Текст книги "Бонбоньерка (СИ)"
Автор книги: Анна Даш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Annotation
В книге собраны поэмы автора, вторая их часть, и избранные рассказы, представляющие его как тонкого мастера и стремительных рифм, и коротких произведений в прозе, в которых мягкий юмор сплетается с печальными нотками. "Слова... бесшумные гондолы, груженые масками, скользящие мимо, мимо и мимо... Как мне уплыть в них в сквозистую даль вымысла?" – звучат последние строки рассказа "Словесный враль". Пустившиеся в это путешествие действительно обретут дали неведомые.
Даш Анна
Даш Анна
Бонбоньерка
Печатается по книге «Бонбоньерка». А.Даш. О., издательство «Астропринт», 2009.
Анна Даш
Сборник рассказов
Бонбоньерка
Весна наступает в среду
В субботу днем она задремала и ей вдруг приснился сон о реке и плывущих сквозь нее деревьях и огненных птицах с хвостами, как лунная рябь. Она проснулась и еще какое-то время с закрытыми глазами повторяла видение заново и подсчитывала по свежей памяти: выходило, что обещанная во сне весна должна была наступить в среду.
А вечером позвонила подруга и они с полчаса поговорили о прошедшей неделе, и общих знакомых, и внезапном похолодании, что по долгосрочным прогнозам должно было смениться кратким теплом. Не обошли вниманьем и ее сон, когда наконец собеседнице на том конце провода подошло время идти на званый вечер с актерами и всякими театральными личностями.
И за столом с ней, по правую ее руку, сидел молодой, скромный и очень хорошо начинающий драматург, который внимательно выслушал и про вечернюю уличную сутолоку, и про кашель у кошки, и про забавный сон. И очень вежливо, к месту отвечал и улыбался и обронил прелестную фразу, понравившуюся всему шумно-блестящему обществу, что-то вроде:
– Люди обмениваются словами, передают их от одного к другому, как цветок, пока не надоест и не увянет. А я подхватываю его и ставлю в воду.
Через месяц после той "весенней" субботы она шла, чуть уставшая от дня скучной работы, и возле театра попала в оживленный поток, скользивший сквозь огни реклам. Чем-то знакомым и теплым повеяло на нее от них. Среди желто-черного перечня театральных заголовков с особенной стройностью сияло:
"Весна начинается в среду.
Пьеса в 3-х актах.
Начало в 19 час."
И одна из лампочек внутри стеклянного сооруженьица афиши медленно вспыхивала и, дрожа, слабела и снова против всех мыслимых физических законов разгоралась маленькой луной.
Лягушка
Поспорили два широколобых, маститых литератора, кто напишет рассказ короче. Один держал пари на свою новую машину, другой против нее поставил семейную реликвию – золотую табакерку в виде жабки с рубиновыми пупырышками.
На следующий день от первого ушла жена. Совпаденье. Просто села в новенький блестящий форд, заехала к любовнику забрать кое-какие вещи – и между прочим давно подаренную ей золотую лягушку – и поехала погостить у мамы возле Канн или где-то там еще. Много женщины понимают в литературных спорах?!
Пуаро
Когда подали десерт, речь зашла о детективных романах. Дамы единодушно выступили в пользу Агаты Кристи, а кое-кто из мужской половины предложил кандидатуры постарше и поусатей, но без особого успеха.
– Мадам Кристи – королева детектива, никто больше не удостоился такого титула, – упорствовала, вскидывая бровь, Джудит. – Ее Пуаро безупречен.
– Да, но...
– Я знаю, что вы скажете. Ваши возражения смешны.
– Может быть...
– И беспочвенны. У месье Пуаро превосходные манеры, он деликатен, сдержан и утончен. Он также пунктуален. О многих ли можно это сказать? Он виртуозно действует ножом и вилкой и не в пример своим предшественникам элегантно одет и умеет за одеждой ухаживать. Не правда ли, господин Сюше?
Все взгляды обратились к Дэвиду Сюше, исполнителю роли экранного Пуаро. Тот кивнул.
– Да, мадам.
