Текст книги "Примерный сын (ЛП)"

Автор книги: Анхелес Гонсалес-Синде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

12. Охотник за привидениями

– Ну слава богу! Вчерашний день прошел, а то домосед-то наш как разгулялся… – ехидно

воскликнула мама на следующее утро, когда я готовил ей завтрак. – Тебе, должно быть, плохо, бедняжке.

– Нет, мама, не плохо, потому что я не пил, – соврал я, – а если ты не пьешь, то чувствуешь себя

хорошо, даже если мало спал.

– А вот мне, если не высплюсь, и жизнь не мила, ничего не хочется, – заметила она, и это чистая

правда. Если мама не поспит восемь-девять часов, она ничего не соображает, бродит себе вялая и заспанная.

– Сегодня к тебе в магазин придет помогать эта румынка, так ведь?

Меня напугал ее неожиданный вопрос о Корине. У меня и в мыслях не было снова связывать

Корину с моей матерью. Они были как две обособленные друг от друга вселенные. Какой идиотизм – ведь если я думал сойтись с Кориной и жить с ней как обычные люди, то мама первой узнала бы об этом, и вовсе не потому, что она была моей задушевной подружкой. Как бы не так! У меня вызывают подозрение люди, которые считают себя лучшими друзьями своих детей, это просто невозможно. Мама узнала бы об этом, потому что мы живем с ней в одной квартире, а я прямо сейчас собирался поменять свой образ жизни. Я чаще уходил бы из дома, вероятно, каждый день брал бы машину, чтобы по вечерам подвозить Корину на работу, а потом забирать ее из того лощеного квартала, и быть может… Планы, проекты, замыслы. Мне хотелось заранее распланировать то новое время, что открывалось перед нами обоими.

Хотя в эту ночь я поспал всего ничего, в магазин я пришел как никогда рано и принялся

надраивать его сверху донизу. Я собирался преподнести Корине сюрприз. В суматохе импровизированных событий вчерашнего дня Корина не вымыла тарелки из-под торта и кофейные чашки и в, так называемом, офисе царил небольшой беспорядок. Я навел чистоту и даже прошелся по полу шваброй – хорошенькое дело, которым я занимаюсь крайне редко, и то исключительно в доме сестрицы, когда нянчусь с ее детьми. Когда чуть позже пришла Корина, она была поражена.

– А ты умеешь отлично убираться.

– Наоборот, терпеть не могу застилать постель. У меня никогда не получается. Мне больше

нравится разбирать ее… – пошутил я и засмеялся. Я думаю, она не поняла соль моей шутки, потому что не рассмеялась в ответ.

– Кто это – охотник за привидениями? – живо спросила она, глядя на календарь, где был отмечен

день его прихода.

– Охотник за привидениями? Это один человек из конторы по уборке помещений. Иногда он

приходит сюда, чтобы собрать всю пыль. Он носит очень смешную маску, и… – Корина не дала мне закончить.

– Он придет сегодня? – снова спросила она. – Но тогда ты потратишь деньги впустую. Все и так

чисто, посмотри.

Все было именно так. С тех пор как Корина работала в магазине, пыль уже не скапливалась как

прежде, и “охотнику”, приходившему теперь регулярно, потому что за работу он брал по-божески и, по правде говоря, мне нравился, находилось мало работы.

– Уволь этого человека, – посоветовала Корина. – Он больше не нужен.

– Да, но при таком положении вещей, не думаю, что у этого бедняги достаточно клиентов. Кроме

того, я не известил его заранее, так что он, вероятно, вот-вот появится на пороге.

Я всегда представлял этот наш с “охотником” разговор и волновался. Я замолчал, нерешительно

переминаясь с ноги на ногу. Корина воспользовалась моими сомнениями и нерешительностью.

– Сиди в подсобке, я сама поговорю с ним. Скажу ему от твоего лица, чтобы он не убирал сегодня

и поблагодарю. Нет проблем. Он же меня не знает.

– Естественно, не знает, но, если я ему не заплачу, этот человек будет разочарован. Он отказался от

других заказов, Корина, чтобы выполнить наш. Ты только представь, сколько времени мы заставляем его терять, плюс бензин, чтобы приехать сюда, плюс плата за стоянку, плюс…

– Бензин оплачивает компания, – без тени сомнения возразила Корина. – Стоянку – тоже. Молчи.

