Текст книги "Город мелодичных колокольчиков"

Автор книги: Анна Антоновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)

Над зелеными копьями кипарисов парит луна, как путеводная птица, и от движения ее крыльев мерцает на куполах полумесяц. Притаились тени, но не опасается их Моурави, они безлики и неосязаемы, как выходцы из мира призраков. Его внимание привлекают квадраты площадей Стамбула, на них он видит вздыбленных коней, всадников с перьями на шлемах, безмолвных королей. Игра стоит факелов!

Сто квадратов – сто забот. Он следит за передвижением пешек: наступают орты янычар, подкрепленные пушками. Вот они вышли на квадраты вилайетов, вот, ломая копья, спешат опрокинуть шаха. Неудержима сила тысячи тысяч. И он, Саакадзе, предоставит пашам душистые четки и крепкий кофе, а себе возьмет дым воинских костров. Так решено!

Две стрелы вонзаются в арабские цифры, отмеряя время. Они заставляют луну бледнеть, расчищая дорогу дню. Рожки полумесяца щекочут воды залива. Медь полумесяца позолочена, но истина не нуждается в прикрасах.

Двадцать четвертое новолуние! Сколько трудных дел следует завершить к его началу. Надо восславить уже одержанные победы, дабы Сераль не сомневался в грядущих. Необходимо, и как можно скорее, добиться в битвах полного восхищения султана, но сберечь в тайне самые сокровенные помыслы.

Долгие часы Моурави, словно подводя итог старому и намечая новое, обдумывает сложные ходы политики близлежащих царств. В Иране все обстояло иначе – там его торопили, ибо шах Аббас ценит только обнаженный меч. И советники его, ханы Караджугай, Эреб, Иса и многие другие, радовались победам, приносящим славу «солнцу Ирана». Здесь же больше радуются своим успехам не на поле битвы, а в Серале султана. Приходится сражаться с настороженными и изменчивыми пашами Дивана, фанатичными советниками Мурада, – сворой, готовой вцепиться в горло мыслящему иначе. Перья на их шлемах окрашены кровью. А Хозрев-паша, верховный везир?! Это ли не исчадие седьмого ада?! Говорят, что, когда он касается шахмат, они стучат, как человеческие кости.

Хорошо о своре вовремя вспомнить. Обхаживая Моурави, чего добивается франк де Сези? Даже подарок преподнес смешной: ларец, обитый бархатом, для сбережения любовных посланий. Он, Моурави, усмехнулся и отдал Иораму; пусть держит в нем выигранные у Бежана кочи.

«Чему больше следует радоваться? Ароматному пару кофе или синему туману кальяна, волнующему кровь? Скорее – призывному дыму воинских костров! Но чтоб разжечь их, не надо терять факелов». Он протягивает руку, словно хочет схватить под уздцы белого или черного коня, но она касается холодных плит мозаики. Воображаемое не в силах затмить то, что существует. Ну что же, он приоткроет крышку коробки хитрости, как говорят турки.

Бездонен колодец раздумья.

"Так вот, с какой целью начал со мной игру франк? – Глубокая складка пересекает крутой лоб Моурави. – В ход пущена лесть, значит, выигрыш необходим тому, кто представляет королевство. Не увидит ли он на шахматной доске Грузию, притягивающую мусульман, как сонного мальчика луна. Говорят, неисчислимы богатства в недрах наших гор. Грузинам некогда об этом думать, от детских лет до годов седин с коней не слезают, клинок в ножны не успевают вкладывать, а для розыска золота, меди нужны не скакун и шашка. Оружие созидания – лопата и кирка.

