Текст книги "Сталин и литература (СИ)"

Автор книги: Анна Берзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Что за этим стоит! Какая трагедия народной жизни... И еще одно условие – "о недопустимости приема кулаков в колхозы".

Еще в ноябре 1929 года Сталин напечатал в газете "Правда" собственную статью под названием "Год великого перелома" – неудобочитаемую, конечно, как все его сочинения. Утверждает, что "многомиллионные массы крестьян", которые всеми врагами рассматривались "как материал, унаваживающий почву для капитализма, массами покидают хвалёное знамя..."

Представление о собственном народе как о навозе, конечно, вырвалось неслучайно из его уст. Это типично сталинский, а не акынами придуманный его язык. Вот, оказывается, что произошло в год великого перелома. И неслучайно эта победа сопровождается злобным воем "цепных собак капитала". Рушится их последняя надежда на восстановление в нашей стране капитализма. Особенно воют эмигранты – Струве, Милюков. Керенский и другие... Можно их понять...

Следовательно, к январю 1930 года – полная победа коллективизации и вой всех цепных псов. И все-таки коллективизация – свидетельство самодовольной тупости Сталина и полного незнания жизни. Ведь он зверски кроит жизнь по собственной дикой схеме. Именно на коллективизации это видно особенно ясно. Уверена, что ни Ленин, ни Троцкий, ни тем более Бухарин, окажись они перед выбором – хлеб или голод, выбрали бы хлеб, тем более в эпоху, когда власть была бы в их руках. И Ленин сделал такой выбор, вводя НЭП. А сейчас – после НЭПа... Так уничтожить собственную страну! Ведь и Гитлер не пошел на разрушение коренных основ жизни в своей стране, экономических основ.

А в чем Сталин проявляет богатство своей провокаторской личности, так это в том, что очень скоро он напишет статью "Головокружение от успехов" и сделает вид, что борется с теми, кто слишком ретиво и истово пошел по его пути. Излюбленный прием! А искривления при коллективизации, как сказано в резолюции ЦК, – тоже результат деятельности примазавшихся контрреволюционных элементов И тут, следовательно, тоже контрреволюция. И всё.

Но слух о том, что Сталин против перегибов, был пущен по стране. А коллективизация, ничуть не меняя своих форм и методов уничтожения, семимильными шагами двигалась по земле, нигде не встречая препятствий на своем пути. Василий Белов, который считает, что коллективизацию проводили евреи, так же невежественен, как Сталин, бросивший страну в нелепый, чуждый всей ее исторической жизни, гибельный водоворот.

С детских лет мне хотелось увидеть его руки – главное в выражении индивидуальности человека. Отец научил понимать, что он злодей, но какой злодей? Живя при нем и чувствуя при нем... Еще в школе, в колонне нашей демонстрации я становилась в крайний правый ряд, и когда мы шли мимо мавзолея, я, в отличие от других, так замедляла шаг, чтобы увидеть его лицо, что меня почти всегда начинали толкать сзади. И это повторялось каждый год. А когда он умер и глаза его были закрыты, я единственный раз за всю свою жизнь спустилась в мавзолей, чтобы взглянуть на его руки. Они были так страшны, как у упыря – все в провалах, вздутиях и ямах.

Я не собиралась писать о Сталине, но, не понимая, всю жизнь, оказывается, собирала документы о нем. Старые газеты, старые книги, его сочинения и даже резолюции ЦК. Все это случайно собиралось у меня – то одно, то другое... И связано было с этапами собственной жизни и главное – с историей литературы. Профессиональной моей жизнью...

И я пыталась найти те звенья истории, в которых были бы видны подлинные его черты, его лицо, его глаза.