Ведь этот фургончик его?

Корина вытолкала меня в подсобку. Я послушался ее, но нервничал так, что у меня вспотели руки.

Я услышал звук отрываемой двери и звон колокольчиков, отгоняющих злых духов. Я перекрестился, сам не знаю, почему. Я в жизни своей не ходил к мессе, даже не причащался, но в экстремальных ситуациях рука сама тянется вверх. Почему эта ситуация казалась мне экстремальной?

В полумраке нашего чуланчика я повторял сам себе, что этот человек в маске сталкивается с

подобной ситуацией каждый день, и что я, как и любой другой, был абсолютно прав, сказав ему, что по собственному желанию отказываюсь от его услуг. Я уже достаточно сделал для него, нанимая на работу прежде только потому, что маме уже не удавалось хорошо убраться на самых верхних полках и из-за его болтовни, что, в сущности, так и было. Мне нравилось болтать с ним: он рассказывал о том, как живут те, у кого он работал, потому что он видел все до самых распоследних уголоков. Многие из его клиентов были людьми состоятельными и могли позволить себе подобную роскошь, а я всегда сгорал от любопытства узнать, как живут другие, особенно богачи, но мне хотелось знать, как они живут в обычной повседневной жизни, а не так, как об этом трубят в журнале “Hola!” Про себя я твердил, что эти богачи точно не уволят его, что ему же лучше, что я освободил место в списке дел, чтобы он мог приходить в новый особняк недалеко отсюда, или к каким-нибудь адвокатам-аллергикам в просторный конторский кабинет, отделанный ценной древесиной. Но ни одно из этих правильных слов не успокаивало меня. Я мог слышать голос Маноло, потому что его звали Маноло, нет, не звали – зовут. Надеюсь, он продолжает жить, потому что этот “охотник” Маноло заслуживает того. Он был и остается славным малым. Он сплетник самую малость, немного задавака, чрезмерно горд для жизни со смешным пылесосом, но все-таки приятный парень… Итак, я мог слышать его голос. Маноло спрашивал Корину:

– Это точно, что он ничего мне не оставил? Очень странно.

– Он говорит, что тебе не нужно приходить убираться, потому что здесь работаю я, и везде

чистота.

– Послушай, дорогуша, я не думаю, что ты убираешь чище моего пылесоса. Вот что я тебе скажу,

если я буду приходить сюда раз в месяц, у тебя будет меньше работы. Сечешь, о чем я говорю? Мой приход сюда в первую очередь в твоих интересах, в твоих, поняла? Ты же не знаешь, что здесь было, когда я впервые пришел сюда. Нужно поменять хотя бы фильтр, я уж не говорю о большем. А фильтры заводские, сечешь? Тут это… паутина была повсюду. Мать с сыном не убирались здесь со времен свадьбы святого Исидора. [прим: святой Исидор, Исидор Мадридский (ок.1070 – 1130гг) – покровитель Мадрида и всего крестьянства]

Корина молчала, и я представлял ее суровый, непреклонный взгляд, каким она может смотреть,

когда ей это выгодно, или когда в магазин заходит какой-нибудь хулиганистый подросток, попрошайка или разносчик рекламных листовок. Однако Маноло тоже был крепким орешком, и продолжал гнуть свое:

– Послушай, давай сделаем вот что – ты ничего не говоришь, сегодня я беру себе половину, а

половину оставляю тебе, и если захочешь, то через месяц я приду снова.

– Шеф сказал – нет, нет и нет. Я передаю только то, что сказал шеф.

– А во сколько ты уходишь? – неожиданно спросил Маноло.

Вот невезение – как на грех ни одного клиента! Хоть бы кто-нибудь вошел, чтобы разрушить

сложившуюся ситуацию, и чтобы Маноло с его наглой рожей, собиравшийся хамить и дальше, убрался отсюда.

– Между прочим, меня зовут Маноло. А тебя?

