Текст книги "Бывшие. Возвращение в любовь (СИ)"

Автор книги: Анна Эдельвейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Глава 24

Глава 24

Душа пела. Я так давно не была так расслаблена, быстро и ловко занимаясь любимым делом. Люба, повар Ольшанского ловко успевала возиться с салатами, посматривала за куриным бульоном, наваривая его как положено, на медленном огне с луком и морковью. Дух стоял потрясающий, бульон получился наваристый, прозрачный, золотистый.

Краем уха прислушивалась к тишине со двора. Полчаса назад закончился праздник, весёлая беготня детей, хлопушки, музыка – всё стихло. Артисты, наверное, уже уехали, дети разбрелись.

Я Эвелинке решила сделать подарок. Девочка хотела пельменей – будут ей пельмени.Я лепила быстро, с удовольствием, заворачивая их медвежьим ушком, оставалось доделать совсем немного, как вдруг издалека я услышала рёв Ольшанского:

– Ольга!

Люда и её помощница мгновенно капитулировали из кухни, бросив меня одну в огромном помещении, похожем на большую стерильную операционную. Ольшанский влетел разъярённый, потрясая бумагами. Я опешила. Таким буйным и злобным я его не видела и честно сказать, даже оглянулась: он точно именно на меня орал?

Ольшанский стоял в двадцати сантиметрах от меня, загораживая своей фигурой свет из окна, нависая надо мной тёмной глыбой. У меня почему то стали ватными колени, я не решаюсь взглянуть ему в глаза, уставившись на дёргающийся кадык из расстёгнутого ворота рубашки.

– Любопытно взглянуть, Олечка?

Где то над моей головой махал лист печатного текста, я не знала, что это значит, молча хлопала глазами.

Ольшанский хлопнул рукой по столу, взметнулось белое облако муки, у меня перед лицом оказался лист, я успела прочитать “Исследование…” По левой половине было крупно набрано на голубом фоне:

Биологическое родство и цифры жирно, чёрным: 99,999

– Ты делал тест ?! – не знаю, чего было больше в моём голосе: удивления или возмущения.

– Как долго ты ещё собиралась скрывать от меня моего сына, а?

Ольшанский вперился в меня возмущённым, злым взглядом.

Божечки, как же долго я избегала этого разговора, какие бастионы выстраивала, и вот– случилось.

Я нервничала настолько сильно, что впервые поняла где у человека сердце. Оно долбило под рёбрами и ныло одновременно. Наверное, вот так люди получают инфаркт и мой был не за горами.

Я облизнула мгновенно пересохшие губы, меня как из ушата ледяной водой облили. Пальцы были в муке, я держала лист самыми кончиками пальцев, невидящим взглядом уставившись в буквы. В первую секунду мне хотелось спрятаться под стол, зажмуриться, исчезнуть с планеты. Я же знала, что всё именно так и кончится.

Сдался мне этот праздник, я зачем вообще сюда припёрлась с ребёнком. Спасительная мысль пронеслась: когда нибудь этот заполошный день закончится. Может быть, мне удастся убедить Ольшанского отцепиться от нас с Мишей и не лезть в нашу семью, какя ему разница, отец он или нет. Пока я думала что сказать, Ольшанский перепачканой в муке рукой рванул воротник рубашки, пуговица с треском отлетела, будто она была виновата, что Ольшанскому нечем было дышать.

Роман схватил меня за плечи, развернул к себе, хриплым голосом шипел мне в лицо:

– Кто тебе позволил растить мальчика без отца! Ты понимаешь, нет, бестолковая твоя голова, что пацану нужен отец с самой первой секунды, как он родился!

– Зачем? – мой вопрос обухом прилетел Ольшанскому и в прямом смысле сбил его с ног. Он аж потерял дар голоса.

– Зачем моему сыну отец, который выгнал мать из своей жизни, завёл другую? Вернее, жил сразу с двумя женщинами и врал, каждый день воспитывая ребёнка на стороне!

– Ты обязана была прийти и сказать мне, что беременна.

– Я тебе ничего не должна, Ольшанский.

– Знал я что ты своенравная, упрямая. Но то, что ты такая… такая дурная…

– Не смей обзывать меня дурой! – вот теперь я завелась по настоящему, перед глазами кинолентой на быстрой перемотке пронеслись все эти четыре года бессонных ночей, нищеты, Мишиных болезней.

