Текст книги "Примерный сын (ЛП)"

Автор книги: Анхелес Гонсалес-Синде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

задушевном тоне. Как я говорил, у нас, скорее, случались ситуации, когда я старался скрыть свое напряжение и сдержать чувства перед ее крайним упрямством. Однако всем мужчинам на свете известно, что когда женщина называет себя старухой, нужно тут же выразить удивление и всеми силами разубеждать ее в этом, а поскольку я всю жизнь жил с двумя женщинами, матерью и сестрой, я знаю об этом не понаслышке. Из этого правила нет исключения.

– Ты же знаешь, сколько мне лет, – с уверенностью сказала она.

– Понятия не имею.

– Ты видел мой возраст в паспорте, когда просматривал бумаги для нашего договора.

– Я не обратил на это внимания.

– Правда?

– Совершенно точно!

– Мне уже тридцать семь.

– Надо же, какое совпадение! Мне тоже тридцать семь.

– И у тебя тоже сегодня день рождения? – теперь уже она, я уверен, смотрела на меня с искренним

удивлением.

– Нет-нет, что ты. Я имел в виду, что мы родились в один год. Вот тебе и совпадение. – Корина

ничего не ответила. Мне показалось, что я ляпнул что-то не то, и попытался исправить ошибку.

– Знаешь, а ты выглядишь гораздо моложе.

– Ты, правда, так считаешь?

– Конечно, это все подтвердят.

Не думаю, чтобы кто-нибудь это сказал, Корина выглядела в точности на свои годы, ни больше, ни

меньше, но я давно понимаю, что от меня ожидают, вот и соврал, сказав то, что было нужно. Нет никакой разницы – румынка ли это, перуанка или индонезийка, все женщины хотят одного: не стареть и быть худыми. Я знал только одну женщину, которой был безразличен ее возраст, она с восторгом разглядывала в зеркале свои новые морщины и пятна на коже – это была Бланка, но Бланка живет в другом мире. Вошла покупательница с двумя детьми, а потом еще одна. Утро подходило к концу, и наступал обычный час оживленной торговли, так что наш разговор закончился.

Позднее, когда мы уже закрывались, меня осенило:

– А что ты будешь делать сейчас?

– Пойду на другую работу.

– А где ты будешь ужинать?

– Если будет хорошая погода, то в парке, а если будет холодно или дождливо, то в метро. Я ношу

ужин здесь. – Корина указала на холщовую сумку, которую всегда носила с собой, и которую я раньше не замечал.

– Но в день рождения ты не можешь ужинать в метро.

– Не могу, значит, сегодня поужинаю в парке.

– Ну уж нет. Сегодня я приглашаю тебя на ужин.

– Нет-нет-нет, – сказала Корина, но рассмеялась. Она смеялась, а в ее широко открытых

миндалевидных зеленых глазах плескался испуг, и еще резче проступили скулы на лице.

– Это самое малое, что я могу сделать.

10. Заброшенная лестница

Я позвонил маме и сказал, что ко мне в магазин зашел Хосе Карлос, и я пообедаю с ним. В будние

дни я очень редко обедаю где-то вне дома. За последние годы такие случаи можно пересчитать по пальцам одной руки, но мой план сработал. Мама ни о чем меня не спросила. У нее была готовая чечевица, и ей оставалось только подогреть ее. Мама любит овощи, и это единственное, что она старается готовить. Я мог бы сказать ей правду, что у Корины день рождения, и я хочу поужинать с ней, или просто пригласить ее к нам домой отведать овощей. У меня на выбор было два подходящих решения, но я ими не воспользовался. Моя ложь получилась такой же естественной, каким естественным казался мне обед с Кориной.

Я вывел машину из гаража, и мы поехали в сторону квартала, где Корина работала по вечерам.