Я был возмущен до глубины души. Да кем он себя возомнил, этот чертов Маноло? Он мог

спрашивать, как ее зовут, только в своекорыстных целях, а это больше, чем может вынести какой бы то ни было человек.

– Корина, – ответила она со свойственной ей уверенностью, которая может означать и обещать что

угодно.

Сердце в моей груди разрывалось, уши горели. Ни с того ни с сего я сказал себе: “Ну все,

довольно! Если сейчас не войдет ни один покупатель, то войду я сам и снесу ему башку”. Донельзя взбешенный, я пулей вылетел на улицу через заднюю дверь и снова вошел в магазин через основную, тем самым напугав Корину.

– Как дела, Маноло? Что нового? – произнес я, почти не задыхаясь от быстрого бега, который мне

по душе, но я растерял весь свой боевой задор, едва завидев Маноло с его уродливым пылесосом.

– Висенте, дружище, Я думал, что не увижу тебя. Я поговорил здесь с твоей продавщицей, и она

сказала, что ты уже не нуждаешься в уборке магазина.

– Да, тут случилось кое-что. Ну ты и сам знаешь, Маноло, как оно бывает…

Он не дал мне объяснить все до конца, на корню похоронив все заготовленные мною фразы. Он

вытянул из меня энергию как высасывал пылевых клещей из офисных ковров.

– Я, конечно, все понимаю, но кто оплатит мне сегодняшний приход? Я проделал такой путь,

Висенте. Скажи ты мне об этом вчера, и не было бы никаких проблем, а сегодня, понятно дело…

Признаю́, вместо того, чтобы оторвать ему башку, я уступил. Он проволок свой проклятый

пылесос по всему магазину, пока я глотал свое достоинство. Корина молча взирала на нас. На меня – с безразличным пренебрежением из-за моей слабости, на него – с оскорбительным презрением из-за того, что он прощелыга. И хуже того, собравшись заплатить этому пройдохе, чтобы это был его последний визит, я понял, что у меня нет ни гроша, потому что я все потратил прошлой ночью с Кориной. Мне пришлось стрельнуть деньги из кассы, потому что я ни на минуту не хотел оставлять этого бабника-авантюриста наедине с моей девушкой. Я вдруг осознал, что прошлой ночью был не просто трах в порыве влечения, мне хотелось, чтобы Корина и в самом деле стала моей девушкой, как назвал бы ее Хосе Карлос. Как только “охотник за привидениями” ушел, я решил сказать ей: “Корина, я хочу встречаться с тобой”. А может, так будет лучше: “Корина, хочешь со мной встречаться?” Я понимаю, что эти выражения уже не в ходу. Сегодня у двух взрослых людей есть выбор, и я мог бы сказать нечто такое: “Корина, я хочу снова увидеть тебя”, но я и так видел ее каждый день, и это было бы чересчур.

Когда несносный тип ушел, я повернулся к Корине и, стараясь придать себе как можно более

непринужденный вид после только что пережитой неприятной ситуации, пояснил, отчасти пытаясь оправдать свое поведение:

– Вот приставучий. Как мне хочется навсегда потерять его из виду. Корина, ты подала отличную

идею. Бегущему врагу – серебряный мосток, как говорится, скатертью дорожка.

Она ничего не ответила. Мне думается, Корина не поняла пословицу, но она так горда, что скорее

лопнет, чем переспросит. Мни слова не говоря, она пошла варить себе кофе. Я счел вопрос исчерпанным и сменил тему. Я был заинтересован в своем продвижении к намеченной цели.

– Ты очень устала? Я забыл тебе сказать, чтобы ты не приходила сегодня, если захочешь, осталась

бы дома, выспалась, ведь вчера мы легли очень поздно…

Любому ясна цель моего высказывания – этим я недвусмысленно намекал на возобновление

наших только что завязавшихся отношений. Когда утром Корина, слегка припозднившись, вошла в магазин, мы не поцеловались. Я не придал этому особого значения, во-первых, потому, что еще в кровати мы обсуждали этот вопрос и договорились не поддаваться страху, а во-вторых, для меня было вполне очевидным, что работа для Корины – это святое. Мы не собирались менять меньше чем за сутки заведенный нами распорядок. Не прошло еще и двадцати четырех часов, как я впервые поцеловал Корину, и вот я снова вижу ее. Я подумал, что это было удачей, неслыханной удачей. И еще я подумал, что Корина была самым лучшим в жизни материнским подарком, за который я когда-нибудь поблагодарю ее. Это произойдет в тот день, когда я без какого-либо формального повода приведу Корину к нам домой просто пообедать. И тогда я скажу: “Мама, спасибо тебе за то, что настояла на своем, и Корина пришла в магазин”. Я смотрел на Корину, а она подогревала молоко, поскольку уже знала, что мне нравилось горячее молоко.