– Вот видите. Уверена, что вы сумели эти качества сыграть, только обладая ими сами. Приходите ко мне в четверг, пусть все берут пример с живого воплощения хорошего английского тона, – подвела она итог, обводя присутствующих блестящим взглядом.
На этом разговор иссяк, а когда возобновился, его предметом была уже другая тема.
Если память мне не изменяет, это был первый и единственный выход Сюше в свет, хоть он так в него стремился, чтобы наблюдать жизнь тех, кого играл, что называется "изнутри". На мой вопрос, отчего так произошло, он знакомым мягким движеньем поправил перчатки и проговорил:
– Друг мой, это самое большое несчастье моей жизни. Я вынужден избегать мисс Джудит до конца моих дней, ведь я опаздываю даже на собственные съемки и понятия не имею, чем едят суфле, которое она обещала заказать в мою честь. Я безутешен!
Сюжетный поворот
Моей жене, балетной солистке, на юбилейный год ее работы в театре друзья сделали подарок – преподнесли картину современного, весьма известного художника. И картину немаленькую, но с сюжетом довольно странным и эксцентричным. По реке плывет полная всякой всячины лодка, в ней убранный красной попоной слон, а на слоне на руках делает стойку балерина. Только присутствием пачки и можно было бы объяснить выбор подарка.
Я обошел комнаты, присмотрел подходящее место, где его можно было бы водрузить, но, осененный внезапной идеей, решил придать замыслу автора еще больше выразительности и повесил картину вверх ногами. Теперь выходило все наоборот. На воздушном облаке плыла, выделывая па, балерина. В руках над головой она несла слона в красной попоне вместе с лодкой и разными веселыми предметами в ней. Если долго смотреть, появлялось пьянящее чувство нереальности и легкое круженье в голове. Да и в сущности говоря, верх и низ – условности, в природе их нет.
Когда вечером после праздничного ужина гости расходились домой, один, мой самый давний приятель, указывая на картину, сказал:
– Наконец-то у тебя в доме появился семейный портрет. Да еще такой реалистичный! Жена твоя, воздушное, неземное существо, весь день в театре и дома трудится, да еще тебя, слона толстокожего, на себе несет со всеми твоими книгами, сачками и лодками. И вот что в тебе все-таки импонирует, так это вот эта твоя самоирония. И надо же, как сходство уловил: даже попона красная, как ты любишь! – щелкнул он меня по рукаву малиново-спелой рубашки и вышел вслед за остальными.
Спич о божественном пром ысле
Я вдыхал ароматы, поднимавшиеся из ресторана в нижнем этаже, и у меня в голове сам собою сложился спич для вечера.
– Французы говорят: много вишен на пироге отбивают вкус теста, и бодро взращивают свою индивидуальность на переслоенной воздухом национальной гордости, даже если эта индивидуальность – сорная трава. Англичане сдабривают свою чопорность странностями и запивают чаем с прошлогодними бисквитами. Шекспировские страсти омывает итальянское вино, а безалаберность и артистизм увязли в снегах и черной икре. Всем остальным Бог роздал сухарики.
– Очень любопытно. И, знаешь, по твоей "теории снегов" я самый выигрышный вариант: я запиваю пирог с вишнями вином и оставляю тебе размачивать в чае сухарики! – Парировал деливший со мной компанию мой первый и единственный слушатель, на две трети итальянец, на треть француз.
Шляпка
Одна английская герцогиня имела романтическую связь с известным всему Лондону поэтом, посвятившим ей немало прекрасных строк. Как это обычно бывает, муж узнал об этом ближе к финалу пьесы и положил конец, заперев неверную супругу в четырех стенах – благо, до времен феминизма оставалось еще полвека. Однако переписка меж возлюбленными продолжалась.
Разгневанный герцог установил за женой круглосуточное наблюдение, подкупил прислугу и ее личную горничную и на ночь выпускал гулять по саду трех злобных пойнтеров. Напрасный труд. По лицу герцогини было ясно как божий день, что письма стали еще прелестней.
Супруги никуда не выходили, если не считать одного-двух визитов в неделю к ближайшим друзьям и в театр. И каждую минуту этих выездов герцог неотлучно был рядом и порою даже держал жену за руку, будто не веря собственным глазам.
