Текст книги "Путь в Версаль (др. перевод)"

Автор книги: Анн Голон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава VI

Это фантастическое явление немного успокоило Анжелику и отодвинуло на задний план горькое воспоминание о ночной встрече с Дегре.

Лучше об этом больше не думать. Она тряхнула головой и запустила руку в волосы, чтобы вытащить стебельки сухой травы. Не стоит пока нарушать недавнее очарование. Анжелика вздохнула с легким сожалением. Неужели она действительно изменила Никола?

Маркиза Ангелов пожала плечами и сердито усмехнулась. Любовникам такого сорта не изменяют. Ничто не связывало ее с Никола, кроме рабства нищеты.

По тому, как поспешно только что сбежал молодой человек, она еще раз оценила мощную защиту, которой окружил ее бандит. Без него и его необыкновенной любви, возможно, она пала бы еще ниже.

Взамен она предоставила ему свое благородное и породистое тело, о котором он всегда мечтал.

Они были квиты. Она не испытывала никаких угрызений совести, что насладилась с другим более изысканными радостями, вкус которых уже забыла. Но этот другой бежал, и это к лучшему. Она бы не перенесла, если бы узнала, что нож Каламбредена обрек на вечное молчание этого искрометного болтуна.

Прежде чем тоже выскользнуть из-под навеса, Анжелика еще на мгновение задержалась в стоге сена. Потрогав воду, она нашла ее холодной, но не ледяной и, оглядевшись вокруг, едва не ослепла от света. Тогда она осознала, что наступила весна.

Студент ведь говорил что-то о цветах и фруктах на Новом мосту? Словно по мановению волшебной палочки, Анжелика вдруг заметила цветение самого прекрасного времени года.

Набухшее влагой небо отдавало розовым, а Сена была покрыта своими серебряными доспехами. По ее спокойной и гладкой поверхности сновали лодки. Ниже по течению вальки прачек перекликались с тиканьем плавучих мельниц.

Скрываясь от взглядов лодочников, Анжелика вымылась в холодной воде, которая замечательно разогрела ее кровь. Снова одевшись, она вдоль берега пошла к Новому мосту.

Слова незнакомца разбудили ее окоченевшее за зиму сознание.

Она впервые увидела Новый мост во всем его великолепии, с прекрасными белыми арками и кипящей на нем радостной, непринужденной и неутомимой жизнью.

Это был самый красивый мост Парижа. И самый любимый, потому что самым коротким путем соединял оба берега Сены и остров Сите.

Над ним стоял непрерывный гул голосов, в котором смешивались крики вербовщиков и кустарей, советы знахарей и зубодеров, куплеты, колокольный перезвон, жалобы попрошаек.

Анжелика двинулась между рядами лавчонок и прилавков. Она шла босиком. Платье ее было разорвано; она потеряла чепец, и ее длинные, позолоченные солнцем волосы спадали по плечам. Но это не имело значения. На Новом мосту босые ноги вышагивали рядом с грубыми башмаками ремесленников и красными каблуками господ.

Анжелика остановилась перед водонапорной башней «Самаритянка», чтобы полюбоваться астрономическими часами, которые показывали не только часы, но также дни и месяцы и приводили в движение карильон, который конструктор башни, настоящий фламандец, каковым он и являлся, не позабыл установить.

На фасаде этого монументального насоса, подающего воду в Лувр и Тюильри, находился барельеф, изображающий евангельскую сцену, в которой самаритянка наливает Христу воды из колодца Иакова.

Анжелика останавливалась перед каждой лавкой. В них продавали безделушки, дичь, птиц. С ними соседствовали торговец игрушками и бильбоке, продавец чернил и красок, крошечный театр марионеток, собачий парикмахер, мошенник со своими стаканчиками. Анжелика заметила Сухаря с его ракушками, Крысолова с нанизанной на рапиру жалкой добычей, а возле «Самаритянки» – мамашу Юрлюрет и папашу Юрлюро.

