Текст книги "Блеск"

Автор книги: Анна Годберзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 35

Г., прошедшая неделя была кошмаром, и когда она закончилась, я поняла, что устала гоняться за тобой. Если ты хочешь развода, он состоится, и я даже не буду возражать.

П.

Генри приходилось ждать на крыльце дома номер семнадцать в парке Грэмерси в разную погоду, но в такую хорошую – никогда. Его рукав по-прежнему опоясывала траурная повязка, и, стоя там в темном пиджаке и котелке, Генри думал о более серьезных вещах, нежели солнечный свет. В записках, выведенных изящным почерком, Диана сообщала, что он в любое время может её навестить, и не нужно оглядываться на чье-то мнение, но Генри был так занят, что нашел время зайти к Холландам только в воскресенье. Прежде чем поднести палец к кнопке звонка, он не успел подумать, что прошел уже почти год с тех пор, как он ждал на том же самом месте, с неохотой собираясь сделать предложение старшей сестре девушки, в которую позже влюбился. На этом настоял его отец, добавив, что воскресенье – приемный день у Холландов, и если бы Генри тогда не послушался его, кто знает, что бы случилось.

По другую сторону стеклянной двери показалась стройная девушка с большими зубами. Протягивая шляпу, Генри сначала принял её за ту самую служанку, что застала их с Дианой после первой совместной ночи. Генри задумался, что получила та горничная за их тайну, где она сейчас, и поразилась ли бы, услышав, что Пенелопе Хейз, однажды заплатившей несомненно высокую цену за эти сведения, стал безразличен собственный брак. По крайней мере, это следовало из лежащей в его кармане сложенной записки, прочтенной уже бесчисленное множество раз.

– Дома ли мисс Диана? – спросил он.

– Да, – нерешительно ответила девушка. – Как и миссис Холланд, и мисс Эдит Холланд, – добавила она, словно предупреждая.

– Пожалуйста, скажите им, что пришел мистер Генри Шу…

– Я знаю, кто вы, мистер Шунмейкер. – Горничная неловко наклонила голову, словно жалея о своих словах, и открыла скрипучую боковую дверь. Генри подождал, пока служанка объявит о его приходе, а затем вошел в небольшую старомодную гостиную, где принимали гостей женщины семейства Холланд.

– Здравствуйте, Генри, – поприветствовала его миссис Холланд, поднимаясь со своего места возле окна.

Сидевшая ближе к пыльной каминной доске Эдит тоже встала, а Диана, с как всегда цветущим и слегка запыхавшимся видом утопающая в подушках турецкого уголка, приподнялась на локтях. Слова хозяйки дома прозвучали прохладно. По колебанию миссис Холланд, стоявшей от него на расстоянии целого персидского ковра с вытертым за годы использования узором, Генри понял, что до неё дошли неприятные слухи о его связи с Дианой. Но, конечно же, миссис Холланд не выражалась открыто.

– Соболезную вашей утрате, – так же холодно продолжила она.

– Как и все мы, – добавила тетя Дианы голосом, показавшимся мягким в сравнении с тоном вдовы её брата.

– И мне очень жаль, что я не смогла прийти на похороны, – продолжила миссис Холланд, не обращая внимания на родственницу. – Но думаю, что Диана достойно представила нашу семью. – Она втянула воздух, и Генри понял, что пожилая леди не знала о задумке Дианы явиться на похороны, потому что если бы это было в её власти, она не позволила бы никому из Холландов и близко подойти к Шунмейкерам, пока ходят такие слухи.

Диана быстро переводила взгляд влажных темных глаз с Генри на мать и обратно. Значит, она без разрешения матери отправилась посмотреть, как хоронят его отца. К своему удивлению, Генри понял, что способен любить Диану ещё сильнее за мужество и беспечность, которые потребовались от неё, чтобы мирно и бесхитростно стоять там, поодаль, но достаточно близко, чтобы он мог чувствовать её присутствие.

