По словам Амфитеатрова, «лестью взять его было нельзя, но, глубочайше презирая своих льстецов, да и вообще людям не великую цену ставя, он не препятствовал им подличать, сколько кому угодно. Зато в своей интимной компании, состоявшей из самых неожиданно-разнообразных людей, жестоко высмеивал непрошеное куртизанство, величественно толпившееся вокруг него». Тех же, кто выказывал ему уважение без лести, Морозов особенно ценил и ставил выше прочих. Так, во время Всероссийской выставки 1896 года в Нижнем Новгороде, на устроенном в честь Морозова обеде «атмосфера лести дошла до невыносимого напряжения. Лесть лилась потоками из каждого тоста. Льстили даже такие люди, которым ни по положению, ни по обычным их житейским целям, слишком далеким от морозовской сферы, незачем было льстить: льстили из любви к искусству, из платонического трепета пред миллионами». Один из организаторов выставки, Михаил Ильич Кази, будучи человеком честным, «долго морщился, наконец, встал и произнес:

– Вас все хвалят. Буду хвалить и я. Хвалю вас за то, что, родившись богатым человеком, вы не заснули на мешках с деньгами, а образовались, видели свет и людей. Хвалю за то, что в вас есть честолюбие – не убивать жизнь в свое собственное нутро, наживая рубль на рубль и копейку на копейку, но поработать и на почве общественной деятельности». Далее Михаил Ильич советовал Морозову, на что ему стоит употребить свои силы и денежные средства, чтобы жизнь была прожита не зря. «Именитый… внимал голосу оратора, резко чеканившего каждую фразу, не без смущения, ожидая, что вот-вот найдет коса на камень, и Савва, сам мастер поговорить, пустит Кази ответное на урок его, резкое словечко. Но Савва слушал, как музыку, со слезами на глазах и, когда Кази кончил, Морозов серьезно и глубоко поклонился оратору в пояс».

Присущего ему честолюбия, порою переходившего в тщеславие, Морозов не скрывал и с явным удовольствием принимал общественное признание. Так, один из героев романа Марка Алданова «Самоубийство» хочет создать биологический институт; его приятель говорит, что денег на эту затею можно попросить у Морозова. При этом в разговоре с Саввой Тимофеевичем он советует сослаться на известного деятеля науки – биолога И. И. Мечникова, якобы заинтересованного в этом деле. Свой совет он объясняет так: «Видишь ли, на него может подействовать большое общеизвестное имя. Уж он такой человек. На славу падок». [94]94
  Алданов М. Указ. соч. С. 34.


[Закрыть]

Вообще, на страницах этого романа Марк Александрович сумел запечатлеть глубинную суть личности Морозова. Писатель знал купца лично, был осведомлен о некоторых интимных сторонах его жизни. Несмотря на то, что «Самоубийство» – произведение художественное, в описании реальных лиц Марк Александрович точен по-документальному, вплоть до мельчайших деталей. Поэтому, думается, на его свидетельство можно опираться как на весьма достоверный источник информации. В одном лишь писатель отступил от фактической правды – он упорно, на протяжении всего романа, проводил мысль о мании самоубийства, которой, по его словам, был одержим Савва Морозов. Но, вероятно, иначе и быть не могло: судя по переписке с другими литераторами, Алданов хотел, чтобы его произведение было опубликовано в советской России. Поэтому не только был вынужден избегать разговора о настоящей причине смерти Морозова, но и старался как можно более рельефно «выпятить» официальную версию кончины купца. Художествейная правда в силу обстоятельств разошлась с правдой факта…

Савва Тимофеевич любил демонстрировать свои познания и свое умение быстро ориентироваться в разных житейских ситуациях. Он любил производить эффектное впечатление – как на отдельных собеседников, так и на большую аудиторию.

По свидетельству Максима Горького, Морозов «…после свидания с одним из большевиков сказал:

– Это корабль большого плавания. Жаль будет, если он размотается по тюрьмам и ссылкам.