Герцогиня была не очень крепкого здоровья и умерла молодою, во цвете лет и красоты. После ее печальной кончины поэт, уже знаменитый и всеми признанный, опубликовал их трогательную переписку отдельным томиком, снабдив его воистину бессмертным посвящением:
"Моей нежной и незабвенной, какою я встретил тебя при жизни и унесу в своих снах после нее. Твоим тоненьким пальчикам, перебирающим ирисы, твоим медовым локонам в бликах солнца, твоей единственной в мире шляпке, наперснице наших дум, что в темноте гардероба дарила мне драгоценное письмо, пока сочинявшая его головка внимала Пуччини или светской болтовне. Тебе и только тебе, пока живу и помню".
Такие разные мненья
Говорили о разном и между прочим об именах. Пожилая дама в букольках заметила:
– Насколько значительно имя, настолько же значителен и человек, его носящий. Какое величественное звучание: Уиль-ям Шекс-пир! В нем уже чувствуется дыхание трагедии и триумф человеческого гения.
– Да-да. Я даже чувствую мурашки по коже, будто кто-то подкрадывается ко мне сзади...
– Эмили, прекрати выдумывать! – решительно пресекла первая свою подругу, большую поклонницу всего сверхъестественного. – Или вот: Микеланджело Буонарроти. Видишь арки и расписные своды...
– И ангелов, – поспешила вставить Эмили.
– Если тебе так угодно, дорогая. Словом, открытия Просвещения, торжество разума над хаосом.
– Как это ты хорошо сказала. А наш любимый мистер Пелам Гренвилл Вудхаус?
– Его витиеватое имя тоже в точности соответствует причудливым сюжетным темам его романов. И в нем
много домашнего и уютного, как в последнем слоге. Бесспорно, он составляет с ним единое целое, и иначе и быть не может. История не знает примеров, чтоб некий мистер Бобкин уподобился Сократу.
Все согласились.
– А что вы скажете об Уинстоне Гае Сомервилле? – спросила соседка дамы в букольках справа. – Не правда ли, звучит неплохо?
– Мне кажется, это что-то знакомое. Да, обладатель такого имени должен быть внушителен, проницателен и тверд. Это талантливый политик с большим будущим или видный общественный деятель.
– Старый развратник и душегуб! – объявила ее собеседница. – Вот уже сорок лет он губит мою молодость своим брюзжаньем, и вся его карьера простирается от утренних газет до тапочек у камина. – И она бросила выразительный взгляд в дальний угол гостиной, где, покручивая усы, невозмутимо стоял ее полноватый муж, сэр Уинстон Сомервилл – младший.
Дружеское пожатье
Посвящается всем старым перчаткам
В ранней своей молодости черные шелковые перчатки были ладными, изящными и всячески обласканными носившими их руками. Как нарядно они их облегали, как играли складочками на смешливом кулачке! Со временем узор из стежков на запястье стал стираться, начали рваться ниточки и расходиться узкие швы кое-где на пальцах. Чересчур толстый перстень цеплялся изнутри, заставляя их потрескивать от напряжения, а черная с мягким блеском ткань поседела и села от стирки.
Закончились праздничные прогулки и выходы в театр, скромность фасона все больше выдавала старомодность. Их еще носили по будням, но уже не с тем приятным, согревающим до кончиков пальцев чувством. И однажды в конце весны они были погребены среди старых, ненужных, пахнущих нафталином и затхлостью вещей, а на их место положили две пары новых, с этикетками из модного магазина. И никто больше не вспоминал об их шелковистом дружеском пожатье.
Парик Агаты Кристи
– Кларк Гейбл клал свои усы на ночь под подушку, чтоб они были плоскими, а Мэрилин Монро пудрилась ванилью и сахарной пудрой, – щебетала юная особа, идущая с ним под руку по парку.
– Неужели?
– Представьте себе. А Милица Корьюс, бедняжка, покупала исключительно бриллианты, потому что у ее мужа была близорукость и он хорошо видел только крупные цифры.