И потому на этих страницах мне важно подчеркнуть, что Сталин пишет статью "Год великого перелома", а вслед за ней – "Головокружение от успехов", чтобы обманно и провокационно запутать свои следы и лживо усложнить свой образ. Писателям ведь, а не деревенским активистам было спущено "Головокружение от успехов". А внутри в это самое время на всех очередных пленумах и съездах принято решение о завершении коллективизации, о темпах, о том, что отныне Советский Союз – "страна самого крупного в мире землевладения". А для затемнения мозгов мелькнула и такая фраза: "...только враги колхозов могут допустить принудительное обобществление коров и мелкого скота".

Все тут есть в этой операции по коллективизации: жестокая воля, репрессивная реализация и всесторонняя липа – по результатам. Только – гибель людей, деревень, голод по всей земле в стране самого крупного в мире землевладения.

Надо добавить, что "Поднятая целина" Шолохова утверждает коллективизацию этим, Сталиным отмеренным путем – прямым соединением "Года великого перелома" с небольшими вкраплениями "Головокружения от успехов". Можно ли поверить, что писатель, создавший "Тихий Дон", так приглушенно покажет другую главную трагедию народной жизни. На уровне деда Щукаря. Этот уровень по-своему определит развитие деревенской темы и приведет к произведениям Корнейчука, "Кавалеру Золотой Звезды" Бабаевского и многим другим высоко оцененным Сталиным книгам.Я еще вернусь к этой теме, а пока хочу подчеркнуть эту связь, от Сталина идущее движение темы. Ведь только по литературе мы могли узнать, что живем в сказочной стране самого крупного в мире землевладения. Во всем мире...

Я уже писала о том, что писатели сеяли зерно и давали небывалые надои молока. Они создавали лживые колхозные пасторали. Бескрайние колхозные поля... Уходящие за горизонт линии столбов с телефонными и электрическими проводами... Трактора в поле и грузовики, пылящие на дороге... Заваленные блюдами и винами праздничные столы... Лица людей, светящиеся сознанием собственного достоинства, с золотыми звездами Героев на груди.

"Но, – как сказано у Сталина, – по мере роста наших успехов классовый враг прибегает к наиболее изощренным методам борьбы". "Явные враги партии", "шпионы иностранных разведок", вредители и диверсанты своими изощренными методами пытаются сорвать великий сталинский план. И потому, естественно, по всей стране – разгул арестов, процессов, открытых и тайных. Да, отец научил меня не верить в аресты и процессы – в нашем доме, в моей школе, в институте, куда я только что поступила на первый курс. А что творилось в нашем ИФЛИ, где учились многие дети ведущих коммунистов, – и передать нельзя. Каждый день у них уводили отцов и матерей. Со многими я именно в это время сблизилась из-за их несчастья. Отчаяние обступало со всех сторон. Каяться и отказываться от отцов... Если бы такое случилось со мной, я бы не смогла это вынести. В таком состоянии я тогда жила.

И вдруг узнаём, что лично Сталин снимает злодея Ежова за все эти преступления и публично его расстреливает. Господи, все сейчас повернется назад, надо немножечко подождать и всех выпустят. Это был единственный раз в моей жизни, когда я невероятно обрадовалась и поверила. Первый раз – в самом начале жизни. Казалось, что Сталин совершил удивительный шаг.

В более поздние годы жизни мне захотелось посмотреть по документам, как тогда было. И поняла, что надежда появилась неслучайно. Оказалось, что в 1938-м году 11-го, 14-го, 18-го и 20-го января проходил пленум ЦК ВКП(б), и "Информационное сообщение" о нем было напечатано в газете "Правда" уже 19-го января. И тут же напечатали постановление пленума.

Партийные организации и их руководители, оказывается, проводя большую работу по очищению своих рядов, допустили "в процессе этой работы серьезные ошибки и извращения...".

Можно ли было не радоваться этим словам? И таким тоже: "...подходят совершенно неправильно и преступно-легкомысленно к исключению коммунистов из партии... Был допущен совершенно нетерпимый произвол...". Привлекла даже конкретность этого постановления, потому что в нем перечислялись республики, города и области, где был особенный произвол – в Азербайджане, "во многих районах Харьковской области", "во многих районах Куйбышевской области". И даже специально – "в г<ород>е Харькове"... Особенно достоверным мне показался этот несчастный город Харьков.