– Конечно, я понимаю, что сейчас сложно не мне одному, – ответил он. – Мы все что-то потеряли. Хотя я слышал, что у Элизабет все хорошо – пусть наша помолвка не закончилась так, как задумывалось, надеюсь, вы знаете, что я очень рад за вашу дочь.

– Спасибо.

– Для меня стало великим утешением, что член семьи Холланд пришёл на похороны моего отца – знаю, он бы это оценил – и я вдвойне рад, что этим человеком оказалась мисс Диана, чудесное зрелище для моих глаз, измученных после долгих месяцев на фронте и этой внезапной трагедии.

Миссис Холланд на секунду прикрыла веки, распознав ложь, и ещё пристальнее уставилась на гостя. Но Генри не дрогнул. Он взял себя в руки и понял, что способен стоять перед этой величественной хрупкой матроной со всем достоинством представительного мужчины своего класса.

– Не позволите ли мне пригласить вашу дочь на короткую прогулку в парке? Она всегда находит верные слова утешения, а меня в эти дни мало что может успокоить.

Диана уже поднялась. Её все ещё немного загорелая грудь и руки обтягивал бледно-розовый жатый ситец – Генри почти удивился, увидев её в красивом платье после их приключений на Кубе и заметив, что её густые каштановые волосы отросли достаточно, чтобы завиваться чуть ниже ушей. Одежда никогда не скрывала её характера, и то, как платье дополняло её движения, лишь подчеркивало так обожаемые Генри живость и девичье поведение.

– Я не указ своей дочери. – Слова миссис Холланд прозвучали сухо, с едва заметной ноткой гнева.

– Я скоро верну её вам, – пообещал Генри. А затем слегка поклонился на прощание.

Диана не спеша и грациозно прошла через уставленную мебелью гостиную, хотя Генри хорошо знал, что она прилагает массу усилий, чтобы не броситься к нему. Сам же он с трудом сдерживал улыбку, рвущуюся наружу при мысли, как же ему повезло, что в него влюбилась такая красавица. С каждой новой встречей Диана только хорошела. Генри вышел за ней в коридор и подождал, пока она завязывала на шее ленту соломенной шляпки.

Они неторопливо пошли по парку. Диана легонько опиралась на руку Генри. Совсем так же он гулял с Элизабет в тот день, когда сделал ей предложение, ещё не зная, какой восхитительной окажется её сестра. Тогда он был неловок, а сейчас чувствовал себя полностью свободным. Конечно, он старался не вести себя чересчур интимно, поскольку мать Дианы определенно наблюдала за ними из окна. Генри осенило, что он не стал бы возражать против молчания на протяжении всей прогулки этим теплым летним днем.

Когда они обогнули северо-западный угол парка, Диана весьма церемонно сказала:

– Как жаль, что в последнее время мы мало видим вас, мистер Шунмейкер. – Ей словно нравилась сама идея притворяться едва знакомыми, дабы избежать косых взглядов и сплетен. Генри хотел поддержать её игру, но понял, что от этого ему становится грустно. Он не видел ничего смешного в разлуке. Внезапно разговор в подобном ключе, с соблюдением манер и светских уловок, показался ему напрасной тратой времени. – Но мне известно, что на вас свалилось очень много дел после того рокового происшествия.

Он взглянул на её лицо, по большей части прикрытое тенью от шляпы, и пожалел, что не может сейчас показать, насколько сильно любит её.

– Я скучал по вас, – тихо ответил он.

– А я по вас, – ответила она тем же манерным голоском, а затем прошептала: – Вы даже не представляете, насколько.

– Я мог бы с этим согласиться… – возразил Генри, за руку с Дианой проходя через открытые ворота в зеленый парк. Под их ногами шуршал гравий, пока они шли мимо скамеек и цветочных клумб. – Но я тоже остро чувствую, как мне вас не хватает.

Генри заметил, как под соломенными полями шляпки её ротик изогнулся в улыбке, и это порадовало его, хотя он все сильнее хотел очутиться с Дианой лицом к лицу.