– Тогда вы, наверное, знаете и то, что Агата Кристи смолоду ходила в парике?
– В самом деле? Почему? – она широко открыла глаза и отступила в веерную тень.
– Облысение, дорогая. Слишком много сочиняла!
Кофе с рубинами
После обеда мужчины курили, а дамы во главе с доктором расположились за карточным столиком гадать на кофейной гуще.
– Чрезвычайно интересное занятье, – проговорила самая молодая из них, прозрачная блондинка с карминовым ротиком. – Мне в прошлый раз нагадали денежные огорчения, и я действительно в тот день ходила по магазинам.
– Передавайте чашки доктору, – обратилась к ним хозяйка.
– Это моя. Мне сегодня быть первой. Что вы видите, дорогой доктор?
– Пока что, мисс, в вашей жизни нет никаких серьезных перемен, разве что ваша новая помада. – И он взял следующую чашку. – А эта гостья явно склонна к меланхолии, но ее ожидает сюрприз в виде небольшого путешествия.
– Это правда, правда! – воскликнула его визави. – Завтра мы собираемся ехать в Рочестер, там в это время года всегда хорошая погода и можно кататься на лодке.
– Только не забудь, что тебя от лодок тошнит, – сказала Фанни и хозяйской рукой повернула поднос.
– Может быть, я выдам чью-то тайну, но этой особе скоро предстоит свадьба, и еще какая пышная! – продолжил доктор, и все взгляды невольно обратились к смущенному, порозовевшему личику. – Но я могу и ошибаться, – смягчил он свои слова, – мало ли что привидится в кофейных разводах старому глупцу. А вы и поверили!
Пока все старались найти себе занятие во время неловкой паузы, доктор поднял очередную чашку и поднес к самому кончику носа.
– Дамы, чья это чашка? Кто пил из этой чашки? – настойчиво повторил он свой вопрос и вместо объяснения поднес ее к лицу своей соседки. – Вы слышите этот запах?
– Как будто немножко похоже на полынь, – откликнулась она, прислушиваясь к чуть сладковато-горькому оттенку.
– Это яд! Та, что пила из этой чашки, через несколько секунд должна умереть!
Воцарилось молчание, затем хрустнула ткань, и побелевшая Фанни с неестественно поникшими руками медленно соскользнула на пол.
– Скорее врача! – спохватился кто-то невпопад над самым ухом доктора.
– Ничего сделать нельзя. Это вопрос нескольких секунд, – ответил тот. – Положите ее на диван.
Муж Фанни склонился над неподвижным, точеным лицом, веки слегка дрогнули, и она прошептала:
– Мои рубины...
– О чем она говорит?
– О своих драгоценностях, которые я ей подарил, – отозвался подавленный горем муж. – Она очень любила красивые вещи.
– Принесите их ей.
– Да, но как...
– Делайте, что вам говорят. Это ее последнее желание.
Он поспешно поднялся с колен и вышел из комнаты. Секунд через десять он вернулся, неся большую розовую шкатулку. Внутри, в обитых бархатом отделеньях лежали, светясь внутренним огнем, рубины, диадемы с изумрудами и бриллиантами, золотые браслеты в жемчужных каплях. Дамы замерли в немом восторге, забыв о причине появления всех этих богатств.
– Один, два, три...пять, – слабо сосчитала Фанни предметы рубиновой парюры и облегченно вздохнула. – Какое счастье снова их надеть!
Под ошеломленными взглядами гостей и мужа она совсем открыла живо блестящие глаза и легко встала.
– Он спрятал мои драгоценности и спрятал бы и платья, чтоб я нигде не появлялась! Ревнивый безумец! Но теперь шкатулка и ключ у меня и я могу завтра же отправляться на любой прием, и дюжина свидетелей будут мне гарантом, что больше отравленный кофе не понадобится. А теперь можете звать доктора, – добавила она, бросая насмешливый взгляд на дергающееся лицо мужа, и победоносно вышла из комнаты.
