Текст книги "Блеск"
Автор книги: Анна Годберзен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Анна Годберзен
Блеск
Пролог
Пятьдесят лет назад каждая американская девушка мечтала стать европейской принцессой. Это желание проскальзывало в нарядах и жестах, поскольку все девушки старались одеваться как европейские леди и подражать манерам, принятым в парижских салонах. Но теперь уже люди из Старого Света тянутся в Америку, чтобы посмотреть, как ведем себя и одеваемся мы. Они стоят на палубах пароходов и держатся затянутыми в перчатки руками за перила, в первый раз глядя на Манхэттен, остров высотных зданий и мрачных тайн, до краёв наполненный миллионами как процветающих, так и забытых жизней. И путешественники неизбежно с удивлением вспоминают об этой узкой полоске земли, когда начинают изучать Новый Свет, поскольку здесь их ждёт много увлекательных приключений.
Конечно, из гавани выходит столько же кораблей, сколько в неё входит. Даже те, чьи имена во всей своей сомнительной славе регулярно мелькают в колонках сплетен, и за кем неутомимым взором следит алчная публика, иногда должны уезжать. Сколько высокопоставленных людей доверились «Компании Кунарда», чей двенадцатичасовой пароход уже уверенно отошел от материка, следуя из Нью-Йорка во Францию? Толпа на деревянной палубе уменьшалась, как и город, который на глазах съеживался за бортом корабля. Опершиеся на перила джентльмены и леди больше не различали машущих им платочков, хотя и знали, что великолепно вышитые образцы по-прежнему колышутся в знойном летнем воздухе. Относились ли эти дамы и господа к родному городу с любовью, ностальгией или отвращением? Доставляло ли им радость смотреть, как город проплывает мимо, квартал за кварталом, или они уже скучали по привычным гостиным и темным клубам, по зеленеющему в самом центре города парку и обрамляющим его кварталам особняков?
Там, на палубе, эти богатые ньюйоркцы, глядя на родной город, могли думать: «Если я пойду по этой улице, то приду в «Рыбный ресторан Мами», а если по той, то дойду до Шунмейкеров или до особняка Бака, или до любого из домов Асторов». Вспоминая о примечательных домах города, они могли бы решить, что Нью-Йорк всегда был миром, который держит детей крепко прижатыми к груди или же отсылает их прочь бродить по миру, как изгнанников. От чего же могут пытаться сбежать эти путешественники под безоблачным июльским небом? От каких удушающих браков, в корне неверных в глазах общества шагов и непростительных ошибок, от каких презрения и неловкости?
В любой паре сияющих глаз, в последний раз окидывающих взглядом родной остров, виднелась определенная тоска по тому, что осталось позади. Но печаль отъезда с каждой проходящей секундой затмевалась всё возрастающим предвкушением того, что ждёт впереди. Особенно ждала грядущего девушка, которая, скажем, только недавно пришла к пониманию, на что способны любящие сердца, и куда могут привести любовь и здоровое любопытство; или парень, который только что впервые пережил захватывающе упоительный окончательный разрыв уз и стал хозяином своей судьбы. В конечном итоге всего за несколько сезонов можно выучить, как и с какой скоростью всё меняется, осознать, что шикарные и гротескные жизни, проживаемые обитателями ныне респектабельных особняков, скоро будут казаться чудными и старомодными. Нью-Йорк всегда будет стоять на месте, но с каждым днём начнет приобретать все более незнакомые черты, и даже если его обитатели останутся прежними, эти перемены невозможно будет остановить.
И, в конце концов, это неважно, потому что путешествие уже началось, а расстояние до берега быстро увеличилось так, что его стало невозможно переплыть. И теперь пути назад нет.
Глава 1
Так как младшая мисс Холланд, Диана, к закрытию сезона уехала, в обществе стало невообразимо скучно, и приходится довольствоваться менее красивыми девушками. Многие помнят шоколадные глаза и блестящие кудри юной леди и на приёмах тоскуют по углам в ожидании её возвращения.