Проезжая по улице Принцессы, я вспомнил об одном итальянском ресторанчике, куда я часто ходил с Бланкой, туда мы и пошли. Я понимал, что Корина ходила по ресторанам нечасто, и они представлялись ей пустым разбазариванием денег, достойным таких глупцов как испанцы. Мы заказали пиццу и пили бутылку “Ламбруско”. [прим: Ламбруско – игристое или полуигристое итальянское вино] Самым лучшим было то, что за обедом мы очень много разговаривали, точнее, много говорила она. Мы чувствовали себя непринужденно, и нам было весело и легко. Она рассказала мне, какой ей представлялась Испания – страной транжир и нытиков. Мы поговорили о всегдашних клиентах магазина, и я объяснил Корине значения прозвищ, которые мы с мамой им дали – Миноискатель, Резиновый Нюхач, Затычка в каждой бочке, Месье Погремушка, Его Древнейшество, Сосулька Прилизанная, Увалень и Дон Скряга, престарелый муж. Все они, войдя в магазин портили тебе вечер… С ее примитивным знанием испанского я чудесно провел время. Многие шутки Корина не понимала, но зато когда их смысл доходил до нее, она хохотала от души, показывая мне свои довольно белые и ровные зубы, сверху чуть выступающие вперед. Ее смех заставлял меня чувствовать себя самым остроумным парнем в мире.

За вином и шутками мы припозднились, и я настоял на том, чтобы подвезти Корину на машине. Ее

работа реально находилась у черта на рогах, в окрестностях города, в районе новостройки. Корина ухаживала за престарелой четой, которая, по ее словам, была более чем престарелой, просто дряхлой – две довольно состоятельных мумии – но это было неважно. Платили ей хорошо, и работа была выгодной и непыльной, потому что “мумиям” немного надо, и они почти не грязнят в доме. Когда она села в машину и начала благодарить меня, я не дал ей закончить, потому что снова почувствовал давешний утренний головокружительный вихрь, тот самый, что разносил мои чувства повсюду, в особенности, по телу и душе, потому что к чему скрывать, я чувствовал, что прикосновение Корины до самой глубины всколыхнуло мою душу. Короче, я послушался веления своего естества – я взял ее за руку и приблизил свое лицо к ее лицу. Она, в свою очередь, тоже придвинулась ко мне, и я ее поцеловал.

Какой восхитительный поцелуй. Говорят, что поцелуи изобрели женщины четвертичного периода

(кто говорит – во времена антропогена, кто говорит – во времена палеозоя, это не моя специфика, я в этом не силен), чтобы накормить своих детей после того, как пережуют им пищу. Так что поцелуй в губы, доставляющий нам столько удовольствия и наслаждения и говорящий о любви, пришел к нам именно оттуда. Как это мило. Целуясь с другими, мы склонны разом забыть прежний поцелуй, но все равно как это чертовски восхитительно. Поцелуи как бабочки, которые не дают себя поймать, но, боже мой, когда ты поймаешь одну, это что-то! Корина не только приняла поцелуй, но и ответила на него. Потом мы ни о чем не говорили, мне просто ничего не приходило в голову, о чем можно было бы поговорить, а мое сердце бешено колотилось. Мы только молча улыбались друг другу как два соучастника шаловливой проделки, которая у нас получилась, и о которой мы ничуть не сожалеем. К тому же я был взволнован и не собирался в первый же день оказаться в дурацком положении, ляпнув какую-нибудь глупость. Корина открыла дверцу и вышла из машины.

Мощная и всё более возрастающая волна от этого поцелуя заставила меня провести весь вечер в нервном напряжении. Я был так возбужден, что измерь я себе давление, то наверняка взорвался бы. Мне хотелось, чтобы в магазин входили люди не для того, чтобы я свел свой дневной баланс и заработал то, что потратил в итальянском ресторанчике, а для того, чтобы время шло быстрее. Я был разгорячен отчасти из-за вина, которое само по себе пьянит и будоражит, отчасти, естественно, из-за поцелуя. Я уже пояснил все, что думаю о поцелуях. Я поцеловал Корину, потому что это казалось мне логичным, я благодарил ее за прекрасно проведенное время. Я поцеловал ее, потому что она снова смеялась, и ее зеленые глаза превратились в маленькие щелочки над ее острыми скулами. Я ничего не знал о ее семейном положении, замужем ли она, или у нее есть жених здесь или на родине. Мы никогда не говорили об этом, потому что до утреннего кофе с тортом мы вообще мало разговаривали друг с другом, и то исключительно о работе, о скобках, скрепках, тетрадках в линейку и угольниках. И я, и Корина – каждый из нас был сам по себе. День это всего лишь пять часов, которые быстро проходят. Однако я пребывал в полной уверенности – Корина была свободной женщиной, потому что только свободная женщина так смеется, поедая пиццу, и так улыбается, поцеловавшись с тобой.

