сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)
С Михаилом Бакуниным Иван Сергеевич познакомился в Берлине в 1838 году. "Оба,- вспоминает современник,- были восторженные приверженцы гегелевской философии, казавшейся нам в то время ключом к познанию мира..." Друзья неразлучны: "Заняты целый день лекциями и домашними занятиями, а вечером обыкновенно отправляемся к Вареньке. Довольно часто слушаем вместе симфонии, квартеты и оратории..."
Варенька - сестра Михаила Бакунина - жила в Европе. Она искренне относилась к Тургеневу и писала сестрам в Россию: "Чистая, светлая, нежная душа". Поэтому неудивительно, что, вернувшись в 1841 году домой, Тургенев поспешил в Прямухино к сестрам Михаила и Варвары.
Если вам придется побывать в современном Прямухине Тверской губернии, вы увидите печальные развалины некогда прекрасной усадьбы Бакуниных. Ее хозяин, Александр Михайлович Бакунин, окончил Падуанский университет, служил в русском посольстве в Неаполе. Он состоял членом литературного кружа Державина, дружил с писателем Капнистом, декабристами Муравьевыми, на кузине которых Варваре Муравьевой был женат.
Так и хочется написать "семья была большая и дружная", но главное любящая. "Вы редко бранили нас и, кажется, ни разу не наказывали нас,напишет отцу знаменитый Михаил Бакунин, анархист и бунтарь.- Я помню, с какой любовью, с какой снисходительностью и с каким горячим вниманием вы слушали нашу детскую болтовню". А детей было много: шесть сыновей и четыре дочери. Пятая, Софья, умерла во младенчестве. В год рождения очередного ребенка отец высаживал дерево, называя его именем родившегося. Так и росли они вместе...
О сестрах Бакуниных нынче редко кто вспоминает, а вот современники, знающие их, гостившие в Прямухине, признавались: "Бескорыстно любуешься этими девушками, как прекрасными созданиями, смотришь, слушаешь, хочешь схватить и навсегда при себе удержать эти ангельские лица, чтоб глядеть на них, когда тяжело на душе".
В эту семью и приезжает Тургенев. Там он знакомится с Татьяной Александровной Бакуниной. И влюбляется в нее.
Татьяне Александровне 25 лет. Она старше Тургенева, она уже сложившийся человек, со своими идеалами, взглядами. Знавший ее Белинский писал о ней: "Что за чудное, за прекрасное создание Татьяна Александровна... Эти глаза темно-голубые и глубокие, как море; этот взгляд внезапный, молниеносный, долгий, как вечность, по выражению Гоголя; это лицо кроткое, святое, на котором еще как-то не изгладились следы жарких молений к небу..."
Тургенев очарован, околдован этими глазами, этим кротким лицом. Он полностью попал под ее влияние, называет Татьяну Александровну своей вдохновительницей и музой: "Все, что я думаю и изобретаю, чудесным образом связано с Вами".
Бакунина не осталась равнодушной к этому чувству, ее сердце ответило взаимностью: "Такой счастливой я еще никогда, кажется, не была - я жила всею душой, всем сердцем моим, каждая жилка трепетала жизнью во мне, и все вокруг меня как будто вдруг преобразилось". Но вскоре она начинает понимать, что Тургенев - большой ребенок, которого надо наставлять, опекать. Более того - это эгоистичный ребенок; "вы давать не можете",замечает она в письме к Тургеневу. Но она любит, ее любовь жертвенна, всепрощающа: "Если б я могла окружить Вас всем, что жизнь заключает в себя прекрасного, великого, если б я могла..."
И тем не менее эгоизм Тургенева, его нерешительность, инфантильность начинают ее раздражать. "Иногда все внутри меня бунтует против Вас. И я готова разорвать эту связь, которая бы должна была унижать меня в моих собственных глазах. Я готова ненавидеть Вас за ту власть, которой я как будто невольно покорилась. Но один глубокий внутренний взгляд на Вас смиряет меня. Я не могу не верить в Вас... С тех пор как люблю Вас, у меня нет теперь ни гордости, ни самолюбия, ни страху. Я вся предалась судьбе моей".