Символ
Вы спрашиваете, почему рассказ назван "Весна наступает в среду". Для меня это больше, чем название, это китайский рисунок по шелку моей памяти, которая бережно хранит приход набоковской "Весны в Фиальте" и "Фиалки по средам" Моруа, если хотите, символ. В Фиальте распустились фиалки, и в среду пришла весна. Фиалки в Фиальте знаменуют наступление весны, и со среды корзины торговок полны этого хрупкого товара. Почему в Фиальте? Почему весной? Надо же куда-то отправляться фиалковому воображению, пока в среду вечером к нему не нагрянет долгожданная перемена. Потом новизна пройдет, волнение уляжется, и съежившиеся букетики придется убрать. Но еще долго будет в сумерках мне мерещиться их запах и маячить римский профиль англомана-гордеца.
Так соприкасаются души, и так все весны берут начало из одного поэтического зерна, гонимого временем.
Распорядок Мельпомены
7 час. 5 мин. Встаю, пью лекарство за полчаса до еды и снова ложусь. Размышляю о приснившемся и перевожу в слова. Двери, просьба, закрывать и ногами не топать.
7 час. 40 мин. Встаю окончательно. Завтрак: сметана с печеньем. Умываюсь, если есть настроение – причесываюсь. Проветриваюсь у форточки, в понедельник, четверг поливаю цветы и разговариваю с ними.
Лежу, скучаю, ругаюсь, чтоб не мешали.
9 час. 40 мин. Лекарство, через полчаса второй завтрак.
Лежу, слежу за солнечными зайчиками, иногда встаю. Когда встаю, успеваю кое-что записать, пока не замерзну без одеяла.
13 час. 30 мин. Последнее лекарство, через полчаса третья еда.
Мысленно составляю план на завтра и отдыхаю от перенапряжения – лежу.
17 час. Ужин.
Диван, недовольство, грусть. Телевизор, веселье, идеи. Одеяло "конвертиком", закрытый просмотр снов.
Утверждено и рекомендовано канцелярией внутренних голосов по делам и странностям поэтов и писателей.
Зола от сказки
Как водится, все уехали на бал, а бедная, маленькая Золушка осталась дома одна, с огромным списком дел и рассыпанными по полу рисом и фасолью. Было уже темно, и в продуктовую и цветочную лавку она не пошла, только подобрала все с пола, не разделяя на зерна и бобы, потому что это глупейшее занятие, и если кто такое сделал, да еще нарочно, то вместе теперь их и кушать будет.
Только собралась лечь в постель – явилась фея.
– Как! Уже спать? Золушка, не дождавшись желанного?! Сегодня бал! Надо ехать, там будет принц! – воскликнула она.
– Милая крестная, да разве принцы еще есть? – ответила ей Золушка, а, вернее, Прапразолушка.
– Конечно, есть, глупое дитя!
– Спасибо, но не хочется, не верится...
Но фея, ее не слушая, а полагаясь на собственный ум и фантазию, уже сделала необходимые приготовления и отправила кавалькаду прямо из ситцевой спальни на бал.
– Часы заведены на двенадцать, – махнула она вслед рукой, подгоняя попутный ветер. – И подводить их могут только безрассудно влюбленные!
Принц был счастлив знакомству с Золушкой, но в одиннадцать вечера, хотя до полуночи оставался еще целый час, та сослалась на усталость и привычку и покинула дворец, не оставив ему даже туфельки.
– Не могу же я идти босиком, – подумала она, – тем более что карета может вот-вот снова исчезнуть.
И наутро бедный юноша долго размышлял, как же найти ему странную незнакомку, пока папа-король, не видя иного выхода, не посоветовал дать брачное объявление. Но и тогда поженились они не сразу, а еще два года встречались и переписывались. Крестная очень переживала, но после свадьбы успокоилась и теперь возлагает большие надежды на маленькую дочку Золушки: может, хоть та уронит туфельку в память о прабабушке.
Дверь без колокольчика
«Расти и дождаться своего лета», – выдул из цветочного стебелька суть жизни Голсуорси.
"Жить для Бога, для души", – прошелся тем же лугом Толстой.
И, как молоток в кармане, носил Черчилль свой девиз на записном листке: "Бороться, бороться, бороться", не замечая Станиславской встречной шляпы набекрень: "Проще, легче, выше, веселей".