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», пятница, 6 июля 1900 года
По утрам ей нравилось прогуливаться по дамбе. Она гуляла в одиночестве и обычно встречала лишь одного или двух джентльменов, постукивающих тростями по камню, поскольку местные предпочитали выходить на променад позже, после сиесты. В последнее время погода испортилась, и случалось, что океан преграждал девушке путь. В первый раз она испугалась, но в ту влажную пятницу в начале июля уже расценивала это явление как своего рода крещение. Сила моря, как она написала в блокноте прошлой ночью перед сном, беспокоила её и успокаивала, заставляя чувствовать себя возрожденной.
Перейдя Пасео-дель-Прадо, она свернула в сторону старого города с его тенистыми сводами и крытыми черепицей зелеными патио, выходящими прямо на извилистые улочки. Людей там было больше; они маячили в арочных дверных проемах и сидели за столами на площадях. Головку путешественницы венчала широкополая соломенная шляпа, а короткие каштановые кудри были заколоты на затылке, чтобы скрыть необычную длину волос. Не то чтобы это имело значение – она была иностранкой, и все её особенности затмевались этим единственным отличием. Здесь её никто не узнавал, и ни для кого из встреченных на улице жителей Гаваны не имело значения, что она Диана Холланд.
Так её звали, и в других краях это имя играло определенную роль. Например, с младых ногтей её приучали к тому, что за стенами родного дома нельзя обнажать кожу рук и гулять по улицам без сопровождения. И хотя Диана обычно игнорировала эти предписания, до приезда на Кубу она никогда не знала, каково это – полностью избавиться от правил родного города. В светлом свободном платье на улицах зарубежной столицы она одновременно была заметной и в каком-то смысле невидимой. Она была безымянной, и это состояние, как и море, дарило ей обновление и очищение.
Теперь океан оказался за её спиной, как и синевато-серые тучи, которые нависли над гаванью и постепенно заполняли синее небо. По контрасту зелень пальм казалась кричащей. Воздух был душным и предвещал дождь, погода портилась, но Диану такой пейзаж даже устраивал. Темные тона и марево, казалось, выражали то, что накопилось у неё на душе. Рано или поздно начнется ливень. Сначала на землю упадут первые крупные капли, затем дождь польется стеной, и его струи промочат полосатые навесы и наводнят канавы. Диана приехала в Гавану не так давно (всего несколько недель назад, хотя ей уже казалось, что она находится здесь довольно долго), но быстро изучила местные погодные условия. Этот оттенок страдания был ей хорошо знаком.
Она была одна за тысячи миль от дома, но страдала не только поэтому. Если бы Диану как следует расспросили, ей пришлось бы признать, что хочет она лишь одного. Даже потеря пышной шевелюры не так сильно её огорчила. Она обрезала волосы из-за Генри Шунмейкера – по дурости попыталась завербоваться в армию вслед за ним, пусть он и был бывшим женихом её сестры Элизабет, а в настоящее время состоял в браке с довольно опасной особой, в девичестве носившей имя Пенелопа Хейз. Диана ни перед чем бы не остановилась, чтобы завоевать Генри. До приезда в Гавану она работала официанткой на роскошном лайнере, а раньше обманным путем добралась на поездах до Чикаго. Тогда она ещё верила, что Генри находится в полку, направляющемся на Тихоокеанское побережье через Сан-Франциско.
Диана привыкла к коротким волосам, которые сама же и остригла, и обрезанные топорщащиеся пряди ни в коей мере не умаляли женственности её хрупкого тела. За прошедшие месяцы она обнаружила, что способна на многие вещи, о которых и помыслить не могла в уютных комнатах старых нью-йоркских особняков. Во время своих приключений она никогда не оставалась без куска хлеба и крыши над головой. Но отсутствие Генри больно ранило её нежное сердечко.