Но разве я, Георгий Саакадзе, не полон желания обогатить свою страну? Так почему же ни разу не вспомнил о кирке и лопате. Почему? Раньше разумно возвести непреодолимую стену вокруг царства, потом лопатой золото тревожить. Как же должны сейчас поступать грузины? Забыть о лопате и вновь седлать коней! Лишь слепцу не видно, что усилиями спесивых князей вконец расшатана башня нашей силы. Тень злодейства лежит на холмах. Царство в опасности! И лишь увенчанные коронами «богоравные» цари и царю равные владыки упорно этого не замечают. Присваивать право на высоту – не значит парить в ней. Но крестьяне на горных кручах обладают зрением орла, они видят долины, захлебывающиеся в крови, и усеянные белыми костями дороги и тропы, ведущие к пределам Ирана и Турции. Всем разумным ведомо, какие горячие сердца скрываются под грубой чохой. И не звон колоколов и золотых чаш на княжеских пирах, а биение этих сердец отзовется в веках.

Если так, то почему голову утруждаю, ведь и я тоже князь. Не смеши, Георгий, самого себя! Какой ты князь? Ты первый обязанный перед родиной, ты амкар царства, возжелавший строить удобные мосты не только для войска. Ты зодчий саклей, а не замков. Но тогда почему сам из сакли в замок перешел? Вот что, Георгий Саакадзе, не ожидал от тебя подобного недомыслия! Где видел ты умного, а не глупца, открывающего врагам свою сущность? Разве блеск драгоценностей, одеяний не подобен блеску панциря, делающего тебя недосягаемым для ядовитых стрел врагов? Или богатый замок, разукрашенный конь, знатная жена не есть надежный щит против насмешек? Все это я знал и на будущее запомню. Но мне нужен нынешний день, укрепляющий десницу и оттачивающий меч, который может привести в покорность даже светлейших. Во имя завтра я хочу действовать сегодня! Нет ровного пути. Пусть спотыкается мой Джамбаз, делая шаг вперед. Шадиман утверждал, что конь на квадратной доске скачет не по прямым линиям – и… побеждает. Квадратами моего коня станут восточные вилайеты султана. И если для блага народа потребуется, чтобы я блистал в наряде турецких пашей, – должен блистать! Не смею тосковать по простой чохе, по сакле на краю Носте, по плетню, где свешивающиеся ветви яблонь прикрывали взволнованную Нино… Не смею, ибо не отводят враги своих жадных глаз от многострадальной Грузии. Разве не с древних времен тянулись к землям колхов завоеватели? Они кричали об огне Прометея и жаждали овладеть нержавеющим железом, соперником серебра. И разве Александр Македонский не послал за сокровищами иберов своих полководцев? Сверканием шлемов они ослепляли низины, но золото оставалось вне пределов их глаз. Оно властвовало в горах, как орел в небе, и полководцы Македонца, не достигнув вершин, оставили в долинах каменного бога… Если суждено вернуться в Картли, найду дар Александра и непременно приберегу для Эракле, верного эллина… Веселые люди говорят: «Все же хорошо, когда враг оставляет, а не берет». Скажу прямо: лучше бы они половину наших скал увезли, чем одарили одним обломком, придав ему образ властелина воды и суши. Этот зловещий бог много смут посеял, много хлопот доставил, пока его не сбросили… Враг, кроме своих голов, ничего не смеет оставлять! К такому еще добавлю: нельзя допускать врага переступать порог твоего дома, даже если он за пазухой держит для тебя бога… Втройне опасно, если порог между двумя морями. О-о, как везло нам, завоеватели были щедры, – они оставляли у нас кто веру, кто нрав, а кто и бесстыдство. Вот и до сих пор в некоторых грузинских царствах и княжествах продают в рабство своих же братьев. Это ли не позор?! А изнеженность гаремов?! А коварство магометанских владык? Хотя низменными чувствами бог и остальных не обидел… Хвала ученым, доносящим до нас правду веков! Нерон, снедаемый алчностью, готовил к нападению на Колхиду XIV легион. Несколько капель яда, проглоченных Нероном, спасли землю прадедов от кровавого потопа. Жестокий цезарь! Жаль, что к такому средству не прибегали древнеперсидские цари. Впрочем, и до них были «отважные» любители чужих сокровищ".