И выясняется из этого очень развернутого и длинного постановления, что "все эти и подобные им факты имеют распространение", потому что "среди коммунистов" "еще не вскрыты и не разоблачены отдельные карьеристы – коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях".

Так могло бы в тот год и возникнуть это будущее определение – незаконно репрессированный. Но у Сталина другая цель. Конечно, среди честных молодых людей тех лет, которых в те годы немало было на нашей несчастной земле накануне войны, были те, кто его, Сталина, боготворил, любил ненавидел, не любил, боялся и старался, на всякий случай, не смотреть на его портрет. И всем этим честным молодым людям хотелось, конечно, чтобы Сталин делал добрые дела. О чем еще могли мы тогда мечтать? В 1938-м году? И вот этот пленум...

Хочу сказать, наблюдая наш дом, институт и друзей вокруг, что никто не вернулся назад. Никто! И мой отец заметил это раньше других. А я сначала решила с ним не спорить и подождать. Но наш институт давал такой материал, если ты в состоянии видеть и понимать. После пленума также непрерывно арестовывали отцов и матерей. И что было новым после пленума – у нас начали арестовывать детей. Трагическая история Елки Мураловой... Она была так добра, женственна и бесконечно мила, что ифлийские художники рисовали ее портрет на номерах факультетской газеты. Арест Елки Мураловой и ее однокурсницы Ганецкой, происшедший на наших глазах на ифлийском вечере – в Консерватории, легли тяжелым бременем на нашу юность, вовлекли в сеть доносчиков и предателей их друзей и подруг. Правда об этой истории не написана до сих пор. С того дня начались аресты среди студентов, и мы были втянуты в нормальную советскую жизнь.

Значит, как и во время коллективизации, никто не вернулся назад. И эту историю следовало бы назвать "Головокружение от успехов" N° 2. Вообще-то все у нас происходит от успехов, даже головокружение... Другого не дано. Надо ли вспоминать, что привело оно к победе Берии? Но легенда о сталинском чуде была спущена в народ, и я долго еще натыкалась на ее волны: что после 1938-го года был спад и даже конец. А конца не было никогда, и вернулись в тот год, .я думаю, только одни стукачи, старые и особенно новые. Они и были неправильно репрессированными и несли сталинскую легенду в народ. И легенда тянулась по земле и доползла до наших дней.

Конечно, ему пора уже было избавляться от набравшего сил Ежова и замутить воду так, чтобы нельзя было отличить, кто, как сказано в решении пленума, "подлый замаскированный враг", кто "гнусный двурушник", а кто "подлый провокатор". Да, "Головокружение от успехов" № 2. В этой истории огромна мощь подпольной провокационной силы Сталина.

Я стараюсь говорить о литературе и писать о том, каков Сталин с нею и без нее. И писать о том, что было при мне. Но эти два "Головокружения" вскрывпют тайные пружины его действий, обманные нити, пущенные им в жизнь. Ведь неслучайно понятие "ежовщина" возникло сразу после 1937 года и долго существовало отдельно от Сталина и сталинизма. Я до сих пор слышу и читаю слова: "Это было во время ежовщины..." Тоже победа Сталина, задумал и осуществил он – чтобы жило в нашей памяти это слово "ежовщина". Без Сталина, само по себе. Так моі-уч, богат и многообразен наш вождь.

Да, нельзя буквально понимать его слова. Это я поняла в институте на истории с ежовщиной. на том, что никто не вернулся назад. И запомнила на всю жизнь. Тогда я увидела, какие у него глаза и руки.

Приведу другие его – золотые слова. Вот однажды в гостях у Горького он в ответ на, я думаю, заискивающие вопросы писателей о том, что такое социалистический реализм, произнес:

– Пишите правду.