С тех пор как в марте её мальчишеская стрижка не смогла убедить офицеров армии Соединенных Штатов, что она готова к учебной подготовке, Диана успела побывать во множестве мест, но ни одно из них не было похоже на это. Прогуливаясь, она не могла избавиться от ощущения, что находится в очень старом городе. Она знала, что Нью-Йорк не намного моложе Гаваны, но каким-то образом он более действенно предавал забвению свою историю. Диане нравилось мечтать, что соборы, мимо которых она проходила, фасады домов с коваными металлическими решетками и красные крыши над головой все ещё дают приют стареющим конкистадорам.
По официальной версии она находилась в Париже. Именно так сообщили в газетах с небольшой помощью её друга Дэвиса Барнарда, который вёл колонку светских новостей для «Нью-Йорк Империал». От него же Диана узнала, что Генри находится не там, где ему положено. Очевидно, старый Уильям Шунмейкер обладал достаточной властью и смог не только отправить своего сына на Кубу в более безопасную воинскую часть, но и заткнуть рты нью-йоркским газетчикам, чтобы никто не проболтался о переводе. Диане нравилось думать, что сейчас они с Генри оба находятся не там, где должны. Оба имели прикрытие где-то там, во внешнем мире, а сами украдкой двигались навстречу друг другу.
В эту самую минуту Диана пересекала площадь, где в тени лежали собаки, а мужчины попивали кофе в уличных кафе. Она никогда не бывала в Европе и не могла с уверенностью утверждать, но ей казалось, что в этом городе есть что-то от Старого Света: долгая память и обветшалые дома, призраки в переулках и звон колоколов в католических соборах, неспешные и приятные традиции.
В воздухе разливался запах, какой всегда возникает перед дождём, когда сухая городская пыль в последний раз поднимается вверх, прежде чем её смоют потоки воды, и Диана ускорила шаг, предвкушая начало ливня.
Она надеялась успеть домой, в небольшую арендованную квартиру, не вымокнув до нитки. Диана уже подошла к краю площади и двигалась так стремительно, что предусмотрительно решила придержать шляпку, чтобы та не слетела с головы. Впереди шли двое американских солдат в темно-синих мундирах и серых брюках, и внимание Дианы неотвратимо привлекла легкая походка солдата в лихо заломленной фуражке, который был повыше своего спутника. Его поступь притягивала ее взгляд, словно магнит, и казалась очень знакомой, и на какое-то мгновение Диана готова была поклясться, что, должно быть, солнечный луч пробился сквозь тучи и позолотил его шею тем самым привычным оттенком.
– Генри! – громко выкрикнула она. Диане было свойственно сначала говорить, а потом думать.
Высокий солдат обернулся первым. На секунду из легких Дианы словно выкачали весь воздух, а её ноги превратились в неподъемные копыта, неспособные двигаться вне зависимости от её желания броситься вперед. Она с усилием вдохнула, но к тому моменту уже успела разглядеть лицо мужчины и разочарованно понять, что его черты слишком мягкие и мальчишеские, а подбородок покрыт рыжеватой бородой, которая точно не могла принадлежать Генри. Парень выглядел озадаченным и явно не узнавал Диану, хотя не сводил с неё глаз. На несколько секунд он даже приоткрыл рот, но тут же расплылся в улыбке.
– Меня зовут не Генри, – протянул он. – Но вы, маленькая леди, можете называть меня как вам угодно.
Он продолжал смотреть на неё лихорадочным взглядом, и Диана была вынуждена слабо улыбнуться ему в ответ. Ей нравилось, когда ею восхищались, но задерживаться здесь не хотелось. Она уже совершила ошибку, потеряв Генри тогда, когда он ей ещё не принадлежал, и воспоминания об этом всё ещё внушали ей ужас.
Весь город наводнили американские войска, и когда-нибудь она встретит нужного человека. В этом Диана была уверена, словно ей подсказывала сама судьба.