Вдруг Георгий засмеялся, прошелся вдоль узких диванов, покрытых зеленым сукном, немых стражей малого зала, где даже шум шагов приглушали гладкие, как воды залива, ковры. А думал он о кипящем море, по прихоти ветров смывающем звезды.

"Вот аргонавты, – продолжал говорить сам с собою Георгий, – пробрались в Колхиду и похитили золотое руно. Не удовольствовавшись шкурой златошерстного барана, они увезли с собой и дочь царя Эета, прекрасную Медею. Все приходят и берут, а потом удивляются, что у хозяина характер испортился. Наверно мой Эракле так бы ответил: «Ты, мой друг и господин, несправедлив к грекам. Как мог противостоять Язон, предводитель аргонавтов, желанию богов? Легкокрылый Эрот пустил стрелу в самое сердце Медеи, и волшебница, воспылав любовью, потеряла стыд и прикрыла себя и Язона золотым руном. Внучка Гелиоса – солнца – своим дыханием способна была расплавить металл, вот почему до сих пор дети в Фессалии отличаются курчавостью волос и жаром чувств…»

Георгий недоуменно пожал плечами. Он стоял перед зеркалом и в его молочно-голубоватых далях видел огнедышащих быков с медными пастями. Колесница царя ослепительно сверкала. По велению Эета Язон управлял быками, и они медными копытами дробили вывороченные пласты земли.

«Такими бы бороздами перекроить землю! – обеими руками взявшись за раму зеркала, воскликнул Георгий. – Готов поспорить, что от безделья сам себе докучаю греческими мифами. Жаль, нигде не сказано, кто первый донес грекам о золотом руне Колхиды. Кто? Неужели забыл о купцах, этих прирожденных мировых разведчиках. Пожалуй, аршинников больше всего следует опасаться. О золоте недр моей родины все царства осведомлены. Купцы! Но сейчас мой народ топчет золото, защищая свою бедность. А кого напоминает царство без купцов? Не спящую ли ящерицу? Или, быть может, фигуры шахмат, сброшенные на пол? Какой-то простодушный изрек: „Страну полководец завоевывает“. Могу поклясться: не полководец, а купец. Радуйся, греческий бог торговли. О Гермес! Да вознаградится твоя ловкость! Да прославится аршин и весы! Ты развёз по всем царствам груз мудрости – игру „сто забот“. И по вине – или заслуге – купцов теперь амкары-политики стремятся превзойти своих противников в сложности ходов… Могу сказать, мой друг и брат Эракле, много жизнерадостных мыслей втиснул ты в мою свободную от забот голову… Так вот, как же действуют разведчики, владея всесильным аршином? Скажем, привез купец в чужую страну шелк, а там, оказывается, и своего некуда девать. Тогда он уподобляется лисице и начинает вынюхивать, в чем нужда этого царства. Если в бархате, парче, благовониях, то сколько всего привезти. Выходит, необходимо для этого сосчитать, сколько окрест богатых замков, дворцов, владений, сколько полубогатых. Другой купец о бедных заботится, ибо бедных всегда больше. Но бедные не только льстятся на дешевые товары, они не забывают жаловаться на своих притеснителей, лишающих их возможности купить более красивую чоху или рубаху. Третий, пятый, десятый – каждый тащит на верблюдах, фелюгах, арбах, даже ишаках, все, что сулит прибыль. И вот, когда осведомленный купцами любознательный полководец направляет своих воинов на квадраты чужих стран, то представляет не только чем дышит царь, султан, шах, но и свора князей, пашей, ханов с их богатствами и боевой силой. И еще хорошо знает, сколько горстей зерна хранится в закромах крестьян. Так вот, благодаря купцам, пробивающим брешь в любой крепости, полководец заранее знает, куда устремить свои мысли, а заодно и оружие. Потому-то необходимо путать мысли купцов: отобрать у них то слишком много… скажем, благовоний, то слишком много кожи, а меди, которая позарез нужна, совсем не брать, – другой тоже привезет… А привезет, то у него совсем не брать нужную кожу… Да, купцы – это особое племя. Какой бы стране они ни принадлежали, бог у них один: прибыль. Следует посоветовать Папуна выстроить храм торговли: весь из весов, а посередине на пьедестале – аршин. Не лишне об этом поспорить и с Эракле. В древней Греции на каждый случай был свой бог. Скажем, для любви – Афродита со сверкающей диадемой на мягких волнах золотых волос, для силы – Арес, громыхающий медными доспехами, для торговли – Гермес, плут в крылатых сандалиях. Мой Эракле и сейчас богам внимание оказывает. Понатащил множество их в свой дом со всех земель. Если ради красоты, как говорит, почему одним Аполлоном не довольствуется, ведь он, кажется, враг уродства».