Посреди толпы зевак слепой старик пиликал на своей скверной скрипке, а мегера горланила сентиментальный романс, где рассказывалось о повешенных и трупах, у которых вороны выклевывали глаза, и о прочих ужасах. Люди слушали, склонив голову и утирая слезы. Повешения и шествия были прекрасными зрелищами для парижского бедного люда – зрелищами, которые стоили недорого и каждому давали возможность почувствовать, что у него есть еще тело и душа.

Мамаша Юрлюрет очень убедительно исполняла свою балладу:

 
Послушайте меня!
Когда я отлучусь
В Аббатство Виселицы,
За вас я помолюсь
И буду веселиться.
 

Она разевала беззубый рот, из единственного глаза катилась слеза и терялась в складках морщин. Она была чудовищна, великолепна…

Закончив песню, в крайнем волнении она послюнявила толстый палец и принялась раздавать листочки, целая пачка которых торчала у нее под мышкой. Старуха вопила:

– Кто еще не получил повешенного?

Дойдя до Анжелики, она издала радостный вопль:

– Эй, Юрлюро, вот наша малышка! Подумай, какой концерт нынче утром устроил нам твой мужчина! Он сказал, что тебя загрызла чертова собака. Подумай, он собирает всех нищих и всех безногих Парижа, чтобы напасть на Шатле… А наша маркиза прогуливается по Новому мосту!

– Почему бы и нет? – надменно возразила Анжелика. – Вы же здесь прогуливаетесь?

– Я-то здесь работаю, – отвечала старая хрычовка. – Ты даже не представляешь, что приносит эта песня. Я всегда говорю Грязному Поэту: «Дайте нам повешенных». Ничто не приносит такого дохода, как повешенные. А ты-то хочешь одного? Отдам даром, потому что ты наша маркиза.

– Нынче вечером в Нельской башне угощу вас свиной колбасой, – пообещала Анжелика.

И, читая бумажку мамаши Юрлюрет, она с толпой зевак отправилась дальше.

 
Послушайте меня!
Когда я отлучусь
В Аббатство Виселицы,
За вас я помолюсь
И буду веселиться.
 

Внизу, в углу страницы, Анжелика разглядела уже знакомую ей подпись: «Грязный Поэт».

Едкое воспоминание о ненависти поднялось к ее сердцу. Она посмотрела на бронзового коня на земляной площадке. Именно сюда, говорили ей, к ногам коня, залезал порой поэт Нового моста, чтобы поспать. Воры уважали его сон. Впрочем, красть у него было нечего. Он был беднее самого бедного нищего. Он вечно бродил голодным, его вечно преследовали, а он сеял по Парижу скандал, точно пригоршню яда.

«Как это до сих пор не нашлось никого, кто бы его убил? – подумала Анжелика. – Я бы его убила, если бы встретила. Но прежде я хотела бы сказать ему за что…»

Скомкав бумажку, она бросила ее в канавку. Мимо проехала карета, перед ней, прыгая, как белки, бежали скороходы. В своих шелковистых ливреях и шляпах с перьями они были великолепны.

Толпа гадала, кто сидит в карете. Анжелика смотрела на скороходов и думала о Легконогом, чье сердце разбилось на бегу.

Славный бронзовый король Генрих IV искрился на солнце и улыбался над клумбой красных и розовых зонтиков. Сквер оккупировали торговки апельсинами и цветами. Они громогласно предлагали свои золотистые плоды:

– Португалия! Португалия!

Цветочницы обосновались на Новом мосту еще ранним утром. Они спускались сюда с улицы Букетери от церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где находилось их управление, или с улицы Арбр-Сек, где запасались товаром в садах Прованских Братьев.

Молоденькие прохаживались в толпе с корзинами тубероз, роз и жасмина, а пожилые, прикрываясь от солнца красными зонтиками, торговали за прилавками.

Одна из этих кумушек наняла Анжелику, чтобы та помогла ей составлять букеты. Заметив, с каким вкусом молодая женщина справилась с работой, торговка дала ей двадцать су.