– Ну, очень скоро, мистер Шунмейкер, мы с вами взойдем на борт корабля, направляющегося в страну, где нас никто не знает, и где я буду всецело принадлежать вам.

Генри невольно закрыл глаза.

– Как раз об этом… – начал он.

– О Генри. – Диана остановилась и развернулась, чтобы наконец посмотреть прямо ему в глаза. – Не откладывай отъезд ещё на неделю. Я этого не вынесу.

– Но все изменилось! – Генри не заготовил речь и сейчас жалел об этом. Почему-то он считал, что Диана уже успела сама понять, как им повезло. Генри искренне радовался тому, как удачно все сложилось, но слова нехарактерно для него не шли с языка теперь, когда понадобилось объяснить сложившееся положение Диане. – Неожиданная смерть моего отца, безусловно, трагична, но из неё можно извлечь и пользу: мы наконец можем быть вместе. По-настоящему вместе. Его политические амбиции и влияние больше ничего не значат. Теперь, когда он умер, я получу все его наследство, и мне ничто не мешает развестись с Пенелопой, кроме нескольких старомодных пораженцев, которые в любом случае сойдут с ума задолго до того, как наши дети сделают первые шаги. – При мысли об этом Генри улыбнулся. – Даже Пенелопа больше не станет нам препятствовать.

Он сунул руку в карман и вытащил смятую записку, которую беспокойно теребил на пути к Холландам. Диана прочла записку, но, хотя та была короткой, долго не поднимала на Генри глаз.

– Диана, разве это не чудесно? Смотри – неделю назад все было так запутанно и сложно. Но не сегодня. – Он взял её тонкие ручки, говоря почти нараспев: – Теперь у меня есть собственные деньги и собственный дом. Все сделают так, как я скажу. Они назовут тебя миссис Генри Шунмейкер, и ты станешь хозяйкой дома!

Наконец Диана вздернула подбородок и посмотрела Генри в глаза. При виде её лица он сначала вздохнул с облегчением, но затем растерялся, разглядев в нем пустоту. Описываемое им будущее казалось ему таким ясным, таким великолепным, но на лице Дианы отражалось лишь смятение. Было похоже, что она тщится понять, о чем он толкует. Солнце стояло высоко в небе, и Диана щурилась от света.

– Ведь ты же хотела именно этого? – спустя несколько секунд спросил он.

– Генри, мне жаль, но… – Она выпустила его руки. – Нет. Я хочу не этого. Чего я хочу, так… Я хочу…

На её лице бушевала буря эмоций, и в следующую секунду Генри понял, что Диана не может закончить предложение, потому что вот-вот расплачется. Слово «нет» оглушило его и теперь звенело в ушах, словно рядом кто-то ударил в огромные цимбалы.

– Но… – начал он, да так и не договорил. Диана уже помчалась прочь из парка, оставив Генри в потрясенном одиночестве под неуместно ярким солнцем.

Глава 36

Год назад ходили слухи, что мисс Пенелопа Хейз и мисс Элизабет Холланд вовсе не лучшие подруги, а скорее соперницы за внимание жениха Элизабет, Генри Шунмейкера. Теперь леди Элизабет стала миссис Сноуден Кэрнс, и кажется, что соперницей Пенелопы Шунмейкер все время была не старшая мисс Холланд, а младшая.

Из колонки светских новостей в «Уорлд газетт», воскресенье, 22 июля 1900 года

Диана сняла шляпку и бросила её на столик у входной двери, где стоял серебряный поднос с гостевыми карточками и приглашениями на чай и музыкальные вечера. После смерти старого Шунмейкера количество посетителей и приглашений сократилось, вероятно, из-за слухов, возникших из-за последних слов Генри в адрес отца.