Меня просто рвало в клочья от гнева, от невыплаканных слёз. Я тоже хотела гордится своим сыном перед его отцом, хотела, чтоб отец тетёшкал моего мальчугана на руках.

– Когда я была беременна, мы уже развелись, Ольшанский. Смею напомнить, по вине кое-кого, кто не дал себе время объяснить, что делала женщина, зарывшись головой в твою ширинку.

– Это ты вспылила и не собиралась ничего слушать.

– Можно подумать, ты бегом бежал, пытаясь растолковать мне что именно вы делали вдвоём в такой странной позе. Я развелась по праву твоего козлиного повеления, Ольшанский! – я орала так, что стёкла звенели.

– Что ты несёшь. Перекладываешь с больной головы на здоровую.

– А ты не забыл мне рассказать, что на тот момент у тебя была другая семья с уже готовым ребёнком? – я шумно дышала, чувствуя, что губы сводит судорогой рыданий: – Да я дважды была вправе развестись с тобой, предатель!

– Ты говори, да не заговаривайся! – Ольшанского трясло, но и я уже была не та дурочка, что пять лет назад разрешившая вытереть об себя ноги:

– Талдычишь, что я должна была примчаться к тебе с новостью о беременности? Чтоб ты напомнил мне свои слова, что я приползу к тебе за помощью? Начну драку за алименты, а ты ехидно сморщишь нос и будешь шпынять меня словами: а я говорил?! Так вот, не приползла, как видишь. И ты бы в жизни не узнал о нас, если бы не эта проклятая авария. И вообще, я именно тогда поняла, что отношения между мужчиной и женщиной – это когда тебя защищают, а не когда ты мучаешься!

Я уже не могла сдержать слёзы, они ручьями катились из глаз:

– Это ты, ты, Ольшанский придаёшь смысл своим правилам. А мне они не важны. Мне, как и любой женщине, нужна возможность говорить, требовать, истерить, жаловаться и сообщать о своей нежности. Иногда я повторяю одно и то же тысячи раз. Но у нас с тобой разный язык слов. Я ищу чувство, а ты находишь для себя боль, чтоб окунуться туда гордыней. Так что скажу тебе на общепонятном русском: катись к чёрту!

Роман сжал меня в объятиях, шептал в волосы:

– Прости меня за те слова. Сам не знаю, что из меня от обиды лезло.

Нежность сковала, вот же вроде всё хорошо. Нарыв из тайны лопнул, мне бы выдохнуть. Я напряглась ещё больше, физически ощутив как мне больно осознавать, что я пять лет терпела эту боль. А сейчас за одно его сраное “извини” должна забыть, как он растоптал мою веру в него? В него, которого я любила больше жизни? Дёрнулась из его рук:

– Убери от меня руки, Ольшанский. Я обязана тебе за помощь с Мишей, я не забуду об этом никогда, буду благодарна. Ты приютил моего ребёнка. Не было для меня труднее тех мгновений, когда ты протянул руку помощи: больница, Миша. Но на этом всё. Не лезь к нам в жизнь.

Наши взгляды сцепились, я в непримиримом оскале не собиралась уступать. Теперь мне не было страшно. Я воевала в открытую. Упрекал меня тем, что я скрыла Мишутку? Пусть докажет, что достоин того, чтоб я впустила его в нашу жизнь.

– Сдурела? Ты до сих пор, упрямая твоя голова, пытаешься рулить вселенной? Думаешь, я откажусь от сына, только потому, что ты тащишь мешок обид за спиной и гордишься, какая ты принципиальная?

– Да! Принципиальная! Ты знаешь чего мне стоило отвечать на вопросы малыша где его папа. Ты знаешь, как беспомощна я была, когда сын жаловался, что его кто то обидел в садике из сверстников, а у меня душа рвалась. Я то его как мама могла только пожалеть. А защищаться мальчишку должен папа учить.

– Ольга, я тебе именно об этом говорю– мальчику нужен отец.

– Отец, конечно, нужен. Кто бы спорил. Только с чего ты думаешь, что Мише нужен именно ты? Лгун, двоежёнец. Или я что то забыла?