Светильники, как огромные серьги, свешивались с узорного потолка, играя бликами стекол. За мавританской аркой, разгораживающей зал, таилась роскошь, близость которой Георгий ощущал так, как ощущают близость хищного зверя.

"Выходит, – усмехнулся Георгий, – место определяет направление мыслей. В моей Картли я думал о другом. С высоты гор я всегда мечтал о полете орла! В дремучих лесах искал пути и тропы, дабы раздвинуть просторы любимой страны. Факелом светило мне сердце народа. Народ?! Так о чем я сам с собою беседовал? О купцах? Нет, о них все! Значит, о монахах? Эти черные князья решили изменить правильное течение. И если раньше купцы, затем полководцы, то у них сначала крест, потом меч. Ну что ж, крест и меч – убедительное оружие! Впрочем, все равно они оба следуют за аршином. Такова истина, сколько бы ни убеждали себя в обратном себялюбцы, преисполненные гордыни. Так, от каких земель далека моя родина? Ни от каких! А от Русии? Совсем близко!

Единоверная! И действует верно, послов присылает…

На евангелии клятвы принимают, грузины тоже на евангелии… Да будет известно всем, кто мечтает проникнуть в чужие просторы: тот ничего не завоевал, кто душу народа не завоевал. Сарацины, арабы, сельджуки, монголы, турки, персы терзали Грузию, расхищали богатства, дробили землю, уничтожали города, поселения, – а народ грузинский как был, так и оставался непокоренным, свободным! Почему? О душе народа забыли варвары… Русия иначе поступает: не прельщается землей, – своей некуда девать. Богатством тоже не обижена, и на ее полях некому взяться за лопату и кирку. Солнцем, людьми бедна Русия, а рубежи от «басурман» охранять необходимо. Потому действует осторожно. На все мольбы полузадушенных мусульманами грузинских царей и владетельных князей взять «их царства и уделы под высокую руку» цари Русии пока что воздерживаются. А душу народа незаметно очаровывают. Магометане вторгаются в Грузию по просторным квадратам. Русийцы находят новые ходы. Зареву пожарищ они предпочитают мерцание лампад. Им самим невыносимы угрозы корана, и они достигают цели проповедями евангелия. Патриарх Филарет щедро одарил преподобного Феодосия, набив его хурджини иконами. Устрашить грузинский народ невозможно, выгоднее вызвать его умиление. Такова истина. Тяготение грузин к единоверной Русии вызывает ярость магометанского мира. Но судьбу не повернуть вспять. Очарование сильнее коварства.