У меня бешено кружилась голова, и я не мог ни на чем сосредоточиться. Меня вдруг осенило: необходимая в моей жизни перемена, мой взлет. Быть может, мне надо начинать не с документов на магазин, нотариально оформленных на мое имя, а со своих чувств? И как я не понял это раньше? А может, дело в том, что я хотел быть одним из этаких служебных прекрасных старинных зданий, которые теперь уже никто не использует, потому что организации давно переехали в более подходящие для их деятельности места? Нет, я не хотел бы быть великолепным зданием со всеми его сияющими, но пустыми покоями. Я хотел бы, чтобы по моей императорской мраморной лестнице с перилами из красного дерева поднималось и спускалось множество людей, а не только унылые скучающие уборщицы с их швабрами и тряпками, да ремонтники в голубых комбинезонах. Мне хотелось бы суеты и суматохи от входящих и выходящих людей даже в ущерб ступенькам и перилам. Конечно, я не считаю это единственным способом прожить жизнь, просто сейчас я подумал, что не хотел бы быть надежно оберегаемым, хорошо защищенным, но пустым монументальным творением. В заключение добавлю, я думаю, все это из-за поцелуя с Кориной.

Осознавал ли я, что делал? Смутно. Я ничего не планировал заранее, но когда я пригласил Корину

на обед и поцеловал ее, мне показалось, что это было неизбежным. Мне представлялось целесообразным познакомиться с женщиной своей жизни на работе. Взять, к примеру, Хосе Карлоса и Эстер. Моя сестрица Нурия, напротив, всегда находила своих предрассветных дружков в барах и на дискотеках, и это плохая идея. Это не мой стиль. С женщинами, с которыми я встречался, я знакомился просто и обычно. Мои увлечения или непрочность моих связей с женщинами связаны не с правильностью выбора и моими порывами, а с тем, что наступает потом по мере развития этих отношений, как я понимаю. Хосе Карлос говорит, что это все из-за того, что я не готов к жизни в “джунглях одиночек-холостяков”. Это выражение мне совсем не по душе, как будто отношения между мужчинами и женщинами подобны полям сражений. Впрочем, иногда, после какого-нибудь разрыва, я могу думать точно также, но у меня нет желания сообщать ему об этом. Я говорю, “какого-нибудь разрыва”, как будто у меня их было миллион. Громких скандалов было мало, точнее сказать, мои отношения тихо расползались по швам и сходили на нет. Не было ни ссор, ни скандалов, ни измен, ни разводов по суду, ни предательства или еще чего-то такого значительного, что можно отметить в календаре и запомнить. У меня все происходило более сумбурно и безалаберно. Сейчас, по прошествии времени, о каких-то отношениях я думаю, а были ли они вообще.

Я закрыл магазин на пятнадцать минут раньше. Это плохо, потому что много покупателей заходят

в магазин именно перед самым его закрытием. Однако я больше не мог терпеть, меня так и подмывало продолжить столь неожиданно удавшееся мне начало. Неожиданный поцелуй после неожиданной встречи.

Я едва успел добраться до дома, где работала Корина, ко времени, когда она, по ее словам,

заканчивала работу. На многих светофорах мне пришлось проскочить через перекрестки, пренебрегая всеми чувствами предосторожности и переругиваясь с сонными водителями, возвращавшимися в свои спальные районы. Не в моих привычках находиться на взводе. Хмель от выпитого вина необычайно обострил зрение и слух, сделав меня лихим водителем. В этом городе я жил с самого своего рождения, но теперь цвета и звуки преобразились; улицы, здания, памятники стали выглядеть по-новому, и это мне нравилось. Вот что значит поцелуй, вот что значит желание, когда ты в одном шаге от него. Все великолепно, ничего плохого, и жизнь кажется тебе чудесной.

