Текст книги "Блеск"
Автор книги: Анна Годберзен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Глава 30
Сержант Тедди Каттинг вернулся с Тихого океана, отчего лицо Джеммы Ньюболд, о которой говорят, что миссис Каттинг прочит именно её в жены единственному сыну, вчера украшала улыбка, а головку – чрезвычайно модный чепчик, хотя возвращение мистера Каттинга в общество проходило на торжественных похоронах мистера Уильяма Шунмейкера…
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», четверг, 19 июля 1900 года
– Публике нравятся такие вещи, – сказал Дэвис Барнард, стоя у буфета, где разливал виски в кофейные чашки. Газетчик говорил о пикантных новостях, которыми вчера после похорон поделилась с ним Диана. У мистера Барнарда были темные резкие брови, вздернутый нос и телосложение, по его собственному часто выражаемому мнению, символизирующее хорошую жизнь. – Но, по моему убеждению, сейчас людям гораздо интереснее было бы прочесть интимный дневник Дианы Холланд с иллюстрациями. Вы, дорогая моя, могли бы обеспечить рекордный тираж.
Диана рассеянно улыбнулась с тахты у окна, где сидела в длинной темно-синей юбке и перламутрово-розовой блузке, облегающей её миниатюрную аппетитную фигуру. Она неплохо изучила небольшую квартиру Барнарда на третьем этаже дома на Восточной Шестнадцатой улице: трещины в рассветно-голубой краске, оттиски в рамках, худо-бедно прикрывающие щели, большая хрустальная чаша для пунша на застекленном шкафчике, боксерские перчатки над камином, который летом использовался в качестве тумбочки для многочисленных книг. До своего отъезда во вторник Диана намеревалась спасти несколько экземпляров из этой кипы изданий.
– О, это все пустые разговоры, – ответила она и отвернулась к окну понаблюдать за пушистыми белыми облаками, плывущими по невероятно чистому небу.
Дэвис смерил её взглядом и протянул «кофе» Диане и своему другу Джорджу Грассу, писателю, сидящему на стуле из ротанга напротив Дианы.
– Не верю ни единому слову, а вы, Грасс?
Грасс поднес чашку к своему длинному лошадиному лицу и глотнул. Все его тело было длинным и тоже похожим на лошадиное, а ноги он скрестил на манер бывалого гуляки. Когда полчаса назад писатель появился на пороге, Диана подумала, что он уродлив, но интересен.
– Совершенно не понимаю, о чем вы. – Он вытянул руку, чтобы чокнуться чашками с Дианой. – Сплетни – лишь инструмент отвлечения людей, которым больше нечем заняться, от зависти к тем немногим из нас, чьи сердца все ещё благородны.
Диана запрокинула кудрявую головку и рассмеялась, а Дэвис скорчил кислую мину.
– Этот «инструмент» оплатил виски, которым вы сейчас наслаждаетесь, – заметил он, но Диана видела, что он не возражает. Дэвис частенько подшучивал над собой, называя себя наемным писакой.
– Не думайте, что я не благодарен. – Грасс улыбнулся, обнажив коричневые зубы. – Искусством сыт не будешь.
– Ну же, мисс Холланд, – продолжил Дэвис, не обратив внимания на слова друга. – В следующий раз, когда вы убежите на другой край света, я не хочу узнать об этом из телеграммы с просьбой выслать денег и требованием напечатать в газетах ваше алиби.
Через несколько дней она снова уедет, и с нетерпением этого ждет. Ей казалось, что прошли уже годы с тех пор, как они с Генри оставались наедине. Это отдельный вид агонии – такое долгое отсутствие тайных встреч. Ночью Диана засыпала, представляя, какой поцелуй вновь соединит их с Генри. К тому же в последние дни за ней повсюду следовали порицающие взгляды и ядовитые перешептывания, а мать носилась по дому в безмолвной ярости, ожидая, когда история официально появится в газетах и репутация семьи погибнет безвозвратно. Диане не хотелось задерживаться в этой обстановке.
– Мисс Холланд, я могу разглядеть шутку, лежащую прямо на поверхности. – Грасс проницательно, но беззлобно смотрел на Диану. Та попыталась напустить на себя таинственный вид, но внутреннее сияние выдало её. – Вы что-то задумали!
– Не сердитесь, мистер Барнард. – Диана перевела взгляд на старого друга, стоявшего прямо за стулом из ротанга. Она прикусила пухлую нижнюю губу, размышляя о том, что сейчас скажет. – Но у меня есть план побега.