Замысловатые ходы трех царств – Русии, Ирана и Турции – диктуют необходимость включиться в игру четвертого: франков. Зачем? Пригодится. Не следует забывать, что если сейчас народ Грузии защищает свою бедность, то, возможно, скоро придется ему отстаивать свое богатство! Странно, подобно ветру ворвалась эта мысль… может, не напрасно?! Недаром засуетился франк де Сези. Чего он больше жаждет – золота или почета при дворе своего короля? Наверно, и того и другого. Вот римские католики откровенные, они в противовес кресту и мечу пытаются изменить установленный порядок: раньше миссионеры – потом войны… А разве миссионеры уже не проникли в Грузию? Но до завоевания им далеко! Не стоит сейчас засорять голову черными четками. В Картли им пути нет. Католикос не любит делить свою власть, – что ему в фимиаме чужих кадильниц? Сейчас все мысли необходимо направить в одну цель. Хотел бы я, наконец, установить, кто на сегодня меня больше беспокоит: турецкая собака с кличкой Хозрев или греческая блоха, именуемая Кантакузином? Не ради же удовольствия он беспрестанно прыгает из Стамбула в Московию и обратно. А что скучного или веселого для тебя в этом, Георгий Саакадзе? Посол другого дела не знает. Сейчас твоя забота Иран, а не Русия. Могу поклясться, это так! Но забота об Иране и толкает мысль мою к Русии… По словам старцев из квартала Фанар, Кантакузин хитер и пронырлив не хуже любого паши, поэтому и ценим султаном. Но и посольства не всегда подытоживаются удачей! Возможно и Кантакузин не совсем договорился с патриархом Филаретом. Не в срок прибыл? Неважно, единоверцам легче друг друга вокруг креста обвести. Допустим, султан против союза Русии с Ираном. Тогда хитрейший посол Фома Кантакузин смиренно склонится перед умнейшим патриархом Русии, Филаретом, и, не успев принять благословение, начнет умолять не принимать золото от нечестивого шаха Аббаса, ибо оно от дьявола. Умнейший Филарет кротко заверит, что всякое золото от дьявола, ибо оно суть его и распаляет у паствы ненависть и жажду стяжательства. Безумцы забывают о божьей благодати, щедро падающей сверху в виде манны небесной… Поняв друг друга, хитрейший и умнейший углубятся в непроходимые дебри дел царских. Патриарх доверительно заверит, что между Русией и Ираном «никаких ссылок, кроме торговых, нет, и послы шах Аббасова величества отпускаются без всякого дела». А с султаном всея Турции царь всея Руси пожелал быть и, великой дружбе и стоять заодно накрепко против общего недруга. Посол Фома, перекрестившись на образ, смиренно напомнит о казаках, бесчинствующих на турецком море и грабящих берега Оттоманской империи. Патриарх напомнит, что казаки «воровские» люди, не подчиняются Московии, и пусть-де султаново величество сам с ними расправляется настрого. Царь Русии ничего на это не скажет. Заметив уныние Фомы, патриарх спешно благословит его и… посулив манну небесную, отпустит. Но не успеет посольство Четвертого Мурада выехать из ледяных ворот, как туда въедет посольство Первого Аббаса. Высыпав тысячу пожеланий и завалив пол подарками, шахский посол начнет заверять, что царь всея Руси для шах-ин-шаха как брат родной, и поклянется бородой пророка накрепко стоить заодно против общего врага. И тут же выскажет тревогу, что послы султана слишком часто посещают Русию. Думские дьяки удивятся: «Как, разве до шахова величества не дошло, что русские казаки беспрестанно разоряют земли османов, даже крепость Азов отняли, и Московия не препятствует такому, ибо между Русией и Турцией, кроме торговых, никаких ссылок нет, и посему послы султана отпускаются безо всякого дела.» Такая премудрость называется политикой. И во имя этой политики Русия сочтет выгодным мир Турции и Ирана. Тогда, объединившись, магометане совместно могут оказать помощь Русии против поляков. И в уплату за это попросят прикрыть глаза на дела Грузии… Не будет ли подобная политика страшнее обвала горы? Это гибель всех моих чаяний! Для блага Картли необходимо оттянуть от ее рубежей войска Турции и Ирана. Только война между двумя воинственными магометанскими царствами может дать мир моей родине, мир измученному народу. Но почему раньше времени устрашаюсь? Эракле обещал, когда прибудет Кантакузин, устроить с ним встречу, тогда и следует решать… Неразумно! Тогда поздно будет размахивать опаленными крыльями. Должен незамедлительно подготовиться ко всему неизбежному.