Впоследствии, устроив этого человека у себя на фабрике, он познакомился с ним ближе и, шутливо хвастаясь проницательностью своей, добавил:

– Не ошибся я, – человек отличных способностей. Такого куда хочешь сунь, он везде будет на своем месте.

Человек, о котором он говорил, ныне является одним из крупнейших политических деятелей России».

По-видимому, речь в данном отрывке идет о Леониде Борисовиче Красине. Морозов действительно устроил Л. Б. Красина на своей фабрике, а в середине 1920-х годов, когда Горький писал этот текст, Красин занимал видные посты в советском правительстве. Он возглавлял народные комиссариаты торговли и промышленности РСФСР, путей сообщения РСФСР и внешней торговли РСФСР, а затем стал первым главой Народного комиссариата внешней торговли СССР.

Другой характерный эпизод приводит в воспоминаниях купец Н. А. Варенцов. Он осуждающе пишет об участии предпринимателя в одной из выставок: «Невольно бросалась в глаза любовь Саввы Тимофеевича беседовать с корреспондентами газет, одолевающими в то время комитет разными вопросами. Он уделял им много времени, угощая завтраками и коньяком в буфете выставки, после чего в газетах были помещены его беседы с восхвалением его». Да, отчасти Морозов шел на поводу у своего тщеславия. Но – надо отдать ему должное – отчасти всё же руководствовался здравым соображением, с которым в наши дни мало кто поспорит: успех дела в немалой степени зависит от его информационного освещения.

Савва Тимофеевич не только общался с журналистами и писателями, он время от времени выступал перед широкой публикой. По словам современников, Морозов «любил поговорить и хорошо умел рассказывать». Был прекрасным оратором, «лишних слов не любил», умел убедить в своей правоте. Максим Горький описывает одно из публичных выступлений Саввы Тимофеевича: он «звонко заговорил, рисуя широкими мазками ловко подобранных слов значение русской промышленности для России и Европы. В памяти моей осталось несколько фраз, сильно подчеркнутых оратором». Морозову было присуще афористическое мышление. Так, А. В. Амфитеатров говорит о «словечках Саввы Морозова», то есть о данных им метких определениях-афоризмах, которые расходились достаточно широко. Амфитеатров отмечает, что Морозов был очень расчетлив в сочинении этих словечек, точно понимал момент, когда их следует употребить, «ронял их во множестве – и никогда ни одно даром». [95]95
  Амфитеатров А. В. Дрогнувшая ночь… С. 56.


[Закрыть]

Вот один подобный пример:

«Бог вас знает, – сказала ему однажды, перевидавшая много видов и весьма дерзкая на язык, дама-путешественница и писательница, – не разберу я вас: то ли вы уж очень умны, то ли – извините – вовсе глупы и только, нахватавшись хороших слов, научились хорошо притворяться умным – так, иногда, на время, по мере надобности.

– А какое будет ваше собственное мнение на сей предмет? – ничуть не обиделся Савва.

– То-то, что не разберу… И отчего это у вас, право?

Савве только того и надо было. Он сейчас же схватился за вопрос и бросил словечко:

– Оттого-с, – поучительно объяснил он, морща в плутовскую усмешку все свое смугло-красное калмыцкое лицо, – исключительно оттого-с, мой ангел, что образование у меня университетское-с, а ум – десятский-с». Впоследствии это «словечко» – «университетское образование при десятском [96]96
  Амфитеатров А. В. Дрогнувшая ночь… С. 57. Десятский – это выборное должностное лицо из крестьян, исполнявшее в деревне обязанности полицейского. Десятский избирался от каждых десяти дворов; являлся помощником сотского; обе должности существовали вплоть до 1917 года.


[Закрыть]уме» звучит в речи одного из персонажей «Дрогнувшей ночи» как «известная острота Саввы Морозова».