Факт прославленный и до сих пор упоминаемый у нас со значением – значит, читал, значит, понимал. Конечно, больно вспоминать, что писатели обращались к Сталину с таким сокровенным вопросом. Но боюсь говорить, боюсь осудить.. Ответ Сталина, по существу, банален и выхвачен, мне кажется, из писательской болтовни. Но в устах Сталина эта фраза становится загадочной, как море-океан. Она несет свой шифр. Кому нужно писать правду, кому нет и вообще что такое правда? В этой фразе – желание спровоцировать, обмануть, вывести на чистую воду, купить и продать одновременно. В устах Сталина – очень емкие слова. И обращены они, как мне представляется, к честным людям – к Горькому, Зощенко, Твардовскому... Но подлецы, такие как Алексей Толстой и Корнейчук, шли своим проверенным путем и знали, как лгать, чтобы это было принято Сталиным за его любимую сталинскую правду. Ниже я скажу о том, как реализовывался этот принцип при присуждении ежегодных Сталинских премий, что я наблюдала сама, работая в печати.

Без чего не мог существовать Сталин? Без подлости и глупости людей. И мне хочется снова вспомнить (я часто вспоминаю их) слова Пушкина про Екатерину: в совершенстве знать все пороки своих граждан и ими пользоваться. Сталин проник в самую толщу этих пороков, на них опирался, их растил и сберегал всей системой подлого устройства общества. Писатели, художники, газетчики. Газеты, газеты, газеты... И КГБ, растворившееся во всех них.

В молодости, живя при Сталине, мне иногда казалось, что люди виноваты меньше, чем обстоятельства. Я говорила про некоторых критиков: если бы они жили в других условиях, то не знали бы, на какие подлости способны, и прожили бы другую жизнь. Не догадались бы об этой. Но в эпоху Брежнева, в тайном мире Андропова, я поняла, как ошиблась в этой вере в людей. Подлецы и стукачи благоденствуют и сейчас, и во всех редакциях у меня нет возможности пробиться через них. В наши дни люди оказались сильнее обстоятельств. И выросли у нас в печати и в литературе люди-танки. Путь от Сталина к Брежневу-Андропову проложили люди-танки своей активной продажностью, мафиальной редакционной связью стукачей, враньем и клеветой, пущенной против честно проживших людей. А кто был при Сталине стукачом, те особенно активны и сейчас. И нет от них спасения нигде. Все на своих постах. Тема великих провокаций, которую вложил в нашу жизнь Сталин, еще ждет честных и ясных умов.

Мера провокации и мера вербовки, связь Сталина с царской охранкой определили роль всеобщего КГБ во все эпохи нашей жизни.

По всем прямым выступлениям Сталина видно, что ему, во-первых, хочется быть интеллигентным и, во-вторых, русским. Русским гитлеровцем – вот что необходимо подчеркнуть. Его идеал! Именно это понимание собственной личности каким-то боком повернуто им к писателям.

На квартире Горького при встрече с писателями родилась еще одна крыла гая фраза Сталина. Он назвал писателей "инженерами человеческих душ". И это зафиксировано в хронике главных событий его жизни. Конечно, огромное доверие и даже заискивание перед писателями. Эти его слова повторялись непрерывно во всех передовых, во всех материалах необъятного печатного мира. В этой нелепой фразе главная задача – насилие. Насилие над человеком и его душой. Инженер душ... Душ человеческих... В стране, где создавались "Мертвые души" Гоголя. Инженер мертвых человеческих душ...

Инженерные операции над душами в эпоху победы индустриализации в нашей стране привели к победе Павлика Морозова – ив жизни и в литературе. Главное – ломка и насилие над писателем и всем, о чем он должен писать. Так сформулировал Сталин, высоко поднимая писателя над людьми, о которых он должен писать. Он должен, как инженер, ломать и строить заново, ломать, мять и возводить. Конечно, эта нелепо-полуграмотная, как всегда у Сталина, формула находится в некотором противоречии с фразой "пишите правду", хотя изрек он их в одно время. В этом двойном хитроумном повороте – индивидуальная сила Сталина.