А пока что она подмигнула высокому солдату, но совершенно без намека, и поспешила дальше к Калле Обрапиа [1]1
Обрапиа(calle Obrapía) – по-испански – «улица Милосердия». Здесь, в доме №158, более известным как «Каса-де-ла-Обрапиа», в конце XVII века жил испанский аристократ-благотворитель Мартин Кальво де ла Пуэрта-и-Аррьета, немало сделавший для неимущих горожан. На Обрапиа находится несколько отреставрированных старинных особняков – Каса-де-Мексико, Каса-де-Гуайясамин, Каса-де-Африка (дом № 157 – изящный, окрашенный в нежно-яичный цвет. В этом доме, построенном в XVIII веке и перестроенном в конце XIX для одного плантатора, ныне расположился музей, рассказывающих о культуре и религии привезенных на Кубу чернокожих рабов).
[Закрыть], где собиралась переодеться к вечеру. День только начинался, город пестрил красками, а Генри был где-то здесь, и Диане хотелось быть готовой к тому часу, когда звезды сойдутся благополучно, и разлученные влюбленные снова встретятся.
Глава 2
…Конечно, также никто не видел старшую сестру мисс Дианы, в девичестве мисс Элизабет Холланд. Она счастливо вышла замуж за Сноудена Трэппа Кэрнса, делового партнера своего покойного отца, и, если верить слухам, к осени их ожидает прибавление в семействе. Мы поздравляем Кэрнсов; милая новобрачная заслуживает подобного счастья после всех тех мук, что претерпела прошлой зимой, когда обезумевший от любви бывший слуга Холландов похитил её, и ей едва удалось выжить после ужасной сцены на Центральном вокзале…
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», пятница, 6 июля 1900 года
Над дорожками Центрального парка раскинулись такие толстые и густо покрытые листвой ветки деревьев, что Элизабет Холланд Кэрнс, сидящей на бархатном сиденье фаэтона под частично открытой крышей из черной кожи, казалось, что она как будто заехала в тенистый грот. Стояло лето, и воздух уплотнился от влаги, поэтому никто не мог упрекнуть лошадей в излишне медленном шаге. Элизабет редко выходила на улицу с того самого зимнего дня, когда без лишнего шума сменила фамилию – ведь леди в её положении неприлично показываться на глаза людям. Но жара была столь удушающей, что казалось, будто потеют даже стены квартиры, и муж в конце концов убедил Элизабет, что прогулка в экипаже по парку пойдет ей на пользу. Она посмотрела на пятна света, пляшущие на запыленной тропинке, и положила руку на свой выступающий округлившийся живот. Умиротворяющий цокот копыт был нарушен голосом её мужа, Сноудена.
– Мне бы не хотелось, чтобы вы долгое время находились на жаре, – сказал он и добавил нежное: – Дорогая.
Сколько Элизабет себя помнила, она была из тех молодых леди, которые не просто соблюдали правила приличия, но следовали хорошим манерам с неподдельным удовольствием. Элизабет испытывала глубокое чувство стыда, когда нарушались правила, но сейчас от любопытных глаз её защищали складывающаяся кожаная крыша и широкополая соломенная шляпа. Услышав пожелание мужа, она немного упала духом, поскольку наслаждалась запахом листвы и видом изредка мелькающих за окном юбок девушек, которые прогуливались со своими кавалерами. Элизабет скрыла разочарование под покорной улыбкой и наклонилась к Сноудену, глядя на него милыми карими глазами. Мистер Кэрнс не был красив, но смотрелся аккуратно и приятно с гладко зачесанными назад рано поседевшими волосами и безбородым несколько квадратным лицом.
– Вам виднее, – добавила она, возможно, как легкое утешение, знак уважения, маскирующий тайную уклончивость, к которой Элизабет прибегала каждый раз, произнося слово «муж». Поскольку её мужем оставался покойный Уилл Келлер, а человек, которого все ошибочно считали отцом её ребенка, был не более чем своего рода щитом, закрывающим её от общественного порицания. В их браке никогда не было любви, и лишь немногие знали, что Элизабет замужем второй раз.