Территория дома, где работала Корина, была огорожена. От калитки ограды к автобусной

остановке вела дорожка. Если я опоздал хотя бы на минуту, то Корина могла уже быть на остановке. Если сегодня ей удалось отпроситься и уйти пораньше в честь дня рождения, то она от меня улизнет. На стоянке я провел пять минут, но для меня они стали вечностью. Моя радость померкла вместе с яркими цветами и сочными звуками, о которых я говорил. А вдруг я просчитался? Приехал слишком рано или слишком поздно? Я мог позвонить Корине на мобильник, но тогда все планы скомкались бы, и сюрприз уже не был бы сюрпризом. Но было и другое, более серьезное препятствие. Если бы я позвонил ей, у нее была бы возможность отклонить мое предложение подвезти ее, сказав со своим особенным акцентом и ужасной грамматикой что-нибудь вроде: “ ранешнее не может снова повториться”, и этим она закрыла бы мне двери. Мне казалось, что при личной встрече ей будет труднее отказаться, потому что желание, которое двигало мной в эти минуты, непременно охватило бы и ее. Впрочем, “непременно”, это сильно сказано. На самом деле я всего лишь надеялся, что она ответит на мои чувства, как просто и естественно ответила на мой поцелуй. Мне и самому было ужасно трудно позвонить ей на мобильник и сказать: “Привет, это Висенте”, потому что я всегда боюсь услышать в ответ: “Кто-кто, простите?” Мои родители дали мне имечко, с которым никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Оно требует чуть больше умственного напряжения, чем другие. В школе, где я учился, не было ни одного Висенте, кроме меня. Только совсем недавно я начал знакомиться с другими Висенте, а быть единственным – не очень хорошее ощущение. В детстве, а особенно в подростковом периоде, мое имя было мне ненавистно, я его стыдился. Это правда – я стыдился своего имени. Я даже подумывал сменить его, но мне в голову не пришло никакой альтернативы. Короче, имя усложняет все с самого начала отношений. Мне трудно произнести свое имя перед женщиной, за которой я ухаживаю. Так с какой, спрашивается, стати она должна помнить мое имя, если я сам не признаю его? Даже поджидая Корину в этой новостройке, я был безымянным сам для себя, и это составляет еще больший разрыв между нами. Наконец-то я ее увидел. Она торопливо спускалась по дорожке с пригорка. Вопреки моим опасениям, Корина ушла с работы даже позже обычного. К остановке подъезжал автобус, и я выскочил из машины, чтобы Корина не села в него.

– Корина! Корина! – громко окликнул я ее.

Она чуть помедлила, прежде чем обернуться. Корина не относила призыв на свой счет, потому что

не ожидала встретить знакомых в этих краях, и тем не менее, все же обернулась. Увидев меня, она улыбнулась, что наполнило меня радостью и придало уверенности в себе.

– Надо же, ты приехал сюда, – промолвила она, быстро садясь в машину.

– Приехал, как видишь. – Я умирал от желания поцеловать ее, но поскольку она сама не проявляла

инициативы, и мы находились недалеко от ее работы, я сдержался. – Хочу пригласить тебя на ужин.

Эта мысль пришла ко мне сходу. До этого я представлял, что перехвачу ее у работы и отвезу домой

в честь дня рождения, чтобы этот день не закончился для нее, как обычно, долгим странствием в общественном транспорте, но после совместного обеда и неожиданного поцелуя мне показалось самым что ни есть естественным пригласить ее на ужин.

– Даже не знаю, – ответила она.

Мы покидали район этих затхлых новостроек, оставляя позади сторожей в будке. Сие поселение

показалось мне неподходящим местом для любовного наступления. Было здесь что-то такое, что делало нас обоих персонами нон грата. Я не говорю о каком-либо конкретном месте, просто в этом необычном жилом массиве мы с Кориной оба были пришлыми чужаками, и это уравнивало нас. Она была уборщицей-эмигранткой, а я торгашом, не принадлежащим к этому кругу. Я не считаю себя торгашом, но знаю, что кое-кто может охарактеризовать меня именно так. Я говорю о некоторых владельцах этих домов. Тем не менее, мне нравилось находиться с Кориной на одной социальной ступени супротив этой враждебной рати. Это только подтверждало правильность моих идей. У нас с Кориной имелось много общего, и наши чувства могли быть взаимными. У нас был этот вечер, и я сказал:

– Я думаю, мы должны поужинать вместе. Так твой день рождения будет полным. Или, может, у

тебя какие-то другие планы с родными? У тебя есть родственники? Я имею в виду здесь, в Испании.