– Вчера… Ночью… – запинаясь, пробормотал я. Мне было нелегко подобрать нужные слова среди

беспорядочно теснившихся в груди. – Корина… Я хотел сказать… Я очень рад, что ты здесь… Мне нравится, что ты рядом… Совсем близко от меня… И чем ближе, тем лучше.

Я сделал несколько шагов, чтобы подойти к ней поближе, но в этот самый момент Корина сняла

кастрюльку с огня; пар от вскипевшего молока стеной вырастал между нами, и я остановился. Теперь уже Корина смотрела на меня с лукавой, слегка насмешливой улыбкой, словно говоря: “Ты думаешь, я не понимаю, что происходит?”

– Глупыш… – Поначалу я испугался, не понимая, к чему отнести ее слова. – На этом типе ты мог

сэкономить деньги.

Я почувствовал огромное облегчение – Корина не ругала меня за то, что я завлекал ее, стараясь

соблазнить. Хотя соблазн и влечение были обоюдными, а мы оба – взрослые люди, я могу чувствовать себя виноватым за любой скверный поступок, совершенный в радиусе пятидесяти метров, километров или тысяч километров от меня по мере необходимости. Сейчас Корина говорила об “охотнике за привидениями”, о котором я уже забыл.

– Я уже почти все уладила, – пожурила она меня, но, как я говорил, ее упрек прозвучал для меня не

горьким осуждением, а райским медом.

– Понимаешь, я слышал ваш разговор, этот тип приставал к тебе, – пояснил я.

– Висенте, я и сама могу постоять за себя.

Корина назвала меня по имени, а поскольку мне мое имя не нравится, для меня оно прозвучало

странно, фальшиво. Мне нравится, когда женщины называют меня любимый, милый или жизнь моя и все такое, даже толстячком, что терпеть не может большинство людей. И когда только Корина назовет меня любимым, милым или своей жизнью? Впрочем, возможно, мне никогда не удастся услышать от нее эти слова, произнесенные легко и непринужденно, потому что у нее другой родной язык. Но, может быть, она скажет мне иные слова, по-румынски. У Бланки был заскок называть меня Винсенсо, и как я понимаю, в равной степени для Корины я мог бы быть Висентеску.

– Я это знаю, Корина, поэтому ты мне и нравишься. Очень нравишься. Это я и хотел тебе сказать.

Она ничего не ответила, но мне это было неважно. Я сказал ей правду. Я вспомнил о рекламке,

написанной от руки синей шариковой ручкой, которую все еще хранил. Когда в два часа дня Корина ушла, я в волнении поцеловал листок.

13. Подарки

Хотя все начиналось в день ее рождения, я, по правде говоря, ничего не подарил Корине. Подумать только, у меня была женщина, которой я был счастлив подарить что-нибудь. Словом, сегодня я наскоро пообедал с мамой и прогулялся с Паркером, глазея на витрины. Выбрать подарок было нелегко, потому что я не знал, что нравится Корине, не знал ее вкусов и предпочтений.

В пять часов я вернулся в магазин с пустыми руками, но не придавал этому значения, ведь впереди у меня было множество дней, чтобы удивить Корину. По сути дела, чем дальше уходил в прошлое день ее рождения, тем неожиданней оказался бы для нее мой подарок, произведя тем самым наибольший эффект. “Особенный подарок для особенной женщины” мог бы написать я в приложенной к подарку карточке. Я обдумывал, каким образом вручить подарок Корине: может, спрятать на какой-нибудь полке среди чернильных блоков и обложек, а потом попросить ее переставить их. Так она уткнется в мой подарок прямо носом. Это будет все равно, что сказать ей о своей любви и о том, что я могу ей дать.