Двери в хаос закрыты и на каждой по изреченью, в них можно стучаться и требовать правды или, не найдя колокольчика, идти пить чай. Достучатся безумцы и те, у кого нет иных дел.
Манускрипт
Я совершал столь давно лелеемое мною путешествие по Востоку и, возвращаясь из Нимруда в Басру, на тесном и душном пятачке восточного базара, в пыльной лавке старьевщика купил почти задаром клочок старинного пергамента. Был он не больше трех пальцев в длину, и надпись на восточном языке на середине слова обрывалась, но, видно, тем и привлек он мое внимание, что недосказанность оставляла простор фантазии.
По возвращении домой я в тот же день отнес его знакомому востоковеду из Британского музея и стал терпеливо ждать. Воображение рисовало мне картины неслыханных открытий и пророчеств, а память приводила примеры удивительных находок тех лет, но мой приятель остановил этот поток видений, объявив, что не может перевести фразу, не имея ее продолжения. Трудно описать, как я был огорчен и разочарован. Никогда еще у меня не возникало желания сильнее, чем эта настойчивая, всепоглощающая потребность проникнуть в суть того, чем владею. Но я стоял перед непроницаемой стеной.
Много лет после этого случая меня еще изредка мучило любопытство дилетанта-исследователя, когда однажды, по прихоти наших туристических маршрутов, я оказался примерно в тех же краях и с той же неуемной жаждой приобщения к древностям бродил под гулкими сводами крытых галерей и лавок. В одной из витрин я увидел нечто знакомое и едва поверил собственному счастью – меж разного старинного хлама лежал брат-близнец моего манускрипта.
Я еле дождался конца поездки, чтоб воссоединить разлученное временем семейство, и не спал всю ночь после того, как отдал кусочки тому же свидетелю моей первой покупки. И вот после стольких лет и волнений у меня в руках был драгоценный листок с переводом. Я отер лоб, развернул его и прочел: "Саули – старый пройдоха".
Это была записочка наподобие тех, что мы писали про своих учителей в школе. Много веков назад один малолетний шалун ее разорвал и за ненадобностью выбросил, а другой, постарше, приехал за тысячи километров, подобрал и снова соединил. Что мне оставалось делать?
Я подозвал официанта, заказал кьянти и выпил за удивительное "бессмертие" Саули.
Подарок
Я был совсем юн, когда вышел мой первый томик стихов и рассказов. Вернее, даже не томик, а книжица в густо-сиреневом переплете, вся умещавшаяся у меня на ладони. Это был предмет моей гордости, вещественное воплощение тех часов и дней, когда на меня снисходил чудесный поэтический покой. В ней было все, что я написал за последние четыре года: короткие, но цельные стихи, витиеватые сонеты, легкомысленные басни в стихах, которые я любил больше всего, и еще десятка три эссе и рассказов, в которых мне позировали мои друзья и знакомые. Книжечка осталась незамеченной, но для меня это не имело никакого значения. Много ли весят признание и слава, когда на другой чаше весов бесценные двадцать три года?
Прошло пару лет, у меня появились новые интересы и знакомые и двоим из них – приятной молодой паре, не чуждой пословице о "книжном черве", мне захотелось подарить в знак нашей дружбы свой сборник. Я достал книгу из шкафа, бегло пролистал и ощутил на душе неприятную тяжесть. Больше половины из напечатанного вызывало у меня недовольство и смущение. Было ясно, что в таком виде подарить ее я не смогу. Но другая половина была явно хороша и не заслуживала быть погребенной в забвении, и я стал обдумывать вариант подарка с оговоркой страниц, разрешаемых к чтению. Путь самый верный и безболезненный, но кто помешает человеку в мое отсутствие открыть и прочесть то, что теперь выглядело для меня ужасающе наивным и приторным? Я согласен был отдать чужому взгляду все рассказы и басни, но остальное надо было как-то скрыть. Вырвать страницы? Невозможно, слишком много, подарок превратится в кандидата для мусорного ведра. Склеить их между собой? Немного лучше, но все равно будет выглядеть странно. Меня уже посетила и совершенно нелепая идея вырезания декоративных узоров дыроколом, чтоб сбить читателя со следа отсутствием половины слов, когда выход нашелся сам собой.