Савва Тимофеевич мог быть лидером, вести людей за собой – в том случае, если хотел этого добиться. А. В. Амфитеатров именно такой эпитет и дает Морозову: «молодой купеческий лидер». По свидетельству Александра Валентиновича, Морозов одно время являлся «главою всероссийского купечества… Ему откровенно мечталась политическая роль». Савва Тимофеевич любил во всем занимать первое место. Об этом говорит в воспоминаниях известный оперный певец Федор Иванович Шаляпин: «Я помню характерное слово одного из купеческих тузов Москвы – Саввы Тимофеевича Морозова. Построил он себе новый дом… и устроил большой праздник, на который, между прочим, был приглашен и я. В вестибюле, у огромной дубовой лестницы, ведшей в верхние парадные залы, я заметил нечто, похожее на фонтан, а за этим большие цветные стекла, освещавшиеся как-то изнутри. На стекле ярко выступала чудесная лошадь, закованная в панцирь, с эффектным всадником на ней – молодым рыцарем, которого молодые девушки встречали цветами.

– Любите воинственное, – заметил я хозяину.

– Люблю победу, – ответил с улыбкой С. Т. Морозов». [97]97
  Шаляпин Ф. И. Маска и душа: Мои сорок лет на театрах. М., 1989. С. 148.


[Закрыть]

Характер Саввы Тимофеевича на первый взгляд кажется неуловимым: его описывают умные, наблюдательные люди – и вместе с тем портреты, ими созданные в ряде существенных моментов противоречат один другому. Создается странный эффект «двоения»: словно в Морозове сосуществовали, борясь за главенство, два совершенно разных человека. Один – волевой, целеустремленный, решительный, энергичный и уравновешенный. Другой – слабый, мягкотелый и вместе с тем – грубый, вспыльчивый, иногда даже озлобленный из-за своей беспомощности. Будто бы время от времени в голове С. Т. Морозова щелкало какое-то внутреннее реле, душевный маятник качался в противоположную сторону, и на посту его личности один часовой сменял другого…

Впрочем, это впечатление обманчиво, никакой «смены караула» в голове Морозова не происходило. Скорее, Савва Тимофеевич, примеряясь к жизненным обстоятельствам, жил в разных ритмах – то замедляясь, а то ускоряясь. Регулярная смена этих ритмов и вызывала эффект двоения – волевые качества Морозова определялись тем эмоциональным состоянием, в котором он находился.

Душевное равновесие Саввы Морозова напрямую зависело от того, отвечает ли состояние его дел внутренним запросам купца. Если дела шли в гору, это делало его жизнь наполненной, а ему самому давало мощный стимул для дальнейших действий; в жизни коммерсанта начинался период подъема. Если же дела приходили в упадок или Савва Тимофеевич запутывался в мелких, неважных занятиях – это его мучило, приводило к эмоциональному спаду, отравляло горечью внутренней пустоты. Настроение резко портилось…

А. Я. Желябужский так подметил эмоциональную переменчивость, присущую Савве Морозову: «И смена настроений… неожиданная: то светлел, то мрачнел по непонятным для окружающих причинам». Бешеная энергичность сменялась хандрой, а хандру сменял новый приступ активной деятельности.

В периоды подъема, когда Савва Тимофеевич занимался своим делом, когда дело это приносило успех и удовлетворение, он наслаждался собственной силой, радовался жизни во всех ее приятных проявлениях. Это была, если можно так выразиться, светлая, созидательная сторона жизни Саввы Тимофеевича. Но была и другая сторона – темная, разрушительная, опасная и для окружающих и, в гораздо большей мере, для самого Саввы Морозова.

Присущая многим людям, в душе Морозова эта двойственность находила особенно острое выражение. Вся его жизнь проходила в жестокой борьбе двух начал – созидательного и разрушительного. Наружу их борьба прорывалась в виде резких, на первый взгляд ничем не обоснованных перепадов настроения.