Итак, решено силою врага ослаблять врага. Иначе еще один прыжок «льва Ирана» – и, как не раз обещал тиран, растерзанная Грузия может больше не подняться из развалин. Значит, надо спешить! Спешить к рубежам Ирана и обрушить на шаха Аббаса всю мощь Османского государства. Но, конечно, и умный шах Аббас не станет сомневаться в том, что тот, кто взял у турок Багдад, способен взять его обратно у персов и получить от султана звание «Неодолимый». Поэтому шах не преминет тоже обрушить на султана всю мощь Иранского государства. И к концу двадцать четвертого новолуния, ровно через два года, назначенные Четвертым Мурадом, султан и шах настолько постараются обессилить друг друга, что у них не явится охоты даже совместно напасть на Грузию. А пока они будут зализывать раны на берегах Босфора и Персидского залива, народ Грузии, предводимый своим Георгием Саакадзе, вновь поднимет над грузинской землей обновленное иверское знамя! Теперь следует запастись верным союзником. Игра в «сто забот» называется премудростью…"

Моурави, подавив усмешку, наблюдал, как луч солнца, не то красноватый, не то синеватый, пробрался сквозь выпуклое стекло и обеспокоил Осман-пашу и как тот, брезгливо морщась, переставил ногу на темную полосу ковра.

«Боится собственной тени», – решил Георгий. Кальян тоже вспыхивал синей и красной эмалью, и он перенес курительные сосуды на теневую сторону широкой тахты, где важно восседал Осман-паша. Нежный прозрачный дымок плыл под сводом, спиваясь где-то в углах. Изредка едва слышалось протестующее бульканье заключенной в кальяне воды.

Георгий не нарушал молчания, он терпеливо ждал, – ибо раз бывший везир прибыл спешно, то должен заговорить. И Осман заговорил:

– Аллаху угодно сегодня проявить щедрость к путникам и послать полезный ветер… Знай, о Георгий, сын Саакадзе, утром приплыл из Азова скоростной гонец…

– Видит пророк Илья, ты, Осман из Османов, возбудил во мне любопытство.

– Тем более выгодно знать, какой груз везет с собой Фома Кантакузин.

– И гонцу известно – какой?

– Раньше чем предстать перед ничтожным Хозревом, гонец тайно на рассвете предстал предо мной, ибо послан он был в Русию с Кантакузином не кем иным, как мною.

– А груз?

– Приплывет через три лунных ночи… Русия отправила с Кантакузином двух послов со свитой и охраной.

– Выходит, с Кантакузином не обо всем договорился патриарх Филарет?

– В Московию прибыло посольство от шаха Аббаса.

Георгий быстро повернулся, между ним и пашой на арабском столике торжественно стояли на бело-черных квадратах фигуры. Осман продолжал бесстрастно сосать чубук кальяна.

– Не находишь ли ты, мудрейший носитель имени великого Османа, что одновременное пребывание в Русии турецких и персидских послов может смешать нам не только пешки, но и шахов?

– Кантакузин послан мною, и он, когда нужно, умеет скашивать глаза так, чтобы каждый одобрительно думал, что он смотрит лишь в его сторону.

– Не захотят ли русийские послы вынудить султана оказать помощь московскому царю в его борьбе с польским королем?

– Казаки опять напали на турецкие берега. Азов в руках этих везде поспевающих шайтанов.

– Значит…

Паша отодвинулся в угол, ибо к нему крался сине-красный луч. Кальян булькнул и умолк.