– Мои родные живут в Алькала́-де-Эна́рес, а я в Косладе. [прим: Алькала-де-Энарес, Кослада –

испанские города в автономном сообществе Мадрид на расстоянии чуть больше 20 километров друг от друга]

– Тогда мы поужинаем, а потом я отвезу тебя в Косладу.

– Не знаю, – снова повторила она, но в ее голосе я отметил весьма значительное сомнение. Ей и

хотелось, и не хотелось.

Я ни на минуту не задумался о том, что мы вместе работаем. Я не подумал о том, что на

следующий день нам придется снова смотреть друг на друга, как мы делали это каждое утро, и что это, вероятно, тревожит ее. Я еще не настолько прочно вошел в повседневную жизнь Корины, и это мешало ей. Я видел только ее зеленые глаза, восхитительное тело, мягкие, нежные губы. В тот миг я воспринимал ее как подарок, посланный мне из других миров, где повседневные мелкие банальности не берутся в расчет.

11. Путы

Я поужинал с Кориной и добился от нее кое-каких обещаний, не словесных, а телесных. Я пришел

к выводу, что ты ложишься с кем-то в постель, не контролируя себя, по недоразумению, но мне безразлично, что первопричина заключается в химии, в гормонах. Природа диктует свое, она хочет, чтобы мужчины оплодотворяли женщин, и человеческая раса продлевала свое земное существование. Мне безразлично, что в постели мы ищем замену любви, которую наши матери и отцы недодали нам в детстве, и таким образом восполняем ее. Это не имеет значения. Дело в том, что во время занятий любовью наши тела ведут себя, как им заблагорассудится. Они познают друг друга, разговаривают, могут давать взаимные обещания независимо от твоего мозга и тебя. Теперь уже не ты, а твое тело владеет ситуацией. Я говорю не о твоих половых органах – в этом с младых ногтей разбирается каждый – я говорю о чем-то более объемлющем.

Мы слегка перекусили и тотчас же пошли в гостиницу. Корина поддалась искушению, потому

что никогда не была в отеле. Там ей очень понравилось. Отель был современным, а ей нравится все современное. Я насладился ее телом, она – моим, а потом Корина рассказала мне о своей жизни, о ныне здравствующих дедушке и бабушке, живущих в Румынии, которым она любила посылать подарки; о том, что в детстве она была изрядным лодырем и забиякой. В школе она была заводилой, хотя теперь испытывает жалость к своим бедным, натерпевшимся от нее учителям, которые никогда не понимали, в чем ошибались. Она рассказывала о своей юности, о раннем замужестве и скором разводе; о дочери-подростке, очень ответственной и старательной, полной противоположности своей матери в ее годы, которая жила с родителями Корины, в Байя-Маре, румынском городе с довольно забавным названием, намекающим, как мне казалось, на его близость к бухте или морю. На деле же там нет ни того, ни другого, потому что на румынском языке название указывает на то, что город находится вблизи огромной шахты внутри страны. Еще Корина говорила о том, что, приехав в Испанию, она чувствовала себя очень потерянной, но открыла для себя религию, которой не существовало при социализме во времена ее детства, и о том, как это открытие полностью изменило ее жизнь. Она рассказала мне о приходском священнике из церкви, куда она ходит, или его преподобии, как величают себя сами служители веры.