Фаэтон пошатнулся, когда Сноуден наклонился, чтобы дать указание кучеру, но Элизабет не стала его слушать. Лошади повернули и повезли их в другую сторону, но для неё это не имело значения. Когда она закрывала глаза, то снова оказывалась рядом с Уиллом, и они шли по теплым холмам Калифорнии, строя планы на будущее. Она любила Уилла с тех самых пор, когда он начал работать на Холландов. Тогда он был ещё ребенком, осиротевшим в результате пожара, прошедшего по трущобам, где влачили жалкое существование бедняки, для которых этот пожар стал последним. Ни Элизабет, ни Уилл не помнили, когда их дружба переросла в любовь, но это произошло, и их жизнь бесповоротно изменилась. Они пытались вернуться в Калифорнию, где были счастливы, и уже почти сели на поезд, когда их заметили полицейские и Уилла застрелили на месте.
Элизабет внезапно открыла глаза, испугавшись того, куда завели её мысли. Смесь горьких воспоминаний, нынешнего удовлетворения и не уходящего ни на минуту чувства вины бурлила под соломенной шляпкой бывшей мисс Холланд, пока экипаж выезжал из парка на неожиданный перекресток. Сейчас они находились на южной оконечности парка, проезжая по Пятой авеню мимо отелей «Плаза» и «Новая Голландия». Из их обиталища, скромной восьмикомнатной квартиры в Довере, дорога в парк шла со стороны Семидесятых улиц, но Элизабет видела, что кучер послушно везет пассажиров в центр города. Элизабет приоткрыла рот и перевела взгляд на мужа. Но он не повернулся к ней, а она была не из тех женщин, которые задают вопросы.
Они двинулись по Мэдисон-авеню, что принесло Элизабет облегчение. Здесь её вряд ли узнают, а даже если и так, она была уверена, что заметивший её человек будет достаточно воспитан, чтобы не упомянуть о том, как видел бывшую невинную принцессу высшего света Манхэттена в общественном месте с огромным животом.
На Пятой авеню любящие показную роскошь люди строили особняки, похожие на памятники мирским достижениям их хозяев, так что домовладельцы в равной мере могли и наблюдать за соседями, и сами хвастаться доходами. Эта улица притягивала людей наподобие Хейзов, с чьей единственной дочерью, Пенелопой, Элизабет когда-то дружила. Пенелопа, если ей предоставлялась возможность, всегда выбирала платье, в котором совершенно точно привлекла бы всеобщее внимание. Теперь говорили, что Пенелопа близко общается с Каролиной Брод, богатой наследницей, которая в прошлой жизни служила у Элизабет горничной. Сегодня вечером мисс Брод устраивала приём, приглашение на который хотели получить все, словно происхождение Каролины было не выдумкой. Сейчас, наверное, обитатели Пятой авеню и других фешенебельных районов прихорашиваются перед этим большим празднеством. Состав гостей разительно отличался от завсегдатаев балов полуторалетней давности, когда Элизабет была дебютанткой, с которой мечтал познакомиться каждый.
«Ошеломительно, – подумала она, – как же я изменилась». Но теперь супруги оказались на Мэдисон-авеню, где благородные семейства жили в более симпатичных и скромных домах, почитая старые традиции и не желая выставлять себя напоказ. Элизабет с облегчением вздохнула при мысли, что ей не предстоит сегодня посещать никаких балов, и мирно задумалась, что таится за простыми фасадами этих домов из коричневого камня.
– Не здесь ли живут Ливингстоны? – после длительного молчания спросил её Сноуден, указывая на каменный особняк на углу. Элизабет улыбнулась и кивнула, поскольку хотя и была уверена, что ответ мужу известен, но знала, что он позволяет ей выступить в роли экскурсовода по родному городу, и с радостью подыграла ему.
– А там Вандербильты из Уайтхолла?
Элизабет снова кивнула и по мере продвижения вперед отвечала на похожие вопросы, и даже сама указывала на интересные, по её мнению, дома. Ей нравилось давать что-то Сноудену, пусть она и делилась с ним лишь крупицами сведений, и переполнявшая её радость схлынула, лишь когда она услышала вопрос:
– А здесь живут Каттинги?