Георгий приблизился к тахте, выжидательно смотря на пашу. Но Осман молчал. «Во что бы то ни стало следует узнать, зачем жалуют русийцы, – мысленно решил Георгий. – Осман не все говорит, опасаясь измены. И прав… Неразумно высказывать другу столько, сколько знаешь, с тем, чтобы потом желать ему подавиться собственным языком. Если я что-нибудь разумею в политике, то моя догадка оправдается. Осман предоставляет мне право распутывать узел, завязанный царями, королями, султанами и шахами, дабы из золоченых нитей их козней сплести Осман-паше трон… Не будет ли такой трон слишком зыбок?»

– Эти шайтаны казаки всегда не вовремя врываются в игру.

– Видит пророк, на этот раз вовремя…

Порывисто вскочив, Георгий приоткрыл дверь и, приняв от Эрасти подносик с кофейными чашечками, опустил на вновь закрытую дверь тяжелый занавес, густо затканный звездами.

Осман чуть отодвинул кальян, ибо красно-синий луч, не удовольствовавшись занавесом, меняя направление, явно норовил прокрасться к выпуклым бокам причудливого сосуда.

– Не находишь ли ты, будущий мой повелитель, что надо убедить султана ускорить выступление орт на шахские рубежи?

– Свидетель аллах, нахожу, что мое и твое кресла должны стоять на одной высоте, дабы лишить неучтивых возможности мешать нам вести на благо полумесяца беседу о… о блуждающих звездах…

Уже хрусталь светильников переламывал желто-розовые лучи, потом оранжево-серебристые, а Моурави все шагал, не различая на ковре ни света, ни тени.

«Все понятно, – рассуждал он, наморщив лоб, – не только я, но и Осман-паша озабочен, да нет, скажем прямо: встревожен посылкой Русией посольства к султану… Выходит…»

Именно в этот момент Моурави почти решил, какую фигуру следует ему передвинуть:

«Коня! Играть на казаков! Осман-паша прав. Казаки вовремя Азов взяли, вовремя причинили Стамбулу большой ущерб набегами на турецкие земли. Значит, подбросить, как говорят, петуху голодную собаку. Диван сразу поверит, что патриарх умышленно не вмешивается в дерзкие набеги казаков на владения султана. Это может если не совсем нарушить дружбу, то замедлить переговоры Турции и Русии о военном и торговом союзе. Значит, и перемирие султана с шахом сейчас окажется невозможным. Тогда… всеми мерами готовиться к войне с Ираном. Но не разумнее ли держать в запасе еще один ход? Кто может предугадать, какие подлости на уме у первого везира, Хозрев-паши? Хотя до сего дня он не менее султана стремится к войне с Ираном: выгодно; тем более огонь хватать будет другой, а золото он. Итак…»

Обрывая шаги, Георгий останавливается перед большим венецианским зеркалом, надевает полушлем с двумя крыльями, накидывает на плечи стамбульский плащ и опирается на остроконечный меч, похожий на удлиненную стрелу. Да, он чувствует, что наконец приобрел тот облик, который поразит воображение не только суннитов, но и шиитов.

«Терпение! Терпение, Георгий Саакадзе из Носте! Первый обязанный перед родиной должен сражаться за нее до последнего вздоха! Сражаться мечом и умом!.. Шах Абас дал мне звание „Непобедимый“. Султан Мурад обещает звание „Неодолимый“. Пьетро делла Валле соблазнял званием „льва Африки“, властью полководца католиков, дворцами, золотом – всем за одну лишь покорность Риму моего меча! А здесь патриарх вселенский Кирилл Лукарис сулит роскошь и почет, и за это я должен только искать дружбу со Швецией, вернее – признать в короле Густаве-Адольфе вестника небес. Где правда? Где конец задуманного начала? Метехи!.. Давлет-ханэ!.. Сераль!..»

Моурави решительно опоясался боевым мечом, твердыми шагами подошел к шахматной доске, передвинул коня, и ему казалось, что с этого часа Иран у него на замке!