– Куда вы собрались? – печально поинтересовался Дэвис. Диана давно подозревала, что его привязанность к ней основывается не только на её способности разузнавать сплетни о происходящем в высшем обществе, и попыталась не быть настолько милой.
– В Париж, на этот раз по-настоящему.
– Одна?
Она покраснела.
– Не спрашивайте её об этом, – вмешался Грасс. – Скоро мы и так все узнаем, – философски добавил он.
– Вы будете продолжать слать мне телеграммы, когда станете есть улиток и секретничать с виконтессой де Как-бишь-её?
– Нет, не будет. – В голосе Грасса послышались возбужденные нотки, когда он представил в уме картину. – Мисс Холланд будет слишком занята написанием романов. Едва лишь она уедет подальше от этой жутко пуританской страны, её разум освободится, и она сможет превратить свои наблюдения в глубоких персонажей и закрученные сюжеты.
– Но чем она будет питаться, дорогой Грасс? – Барнард прислонился к стене и скептически скрестил руки на груди.
– Багетом с красным вином, чистым искусством, грязным воздухом. Посмотрите на неё: она создана из лепестков роз, мир позаботится о ней. А если нет, то наши сердца будут тронуты столь изумительно изысканной трагедией. – Писатель поставил чашку и наклонился к Диане с вопросом в глазах. Из его рта пахло так, будто там гнил зуб. Диана удивилась настойчивости, с которой он к ней обращался, хотя знала, что его слова должны были ей польстить, да и описанная им жизнь казалась весьма насыщенной. – Дорогая, вы приняли правильное решение. Здесь вы станете хорошенькой женой кому-то, о ком по прошествии времени все забудут. А там… Там вы достигнете величия. Поверьте на слово, ни один американец не способен увидеть себя и понять свою страну, находясь здесь, в гуще этого гомона и сумбурной коммерции. Суматоха застилает взор, вы поймете, когда уедете. Франция – совсем иная страна, там каждый булыжник сыграл свою роль в истории. Ваши глаза будут широко раскрыты.
Закончив, он не сразу закрыл рот, а его глаза сверкали от силы произнесенных слов. Диана попыталась выглядеть достойной столь пылкой речи. Она пожалела, что рядом нет Генри, и он не услышал об их будущем доме, не заразился мечтами о булыжниках, багете и красном вине. Затем она погрузилась в мысли о Генри и задумалась, правда ли он несчастен, третирует ли его Пенелопа, и сколько раз в день он замирает, представляя Диану обнаженной.
– Значит, за широко раскрытые глаза, – воскликнула она, поднимая кофейную чашку.
Они снова чокнулись.
– За широко раскрытые глаза, – хором повторили Грасс и Барнард.
– Но вы должны пообещать мне, что будете скучать, мистер Барнард, иначе по другую сторону Атлантического океана я каждую ночь буду плакать перед сном и сомневаться в своем выборе, – шутливо продолжила она.
– О, мисс Ди, мы все будем скучать по вас так, что не передать словами!
Когда Барнард и Грасс переключились на другие темы, Диана поняла, что её воображение все возвращается к выходящему на узкую улочку окошку, которое она распахнула ранним утром, когда её тело, как и тело лежащего рядом Генри, было ещё слабым после сна.
Глава 31
Ожидая ребенка, леди обычно скрывается от людских глаз и старается, чтобы её имя не появлялось на страницах газет. В последние годы некоторые женщины принимали гостей на поздних сроках беременности, но я подобного поведения не одобряю.
Миссис Л.А.М. Брекенридж, «Законы пребывания в великосветских кругах»
Стены были темно-красными. Кружевной белый балдахин заслонял потолок. Зеркало в раме с декоративным бантом, блестящий полированный комод с выдвижными ящиками. Руками Элизабет нащупала живот, все ещё огромный под платьем. На улице лето. Жара. На лбу и под нижней губой выступил пот. Элизабет приоткрыла рот и попыталась извлечь из пересохшего горла хоть какой-нибудь звук. Она была измучена и уже много дней не вставала с постели. И на неё снова нахлынули воспоминания.
В снах Сноуден охотился за её семьей. Он выхватывал монеты из их карманов и ночью тайком забирал ребенка Элизабет. Но когда она просыпалась и видела его наяву, он никогда не казался ей воплощением похотливого мерзкого зла. Его неприметное лицо было спокойным, когда обмакивал белый платок в прозрачную жидкость и накрывал им её рот и нос, и через несколько секунд она проваливалась в темноту. Иногда он давал ей побыть в сознании достаточно долго, чтобы миссис Шмидт покормила и выкупала её. Затем снова усыплял её, и с небес спускался как всегда сильный и теперь крылатый Уилл, подхватывал её и относил к отцу, который сидел с трубкой на облаке, наблюдая за ними и читая давно забытые стихи. Иногда вместо Уилла появлялся Тедди, и на неё смотрели не бледно-голубые, а серые глаза, но ангел с той же нежностью поднимал её с белых простыней и уносил прочь.