Она не скрывала своего восхищения им и тем, какими мудрыми казались ей его проповеди в

старом кинотеатре Кослады, куда она заходила иногда по дороге из церкви. Похоже, этот духовный пастырь много рассказывал прихожанам о страхе и различных способах его проявления, о том, как он сковывает нас. Этот тип проповедовал, а она соглашалась с тем, что страх напрямую был связан с желанием, что это были противоположные концы одних и тех же пут. Корина использовала слово “путы”, что показалось мне странным, потому что, как я уже говорил, ее испанский весьма беден, видимо, так выражался святой отец. По ее словам, чем больше ты стремишься к желаемому, будь то вещь или человек, тем больше увязаешь в страхе и, сам того не сознавая, оказываешься на другой стороне, смертельно боясь потерять желаемое, и именно поэтому человеку необходимы путы. Нужно проявлять осторожность и желать не слишком многого, по возможности ничего, потому что страх сродни зверю – по мере того, как ты его кормишь, он в той или иной мере растет, как одна из тех черепашек, что дарят детям, которые поначалу совсем крошечные, а как только начинаешь их кормить, все растут и растут.

– Ты не хочешь терять столь желанную вещь, и тогда ты боишься, – поясняла она, – и внутренний

страх занимает огромную часть тебя самого. И где же разместиться другим вещам? Да негде! Все занимает страх. Ты похож на черепаху в своем панцире.

Я представлял себе черепашку и обещал, что мы оба позаботимся о кормежке животинки, но

думал при этом о другом, воодушевленный первой ночью. Все идеи Корины казались мне прелестными, а сама она ослепительно сверкающей, поскольку была властительницей этих идей. Этот приступ оптимизма вселил в меня уверенность, что я, такой нетерпеливый, смогу обуздать свои будущие желания ежечасно видеть Корину, умерить свою тоску по близости с ней, словом, все то, что происходит со мной, когда я влюбляюсь, потому что мне представляется очевидным, что все пойдет как по маслу.

– Ты так и остаешься в панцире со своим страхом, ты ничего не делаешь, у тебя плохие мысли.

Понимаешь? У тебя нет ничего нового. Ты понимаешь или нет, о чем я говорю?

Я понимал... Понимал, что мне безумно повезло разделить с ней постель. Я ничего не сделал или

думал, что не сделал ничего такого, чтобы вызвать у нее подобного рода признания, но Корина откровенно говорила обо всем, и этим еще больше нравилась мне. Я уже упоминал, что молчунам предпочитаю разговорчивых людей. Как восхитительна была ее манера говорить в темноте и ее волнение, что я неточно пойму изложенные ею мысли. Я подумал законспектировать как в школе все, что она говорила, чтобы потом иметь возможность перечитывать ее слова точно так же, как снова и снова разглядывать фото, но мы изрядно перебрали, и мне показалось неуместным доставать бумагу и ручку, лежа в гостиничной кровати.

Под утро я, крадучись, вошел домой, но из-за того, что пробирался я излишне тихо, я знаю, что

мама слышала, как я пришел. Тихонько прошмыгивая по коридору мимо ее двери, я слышал, как она ворочается в своей постели. Она возилась нарочно, чтобы я знал, что ей известно в котором часу я вернулся. Тут и Паркер поднялся с места и подошел ко мне, чтобы я надел на него ошейник и вывел на прогулку. Сегодня бедняга Паркер провел без прогулки много часов. В силу своей лени и флегматичности пес терпелив, но я испугался, неожиданно увидев в своей комнате его влажные, поблескивающие как карамельки глаза. А что, если Корина права, и мое желание оборачивалось слепотой к нуждам других, самое малое, моей собаки, например? Нет, во мне должно уместиться все: любовь и ответственность. Я входил в новый жизненный этап, в котором не испытывал бы страха и треволнений иной любви, потому что держал бы на замке свое желание.

Я надел на Паркера ошейник, и мы вышли на улицу. После ночи любви с Кориной на тихой и

темной улице любовь и привязанность пса показались мне сильней обычного, и я представил себе жизнь с Кориной и Паркером, как мы прогуливаемся втроем по парку среди недели и за городом по воскресеньям.

Я наклонился, подбирая делишки Паркера, когда услышал голос Хосе Карлоса:

– Вот это да! Ты знаешь, сколько времени, а? Что ты делаешь в среду на улице в предрассветный

час?

– Я познакомился с девушкой, – не сдержавшись, ответил я.

– Да что ты говоришь? – он крутанулся на своем инвалидном кресле, чтобы лучше видеть меня.