– Ты уже не в том возрасте, чтобы идти в ученицы, – сказала цветочница, внимательно оглядев Анжелику. – Но девчонке понадобилось бы два-три года, чтобы научиться делать такие букеты. Если бы ты захотела работать со мной, мы бы договорились.

Анжелика отрицательно покачала головой, зажала в руке двадцать су и ушла. Много раз она разжимала руку и рассматривала монетки, которые дала ей торговка. Это были первые заработанные ею деньги.

Купив у фритюрье два пончика, она немедленно проглотила их и смешалась с толпой зевак, во всю глотку хохочущих перед кафедрой Большого Матье.

Блистательный Большой Матье! Он обосновался лицом к лицу с королем Генрихом IV, ни насмешки, ни величия которого не опасался.

Стоя на своей передвижной кафедре с четырьмя колесами и балюстрадой, он громогласно, так что его слова разносились из конца в конец по Новому мосту, обращался к толпе.

Личный оркестр, состоявший из трех инструментов: трубы, барабана и тарелок, задавал ритм его речам и своим адским грохотом перекрывал стоны клиентов, которым Большой Матье драл зубы.

С постоянным неослабевающим энтузиазмом, вызывая изумление своей силой и ловкостью, Большой Матье всегда справлялся даже с самыми крепкими зубами, пусть даже ему приходилось ставить пациента на колени или клещами отрывать его от земли. После процедуры он отправлял свою полумертвую жертву к виноторговцу, прополоскать рот.

В перерывах между двумя клиентами Большой Матье, с развевающимися на ветру перьями шляпы, украшающим его атласный сюртук двойным ожерельем из зубов и бьющей по каблукам длинной саблей, расхаживал по своему помосту, расхваливая свои высочайшие познания и превосходное качество своих снадобий, порошков, лекарственных кашек и мазей всех сортов, приготовленных на медленном огне с добавлением сливочного и растительного масла, воска и нескольких безобидных травок.

«Дамы и господа, перед вами величайшая личность вселенной, виртуоз, феникс своей профессии, бриллиант медицины, наследник Гиппократа по прямой линии, пытливый исследователь природы, гроза всех факультетов.

Перед вами медик методический, галианический, гиппократический, патологический, химический, спагирический, эмпирический. Исцеляю солдат из вежливости, бедняков ради любви к Богу, а ботатых торговцев за деньги. Я не считаю себя ни врачом, ни философом, однако моя мазь делает больше, чем философы и врачи. Опыт дороже науки. Вот есть у меня средство для отбеливания кожи: оно бело, как снег, благоуханно, как бальзам и мускус… А вот еще бесценная мазь, ибо, слушайте все, галантные кавалеры и любезные дамы, мазь эта предохраняет от предательских уколов шипов любви».

И, восторженно воздев руки, Большой Матье декламировал:

 
Мой волшебный порошок
Вас немедля вгонит в шок:
От недугов исцелит
И любовью одарит,
От всего излечит разом.
Он глупцам дарует разум,
Старцам – нежность,
Дамам – свежесть…
Так что мимо не проходим.
Без покупки не уходим!
 

Последняя фраза, которую Большой Матье проорал, дико вращая своими огромными глазами, заставила Анжелику расхохотаться. Заметив молодую женщину, он дружески помахал ей.

«Я рассмеялась. Чему я смеялась? – задумалась Анжелика. – То, что он говорит, – полная чушь».

Но ей хотелось смеяться.

Чуть дальше на небольшом возвышении пытался привлечь к себе внимание публики какой-то старичок с деревянной ногой:

– Приходите посмотреть на краснокожего! Это самое поразительное чудо природы. Вы считаете себя большими учеными, потому что уже видели нескольких людей с черной кожей. Но что теперь может быть банальнее всех этих марокканцев, которыми падишах наводнил нашу страну? А я покажу вам незнакомого человека из незнакомого мира, как я называю Америку, необыкновенную страну, откуда я сам прибыл…

Слово «Америка» задержало Анжелику возле одноногого.