Возможно, именно поэтому она не удивилась, услышав доносящийся из вестибюля знакомый голос, который тихо настаивал на том, чтобы увидеть её.
– Но, мистер Каттинг, как я уже говорил, джентльмену не пристало видеть леди в положении, особенно когда она чувствует себя не очень хорошо, чтобы встретить его в гостиной. Уверен, если бы Элизабет не спала, она бы пришла в ужас от одной лишь мысли, что вы войдете в её спальню…
– Мистер Кэрнс, я прекрасно понимаю ваше беспокойство, и, поверьте, совершенно не желаю обидеть вас и вашу жену. Но Элизабет моя старая подруга, мы знакомы с детства, а я прибыл в город ненадолго. Мне хорошо известна её добродетель, но я знаю, что в этом случае Элизабет сделала бы исключение. А если в качестве компаньона выступает её собственный муж, то даже миссис Гамильтон Бридфельт одобрила бы мой визит.
Глаза Элизабет округлились, и она затаила дыхание в ожидании продолжения. Не услышав ничего, она попыталась закричать, но отвыкшие от речи голосовые связки подвели её. Затем открылась дверь, и в обманчиво солнечную комнату вошел Сноуден, за которым по пятам следовал Тедди. Один лишь его вид в эту секунду являл собой надежду. Несчастная смотрела на его печальные серые глаза, тонкие, но резкие черты, выдававшие благородное происхождение, как обычно напомаженные, но более коротко стриженые волосы и нежные свежевыбритые щеки. Та самая терпеливая, почти вежливая сдержанность читалась в его позе даже через всю комнату – Тедди держался поодаль ради соблюдения правил приличия, – и Элизабет увидела, что он глубоко опечален её болезнью, а может быть, мыслью о том, что она замужем за другим. Вид старого друга вызвал у неё желание заплакать. Хотя она знала, что должна умолять его о помощи, у неё перехватило дух.
– Привет, Лиззи, – тихо поздоровался Тедди. На нем была военная форма, и в ней он выглядел таким сильным и представительным, что Элизабет слегка расслабилась. Он пришел за ней. И сумел к ней попасть. Он легко сможет понять, что она находится в заточении, и спасет её.
Элизабет зашевелила губами, но не смогла издать ни звука. «Помоги», – пыталась сказать она, но голос не возвращался, а Тедди стоял на другом конце комнаты. Наконец она смогла сдавленно прохрипеть, но вымученное ею слово не относилось ни к одному известному языку.
– Видите? – сказал Сноуден. Он заметил, что жена пытается сделать, и быстро подошёл к ней, заслоняя собой Тедди. – Миссис Кэрнс в самом деле нездоровится, и она едва может говорить. Как вы сказали, вы её хорошо знаете, и поэтому я уверен, что вам известно, насколько она чувствительна. Прошу вас. Боюсь, вы потрясли её.
Затем он наклонился, притворяясь, что прислушивается, но на самом деле зажал жене рот. Элизабет охватила паника, поскольку ей пришло в голову, что Сноуден каким-то образом заставит её молчать, пока Тедди не уйдет. Её сердце бешено заколотилось. Она умудрилась произнести что-то похожее на призыв о помощи, но её слова заглушило основание ладони Сноудена, которое давило на её непослушные губы.
– Да, – согласился Тедди. В его голосе слышались ошеломленные низкие нотки, словно ему невыносимо видеть девушку, руки которой он не раз просил. – Да, я вел себя неподобающе. Простите. Я, пожалуй, пойду.
– Нет! – попыталась крикнуть Элизабет, но её мольба потонула в крепкой хватке Сноудена. Шаги Тедди уже удалялись. Она моргнула, Сноуден с едва сдерживаемой яростью посмотрел на неё. Он подождал ещё немного, и Элизабет резко вдохнула, пытаясь сохранить дыхание. Она слышала, как Тедди спускается по лестнице. Сноуден убрал руку, и больная приоткрыла рот, чтобы закричать. Но муж действовал быстрее, и другой рукой уже накрывал её лицо влажным платком.
Она по-прежнему явственно видела Тедди, стоявшего в комнате, как ее спаситель, но на самом деле он уже шел к выходу, а её глаза закрывались и она проваливалась в темноту.