Девушка не стала оглядываться посмотреть, не пошёл ли Генри за ней. Возможно, он остался в парке, замерев неподвижно, мгновенно повзрослевший и внезапно превратившийся в невозмутимого джентльмена. Лицо Дианы подрагивало от импульсивного желания броситься назад, чтобы догнать Генри и сказать, что она принадлежит ему, навсегда и на любых условиях. Но, нахмурив брови, она не двинулась с места. Посмотрела на свое розовое платье, неосмотрительно вынутое утром из гардероба и теперь казавшееся ей весьма неподобающим, как костюм маленькой девочки на женщине, отдающей приказы двадцати подчиненным, и пошла наверх.

Предложение Генри было пределом мечтаний: показать Пенелопе и всему миру, что именно её, Диану, по-настоящему любил Генри, и продолжать показывать это до самого конца. Но сердце Дианы сжалось, а душа спряталась в темных закоулках сознания. Мысль о том, чтобы утереть Пенелопе нос, сейчас казалась блеклой. Девушка остановилась в вестибюле второго этажа перед высоким окном, выходящим на север, и увидела, как Генри широким уверенным шагом идёт к своему экипажу. Он запрыгнул внутрь, словно куда-то очень торопился.

– Миссис Генри Шунмейкер.

Диана произнесла эти слова вслух и нахмурилась. Ни доски пола, ни все остальные предметы обстановки не шелохнулись. Затем Диана вернулась в свою маленькую спальню, в стенах которой таилось множество фантазий о местах, куда хотела отправиться её хозяйка, людях, с которыми она повстречается и о том, как будет выглядеть её невероятный жизненный путь, когда биограф наконец сядет за его описание и воздаст ей должное. Возможно, её жизнеописание начнется именно здесь, в этой комнате с выцветшими лососевыми обоями, узкой кроватью из красного дерева и ковром из медвежьей шкуры, где Диана впервые подарила себя Генри, отдавшись ему полностью. В этих четырех стенах произошло множество важных событий, но они не шли ни в какое сравнение с историями, которые рассказывала сама себе Диана, лежа под довольно низким потолком.

Она жалела, что Клэр здесь больше не работает: сейчас она бы позвала её, и рыжеволосая горничная помогла бы ей раздеться, а потом обсудила с ней любовь, судьбу и другие темы, о которых обе девушки, как они втайне подозревали, ничего не знали. На секунду Диана задумалась, а не позвать ли новую служанку, Гретхен, потому что пуговицы платья от шеи до копчика тяжело застегивались, и достать до них было сложно. Но сейчас все безвозвратно изменилось: Диана чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо, и в конце концов расстегнула пуговицы сама и отложила платье на стул рядом с резным туалетным столиком с овальным зеркалом, обрамленным по потемневшему от времени дереву рамы ангелочками и лилиями. Среди пудрениц и духов на столике прятался серебряный портсигар, и Диана достала оттуда тонкую сигарету и чиркнула спичкой. Легла на пол в белых хлопковых панталонах и корсаже из того же материала, окаймленном бледно-голубой лентой, и поставила рядом стеклянную пепельницу, подаренную в качестве сувенира сеньорой Конрад. Подперла голову ладошкой, затянулась и лениво выдохнула дым кольцами в украшенный гипсовой лепниной потолок.

Она проехала огромное расстояние просто чтобы найти Генри, узнать его получше и стать его возлюбленной. Теперь из-за счастливого стечения обстоятельств Генри всецело принадлежал ей, и не только в нестерпимой обстановке тайны. Он хотел на ней жениться. Так почему же при одной лишь мысли об этом её горло так сжимается? Диана задумалась, нет ли в её характере некой пагубной черты, выискивающей трудности и сомневающейся во всем, что доставалось легко. Возможно, драматическая жилка втягивала Диану в неприятности и внушала ей недоверие к огромному богатству.