Затейник с деревянной ногой был небритым стариком с красной косынкой на голове. Он не вырядился в драную блестящую мишуру, как это делали другие кукольники или шарлатаны с Нового моста. Зрителей совершенно не привлекала его засаленная рубаха в красную и белую полоску, рваный жилет и едва слышный надтреснутый голос. В ухе старика поблескивало золотое колечко.

– Я бывший моряк, я много-много раз ходил на королевских судах, что бы я только мог порассказать вам про эти неизведанные страны! Но я прекрасно вижу, что вы спешите, дамы и господа. Поэтому я бы хотел лишь показать вам один сувенир, этого поразительного человека, которого там, в Америке, я сам поймал.

Концом палочки он указывал на нечто вроде будки с занавеской вместо двери, что представляло собой весь его демонстрационный инвентарь.

– Человек с красной кожей, дамы и господа, человек с красной кожей!

Анжелика бросила оставшиеся монетки в стоящую перед возвышением плошку. Зеваки последовали ее примеру.

Сочтя, что зрителей достаточно, инвалид театральным жестом отдернул занавеску.

В глубине будки находилась статуя, будто бы сделанная из терракоты. Ее голова и бедра были покрыты перьями.

Статуя шевельнулась и сделала несколько шагов к солнечному свету. В толпе стали перешептываться. Сомнений не было, это живой человек. У него были нос, рот, украшенные кольцами уши, удлиненные глаза с потусторонним взглядом, руки-ноги. Кожа человека имела заметный медно-красный оттенок.

«Но не более чем у некоторых испанских или итальянских горцев», – решили зрители. В общем, кроме торчавших на бедрах и голове перьев, в краснокожем человеке не было ничего необыкновенного.

Насмотревшись и обменявшись впечатлениями от увиденного, люди разошлись, и старый моряк заставил свое чудо уйти в будку. После чего размял табачные листья, свернул их в шарик и принялся жевать.

Анжелика не уходила. Дующий с Сены ветер ерошил ее волосы и создавал иллюзию открытого моря, откуда всплыло это слово: «Америка».

Анжелика задумалась о своем брате Жослене и снова представила себе его отчаянные сверкающие глаза и страстный шепот: «Я ухожу в море…»

Как-то вечером к ним заглянул пастор Рошфор. Дети де Сансе окружили его с полными восторга глазами. Жослен… Раймон… Ортанс… Гонтран… Анжелика… Мадлон… Дени… Мари-Агнес… Как они были прекрасны в своей невинности и неискушенности, эти не знавшие своей судьбы дети де Сансе! Они слушали незнакомца, и его слова смутили их сердце.

«Я всего лишь любопытный исследователь новых земель, жаждущий узнать места, где человек не страдает ни от голода, ни от жажды и чувствует себя свободным. Именно там я понял, что все зло от белого человека, потому что он не только не последовал Слову Господа, но, более того, исказил его. Ибо Господь повелел не убивать и разрушать, а любить друг друга».

Анжелика прикрыла глаза. Когда она снова открыла их, то в нескольких шагах от себя, в толкотне Нового моста, увидела Жактанса, Снегиря, Большого Мешка, Гобера, Красавчика и еще нескольких воров. Они смотрели на нее.

– Сестренка! – воскликнул Снегирь, схватив ее за руку. – А я уж собрался поставить свечку Предвечному в церкви Сен-Пьер-о-Бёф. Мы ведь подумали, что больше никогда тебя не увидим!

– Решили, одно из двух: ты или в Шатле, или в Центральном госпитале…

– Если только тебя не разодрала в клочья чертова собака.

– Отмычка и Трус попались. Нынче утром их повесили на Гревской площади.

Воры окружили ее. И снова она оказалась в плену их ужасных лиц, хриплых голосов пьяниц и цепей «воровского братства» – цепей, которых было не разорвать за один день. Однако с этого дня, который она отныне будет называть «днем баржи с сеном» или «днем Нового моста», в ней затеплился огонек надежды. Она не знала, почему она надеется. Со дна поднимаются не так скоро, как опускаются туда.