И все-таки они расстались. В письме к брату Павлу Татьяна Александровна объясняет причину своего охлаждения: "...я хотела чувства более сердечного, того самого, которым он увлек меня сначала, которым прежде мне сам казался весь проникнут, которое говорило из каждого слова его первой записки ко мне". Расставание было трудным. "...Я почти все ночи плакала",- признавалась Татьяна.
В последнем письме к Бакуниной Тургенев пытался объяснить себя:
"Послушайте - клянусь Вам Богом, я говорю истину - я говорю, что думаю, что знаю: я никогда ни одной женщины не любил больше Вас - хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью... Вы моя прекрасная сестра... Да, Вы владеете всею любовью моей души и если б я мог сам себя высказать перед Вами - мы бы не находились в таком тяжелом положении..." Татьяна хотела другой любви: "...я поняла, что любви истинной в нем не было, что все это было не более как фантазия разгоряченного воображения, в которой сердце не могло не принять участия".
Год спустя Тургенев написал стихотворение "В дороге", которое стали считать цыганским романсом:
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Их пути разошлись. Татьяна Александровна все свое пламенное сердце отдала освободительному движению, стала соратником Михаила Бакунина. А Тургенев... Впереди его ждала встреча с Полиной Виардо.
16. "...А вино хохотало в бокале..."
(Надежда Львова)
Надежда Львова - поэтесса не просто забытая. Она неизвестна современному читателю. Ее имя, как правило, всплывает, когда вспоминают о Валерии Брюсове. Давайте исправим эту несправедливость, ибо Львова - яркая искорка в литературном ожерелье "поэтессы Серебряного века". И доверимся наконец Анне Ахматовой, которая считала, что "ее стихи, такие неумелые и трогательные... Им просто веришь, как человеку, который плачет".
Стихи Львовой плакали о любви, ревности, девичьем страдании.
Знаю я: ты вчера, в ресторане,
Опьяненный приветом огней,
Как во сне, как в бреду, как в тумане,
Наклонялся взволнованно к ней.
И она отдавалась - улыбкой,
И она побежденно ждала,
И казалась печальной, и гибкой,
И томящей,- как летняя мгла.
Золотая симфония света,
И блестящих волос, и вина,
Обжигала - как зов без ответа,
Как молчание вечного сна.
Но глазам, что молили и ждали,
Скрипки радостно бросили: "Нет!"
... А вино хохотало в бокале,
Золотое, как волосы Кэт.
Стихи Львовой - лирический дневник ее такой короткой и драматичной жизни. Но начнем свой рассказ все-таки с имени Валерия Брюсова, роковым образом определившего ее жизнь.
Брюсов и женщины - тема особая, трагическая. С одной стороны, в августе 1899 года он пишет гимн "Женщине":
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты - женщина, ты - ведьмовским напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
А с другой - еще в 1896 году пророчествует:
Моя любовь - палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
Зовет и предостерегает:
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть.- И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
Его любовь опалила не одну женщину, принесла много горя. А вернее сказать, его нелюбовь, ибо Брюсов любил только поэзию и себя в поэзии. Он был честен: "То будет смерть". Но женщины не хотели слышать, они как мотыльки летели на его пламя и сгорали в нем.
"Не Эрос им владеет,- утверждала Зинаида Гиппиус.- Ему нужна любовь всех, всех... И ни одна из них сама по себе, вместе с любовью как таковой, не нужна... Лишь средства, средства..." Иначе говоря, Брюсову женская любовь нужна как импульс к творчеству. Это, скажете вы, мнение женщины. Предоставим слово мужчине. Вот что писал Владислав Ходасевич: "Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличал, не узнал. Возможно, что он действительно чтил любовь. Но любовниц своих не замечал.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд!
слова страшные, потому что, если "обряд", то решительно безразлично с кем...".
Возможно, это слишком жестко, но иначе трудно объяснить трагические развязки его взаимоотношений с Ниной Петровской (покончила с собой) и с Надеждой Львовой...
Впервые о поэтессе Надежде Львовой я узнала еще в далекие студенческие, 60-е, когда вышла книга Ильи Эренбурга "Люди, годы, жизнь": "Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и с гладко зачесанными назад русыми волосами".