Инженеры, конечно, были ему очень нужны. Вспомните строчки:

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Так поэт Николай Тихонов очень талантливо, вполне индивидуально и образно выразил сталинский идеал и итог инженерной деятельности. Люди – гвозди, души – гвозди! Считалось, что Тихонов – талантливый поэт, строчки эти свидетельствуют об этом, но ничего ярче их он не написал, скатываясь к среднему уровню. Ярче этих ужасных строк, которые, естественно, все у нас запомнили навсегда.

По инженерно-сталинским законам был написан "Цемент" Федора Гладкова, а потом его "Энергия", самими названиями своими утверждавшие главенство производства и ломку человеческой души. Ломка – ив страшном искалеченно-натурали– стическом языке произведений, их нижайшем интеллектуальном уровне. По прямым инженерным названиям строек социализма вошли в литературу "Гидроцентраль" Мариэтты Шагинян, "Карабугаз" Константина Паустовского, "Соть" Леонида Леонова, "Лесозавод" Анны Караваевой. Я когда-то читала их, некоторые не до конца. Написанные разными писателями, они все вместе слились для меня в один необъятный роман с одной общей толпой и возвышающимися над ними героями-победителями. Нет разницы между натужно-цветастым Леоновым и серой Караваевой. Они сливаются, объединяются в тусклой темноте. А "Темп" Николая Погодина, "Время, вперед!" Валентина Катаева, "Не переводя дыхания" Ильи Эренбурга, – все они прямо, даже лозунгово передают сталинские положения о темпе, об ускорении, о выполнении и перевыполнении, о пятилетке – в четыре года. В примитивной, но занимательной форме. Понимали ли они, какую ложь приносили людям? Своеобразным итогом этой инженерной темы был появившийся к концу жизни Сталина роман "Сталь и шлак" писателя Попова, который очень приглянулся Сталину. Он символичен для всей этой индустриальной темы по безграничным потокам непереваренного, бездарного литературного шлака, залившего нашу землю. Победил шлак!

В этой металлургически-шлаковой теме свое прискорбное место занимает и роман Александра Фадеева "Черная металлургия". Роман, написанный по прямому заданию Сталина для утверждения метода плавки, который вел к гибели черной металлургии. Я читала когда-то эти худосочные страницы, которые главками, из номера в номер печатал журнал "Огонек" в последний год жизни Сталина. Обо всем этом потом написал Александр Бек в романе "Новое назначение", в прохождении которого в журнале "Новый мир" я, вместе с другими работниками редакции, принимала участие и потому хорошо запомнила эту историю и писала о ней, и о судьбе Фадеева – тоже писала.

Бедный Фадеев, мог ли он не поверить Сталину, который самолично организует для него этот роман и спускает прямо на голову. Мы видим, что в индустриализации Сталин так же хорошо разбирается, как в коллективизации, каждым своим невежественным шагом швыряя страну в новую пропасть.

Я хочу добавить, что все писатели, ставшие инженерами человеческих душ, не сидели в тюрьмах и не подвергались пыткам. Они могли не писать этих книг, из огромного числа которых я назвала только характерные примеры. И не было бы этих бесчисленных лживых томов, заполнивших нашу жизнь и историю нашей литературы. И я снова хочу повторить свою мысль об ответственности писателей, взваливших на свои плечи сталинскую действительность. В основном – вполне добровольно, хотя у каждого был свой путь. Но вел он к Сталину. Ведь, разъезжая по стройкам пятилетки, не могли они не обнаружить солженицынского архипелага, в котором несметное количество врагов Сталина под руководством Сталина строило социализм. Изучая жизнь, как принято было тогда призывать и писать, не обнаружить ни одной лагерной вышки с установленными на ней пулеметами.