Диана выкурила ещё одну сигарету, а следом ещё одну, пока не пересохло во рту и не закололо в груди. Когда в пепельнице образовался холмик пепла и жженого табака, Диана встала и подошла к кровати. Вытащила все ещё готовый к отъезду саквояж с кое-какой одеждой и памятной шляпой и достала из него дневник. Шумно вздохнув, она рухнула на белое стеганое покрывало. На секунду почувствовала себя очень юной и немного глуповатой от того, что проводит послеобеденные часы именно так, а в это же время где-то в городе её богатый любовник принимает важные решения, позже способные повлиять на жизни сотен, тысяч людей. Но едва начав писать, Диана не смогла остановиться, пока не исписала несколько страниц. Она начала:

« Какой миссис Шунмейкер я стану? Порочной, легкомысленной или недолго прожившей? Буду ли я тщеславной, счастливой или быстро забытой? Конечно, не сплетниками и осуждающими, поскольку у них долгая память и именно они летописцы нашего времени…»

Глава 37

Человек, советовавший всегда говорить правду, несомненно, вел очень праведную жизнь, хотя сложно представить, что ему удалось бы снискать успех в обществе подобном нашему, где столь яростно блюдут приличия.

Мейв де Жун, «Любовь и другие безумства великих семейств старого Нью-Йорка»

К трем часам Каролина сняла фату, хотя по-прежнему оставалась в белом платье – дорогостоящем результате недели кропотливого труда. Она перестала беспокоиться, что помнет юбки, и села в мягкое кресло, ещё утром поставленное Баком в примерочной. Рядом стоял поднос из начищенного серебра с чаем и бутербродами, но она не притронулась к ним. Каролина и думать не могла о еде. Она была наслышана о хрупких леди, страдающих от полного отсутствия аппетита, но сама доселе никогда не испытывала ничего подобного.

Все её тяжелые мысли стремились к Лиланду, где бы он ни был. Когда они остались одни, она начала объяснять, кто такой Тристан, думая, что сможет рассказать лишь долю правды, покаянно улыбнуться и понадеяться на прощение. Но едва лишь раскрыла рот, как поняла, что рассказывает всё: свое настоящее имя, место рождения, кем была её семья, как сама работала горничной, как познакомилась с Лонгхорном. Лиланд молча слушал и запоминал её слова, а потом спокойным голосом сказал, что ему необходимо прогуляться и обдумать сказанное. Но он должен был обязательно вернуться. Он пообещал, что придет.

Несколько часов назад её беспокоил лишь собственный наряд и возможная косноязычность. Она даже не ожидала чего-то столь унизительного, как случившееся, но теперь понимала, до чего же мало её волнуют презрительное отношение к ней высокопоставленных гостей и скандальные репортажи в газетах, которые, несомненно, появятся завтра. Её бы воля, она обменяла бы все наследство Лонгхорна на уверенность в неугасимой любви Лиланда. Она бы отдала свой дом, лишь бы узнать, какой квартал молодой человек сейчас меряет шагами.

Ожидание в одиночестве было самым тягостным из всего, что ей пришлось вынести за всю жизнь. Каролине пришло в голову, что сестра, возможно, где-то поблизости, и со своим неиссякаемым запасом доброты могла бы помочь успокоиться до возвращения жениха. Но одновременно с сухой исповедью пришло понимание, что с её стороны было весьма черство попросить Клэр играть роль безмолвной горничной на свадьбе единственной родственницы, и поэтому ни о каком утешении не стоит и помышлять.

Плакать ей не хотелось. С одной стороны, она отчаянно ждала возвращения Лиланда, а с другой – все эти долгие часы сидела тихо. С тех пор как она стала Каролиной Брод, каждую минуту ее жизни наполнял потаенный страх, что однажды она выдаст свое прошлое и свой секрет: низкое происхождение и необразованность. Но теперь, открыв свой ужасный секрет единственному человеку, чье мнение имело для неё значение, Каролина думала, что сможет наконец-то расслабиться.

Комната была маленькой и тихой, но потолок стремился вверх, отчего создавалось возвышенное и безмолвное, как в храме, настроение. Каролина хотела бы помолиться, только не знала как. Но даже без ее мольбы к Богу Лиланд сдержал слово. Он вошел в примерочную – намного менее воодушевленный, чем прежде, и с посеревшим лицом. Каролина окинула взглядом его угольно-черный смокинг и подчеркивающую мощную фигуру парадную рубашку, пусть и смятую и испачканную кровью.