Надежда Григорьевна Львова родилась 8/20 августа 1891 года в семье почтового служащего. Отец многое сделал, чтобы его дочери получили хорошее образование. В 1908 году Надежда с золотой медаль окончила московскую Елизаветинскую гимназию. Она любила стихи, читала Блока, Бальмонта, Брюсова. И вместе с тем увлекалась идеями Чернышевского, идеями марксизма. Не забывайте - ее становление проходило в годы первой русской революции 1905 года. Тинейджерское сердце волновали подполье, явки, прокламации. Она участвовала в подпольном социал-демократическом союзе учащихся. Все кончилось арестом и судом. Но поскольку девушке не было и 17, то ее выпустили под поручительство отца. Бедный отец, он мечтал о благополучной жизни образованных барышень, а обе дочери, Надежда и старшая Мария, пошли в революцию. Надежду выпустили, хотя она и грозилась: "Я буду продолжать мое дело".
Угрозу не выполнила, другая жизнь захлестнула ее, но бунтовать продолжала. Она казалась сильной, независимой, всегда имела свое мнение, даже посмела однажды сказать Брюсову, что ей не нравятся его некоторые стихи. "Брюсов,- вспоминает Ходасевич,- оскалился своей столь памятной многим, ласково-злой улыбкой и отвечал: "А вот их будут учить наизусть в гимназии, а таких девочек, как вы, будут наказывать, если плохо выучат".
Надю наказала жизнь. Встреча с Брюсовым была и счастьем, и бедой. В 1911 году он посвятил молодой поэтессе строки:
Мой факел, старый, просмоленный,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажженный,
Любовно подаю тебе...
Он искушал неискушенную, он "творил обряд":
Пей, без боязни, все отравы,
Будь гордой в грусти и веселей!
За склоном жизни, как теперь,
В мечту, в любовь и в счастье - верь!
Она поверила, глупая. Только вот закат в ее жизни не был предусмотрен.
Они познакомились в 1911 году, после того как Надя отправила мэтру свои стихи на отзыв. Поэтическим дебютом, стало стихотворение "Я оденусь невестой - в атласное белое платье...". Стихи Брюсову понравились, но особенно его привлекла сама поэтесса, ее юность, а ему уже 40...
Но когда я хотела одна уйти домой,
Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,
Что правый висок у вас почти седой
И мне от раскаянья стало холодно...
извиняется Надя. А он записывает: "Начало романа с Надей". Они вместе. Июнь 1913 года проводят на озере Сайме в Финляндии. Ей он посвящает книгу "Стихи Нелли".
Для Нади это годы любви и творчества. Она печатается в журналах "Женское дело", "Русская мысль", альманахе "Жатва". В начале лета 1913 года в издательстве "Альциона" вышла ее единственная книга "Старая сказка. Стихи 1911-1912 гг." Наде 22 года, неудивительно, что основная тема - любовь. Критики доброжелательны, они отмечают, естественно, влияние Брюсова, но при этом пишут, что "поэтесса создала женскую книгу в лучшем значении этого слова. Лиризм ее непроизволен: в нем находит себе разрешение ряд напряженных и сложных чувств". А Шершеневич считает, что Львова "укрепила свой стих и почти создала свою манеру". Почему "почти"? Не успела.
Роман с Брюсовым, который был содержанием ее жизни, закончился. Прошло то время, когда поэт просил:
Так где же твои губы медлительные?
Дай сжать твои плечики детские!
Теперь ему любовь в тягость, для него она осталась сном: "это сон, моя милая...". Любовь ушла, его манит другая весна:
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я - вечно юной весной!..
Надежда не ожидала подобного от любимого. Отчаяние, депрессия. Вот как вспоминают этот роковой день 28 ноября 1913 года ее близкие. Она позвонила по телефону Брюсову и попросила его приехать. Он сказался занятым. Тогда она позвонила Шершеневичу: "Очень тоскливо, пойдем в кинематограф". У Шершеневича были гости. Позвонила Ходасевичу - не застала дома. Поздним вечером она застрелилась.