– А теперь повеселимся, красотка, – сказал Снегирь. – Знаешь, зачем мы средь бела дня разгуливаем по Новому мосту? Чтобы малыш Флипо показал нам, как мастерски он умеет срезать кошельки.

Флипо, один из живущих в Нельской башне сопляков, ради такого случая сменил свои лохмотья на наряд из лиловой саржи и грубые башмаки, в которых передвигался не без труда. Он даже намотал на шею что-то вроде полотняного воротника, а под мышкой держал плюшевую торбу, в которой у него якобы находились книги и перья. Так он вполне мог сойти за решившего прогулять уроки, чтобы поглазеть на марионеток, сына какого-нибудь ремесленника.

– Послушай меня, сынок. Сегодня надо не только срезать кошелек, как ты это уже делал. Мы поймем, способен ли ты смыться во время переполоха и унести добычу. Понял?

– Угу, – ответил Флипо, выразив таким образом свое понимание задачи.

Затем он несколько раз нервно шмыгнул и утер сопли рукавом.

Сообщники внимательно разглядывали прохожих.

– Ну-ка, вот прекрасный господин, занятый своей хорошенькой дамочкой… Они еще и пешком, какая удача! Ты приметил богатенького господина, прям-таки идущего тебе в руки, Флипо? Вон они остановились возле Большого Матье. Сейчас самое время! На-ка ножницы, сынок, и дуй на дело.

Жактанс торжественно вручил мальчишке остро заточенные ножницы и подтолкнул его в толпу. В это время его сообщники уже смешались со зрителями Большого Матье.

Опытным взглядом Жактанс внимательно следил за движениями своего ученика. И вдруг пронзительно закричал:

– Осторожно, сударь! Сударь, эй! У вас срезают кошелек, ваша светлость…

Прохожие посмотрели в сторону, куда он указывал, и бросились бежать. А Снегирь все надрывался:

– Господин мой, будьте осторожны! Тут какой-то мальчишка вас грабит!

Дворянин схватился за кошелек и нащупал руку Флипо.

– Грабят! – заорал он.

Его спутница испустила пронзительный вопль.

Мгновенно началась полная неразбериха. Люди кричали, сыпали тумаками направо и налево, хватали друг друга за горло и валили наземь, а подданные Каламбредена только усиливали беспорядок своими криками и призывами:

– Поймал!

– Это он!

– Ловите! Уходит!

– Туда!

– Сюда!

Плакали задавленные в сутолоке дети. Женщины теряли сознание. Прилавки были опрокинуты. Красные зонтики улетели в Сену. Чтобы защитить свой товар, торговцы фруктами принялись метать в толпу яблоками и апельсинами.

Разбежались животные собачьего парикмахера и плотными шерстяными мячиками, хрипя и истекая слюной, бросились под ноги дерущихся.

Красавчик переходил от одной женщины к другой, подхватывал за полные талии, обнимал и ласкал их самым дерзким образом под испуганными взглядами супругов, тщетно пытавшихся побить его тростью. Удары сыпались на других, а те в отместку срывали с оскорбленных мужей парики.

Посреди всей этой круговерти Жактанс и его сообщники срезали кошельки, незаметно вытаскивали деньги, опустошали карманы, снимали плащи и драгоценности, а Большой Матье с высоты кафедры, в грохоте своего распоясавшегося оркестра, потрясал саблей и ревел:

– Давай, ребята! Пошевеливайтесь, ребята! Это полезно для здоровья.

Анжелика стояла в отдалении, на ступеньках земляной площадки, ухватившись за решетку. Отсюда она могла наблюдать за зрелищем и смеялась до слез. День завершался просто великолепно. Именно этого ей не хватало, чтобы удовлетворить желание смеяться и плакать, мучившее ее с тех пор, как она пробудилась на барже с сеном от ласк незнакомца.