Прошло несколько дней, прежде чем я придумал для Корины отличный подарок. В эти дни мы несколько раз целовались в подсобке. Я, скорее, выкрадывал у нее эти поцелуи, нежели она дарила их мне, потому что, насколько мне известно, наше положение патрона и служащей со стороны могло выглядеть несколько неравным. Конечно, сейчас я замечаю, что инициатива всегда исходила от меня. Корина запретила мне провожать ее на работу в тот отвратительный район и, признáюсь, что мне это было безразлично, потому что до смерти не хотелось каждый день в два часа выводить машину из гаража и в час пик пилить через весь город на другой его конец. К тому же это означало оставить мать одну в обеденное время, самое тяжелое для нее, потому что, с одной стороны нужно было гулять с Паркером, а с другой, еда для матери такая мелочь, что не приготовь ей филе или не разогрей гуляш с картошкой, она запросто перекусит одним кексом со стаканом молока, усевшись перед телевизором.

Мама пристрастилась смотреть телевизор. У нас есть платный футбольный канал, а по мне так он и даром не нужен. Я не в восторге от футбола, меня больше интересуют фильмы и сериалы, но за долгие годы мне пришлось приобщиться к этому виду спорта вкупе со всей никчемной шумихой, производимой вокруг него. Даже женщины уже высказывают свое мнение о тренерах-знаменитостях и их тактических указаниях в раздевалке. Не будь днем футбола, и у меня возникло бы множество проблем в общении. О футболе говорят все – покупатели, поставщики, соседи, даже парень из Минфина и тот говорит о футболе, и зятья туда же, каждый болеет за какой-нибудь клуб. Один мой племянник болеет за “Мадрид”, другой за “Барсу”, а младшенькая за “Атлетик”. Прибавьте к ним еще лечащего врача, банковского служащего, таксиста, киоскера, продавца рыбы, ветеринара и… Короче, если у тебя есть магазин, в который приходят люди, тебе не остается ничего другого, кроме как целый день обсуждать с ними волнующие их темы. У тебя нет иного выхода, в противном случае ты закончишь тем, что у тебя будет магазин канцтоваров XX века, а не XXI, к чему я тогда стремился. Но это уже другая тема, которую я оставлю до лучших времен. Как я сказал, мама теперь проводила много времени, глядя телевизор. Она смотрела все фильмы подряд – испанские, чешские, американские, японские, словом, все, что под руку попадались. Она была одержима ими, еще когда был жив мой отец. Когда я был ребенком, они почти каждый вечер ходили смотреть какой-нибудь фильм, а потом, когда она овдовела, ее круг общения сузился, она перестала ходить в кино. Мы все перестали ходить в кино, но это было непреднамеренно, просто получилось как-то само собой, но с мамой все было иначе. Казалось, потеряв мужа, она утратила интерес к определенным вещам. С некоторыми женщинами ее поколения такое случается. Ты даже не понимаешь, были это их личные интересы, или они подстроились под интересы своих мужей, словно их собственная жизнь и желания стирались двумя словами “да, хочу”. Я не собираюсь толкать здесь пламенные феминистские речи, которые так по душе моей сестре, я только говорю, что, порой, очень трудно распознать саму родительскую суть. Это же происходит сейчас у меня с моей матерью: она с такой готовностью приспосабливалась к своему мужу и его привычкам, что для нас осталось непонятным, кем же была она сама. Когда-нибудь мы, возможно, и поймем. Как бы то ни было, а подстроиться под моего отца было не так уж плохо, потому что он водил тебя по разным интересным местам, не только в физическом плане, но и в духовном, потому что отец был человеком, прежде всего, любознательным. Отец открывал двери нашего дома самым разным людям, как будто дом был ярмаркой или парком развлечений, и когда он умер, то ключи от этой ярмарки унес с собой.