Роман снова становился тем самым упрямым быком, с пожаром из ноздрей. Мужчины не меняются, характер, он как шило – в мешке не утаишь. Роман завёлся, от его нежности и раскаяния не осталось и следа:

– Ты моя единственная жена, я не был женат на той женщине, что подарила мне Эвелинку. Той женщине места не было в моей жизни, и ты уже знаешь об этом. Зачем ты снова валишь в кучу то, что уже обговорили?

– Потому что болит так, что не говорить не могу. Так понятно? Потому, что задолбал меня ты, Ольшанский, размахивая тем, что ты мужчина и на этом простом основании мой командир. Слова тебе не скажи. Короче, сделай милость, исчезни из моей жизни, а я из твоей. Кто знает, какие у тебя ещё секреты есть.

– Нет у меня никаких секретов! – градус нашего разговора лез вверх, недалеко уже было до взрыва, Роману изменила его хвалёная выдержка:

– Хватит того, что мальчик рос и я не видел его 4 года. Из за тебя мы с сыном пропустили так много!

– Ты решил ещё и обвинить меня?

Я, забыв, что у меня руки в муке, схватилась за голову: да что же это такое! Стоит тут этот верзила, как кнутом хлещет меня своими претензиями. А у меня другая, своя калёная правда тех самых четырёх лет беспомощного одиночества, я ещё и доказывать должна, что всё сделала правильно!? У меня как железная заслонка в горло свалилась, я автоматически сжала шею руками, поискала глазами где то тут был стакан воды.

Просипела:

– Не смей, слышишь, не смей меня ни в чём обвинять, отец года. И знаешь что я тебе скажу? – я нашла воду, залпом сделала несколько глотков, со стуком поставила стакан:– У тебя две женщины, родившие от тебя детей и что то мне сдаётся, мы обе тебя одинаково ненавидим.

– И вы обе скрыли от меня моих детей! Однако, мои дети со мной оказались в тот момент, когда вас обеих прижало! Я должен благодарить судьбу за то, что вам стало настолько плохо, что угроза жизни – единственное, что заставило вас обратиться ко мне?

Я схватила скалку, затрясла головой, нацелившись в Ольшанского:

– Только попробуй меня сравнить с нею, с твоей первой, или какая она там по счёту. Я перед тобой в отличие от неё головой в твою ширинку не упиралась.

– Да ё моё, Ольга! Ты себя слышишь? Мы с тобой о Мише говорим.

– Тебе никто права о Мише говорить не давал. Мы с тобой о нас говорим.

– Чего о нас говорить. Я люблю тебя, поэтому мы сейчас рядом. Ольга, с ума сойти, ты мне сына подарила!

– Ничего, в смысле никого я тебе не дарила. Сын мой. И да, по поводу твоей помощи, – я, наконец, вымыла руки, провела по лицу. Села на стул, набралась смелости:

– В момент, когда мы встретились вновь, я была в самой сложной ситуации. Авария, беспомощность, выгнали с работы, тётка шантажом заставила чуть ли не съехать из собственной квартиры, угрожая рассказать тебе о моём сыне…

– О нашем сыне…

– Что? – я не расслышала, утонув в собственных переживаниях…

Роман притянул меня к себе:

– Так, давай успокаиваться. Ты моя жена, у нас сын, я люблю вас. Исходим из этого.

– Или я с ума сошла, или пропустила что то очень важное. Когда это я стала снова тебе жена.

– Вот сейчас и стала. Делаю тебе предложение: выходи за меня.

Глава 25

Глава 25

– Так, давай успокаиваться. Ты моя жена, у нас сын, я люблю вас. Исходим из этого.

– Или я с ума сошла, или пропустила что то очень важное. Когда это я стала снова тебе жена.

– Вот сейчас и стала. Делаю тебе предложение: выходи за меня.

– Я дважды на одни и те же грабли не наступаю, Ольшанский.

– А придётся. Я люблю тебя, Ольга. Ты знаешь, я дважды одно и то же не повторяю.

– Да? А придётся. – вернула ему его же слова, – Скажи, Роман, чего ты так в Мишу вцепился. Неделю назад ты даже не знал о его существовании. Теперь зачем он тебе нужен?

– Оля, я люблю и любил тебя всегда. Так случилось, что гордыня разъела наш брак. Я виноват. Прости меня. Оказывается, у меня есть сын. Не знаю, как жил все эти годы без вас. Больше не проживу минуты. Я ответил на все твом вопросы?