Глава 32
Со смертью Уильяма С. Шунмейкера город потерял одного из самых уважаемых магнатов. Едва перешагнувший пятидесятилетний рубеж мистер Шунмейкер щедро одаривал многие лучшие организации и учреждения Нью-Йорка и был старожилом высшего света. Говорят, он оставил второй жене, в девичестве Изабелле де Форд, с которой не имел общих детей, и своей дочери Пруденс по сто тысяч долларов. И пусть это наследство и кажется внушительным, оно не идет ни в какое сравнение с прочим имуществом мистера Шунмейкера, которое полностью переходит его единственному сыну, Генри.
С первой страницы «Нью-Йорк таймс» от 20 июля 1900 года
– Благодарю вас, джентльмены.
Генри стоял на пороге особняка Шунмейкеров, засунув руки в карманы черных брюк. Он был бледен от событий прошедшей недели. Отец оставил ему значительно большее состояние, чем он вообще мог представить, и Генри несколько дней пытался понять, из чего складывается его наследство. Ему казалось, что отец владел значительной долей в любом из предприятий города, если не всей страны. И теперь все это перешло к младшему Шунмейкеру, как и дом с ведущими к входной двери театральными ступенями из известняка, сейчас простиравшимися перед ним. Спустились сумерки, и на обочине в обманчивом спокойствии застыли экипажи деловых партнеров отца. Мужчины приехали, чтобы посмотреть, как это злополучное неожиданное событие скажется на них и их интересах.
– Спасибо, мистер Шунмейкер, – по очереди ответили они. Сочувственно похлопав его по спине и обменявшись рукопожатиями, соболезнующие непрерывным потоком темных шляп и пиджаков потянулись на улицу к ожидающим их экипажам. Генри уже начинал узнавать этих солидных господ в лицо.
– Вы их успокоили, – сказал стоящий рядом с Генри Иеремия Лоуренс, когда посетители оказались вне пределов слышимости. С закатанными до локтей рукавами поверенный выглядел так, словно все это время шелушил кукурузу.
– Они думают, я слишком молод, – вздохнул Генри. Он тоже снял пиджак и остался лишь в черном жилете поверх парадной рубашки цвета слоновой кости с расстегнутым воротничком. Ночь была влажной, сиреневой, а откуда-то сверху доносилось громкое курлыканье голубя, распустившего перья и потиравшего крылья друг о друга.
– Да, по приезде они думали, что вы щенок. Но, полагаю, вы их удивили. Ваша серьезность и внимание к деталям наследства произвели на них впечатление.
– Я удивил их тем, что вообще пришел, – сухо заметил Генри.
Лоуренс рассмеялся и положил руку на плечо молодого Шунмейкера.
– О, они знали, что делать это вам было необязательно. Вы вообще могли не появляться на этом формальном мероприятии и все равно оказаться очень богатым человеком.
– Я тоже об этом думал, – признался Генри, – но, наверное, все мы когда-нибудь должны вырасти, не так ли?
– Нет. – Теперь настала очередь Лоуренса иронизировать. – Не у всех получается.
Впервые за этот день рот Генри изогнулся в подобии улыбки.
– Хотя ваш батюшка всегда думал, что из вас получится неплохой делец, – продолжил Лоуренс, вновь обретя серьезный вид и глядя на Генри совсем не как на юношу двадцати одного года от роду. – Думаю, ему было бы приятно увидеть, как вы вели себя сегодня.
Это замечание поразило Генри не меньше, чем вчерашние слова мачехи. С тех пор он прокручивал в голове бесчисленные споры с отцом в поисках скрытых подсказок, и хотя в некоторых воспоминаниях улавливал суровую заботу, озадаченность не исчезала. Но на неделе, последовавшей за смертью отца, вряд ли уместно ставить под сомнение его тайное доверие и великодушие, и Генри подумал, что и так увидит, оправдана ли вера старшего Шунмейкера в сына.
– Значит, я стал его наследником не по досадной оплошности? Он всегда угрожал вычеркнуть меня из завещания, и я предполагал, что он успел это сделать.
– Ваш отец не допускал подобных оплошностей. Он вообще никогда не ошибался, – хихикнул Лоуренс. – Не будете и вы, я об этом позабочусь, хотя, думаю, со временем вы уже сами будете упрекать меня в недостаточной внимательности. Но эти дни для вас выдались долгими и трудными. О наследстве покойного хорошо позаботились. Нам стоит отложить дела и выпить.