Я нашел отличный подарок для Корины. Я хотел подарить его ей в выходные. Например, в субботу,

после закрытия магазина, мы сходили бы куда-нибудь пообедать. Хосе Карлос дал мне ключи от своей квартиры на случай, если мы захотим побыть там после обеда и даже провести целую ночь, если Корина того пожелает. А почему она не захочет? Мы оба – взрослые люди и не связаны никакими обязательствами, которые могли бы нас остановить. У нас нет родителей, которые могли бы помешать нам, потому что мою маму, как я уже говорил, подобные вопросы не волнуют. Но я не учел религиозные убеждения Корины, и это было большой промашкой. Она то ли из протестантов то ли из кого-то там еще, чья вера, мало того, что запрещает ей есть свинину и морепродукты (хотя я, ей-богу, никогда не пойму, что общего у Бога с морепродуктами), но, по-видимому, запрещает ей также пить спиртное. Слушайте, я не какой-нибудь выпивоха, я не хмелею и не напиваюсь до бесчувствия, словом, у меня нет проблем с алкоголем. Я во всем предпочитаю умеренность, и в джин-тонике, в том числе, но для амурной жизни очень важно немного раскрепоститься, особенно в самом начале, чтобы расхрабриться и избавиться от смущения и стыда.

– Но мы же пили “Ламбруско” в день твоего рождения, – заметил я.

– И это было большой ошибкой, – ответила Корина. – Я думала, что “Ламбруско” не содержит

алкоголя. И сегодня не день рождения… – Она не договорила.

– Хорошо, неважно, что мы не можем есть блюда из морепродуктов и пить “Альбариньо”. Я буду

то же, что и ты, я уважаю твои верования, – настаивал я. – Я поведу тебя обедать, куда захочешь. Ну же, Корина, скажи, куда ты хочешь? В итальянский ресторанчик? Мексиканский? Давай пойдем в японский! Ты когда-нибудь ела японские блюда? Они очень специфические. – Я был готов вывернуться наизнанку, бросаясь из одной крайности в другую.

– В ресторанах ты потратишь много денег, – рассудила она.

– По-моему, сходить в ресторан раз в неделю не слишком расточительно, – уламывал я ее. – Не

волнуйся из-за денег, я приглашаю.

Взглянув на меня, она совершенно неожиданно выпалила:

– Я не могу встретиться с тобой ни в субботу, ни в воскресенье. В эти дни я хожу в церковь.

– Как так? Ты что, все выходные целыми днями проводишь в церкви?

– В эти выходные я не могу, лучше в другой раз.

В следующие выходные был день рождения невестки, которая, вроде, была одной из тех, с кем

Корина делила квартиру, а поскольку ее собственный день рождения был совсем недавно, то оба праздника они отмечали вместе на большой вечеринке, запланировав это заранее, чтобы им прислали блюда аж из самой Румынии. Кушанья, которые они не нашли здесь и которые, по-видимому, являются самыми вкусными, так как есть люди, которые едут за границу и тратят массу энергии на то, чтобы воспроизвести тот образ жизни, что остался позади. Я не из их числа. Если бы я поехал учиться в английский институт, как планировал в семнадцать лет, то бежал бы от всего испанского как от чумы. Ни к чему все это. Какой смысл в подобной суррогатной жизни? Я понимаю, что туризм и эмиграция – разные вещи. В смысле, приземление в чужой стране ненадолго с заранее известной датой возвращения, потому что ты этого хочешь, совсем непохоже на твое оседание в этой стране на неограниченное время с непременным разрушением всего твоего. Но мне, лично, нравится приспосабливаться, и нравятся интернациональные пары, которые составляют люди разных культур. Мне нравятся, например, англичане, которые женятся на испанках, и француженки, выходящие замуж за испанцев. У моих родителей было много таких друзей. Эти люди приезжали в страну, скорее всего, в отпуск или учиться, потом влюблялись в кого-нибудь здешнего и оставались в наших краях на сорок лет. Хотел бы я стать одним из таких уроженцев для Корины – ее причиной полюбить Испанию, чувствовать себя здесь не эмигранткой в Косладе, а как дома, и даже лучше, чем в родной стране. С годами, рядом со мной ее страна, я уверен, стала бы казаться ей далеким местом, которое трудно узнать, потому что ее домом был бы я. Конечно, Корина не могла есть самый лучший окорок или ветчину. Ни лучший, ни худший. Я имею в виду, что Корина воздвигла перед собой некие преграды для приобщения к испанцам, что отнюдь не облегчало мою задачу.