Я помалкивала. Это всё было так неожиданно...

Ольшанский дышал паровозом, а я наоборот, совершенно успокоилась, отвернулась от него, бросила в бульон пару горошин душистого перца, лаврушку и стала запускать туда пельмени.

Воспалённое сознание постепенно остывало. Я так устала в этой перепалке, не осталось сил орать самой и слушать его.

Большая кастрюля с куриным бульоном замерла, насторожилась прежде чем закипеть снова, принимая ровные фигурки желтоватого теста. Я медленно помешивала варево большой шумовкой, лихорадочно соображая, что делать.

Я ведь собиралась сегодня распрощаться с Ольшанским. Оставаться тут уже не имело смысла. То есть надо было обрубать это вновь проснувшееся знакомство. Мы ведь после расставания оба никогда не искали встречи, смертельная обида не давала помириться с прошлым. И хотя я уже выяснила для себя, что как любила эту двухметровую скотину, так и люблю, но ломать жизнь своему мальчику не буду. Только это было ДО нашего разговора сейчас.

Роман потёр лицо:

– Не молчи.

– Обрекать сына на свидания с воскресным папой я не намерена. – вывалила на него залпом слова и сама выдохнула. Как точно я подметила название всем этим приходящим папашам “воскресные папочки”. Гады. Всегда такие напомаженные, спокойные, уверенные, щедрые. А что тут трудного. Встретился на пару часоа, принёс машинку, послушал вполуха детскую болтовню и ушёл. Ни тебе купать, кормить, зашивать дырки и мазать зелёнкой, ничего воскресному папе не полагается.

– Ты что такое говоришь, Ольга. Я хочу быть в вашей жизни каждую минуту, причём тут воскресный.

– Ты реально думаешь, что будешь отличным папой, Ольшанский?

Он как то беспомощно смотрел на меня:

– Разве нет?

– Судя по Эвелине – сомневаюсь.

– А я нет. Сейчас пойду и скажу Мишке, что он в этом мире не безотцовщина.

Я подняла лицо , смотрела в глаза бывшему мужу, качала головой:

– Я не знаю, что делать.

– Оля, я всю ответственность беру на себя. Пожалуйста, милая, любимая, мы всё начинаем сначала. У Миши есть мать, отец . Даже сестра есть.

Я всё ещё пыталась скрыть радрсть облегчения. Как же я боялась, что Ольшанский узнает о Мише. Вот, узнал. Я вдруг спохватилась:

– Ну, и как мы теперь скажем Мише, что у него объявился отец?

– Нормально, как все люди между собой говорят. Так и скажем.

Ольшанский нежно потащил меня за локоть, я вывернулась:

– Нет, стой. Не сегодня, не сейчас, – я сама не знала почему упорствую, я просто не была готова к тому, что это случится сегодня, сейчас.

– Почему?

– Я не готова вас знакомить. Мне надо прийти в себя, подумать, решится.

– Ты уже четыре года решалась, так и не решилась. Ещё четыре года подождать?

– Надо ребёнка подготовить, я и слов то не найду. И ещё. Ну, скажешь ты ему: “я твой отец” и дальше что?

– А чего ты ждёшь?

– Меня больше волнует чего ждёшь ты, Ольшанский. Вдруг твои ожидания разобьются, может быть Миша вовсе не мечтает о папе. Пропустит твою новость мимо ушей, ты разозлишься, обидишься. Назавтра выкинешь его из головы, а мне потом что делать.

– Хватит уже придумывать пьесы. Я с симпатиями своего сына сам разберусь.

– Может быть не сегодня? – я всё ещё цеплялась за надежду оттянуть этот миг.

– Сегодня. Сейчас скажем, идём.

Я успела маякнуть Людмиле, кивнув на пельмени, она шёпотом спросила:

– Сразу накрывать?

Я кивнула.

Он взял меня за руку, повёл на террасу. Я семенила за стальным, здоровым мужчиной, тащившим меня как куклу за собой. Мямлила:

– Роман, пожалуйста, не надо, я так боюсь. Дай мне время подготовить ребёнка.

Он остановился, резко повернулся ко мне, я не ожидала , что он затормозит так внезапно, ткнулась в него грудью:

– Чего ты боишься, Оля?