Возможно, на красивом лице Генри отразилась вся буря эмоций, пережитых за последнюю неделю, так что Лоуренс быстро исправился:
– Точнее, я имел в виду, что вам стоит выпить, молодой человек. С друзьями или с женой…
Генри прикрыл глаза, подумав о Диане. Они обменялись множеством записок, но не виделись с самых похорон, где смотрели друг на друга на расстоянии. Он часто ловил себя на том, что представляет её сияющие глаза и лукавую улыбку, но чувствовал, что его охватывает странное стремление к порядку. К удивлению Генри, эти дни, когда ответственность за все легла на его плечи, и люди прислушивались к его ответам на вопросы, показались ему чем-то очень правильным. Он не хотел тревожить это новое для него чувство, и не получал удовольствия от волнения.
– Вы не худший собутыльник, – помолчав, ответил Генри. Они медленно пошли по мраморному полу главного коридора, освещенного золотистым светом свисающих с потолка люстр. Позади них лакей запер дверь. – Разве что я не совсем в настроении праздновать.
– Нет, сэр. Конечно. Я только немного приберу в кабинете, чтобы завтра мы смогли возобновить работу.
– Благодарю вас, Лоуренс. – Генри признательно поклонился и крепко пожал руку поверенного. Когда мужчина исчез, Генри медленно пошел по коридорам особняка, не до конца понимая, что делать дальше.
Он знал, что мог быть где угодно, но все же здесь его стены, его крыша над головой. Проходя мимо большой гостиной, где миссис Уильям Шунмейкер по понедельникам принимала гостей, он услышал тихие всхлипывания молодой вдовы своего отца.
– Изабелла… – сказал он, подходя к диванчику, на котором мачеха свернулась под слоями черного крепа, уткнувшись лицом в подушки. Генри встал рядом с ней на колени, положил руку ей на плечо и подумал, уже не в первый раз за эту неделю, что за такое короткое время старшая миссис Шунмейкер стала как будто меньше.
– О Генри. – Он видел только половину её лица, поскольку Изабелла прикрыла рот рукой и обратила на него испуганный взгляд. Её перчатки покрывали темные пятна слез, а глаза припухли и покраснели от печали и жалости к себе. – Что со мной станет?
Светлые волосы, которые Изабелла всегда изысканно завивала, теперь скрывались под черным вдовьим чепцом. Глядя на неё в траурном наряде там, где она, бывало, собирала умных людей и слушала забавные истории, Генри понял, что мачеха ослабела, возможно, навсегда, и боялась потери статуса навечно. Вспомнив, как постоянно выводил отца из себя, как раздражал его до самой смерти, Генри почувствовал себя виноватым. Он не внес никакого вклада в богатство Шунмейкеров, но, к лучшему или к худшему, сейчас завладел им.
– Настали плохие времена, – медленно начал он. Генри не был мастером утешения, но чувствовал, что должен что-то сказать. – Но вот увидите, вы снова будете принимать гостей по понедельникам и носить красивые платья всех цветов радуги. Вы – миссис Уильям Шунмейкер, и должны продолжать жить, как и я.
Глаза Изабеллы бегали туда-сюда. Она шмыгнула носом и попыталась вытереть слезы со щеки тыльной стороной ладони.
– Я могу остаться здесь?
– Конечно.
– А ты будешь управлять домом?
– Думаю, отцу бы этого хотелось. – Изабелла согласно закивала. – А уж мне-то как, – тихо добавил он.
Изабелла поморщилась, стянула перчатки, нервно дергая за каждый палец, и отбросила их в сторону. Затем коснулась маленькой ладонью щеки Генри.
– Знаешь, Генри, он был прав в отношении тебя, – сказала она, когда опасность снова разрыдаться миновала. – А сейчас будь хорошим мальчиком и отведи меня в спальню.
Проводив мачеху в её комнаты и вызвав к ней горничную, Генри пошел в переделанную из кабинета комнату, где хранились его вещи. Она находилась рядом с его бывшей спальней, которую теперь занимала Пенелопа, отделав её по своему вкусу в бело-золотых тонах, как детскую для детей Марии-Антуанетты. Из-под её двери уже несколько дней не лился свет. Слуги осторожно доложили молодому хозяину, что со вторника его жена приходит поздно, спит до обеда, затем одевается и снова уходит. На их лицах были написаны обеспокоенность и преданность, но для Генри поведение Пенелопы стало ещё одним знаком, что его жизнь обретала какой-то пока невидимый, но совершенный смысл. Он зажег лампу и поискал карточки с напечатанной монограммой. Затем написал короткую записку Диане с просьбой о встрече и отправился искать гонца, чтобы доставить послание.