Передо мной на столе стояла красивая рамка с затуманенной фотографией лета далекого две тысячи первого года. Я вырвал несколько листков из книги, на которых мое перышко представало во всем своем серебристом блеске, веерообразно выложил их на листе охристого картона, украсил сухими стебельками и веточками вереска и вставил в раму. Я провозился со своей затеей больше трех часов. Вышло так удачно – словно небольшая своеобразная картина, что мне даже расхотелось ее дарить.
На Рождество я зашел в книжный, купил дорогое издание Оскара Уайльда в тисненом синем переплете и вручил моим новым друзьям с памятной надписью. А в качестве закладки я вложил птичку, вырезанную из одного из моих самых трепетных и возвышенных сонетов.
Ветер
Играли в недвижной, почти деревенской тишине. Было уже за полночь. Колода карт совершала сложный маневр, выбрасывала сине-красный павлиний хвост в правой руке, затем в левой и расходилась по четырем сторонам зеленого сукна, как по четырем сторонам света, чтоб, облетев их, снова собраться в знакомых руках.
Седые усы полковника, против света лампы похожие на большую обвислую моль, чуть подрагивали, выдавая нервное напряжение. Скрещенные пальцы разомкнулись, пропуская гонца, и поочередно выложили на стол двух красных и двух черных королей. Началась новая раздача. Воспользовавшись минутной передышкой, самый юный из игроков отошел к столику с подносом и налил в рюмку из крупинчатого графина. Было нестерпимо душно не от духоты – стоял ноябрь, – но от тех огромных цифр, мелькающих перед глазами, просачивающихся сквозь пальцы, в которых почему-то заключалось его счастье, его покой и дом. Они росли, образуя красную шеренгу, потом дробились и черными горошинами снова скатывались в круг света перед ним. Они уворачивались от его восьмерок, они издевались над его взмокшей манишкой, но стоило отвести от стола взгляд, и в душе начинался нежный перезвон, заставляющий руки принять новый карточный взвод.
"Сейчас должно... Сейчас или никогда... Дама за этим углом, и клетчатый туз в сердцах разбивает... Где мой платок?"
– Платок, – услышал он, как повторили губы.
Батистовая сухость прикоснулась ко лбу, слетела по щекам. На мгновенье в комнате как будто посветлело, но тотчас стало еще глуше стучать в голове, и сквозь бессмысленные пружины слов выскочила на незамутненную поверхность только одна-единственная фраза: "Если это не прекратится, если это сейчас же не остановится...".
Уже не было лиц, а седая моль давно вспорхнула и вылетела через открытое окно в сад. Звезды тоже, наверно, раздались в размерах и только диву давались, сколько он проиграл за эту ночь и сколько проиграет сейчас. Разве что случится чудо, которое выбьет всю землю у них из-под ног, из-под этого дома с бубновыми витражами.
Было так тихо, так по-осеннему пряно в воздухе, а дубы на горизонте образовывали такую непроницаемую стену вокруг этого мира. Неожиданно дохнуло холодной прелостью, занавеси с треском подлетели к потолку, и в комнату ворвался резкий обжигающий ветер. Записи и карты смело с сукна, как осенний сор, закружились в воздухе вертлявые купюры. Руки оставили круг света и, уродливо извиваясь, как души в аду, погрузились во мрак. Время остановилось и, перешагнув через чью-то склоненную фигуру, исчезло навсегда вместе с глухим сердечным биением. Наконец-то ему повезло...
Утром из тонкой, побелевшей руки все еще выглядывал атласный кончик дамы его сердца.
Парадоксы счастья
В ресторане на Манхэттене мое внимание привлек забавный маленький человечек с умным, выпуклым лбом и приятной наружностью, который сидел за одним из столиков и в одиночестве поглощал рыбу. Его лицо озаряла улыбка, и, казалось, даже кончики усов светились от удовольствия. Я стал за ним наблюдать.