– О да, – прошептала Элизабет и резко повернулась, и впервые за этот день её черты оказались достаточно освещены, чтобы её могли узнать.
Поскольку единственным наследником судоходной империи Каттингов был парень по имени Тедди, который дважды предлагал ей руку и сердце ещё при жизни Уилла, вот только ни она, ни кто-либо другой не воспринимали Тедди всерьез. В конце концов, он же был Тедди, другом, который сидел рядом с Элизабет на похоронах её отца, тихим скромным мальчиком, казавшимся мисс Холланд невидимым в ту пору, когда она грезила лишь о крепком парне, живущем в конюшне её родного дома. Прошлой зимой, когда Элизабет поехала во Флориду со своей старой подругой Пенелопой, Тедди намекнул, что всё ещё питает нежные чувства, и старшая мисс Холланд надеялась получить ещё одно предложение в тот краткий период между днем, когда обнаружила, что беременна, и днем, когда он завербовался в армию. Если честно, когда-то Элизабет даже желала получить от него поцелуй или немного ласки, но давно уже похоронила это желание, и теперь ей было тяжело думать о Тедди. Ведь подобные мечты означали предательство уже двух мужей. А даже если и нет, теперь Тедди служит на Филиппинах, и ходят слухи, что по его возвращении от него ожидает предложения Джемма Ньюболд.
– А этот дом…
Элизабет моргнула и попыталась стряхнуть наваждение. Сноуден указывал на элегантный дом из коричневого камня, стоящий в середине квартала на западной стороне улицы. В нём было четыре этажа, и на каждом на улицу выходило по три окна. Над дверью располагался симпатичный витраж из белого и золотого стекла. Это был район тридцатых улиц, а недалеко отсюда находился особняк в парке Грэмерси, где выросла сама Элизабет, и всё ещё жила её семья. Элизабет должна была знать этот дом, но назвать его хозяев не получалось.
– Не уверена, что узнаю… – Элизабет приподняла брови и посмотрела на мужа.
– Полагаю, – начал Сноуден, пристально смотря ей в глаза и слегка улыбаясь, – здесь живут Кэрнсы.
– Простите? – Рука Элизабет невольно дернулась к груди. Она уже чувствовала разливающуюся в груди благодарность, вытесняющую прежнее смятение. Именно такой дом Элизабет выбрала бы для себя: большой, но не претенциозный, основательный и крепкий, построенный по аристократическим стандартам Нью-Йорка.
– Скоро родится ребенок, – просто сказал Сноуден, – и я подумал, что пришло время обзавестись приличным домом для моей жены.
Элизабет во все глаза смотрела на здание, где будет растить ребенка, с каждой секундой обретая всё большую уверенность в том, что это идеальное место.
– О, спасибо вам, мистер Кэрнс, огромное спасибо, – горячо поблагодарила она, вновь обретя голос. Она заморгала, всё ещё не совсем веря в то, что это правда. «Мне чертовски везет, – напомнила она себе, – и следует неусыпно об этом помнить». Звуки дорожного движения к концу дня стали громче, а дома вокруг позолотил свет предзакатного солнца. На лице Элизабет все ещё играла искренняя улыбка, которая озарила его при виде дома. А затем Сноуден наклонился вперед и совершил беспрецедентный поступок. Он прижался губами ко рту Элизабет и поцеловал её.
Между ними никогда не было романтических порывов, и этот внезапный жест вновь изменил настроение Элизабет. Возможно, она выглядела такой же потрясенной, как и чувствовала себя, потому что Сноуден похлопал её по колену, как дедушка, упрекающий внучку за то, что она не идёт спать в положенный час.
– Мы можем переехать, как только вы захотите, – официальным тоном произнес он, прежде чем наклониться и приказать кучеру отвезти их обратно в Довер, чтобы начать собирать вещи. На обратном пути Сноуден не смотрел на жену, и ко времени приезда домой Элизабет убедилась, что если в его поцелуе и была похоть, то это не более чем игра её виноватого буйного воображения.