– Корина, а что еще ты знаешь в Испании кроме Мадрида?

– Сори́ю, – тут же ответила она. [прим: Сория – город в Испании, административный центр

провинции]

– Сорию?

– Я работала в одной семье, у которой был дом в Сории. Маленький такой городок. Пустой, никого

из людей. И там очень холодно. Мы часто ездили туда на выходные. Но мне он нравился.

– А как же церковь?

– Что церковь?

– Ну, твоя церковь. Разве ты не должна была ходить к мессе по субботам и воскресеньям?

– Пастор разрешает мне не ходить, если я работаю.

– Вот как.

– Если я не работаю, то другое дело. Тогда это грех, это означает, что ты недостаточно почитаешь

бога, ведь церковь – его дом.

Пастор? Да что он на себя брал? Корина говорила очень серьезно, убежденно и даже несколько

вызывающе, словно ей было чуточку досадно от того, что она должна объяснять мне такие очевидные вещи. Ее немного резкие, надменные жесты, прежде бесившие меня, теперь казались мне очаровательными. У меня были свои маленькие победы – мне удалось сломить ее серьезность, силу, практичность, уговорить ее съесть вегетарианскую пиццу и провести часть ночи со мной в современном отеле, но я не собирался об этом говорить. Корина была во всеоружии, но я знал, как ее разоружить. Это был вопрос терпения и умения ждать.

– Ты нетерпелив, – неоднократно говорил мне Хосе Карлос, этот гуру наших дней в любви. – Ты

без промедления давишь на девушек и смущаешь, используешь стратегию мягкости, а это не котируется на бирже одиночек. Не ценится, и не будет цениться.

То, что я называю, быть внимательным и нежным, по словам Хосе Карлоса означает позволять

женщинам вытирать о себя ноги, поэтому, дескать, они теряют ко мне уважение и интерес.

– Ты их торопишь.

Это было не так. Если кто-нибудь тебе нравится, и этот кто-то звонит тебе, шлет сообщения, в

общем, клеится к тебе и хочет с тобой встречаться, то этим он не давит на тебя, он просто старается порадовать тебя. Если же он (или она) не радует тебя, значит, этот человек тебе не нравится, и что она или он могут сделать, чтобы пробудить твой интерес? Это – чистая правда, и это так тяжело. Возможно, я неправильно представлял и выстраивал свою любовную историю и всегда обращал внимание на девушек, которые в действительности не ставили меня ни в грош, а те, которые обрадовались бы моему предложению пообедать в субботний полдень в японском ресторанчике и провести сиесту со мной в постели, находились в других местах, и я их не знал. Подростком я познакомился с Лурдес, потом с Патрисией, потом с Пилар, которая была самой красивой из всех, но также и самой капризной, потому что сама не ела, и другим не давала. И последняя – Бланка. В перерывах у меня случались краткие отрезки спокойной жизни, когда я приходил в себя, потому что обычно даже в периоды одиночества женщины или мысли о них давили на меня значительно сильнее, чем я давил на них, будучи мягким и пушистым, и, в конечном счете, выматывали меня. Как сказал мне во сне отец, “они тебе нравятся, но не позволяют поймать себя. Девушки, они как бабочки”.