Он никого не ожидал и никуда не торопился. Методично закончив с рыбным блюдом, он перешел к суфле с черникой, все с тем же непринужденным изяществом, с каким ел, отложил крахмальную салфетку, мечтательно взглянул на чистое июньское небо и развернул газету. И тут я вспомнил. Передо мною был один из богатейших людей восточного побережья. О его безумных предприятиях ходили легенды, а сам он не сходил с газетных полос уже по крайней мере лет пятнадцать. Я потому и не узнал его, что представлял гораздо внушительней и старше.
Все последние месяцы после Рождества желтая пресса подробно освещала его блистательный короткий брак и шумный бракоразводный процесс, окончившийся только на прошлой неделе. Его бывшей супруге досталось почти что все из того, что он заработал на крупных сделках, и еще кое-какая недвижимость, протянувшаяся на пятьдесят километров вдоль залива, не считая мелких подарков в виде вилл и драгоценностей, ему – свобода.
Я видел перед собой почти разоренного, опозоренного и измученного скандальными выпадами человека, и он был счастлив!
Мой визави отложил газету, поднял бокал с вином и, за неимением компании, чокнувшись с цветочной вазой, с наслаждением отпил. Я мысленно поздравил бедолагу и подумал о том, какими парадоксальными путями попадают в наш забрызганный жизнью саквояж крупицы счастья.
Суббота, воскресенье
"Добрый день, дружочек!
Суббота, воскресенье прошли очень тихо, без всяких событий. Моей подруге подарили платье. Мне оно так не понравилось, я посоветовала отрезать рукава. Отрезали рукава – не понравилось подруге. Тогда решили сделать декольте и высокий разрез, только юбка почему-то расползлась. Теперь из него вышел чудесный домашний сарафанчик, шейный платок и шторка для попугая. Все довольны, и только муж так и не понял, что стало с его подарком. Но нас это не касается, мы отправили его за билетами в театр, и ему некогда было думать.
Кстати, только сейчас обнаружила, что премьера эта не на той неделе, а уже прошла. То-то он был так странно недоволен. Но надо отдать ему должное – ничего не сказал, даже когда сбежал его кофе, наша ему благодарность за полученное удовольствие, ибо что может быть приятней, чем превращать один подарок в несколько?
И мне тоже пора бежать. А что делали вы на выходные в Лондоне?
Целую,
Б."
Аргентинские страсти
Хочу привести удивительную, хоть и для кого-то трагическую историю, произошедшую в Буэнос-Айресе двадцать третьего октября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Если кто-то усомнится в ее правдивости, может извлечь газетные сводки тех лет из небытия и удостовериться самолично.
С тринадцатого этажа упала собака и убилась. Собака упала не на тротуар, как можно было полагать, а на голову семидесятипятилетней женщины и убила и ее. На месте происшествия образовалась толпа, водитель проезжающего мимо автобуса не успел затормозить и убил еще одну женщину. С мужчиной из кучки любопытствующих зевак, увидевшем столько смертей за пять минут, случился инфаркт, и он тоже скончался на месте.
Что может быть поучительней для человека, собирающегося обзавестись четвероногим другом?
«И тянутся они, как страшные удавы...»
Уже давно подмечено, что руки живут своей отдельной от тела жизнью и не держат отчет ни перед головой, ни перед совестью. Как бы мы ни старались, а держать себя долго "в руках" они не умеют. Они ищут защиты у сердобольных оттопыренных карманов и кокетничают с шарфом и платком. Они вычеркивают одним взмахом целые страницы жизни и цепко держат судьбу за пиджачную пуговицу. Они одни ведают воздушной рассылкой поцелуев и выдачей щелчков и оплеух до востребования и после. Когда я сижу за письменным столом над обдумыванием фразы, глубоко погруженный в себя, они, заскучав, принимаются чистить перо и рассовывать по углам бумажки. Ни минуты покоя, весь день перед глазами и на ногах. Но звездный их час все же один – когда мы вступаем в беседу. Оказавшись предоставленными самим себе, эти две пятиножки, эти два бодлеровских удава совсем теряют голову и на радость случайным зрителям играют бесподобный спектакль-буффонаду о своем зазевавшемся хозяине.