Я облизнула губы, продолжала мямлить, пытаясь подобрать слова и быть убедительной:

– Я… ты…, да просто я боюсь, что ты поломаешь нам с сыном тот мирок, который я создавала. Понимаешь, нет? – о, у меня проснулся здоровый эгоизм: – Я не хочу снова провалиться в болото, где надо будет каждый день утром смотреть на себя в зеркало и убеждать саму себя, что я сильная. Что я справлюсь. Что если я сегодня не пообедаю, то у меня хватит денег купить дорогой сироп от кашля.

Я всхлипнула, отошла от Ольшанского на шаг, прижала руки к груди. Мы так и стояли друг напротив друга в пустом длинном коридоре, я, как парламентёр, старалась быстрее вывалить все факты:

– Я не переживу через пару недель наутро, когда мне надо будет объяснять Мише, почему папа к нам не приезжает и врать, что ты скоро приедешь. Потому что ты сегодня весь в чувствах, а завтра они у тебя остынут и всё!

Роман удивительным образом не перебивал меня.

– Всё?

Я похлопала глазами, кивнула. Неужели убедила.

– Есть ещё хоть одна причина, по которой ты боишься познакомить нас?

– Назови мне, Ольшанский, хоть одну причину, почему я не должна этого бояться?

Он наступал на меня:

– Потому что я мужчина. Твой мужчина. Отец нашего сына.

Малахит его глаз горел огнём, я видела, мой бывший терял терпение. Сейчас его глаза горели странным огнём, о притянул меня к себе:

– Ты уже отомстила мне, наказала так жестоко, что выдрала мне сердце. Всё, эта тема исчерпана.

– Я не давала тебе согласия.

– А я и не спрашивал.

В наступившей паузе было слышно наше дыхание. У меня сердце учащённо колотилось о рёбра, я чувствовала, как всё плотнее сжимаются ладони Ольшанского на моей спине, он потянулся ко мне. Силы сопротивляться внезапно закончились.

Я замерла в его объятиях. Зажмурилась, захлебнулась нахлынувшей нежностью. Отец моего ребёнка гладил меня, как маленькую девочку, лапищей по волосам. Что то говорил. Я оглушённая переменами просто стояла и дышала чем то новым.

Мы вышли на террасу.

Там, на залитой солнцем лужайке Эвелина раскачивала гамак, Мишка внутри весело махал ногами. Боже, пасторали святого семейства.

– Дети, идите сюда!

Я села на краешек ротангового диванчика на террасе. Видела, как Эвелина помогла Мише выпутаться из гамака, как весело подталкивая друг друга они бежали к террасе.

– Сядьте, – скомандовал Роман, сам как то нерешительно взъерошил волосы.

Эвелина села первая, втащила на диван Мишу.

– Миша, я хочу сказать тебе, давно хотел. – Ольшанский набрал воздуха: – Миша, я твой папа.

– Я знаю, – малыш беспечно болтал ногами, я, открыв рот смотрела на него ничего не понимая.

– Знаешь? – опередил меня вопросом Роман.

– Мне Эвелина сказала, что ты мой папа.

Роман присел, распахнул объятия:

– Иди ко мне.

Миша вскочил с дивана, бросился так порывисто, так искренне, обхватил шею Романа обеими руками.

Ольшанский обнял мальчонку:

– Я тебя с первой минуты хотел обнять, да всё стеснялся, сынок. Думал, вдруг тебе не понравится.

– Мне ,что ли, можно называть тебя папа? – Миша чуть отстранился, пытливо посмотрел в глаза Роману,: – Понимаешь, у меня раньше не было папов.

У меня перехватило дыхание, внутри я замерла, пульс нагонял штормовую волну в сердце.

Роман протянул руку, подманил Эвелинку. Она подошла, он обнял и её:

– У меня раньше была только красавица дочь, а теперь и крепкий парень появился. Можно, я буду называть тебя сынок?

Прозвенел колокольчик, Людмила накрыла на стол.

– Так, братан, давай руку, – Эвелина не дожидаясь, обхватила Мишу за шею, потащила его в столовую: Пельмешки! Мои любимые!

Мы молча стояли рядом, смотрели на улепётывающую парочку. Эвелина повернулась, бросила через плечо, закатив глаза:

– Да целуйтесь уже!

Конец.