Конечно, уровень писателей был разным, а революция помогла влиться в литературу агрессивным, очень активным, рвущимся к власти писателям. В одном из томов Маяковского я прочитала строчки об одном пролетарском поэте. Маяковский цитирует его стихи:

В стране советской полуденной,

Среди степей и ковылей,

Семен Михайлович Буденный

Скакал на сером кобыле.

Маяковский возмущается тем, что это сочинение было напечатано в какой-то газете. Конечно, с позиций поэтического мастерства Маяковского это невыносимо. Но в мире сталинской поэзии это характерные строчки. Поправив "кобылу" на "кабылу", поэт мог бы, мне представляется, напечатать их в томе "Народное творчество", где, по-моему, есть пестрый ковер с изображением Буденного. В более литературно обработанном виде мы можем найти буквально такие строчки в "Хлебе" Алексея Толстого, где по полям и степям навстречу Сталину скачет Семен Михайлович Буденный на своем коне, на своем кобыл&.

Да, я пытаюсь не отходить от своей темы – об индивидуально-интеллектуальном уровне Сталина и поэтому хочу напомнить, как в легендарный день 11 октября 1931 года (так гласит наша история) "Сталин и Ворошилов посетили Горького" и он читал им свою сказку "Девушка и Смерть". Товарищ Сталин тогда же написал: "Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гете (любовь побеждает смерть" (подчеркнуто Сталиным. – А.Б.).

У меня сохранился том с сочинениями Горького, где напечатана эта "штука"... На белой бумаге в качестве иллюстрации в нее вмонтирован факсимильно запечатленный оттиск той страницы. Удивительно живая страница: Сталин начертал свои слова на последней странице мелко набранного печатного шрифта – прямо по живому тексту наискосок легли его размашистые слова – крупно, закрывая собой строчки текста сказки. Много мне привелось видеть резолюций на живом теле литературы, но такой жирной, конечно, не встречала ни разу.

При этом как претендует он на причастность к великой литературе. Видно, как тужится он, чтобы стать – как все знаменитые люди – изящным и легким каламбуристом, рождающим на ходу слова вечные и парадоксально живые.

И выдавил – "эта штука" – и "Фауста" сбросил в яму, и Горького назвал "штукой", как в галантерейной лавке.

Сталин выбрал для своих упражнений самую ходульную вещь Горького, придуманную в ранней юности, написанную неподвижными и тяжелыми стихами. Из всего разнообразного творчества – самую приподнятую над жизнью. Нет у Горького более безжизненной вещи, чем "эта штука".

Мертвый глаз Сталина при этом метил точно, он знал, какую струю выхватить из потока.

Эта резолюция, как всегда, несет свое тайное, злодейское многообразие. Ему нужны были крупные имена, ему нужен был Максим Горький. Путь к Горькому был тайный и явный, и эта резолюция – важный этап. Мы не знаем, как отнесся Горький к словам Сталина, но по собственным наблюдениям над психологией писателя знаю: никто не сможет опровергнуть того, что он выше "Фауста". А кроме того, надо представить себе: ведь Горький был долго эмигрантом и жил в Сорренто, "Девушку и Смерть" никто у нас не читал, а весть о том, что Сталин появился у Горького, слушал, сказал, пришел в восторг и надписал, – понеслась по всему миру. Ведь Горький – великая литература, не Жаров, не Безыменский, не даже Демьян Бедный. Поэтому сталинская мифология, раздутая печатью и устными рассказами о нем, приносила свой эффект и действовала на души людей.

Я хочу напомнить о том, что две из заповедей великого инквизитора – чудо и тайна – легли в глубины действий операции "Максим Горький". А эта жирная, неграмотная, наглая резолюция – одно из проявлений сталинского инквизиторского чуда. А инквизиторская тайна вокруг Горького еще скрыта от глаз, и он опутан ее паутиной.