Брюсов расстроен: вдруг эта история попадет в газеты. Через жену просит Ходасевича похлопотать об этом. Ходасевич хлопочет, но не ради Брюсова, ради Надежды, чтобы репортеры не копались в ее жизни.
Надю хоронили на старом Миусском кладбище в Москве. День стоял морозный, метельный. Народу собралось много: сострадающие, любопытные. Приехали родители. Стояли у могилы, держась за руку. "Старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком,- вспоминает Ходасевич.- Когда могилу засыпали, они как были под руку, стали обходить собравшихся. ... Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю".
Общественное мнение осудило Брюсова. А поэт на другой день после похорон Нади уехал в Петербург. "Бежал",- уточняет Ходасевич.
Не будем судить никого. Нет у нас на это права. Даже сделаем попытку оправдать Брюсова. Впрочем, нуждается ли он в этом?
Да, конечно, предательство любимого поразило Надю. Для нее любовь жизнь, для него - миг. Неокрепшая душа не выдержала испытания. Не случайно на ее могиле вырезана строка из Данте: "Любовь, которая ведет нас к смерти". Ей было только 22!
Но существует и другая причина, которая, возможно, привела ее к этой страшной депрессии: ее стихи. Послушаем Илью Эренбурга.
"Человеку очень трудно дается резкий переход от одного мира к другому. Надя любила Блока, но жила она книгами Чернышевского, Ленина, Плеханова, явками, "провалами", суровым климатом революционного подполья. Она вдруг оказалась перенесенной в зыбкий климат сонетов, секстин, ассонасов и аллитераций. Дважды в предсмертных стихах она повторяла:
Поверьте, я - только поэтка.
Ах, разве я женщина? я только поэтка...
Может быть, погибла не женщина, столкнувшаяся со сложностями любви, а "только поэтка"?"
Иначе говоря, Надя не выдержала испытание невесомости "бесплотного мира образов, слов, звуков".
Друзья поэтессы выпустили в 1914 году второе, посмертное, издание ее книги "Старая сказка". И трагическая смерть по-другому высветила ее творчество: "Ее страдание ищет выхода в мечте, не романтической... но остро-лирической, преображающей для нее все мгновения ее жизни".
17. Русская Сафо
(Софья Парнок)
Молодость моего поколения пришлась на то ханжески-пуританское время, о котором одна из современниц справедливо сказала: "В СССР нет секса". Как ее только не высмеивали, а зря. Ведь секс предполагает свободу, фантазию. О какой фантазии тогда могла идти речь... Я бы сказала, то было скорее утоление жажды, быстрое, неумелое.
И уж тем более в конце 50-х - начале 60-х годов мы не слышали и не знали слов "гей", "лесбиянка". Конечно, вольный воздух Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве 1957 года принес "ароматы" загнивающего Запада. Но то было не знание, а слухи, намеки. Нам, филологам, было полегче. Мы читали "Монахиню" Дидро, "Смятение чувств" С. Цвейга. Мы прикасались к тем потаенным глубинам человеческой психики, которые пугали и влекли, завораживали, формировали наше отношение к этим необычным проявлениям человеческих чувств, наше если не сострадание, то сочувствие к переживаемым ими трагедиям. Да, отверженные и страдающие, они вызывали и сочувствие, и понимание, ибо "смертным не дано соперничать с любовью".
По мне,- тот не смертный, а бог безмятежный,
Кто может спокойно сидеть пред тобой
И слушать твой голос пленительно-нежный
И смех восхитительный твой.
От этого счастья в предвиденье муки
Мне душу теснит уж испытанный страх.
Тебя лишь увижу, о Лесбия,- звуки
В моих замирают устах.
(Пер. Ф.Корша)
Возможно некоторые из вас узнали стихи античной поэтессы Сапфо, или, как привычнее для современного читателя, Сафо. От ее сочинений до нас дошло всего несколько стихотворений, однако их влияние на последующую литературу столь велико, что о ней нельзя не вспомнить, прежде чем начать рассказ о нашей героине.
Сапфо предчувствовала свою дальнейшую судьбу: "Вспомнит со временем кто-нибудь, верь, и нас". И вот уже два тысячелетия витает дух Сафо над грешною землей, в трагический узел завязывая отношении людей.