Некоторое время они оба молчали. Каролина встала и выпрямилась, зашуршав многослойными юбками платья и накрахмаленными оборками. В монашеской тишине комнаты шорох её наряда показался чересчур громким для двоих присутствующих. Мужчина, который в это время уже должен был стать её мужем, поднял на Каролину голубые глаза, но ему, вероятно, было слишком больно смотреть на неё, и поэтому он быстро потупил взгляд.

– Каролина… – начал он, и одновременно с ним она выпалила:

– Мне так жаль, что…

– Не нужно.

– Что? – Сердце Каролины, как и все до единой клеточки её тела, затрепетало, словно под летним ветерком.

– Я понимаю, – продолжил Лиланд. Он говорил тихо, побежденно, уткнувшись взглядом в пол. – Понимаю, почему ты солгала мне о себе. О том, кто ты и откуда. В каком-то смысле я даже думаю, что с твоей стороны было весьма отважно обвести вокруг пальца всех этих великосветских дурней и заставить их поверить, что ты столь же родовита, как любой из них.

– Правда? – прошептала она и шагнула вперед, слушая, как шуршат по каменному полу сильно накрахмаленные нижние юбки. Тени на лице Лиланда сводили её с ума, поскольку ей ничего не хотелось больше, чем увидеть его и показать ему настоящую себя.

– Да. Но, безусловно, никто из этих людей никогда не имел для меня особого значения, и мне всю жизнь были безразличны их балы, наряды и разговоры. Думаю, я всегда знал, что ты от них отличаешься, и именно поэтому захотел тебя. Я бродил часами, мучаясь вопросом: если бы ты с самого начала сказала мне, что ты не наследница, а горничная, влюбился бы я в тебя тогда? – Он наконец-то поднял голову. Струящийся из высокого окна свет озарил его черты, а взгляд Лиланда сосредоточился на лице несостоявшейся невесты.– Думаю, что да, Каролина. Думаю, что смог бы полюбить тебя любой.

Каролина приоткрыла рот, и из её горла исторгся доселе неслыханный звук: что-то среднее между бульканьем и всхлипом. Ей хотелось ответить ему чем-то столь же красивым, как его слова, но на глазах уже выступили слезы, и даже если бы их не было, Каролина никак не могла выразить клокочущие в ней в эту минуту чувства. Она уже представляла себе скромную церемонию, возможно, на борту корабля, и как они с мужем уплывают прочь от города и его желчи. Она шагнула вперед и взяла руки Лиланда.

– Жаль, что ты не поведала мне об этом в самом начале. Или когда мы уже познакомились поближе. – Лиланд сжал её ладони, а затем выпустил их. – Но ты сказала, что одна в семье, хотя у тебя есть сестра. Что искала дружбы Лонгхорна ради денежной выгоды – пусть и невольно. Что выросла здесь, совсем рядом со мной, и думала, что сможешь скрывать это от меня всю жизнь. Ты так долго лгала мне, что вряд ли я смогу тебе это простить.

– Нет… пожалуйста! – ахнула Каролина. За считанные секунды внутри неё что-то оборвалось. Она бросилась к Лиланду, и он обнял её, позволив уткнуться лицом ему в грудь.

Слезы полились рекой, а от всхлипов содрогалось всё её тело. Рубашка Лиланда промокла насквозь, но Каролина не могла об этом думать, а Лиланд, казалось, не возражал.

Когда рыдания стихли, превратившись в тихий плач, Лиланд принялся укачивать её.

– Но я люблю тебя, – глупо и тщетно простонала она.

– Я тоже любил тебя, – ответил Лиланд, и ещё долго они стояли там в тишине.

Каролина была рада, что он обнимает её, но чувствовала, что все изменилось. Пока он позволял ей, она не отнимала лица от его груди, пытаясь получить как можно больше утешения, поскольку знала, что опустошение как внутри неё, так и снаружи, только начинается.