У меня был подарок для Корины, вот только не было самой Корины. Была суббота. Я вышел из магазина, запер дверь и включил сигнализацию. Хосе Карлос уехал на выходные со своей пассией, и у меня не было никаких планов. Звонить приятелям до смерти не хотелось, потому что встречаться с семейными парами зачастую довольно тяжело. К тому же я знал, что буду вспоминать то, что происходило совсем недавно. И это было правдой, потому что целовать Корину, ласкать ее тело вызывало во мне доселе не испытанные чувства. Я направился восвояси, но вдруг вспомнил, что должен зайти на минутку в соседний магазин. Думается, я уже говорил, что наш магазин канцтоваров находится на улице не слишком многолюдной, и в этом квартале мы все еще знаем кое-кого в лицо. В примыкающем к нашему здании есть салон красоты. Это маленький независимый салончик, не принаждлежащий сети подобных заведений, он существует сам по себе. Я хочу сказать, что он не является одним из многочисленных привилегированных акционерных обществ с кучей акционеров, но лицо и руки у него имеются. Владелицами салончика являются две сестры, Лаура и Эва, приблизительно моего возраста. В данном случае мне важны руки, потому что в салоне красоты работают руками. Я это знаю, пусть и заходил всего в один. В салон на своей улице я зашел исключительно по рабочим делам, я не из тех нынешних парней, которые делают себе депиляцию. Хосе Карлос, к примеру, удаляет волосы на спине, потому что это, надо думать, не нравится его возлюбленной подружке, а он, как подкаблучник, делает то, что велит Эстер, чтобы потом трезвонить мне о моей мягкотелости. Поскольку на моем теле нет избытка волос, к соседкам я отношусь не по-свойски, а исключительно как к коллегам, и только. Нам никогда не удавалось сблизиться, “привет” и “пока”, вот, собственно, и все, но, тем не менее, мы часто помогали друг другу по-соседски – меняли деньги на сдачу, оставляли чеки для поставщиков, если нас не будет, или вот не так давно, смотрели протечку сверху, словом, всякие мелочи подобного рода. И вот в эту субботу мне снова нужно было зайти к ним по поводу этой самой протечки воды. Сосед с первого этажа залил нас в двух местах. Я должен был передать им заключение эксперта и уточнить, когда придет маляр, чтобы покрасить потолок согласно страховке. Сестры тоже закрывались в это время, и одна из них заканчивала делать маникюр какой-то женщине, а вторая уже поджидала ее, держа пальто наготове. Та, что с пальто, не знаю, Эва или Лаура, я вечно путаю их по именам, взяла у меня заключение.

– По поводу маляра мы решили в понедельник, ты не против? – второпях, но очень вежливо, спросила она. А потом наклонилась, чтобы попрощаться с сестрой.

Помимо весьма внушительного на вид и ощутимого на вес пальто девушка сжимала в руках хозяйственную сумку и заключение эксперта. Ей было крайне неудобно наклоняться, чтобы поцеловаться на прощание с сестрой, движения которой, в свою очередь, тоже были ограничены. Та сидела на стуле, держа в одной руке кисть для маникюра, а в другой пальцы клиентки, и единственное, что она могла сделать, это слегка повернуть голову и вытянуть шею, не выпуская из виду ногти, на которые наносила лак. Чтобы поцеловаться, обе сестры прикладывали неимоверные усилия, хотя вполне могли отложить поцелуй на потом, поскольку встречались каждый день и много часов проводили вместе, но в этот краткий миг за долю секунды я очень ясно осознал, насколько важным был для них поцелуй. Несмотря на спешку, та из сестер, что уходила, не могла не оставить что-то свое той, что оставалась одна, словно поцелуй в щеку содержал в себе нечто иное – сургучную печать, магическое заклинание, которые помогут тебе идти вперед. Я не помню, чтобы моя сестра когда-нибудь прикладывала такие усилия, чтобы наклониться и поцеловать меня. Я не имею в виду, что сестра меня не любила. Конечно, Нурия любит меня и заботится обо мне. Я могу полностью положиться на нее, и если бы я попросил ее прийти прямо сейчас, она пришла бы, пусть в своей порывистой, бестолковой манере, но пришла бы сюда. И тем не менее, сестра не целует меня, а я, соответственно, не целую ее. Это не наш стиль, и не таково наше воспитание. В семье мы целуемся так, будто поцелуй это иностранный язык, который мы постигаем, в котором практикуемся и кое-как разбираемся, но это не наш родной язык. Я, например, не поцеловал своего отца, когда видел его в последний раз на лестничной площадке дома. Тогда мы вместе обедали, и он уже уходил на работу в типографию, как делал это ежедневно, но тот раз был последним. Последний раз. Эти слова до сих пор кажутся мне странными, хотя их трудно назвать по-другому, и трудно сделать так, чтобы они не давили на тебя, вызывая раскаяние и печаль.