Думаю, я не говорил, но Хосе Карлос приспособился к креслу и неплохо справляется. У него есть один физический недостаток, хотя меня смешит, что сам он называет его “достатком-не”. У него с рождения недоразвита мускулатура. Когда мы были детьми, ему удавалось ходить и даже бегать, довольно ловко двигая ногами от бедра, но когда он подрос, ему пришлось смириться с инвалидным креслом. Если ты посмотришь на его ноги, то увидишь две тощих палочки, совсем не имеющие мускулов, тем не менее, не знаю как, но летом в любой компании он всегда умудрялся быть на высоте. Апофеозом было то лето, когда самая красивая в бассейне девочка была с ним. Ее звали Хункаль, и ты по ее имени можешь представить, какой она была. С того времени Хосе Карлос всегда гулял с женщинами, потому что встречи с ними сильно придают решимости в жизни.

Только не в моем случае, как я говорил. Моя юношеская любовь вырвалась на волю в

шестнадцать лет от неожиданного поцелуя Лурдес. Потом мы встречались с ней два с половиной года, с шестнадцати почти до девятнадцати лет; думается, я об этом уже говорил. Потом мы расстались. По глупости я думал, что на время. Я верил в то, что она мне сказала, мол, ей нужно “подумать”, однако разрыв наш оказался окончательным. Ее отец был военврачом, и они переехали в Валенсию. Лурдес поступила в тамошний университет, который, по моим представлениям, успешно окончила, вышла замуж и обзавелась детьми. Я говорю “по моим представлениям”, потому что для меня было невыносимо больно даже подумать о том, чтобы снова услышать ее голос. С тех пор, как она покинула Мадрид, подтвердив заодно, что оставила и меня, я больше не звонил и не писал ей, не расспрашивал о ней друзей или ее бабушку, увидев невзначай, что они идут мимо магазина.

Со временем смерть моего отца и уход Лурдес отодвинулись на второй план. Помните тот эпизод

во сне, который так хорошо запомнился моему отцу, – день, когда Лурдес взяла меня за руку? В действительности в тот день отца уже не было в живых, и дела мои были из рук вон плохи. Узнав, что отец умер, Лурдес пришла ко мне домой, чтобы быть рядом со мной. Полагаю, ее родители, как и все остальные, были настолько шокированы этим фактом, что будучи людьми достаточно традиционных взглядов, тем не менее разрешили дочери провести эту ночь со мной, словно она, поддерживая меня и по-своему перенося утрату, могла облегчить боль. И она ее облегчила, по крайней мере на какое-то время. На следующий день в ритуальном зале я попытался поцеловать Лурдес, но она деликатно уклонилась. Не так явно, потому что нужно было иметь в жилах ледяную кровь, чтобы открыто оттолкнуть человека, чей отец совсем недавно скончался и сейчас лежал в гробу в четырех метрах отсюда. Она просто слегка повернула в сторону лицо, так что мой поцелуй пришелся не в губы, а в щеку, и мягко, но решительно убрала мои руки со своей спины, оставив меня стоять с глупым видом и нелепо вытянутыми вперед руками. Если бы кто-то увидел меня в подобной позе, я сгорел бы со стыда. Это был первый признак перемены, ее отдаления от меня, как она того и хотела. Но кто в настоящее время вспоминал о Лурдес? Встреться она мне сейчас на улице, я, пожалуй, даже не узнал бы ее. Нет, Лурдес не является душевной раной всей моей жизни, хотя, закончившись, наша с ней юношеская связь заставила меня пострадать.

Ничего общего с Кориной. Корина – совсем другое дело. Мне очень хотелось, чтобы быстрее

наступил завтрашний день. Возможно, мы снова пойдем ужинать или что-нибудь перекусим, прежде чем... Впрочем, это будет где-то еще. Мне не по средствам ходить каждый вечер в отель NH. Где бы нам переспать? Рано или поздно, мне придется поговорить с мамой, потому что Корина жила в квартире вместе со своими землячками, и одним из условий их совместного проживания было не водить домой никаких гостей. Оно и понятно. Парень, который остается у тебя ночевать, потом принимает душ, тратит свет и воду, пьет кофе, пользуется газом, занимает жилплощадь, не платя ни копейки. Этот вариант был невозможен. Кроме того, Корина не только женщина, имеющая четкие убеждения, что очень мне подходит, она еще и осмотрительная. Когда я отвозил Корину домой после отеля, она заставила меня высадить ее в нескольких домах от своего подъезда, чтобы никто не видел, как она выходит из моей машины.