Ликвидация РАППа была другим сталинским чудом, и все были рады, когда Сталин отказался от родных ему рапповцев и их стали снимать и сажать. А приехавшего в первый раз в Москву Горького по указанию Сталина несли на руках от Белорусского вокзала в сопровождении бесчисленного количества людей. Столько чудес обрушил великий инквизитор на Горького, что до сих пор историки не могут распутать все узлы. И не заметили, что при ликвидации РАППа вводилось жестокое единоначалие в литературе и искусстве, запрещались все группы и направления, все оттенки неугодного Сталину левого искусства от 2-го МХАТа до Мейерхольда, от футуристов до "Серапионовых братьев", от многообразия живописи до декоративного искусства. А главный смысл – захват Горького созданием Союза писателей во главе с ним обманным путем.

Ликвидация РАППа была первым сталинским хитрожопым постановлением о литературе. Все у нас знают о нем. А я хочу написать о следующем, которое вспоминают редко. Вот как оно звучит: "Постановление ЦК ВКП(б). О литературной критике и библиографии"27. Как вы думаете – когда было принято оно? Скажу сразу – 2-го декабря 1940 года. За шесть месяцев до начала войны! Бедное мое поколение, испепеленное за годы войны... Не могу читать без сердцебиения... Начинается оно так:

"ЦК ВКП(б) отмечает, что литературная критика и библиография, являющиеся серьезным орудием пропаганды и коммунистического воспитания, находятся в крайне запущенном состоянии".

Вот где главный источник бедствий, обнаруженный Сталиным 2-го декабря 1940 года. Нельзя даже догадаться – почему такой удар. По моим институтским воспоминаниям, в это время я с интересом начала читать статьи критиков. Что случилось? Гремят его литавры, приведен в действие весь страшный идеологически-проработческий стандартный набор. Значит, литературная критика, вместо того чтобы быть главным орудием... оторвана от практических нужд социалистического строительства... Следует длинный перечень грубых обвинений в адрес журналов, критиков и критики, голословных и ничем конкретно не подкрепленных. Большинство критиков, оказывается, замкнулись, отделились от народа в секции критиков. Можно ли представить себе, чтобы такое случилось с нашей критикой? Чтобы наша секция стала модным декадентским салоном, как выходит по постановлению? Положение такое отчаянное, что меры надо принимать решительные. Но что делать? Главное – это обязать редакции газет "Правда", "Известия", "Комсомольская правда". "Труд", "Красная звезда" систематически печатать статьи. Значит, усилить органы партийной печати и в центре и во всех областях и республиках. Печатать статьи и обзоры... Предложить редакциям журналов "Большевик", "Под знаменем марксизма", "В помощь марксистско-ленинскому образованию", "Историк-марксист", "Исторический журнал", "Проблемы экономики", "Партийное строительство", "Спутник агитатора"... Что должны делать эти бесчисленные сталинской печатью меченные журналы? Отнять у критиков право на оценку.

А главным центром критики и библиографии сделать Институт Маркса-Энгельса– Ленина. И еще – много разных мер по укреплению партийной печати и главенства ее над критикой, которое, кстати, было всегда в нашей стране.

Что же случилось? Почему так переполошился Сталин? Все становится ясным, если прочитать первые два пункта постановления, которые я оставила под конец. Они гласят:

"1. Ликвидировать искусственно созданную при Союзе писателей секцию критиков. Критики должны работать вместе с писателями в соответствующих творческих секциях Союза писателей (прозы, поэзии, драматургии)".

И далее – главный удар гильотины:

"Прекратить издание обособленного от писателей и литературы журнала "Литературный критик’"...