В толпе она узнала папашу Юрлюро и мамашу Юрлюрет. Вцепившись друг в друга, они качались на гребне толпы, как огромная пробка из грязного тряпья.

Анжелика пуще расхохоталась. Она буквально задыхалась от смеха. О, ей-богу, так и заболеть недолго!..

– Неужто это так смешно, крошка? – проворчал у нее за спиной чей-то размеренный голос.

И сильная рука схватила ее за запястье. «Фараона не узнаешь, его чувствуешь», – говаривал Снегирь. С той ночи Анжелика научилась чуять, откуда идет опасность. Она продолжала смеяться, но потише и приняла наивный вид.

– Конечно смешно: люди дерутся, а сами не знают почему.

– Но ты-то, наверное, знаешь, а?..

Улыбаясь, Анжелика склонилась к лицу полицейского. И внезапно сильно ухватила его за нос и свернула носовой хрящ, а когда от боли он запрокинул голову, кулаком нанесла ему мощный удар в выступающее адамово яблоко.

Этому приему ее научила Полька. Удар был не настолько жесткий, чтобы оглушить полицейского, но достаточный, чтобы заставить его ослабить хватку.

Высвободившись, Анжелика убежала, подпрыгивая, как козочка.

В Нельскую башню каждый вернулся своим путем.

– Можно подсчитать наши потери, – сказал Жактанс, – но какой большой урожай, друзья, какой урожай!

Тут же на стол были вывалены плащи, шпаги, украшения, тугие кошельки.

Флипо, весь в синяках, как утка в яблоках, принес кошелек того господина, которого ему указали.

Ему оказали честь, усадив за стол Каламбредена.

Глава VII

– Анжелика… – прошептал Никола. – Анжелика, если бы ты не вернулась!..

– Что бы тогда случилось?

– Не знаю…

Он притянул ее к себе и сжал в объятиях, едва не раздавив.

– О, прошу тебя! – вздохнула она, освобождаясь.

Анжелика прижалась лбом к решетке бойницы. Глубокое синее небо всматривалось своими звездами в спокойные воды Сены. В воздухе ощущался аромат миндальных деревьев, цветущих в садах и на развалинах крепостной стены предместья Сен-Жермен.

Никола подошел к Анжелике, продолжая пожирать ее глазами. Ее тронула сила его неизменной страсти.

– Что бы ты сделал, если бы я не вернулась?

– Смотря по тому, что с тобой произошло. Если бы тебя сцапали, поднял бы на ноги всех своих людей. Они облазили бы все тюрьмы, все больницы, все бордели. И помогли бы тебе бежать. Если бы тебя загрызла собака, я повсюду искал бы эту тварь и ее хозяина, чтобы убить их. Наконец, если бы… – его голос стал хриплым, – если бы ты ушла с другим… я бы нашел тебя и того, другого, и зарезал бы его.

Она улыбнулась. В ее памяти возникло бледное, насмешливое лицо. Но Никола был проницательней, чем она думала, а любовь обострила его чувства.

– Не думай, что от меня так легко уйти! – с угрозой в голосе продолжал он. – У нас тут не предают, как в высшем свете. Но если такое случится, предатель умирает. Ты нигде не нашла бы убежища… Мы слишком многочисленны, слишком сильны. Я бы тебя достал из-под земли: в церкви, в монастыре, даже в королевских покоях. Мы хорошо организованы, ты же знаешь. А я, по правде говоря, обожаю затевать драки.

Он распахнул драный плащ и показал Анжелике маленькое голубоватое пятнышко на левой груди:

– Глянь-ка, видишь вот это? Мать всегда говорила: «Это знак твоего отца!» Потому что моим отцом был не этот здоровенный мужлан, папаша Мерло. Нет. Мать зачала меня раньше, с одним военным, с каким-то офицером в высоком звании. Она так и не сказала, как его звали. Но всякий раз, когда папаша Мерло хотел отлупцевать меня, она кричала: «Старшего не тронь, он благородной крови!» Ты ведь этого не знала?