– Я не хочу сплетен, – коротко сказала она. – Никто не должен знать о моей жизни, не то потом узнают в Байя-Маре.

Думаю, она имела в виду, чтобы об этом не узнала там, в Румынии, ее четырнадцатилетняя дочь, ведь как ни странно, Корина была матерью, хотя ничто в ее облике не выдавало мать юной девушки. Должно быть, это невероятно здорово иметь детей, будучи очень молодым, потому что потом, уже обзаведясь детьми, ты и дальше будешь оставаться молодым. Что касается меня, то этому уже не бывать. Как и множество моих друзей, случись со мной такое, я буду поздним отцом. Но, коль скоро, речь обо мне, то я должен сказать одну вещь: сегодня ночью я вдруг понял, что тоже хотел бы быть отцом.

Пусть я поступил опрометчиво, но я сказал Хосе Карлосу:

– Она разведена, у нее есть дочь, и я, не знаю почему, вдруг вижу себя вместе с ней и нашими детьми.

– Ну ты даешь – быстро шагаешь, – восхищенно присвистнул Хосе Карлос, восторгаясь моей идеей. Ничто не доставило бы ему большее удовольствие, чем видеть меня окольцованным. – И где ты с ней познакомился?

– В магазине, – односложно ответил я, не желая вдаваться в подробности. – Знаешь, я так рад, мне кажется, что в этот раз все может быть иначе.

– Я тоже очень рад за тебя, Висенте, – серьезно произнес Хосе Карлос. – Давно пора. Плохо, когда человек один. Одиночка становится нетерпимым, у него мания непримиримости. Нужно с кем-нибудь делить свою жизнь.

Я слушал друга, и с каждым его словом перед мысленным взором возникала картина моей размеренной и гармоничной семейной жизни с Кориной.

– Тут такое дело, я хочу снова пригласить ее на свидание, но есть одна загвоздка – куда ее отвести? Мы оба живем в квартире не одни, и я не миллионер, чтобы каждый день шляться по отелям, а заниматься этим в машине мы уже стары, – поделился я с другом беспокоившей меня проблемой. Хосе Карлос достал из кармана связку ключей и торжествующе потряс ею передо мной:

– Выше нос, старина, а моя квартира на что?

– Черт, дружище, я так тебе благодарен!

Я не просил его об этом открыто, но именно на это я втайне и рассчитывал.

– Даже если я буду дома, вы устроитесь в комнате для гостей. Мне это не мешает.

Я молча обдумывал сделанное от души предложение. Даже если Хосе Карлосу не мешает присутствие в доме парочки занимающихся сексом людей, то меня волнует сама мысль о находящемся поблизости свидетеле, правда не так как Корину. Корина беспокоится о том, чтобы избежать толков и пересудов, а я потому, что в моем плане ясно черным по белому прописано, что мне в этом деле нужна автономия, так что сами понимаете – сидящий под боком в гостиной, уставившись в телевизор, или шуршащий у себя в комнате Хосе Карлос, мне как кость в горле, то еще удовольствие. Я буду чувствовать себя так же неуютно как каталонцы и баски в Мадриде. Быть полностью независимым и пользоваться тем, что тебе предоставляют, вовсе не одно и то же, последнее очень тягостно и неловко. [прим: здесь, по-видимому, намекается на различие кастильского, каталанского и баскского языков и возможные политические разборки внутри страны] Однако я тут же изгнал из головы эту скверную мысль, вспомнив, что у меня не должно быть ни страха, ни предубеждений, и самое главное для меня – иметь планы и цели. Не это ли говорила Корина? Если не это, то что-то подобное. У меня уже имелось две цели. Да что я говорю – не две, а три! Выкупить магазин, съехать из маминой квартиры, жить с Кориной. Как мне нравилась мысль снова побыть с ней наедине. Вдвоем, и только вдвоем, как влюбленным и любовникам.