Итак, "Литературный критик"... Был в те годы такой талантливый и яркий журнал, объединяющий критиков2”. Я когда-то писала, что он был разгромлен за то, что его авторы слишком ярко, талантливо, с огромным знанием истории литературы отстаивали принципы марксизма. Именно марксизма! Я в те годы училась в ИФЛИ, и дискуссия, которую вели они на страницах журнала, докатилась до наших студенческих аудиторий. Во главе журнала стоял венгерский коммунист – Лукач29. В нем работали и печатались – Михаил Александрович Лифшиц’0 и любимец ифлийских студентов – Гриб'*1. Он читал у наших западников литературу и умер, очень молодым, во время разгрома. Не знаю, связана ли его смерть с этими событиями.

По моим студенческим воспоминаниям, разгорелась между критиками острая дискуссия. Творит ли писатель "вопреки" своему мировоззрению или "благодаря"? Именно эти слова были употреблены, потому что прозвали их у нас в институте "вопрекистами" и "благодаристами". И была в нашей самой большой аудитории дискуссия, в которой "Литературный критик" блистал таким остроумием и полемическим талантом, что невозможно было и минуту пропустить в их спорах. Должна при этом сказать, что, восхищаясь их речами, я колебалась, к кому примкнуть. Творят ли писатели "вопреки" или "благодаря"? "Литературный критик" считал, что "вопреки" – вопреки "реакционному мировоззрению" великие писатели творят великую литературу. Этим они, по-своему, спасали книги Достоевского, Гоголя и даже Толстого для нашей литературы. И шли, вероятно, от Ленина и его статей о Толстом. Но мне неуверенно и смутно казалось, что писатель может творить только "благодаря" – благодаря тому, что у писателя есть. Но было интересно слушать, думать и спорить со своими сверстниками.

Потом, в годы "Нового мира", я познакомилась с Михаилом Александровичем. Он был тогда – единственный верный марксист, быть может, последний такого таланта, силы ума и знаний. И умер он в трагическом одиночестве, не понятый молодыми поклонниками, которые всю жизнь сопровождали его восторженной толпой.

Это я пишу к тому, чтобы было понятно, в кого целил Сталин и кою убивал на своем пути. Это уничтожение журнала сопровождалось разнообразной системой действий, специальных мероприятий. Первое из них – ликвидация секции критики, чтобы были рассыпаны по разным секциям, чтобы не общались друг с другом. И передача функций "Литературного критика" и вообще критики органам партийной печати вплоть до краевых и областных газет и Института Маркса-Энгельса-Ленина.

Что движет Сталиным в этом постановлении? Прежде всего – острая зависть к таланту, ораторскому мастерству, зависть бездарного неудачника, ставшего хозяином страны. Хозяйский тон – главная стилистически-индивидуальная черта постановления. Так был разгромлен, закрыт и уничтожен яркий и серьезный марксистский журнал – "Литературный критик". Навсегда! Вот чем был Сталин занят накануне войны, глаз не спуская с печатного слова. И тут этот темный субъект побеждал всегда.

Шли последние наши мирные месяцы. И ифлийские студенты со всех факультетов и курсов, в их числе и читатели "Литературного критика", бросились умирать на полях войны...

Есть особое предательство по отношению к своему народу и молодому поколению, что принимает Сталин это постановление в дни дружбы с Гитлером и, одновременно, накануне войны. Гитлеровская печать и в том, что многие критики были евреями, что символизирует дружеское слияние Сталина и Гитлера. А среди погибших на войне наших студентов тоже было много евреев. И много было у нас погибших поэтов, сатириков и очень много замечательных критиков. Особенно критиков и настоящих филологов. Ведь у нас был необыкновенный институт, и многие сравнивали его с пушкинским лицеем. И Твардовский кончал наш институт. И Солженицын поступил заочно на философский факультет. А Солженицын – наш сверстник, и перебитое наше поколение может гордиться тем, что такой писатель вышел из его рядов, свидетельствуя о правде, мужестве и удивительном трудолюбии, которым были отмечены лучшие из нас. Каждое поколение имеет свою литературную вершину. Наша вершина – Солженицын.