Анжелика закричала ему прямо в лицо:

– Солдатский ублюдок! – И надменно бросила: – Есть чем гордиться.

Он грубо схватил ее за плечи:

– Иногда мне хочется раздавить тебя как орех. Но теперь я тебя предупредил. Если когда-нибудь ты меня обманешь… Если переспишь с кем-нибудь…

– Можешь не бояться. Мне вполне хватает твоих объятий.

– Почему ты говоришь об этом с таким недовольным видом?

– Потому что для того, чтобы требовать еще, надо было бы обладать бешеным темпераментом. Вот если бы только ты мог быть более нежным!

– Это я-то не нежный? Я, который тебя обожает? Повтори, что я не нежный.

Он поднял увесистый кулак. Анжелика пронзительно закричала:

– Не прикасайся ко мне, мужлан! Скотина! Вспомни о Польке!

Он уронил руку и вздохнул, мрачно взглянув на нее:

– Прости меня, Анжелика. Ты всегда оказываешься сильнее. – Он улыбнулся и неловко протянул к ней руку. – Иди ко мне. Я постараюсь быть нежным.

Она позволила, чтобы он уложил ее на ворох тряпья, и, безразличная, пассивная, отдалась ставшим привычными объятиям.

Удовлетворив свое желание, он еще некоторое время лежал, тесно прижавшись к ней. Анжелика чувствовала на своей щеке жесткую щетку волос, которые из-за парика он стриг очень коротко.

Наконец он глухо пробормотал:

– Теперь я знаю… Ты никогда, никогда не будешь принадлежать мне. Потому что мне нужно не только это. Мне нужно твое сердце.

– Нельзя иметь все, бедняжка Никола, – рассудительно сказала Анжелика. – Раньше тебе принадлежала частица моего сердца. Теперь тебе принадлежит все мое тело. Раньше ты был моим дружком Никола, теперь ты мой господин Каламбреден. Ты убил даже воспоминание о том чувстве, которое я испытывала к тебе, когда мы были детьми. И все же я привязана к тебе, по-другому. Потому что ты сильный.

Он разозлился, вздохнул и снова проворчал:

– Я вот думаю, не придется ли мне на днях убить тебя?

Она зевнула, ей хотелось спать.

– Не говори глупостей.

Сквозь маленькое оконце звезды отбрасывали отсветы в краденые зеркала. У подножия башни неустанно распевали жабы.

– Никола… – вдруг сказала Анжелика.

– Да?

– Помнишь, мы хотели убежать в Америку?

– Да.

– А что, если теперь мы и вправду уедем туда?

– Куда это?

– В Америку!

– Ты спятила!

– Нет, уверяю тебя, это страна, где нет ни холода, ни голода… Там мы были бы свободны.

Она настаивала:

– Что ждет нас здесь? Тебя – только тюрьма или пытка, каторга или виселица. А что ждет меня, если ты исчезнешь?..

– При Дворе Чудес никогда не следует думать о том, что нас ждет. Завтра не существует.

– Там, быть может, у нас будет своя земля. Мы будем ее обрабатывать. Я тебе помогу.

– Ты спятила! – повторил он в новом приступе гнева. – Я только что растолковал тебе, что не имею ничего общего с мужичьем. И неужели ты думаешь, что я отступлю, оставив Родогону Цыгану клиентуру Сен-Жерменской ярмарки?

Она не ответила и снова стала безучастной.

Он еще некоторое время ворчал:

– Вот ведь эти женщины… Взбредет же такое в голову!..

В раздражении он ворочался и все никак не мог успокоиться. Какой-то голос внутри его твердил: «Что тебя ждет? Аббатство Виселицы? Да. А потом? Но разве можно жить где-то, кроме Парижа?»

В эту весеннюю ночь широкая грудь Никола – Каламбредена рвалась от сдавленных вздохов.

Он смотрел на спящую Анжелику и, терзаемый ревностью, хотел разбудить ее, потому что во сне она улыбалась.

Анжелике снилось, что она плывет по морю на барже с сеном.