Текст книги "Но в снах своих ты размышлял..."

Автор книги: Ангелика Мехтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Их подсобка находилась на третьем этаже. Крошечная каморка рядом с лифтом. Выключатель справа от двери. Сорокаваттная лампочка без плафона. Справа пять веников. Слева пять половых щеток. У противоположной стенки пять метелочек, которыми смахивают пыль. Из-за стенки слева слышно, как поднимается вверх лифт. У каждого этажа щелчок. С первого этажа донесся звук захлопнувшейся двери. Второй этаж, щелчок. Шорох скользящей вверх кабины. Чем ближе к каморке, тем слышнее. Гертруда прислоняется к узкой побеленной стенке между лифтом и дверью каморки. Снизу приближается лифт. Потолок кабины отделяет темную шахту от освещенного внутреннего пространства. Из ее укрытия Гертруде хорошо виден проезжающий лифт: в кабине светло, стенки отделаны голубым пластиком, вот показалась мужская шляпа, через мгновение изящная женская. Лица соприкасаются почти вплотную. Две пары голубых глаз устремлены друг на друга. И тут за дверью лифта – лицо Гертруды в обрамлении рыжих волос, бесцветные, водянистые глаза. На мгновение три пары глаз встречаются. Лифт тяжело проскальзывает мимо двери каморки. Два светлых плаща. Брюки. Женские ноги в чулках. Легкие ботинки на тонкой подошве. Туфельки на высоких каблуках. И белая сумочка. Третий этаж, щелчок. Низ кабины сливается с темнотой шахты. Шорох скользящего лифта все слабее. Четвертый этаж, щелчок. Пятый этаж. Шестой этаж, стоп. Со скрипом распахивается дверь. Шуршит по грубой красной циновке. Мужской и женский голоса. Дверь лифта захлопывается. Гертруда берет у левой стенки половую щетку. Она тяжело оттягивает руку. Теперь нажать кнопку. Лифт пришел в движение. Шорох скользящей кабины все громче. Вот и третий этаж, дверь в подсобку.

Голоса упаковщиц пробуждают Гертруду от воспоминаний.

– Сколько коробок мы сделали уже за сегодня? – спрашивает Герта.

– Сто восемьдесят точно, – отвечает соседка Хойзерши. В складках кожи у нее на руках засох клей.

За каждую коробку десять пфеннигов, это восемнадцать марок на бригаду. Нужно разделить на четыре, получится по четыре пятьдесят на каждую. Это за час сорок минут.

– Все зависит от нашей сработанности, – замечает Герта. – Как-то я работала с тремя свихнувшимися. Вот это, скажу я вам, была гонка, им непременно нужно было заработать по три с полтиной в час. Это было безумие.

Хойзерша кашляет:

– Пылища эта меня доконает.

– Но если бригада не сработалась, это, скажу я вам, сущий ад, – продолжает Герта.

– Мунк сейчас должен появиться, – замечает соседка Хойзерши.

Хойзерша хихикает. И тут же заходится в кашле.

Они заключили пари. Эльза и Герта против сорока шести остальных упаковщиц. Эльза по этому поводу засучила рукава. Денчи теперь задерживался возле нее все дольше. И придвигался все ближе. Ведь у Эльзы всегда было что рассказать. Вообще-то Денчи больше нравятся хрупкие создания. Но округлые колени Эльзы, плотное, упругое ее тело и гладкая кожа отчасти изменили его вкус.

Сорок шесть женщин замолкли на полуслове. В стеклянном квадрате появился Денчи. С неровной, какой-то восьмиугольной головой, с плоским лицом, на котором почти не выдавался нос, с покатым лбом и с безупречным пробором. Волосы у него причесаны тоже безупречно. Вот безупречный Денчи закрывает за собой дверь. Безупречной походкой проходит вдоль рядов пакующих женщин. Молча замеряет темп их работы.

Сорок шесть пар глаз искоса уставились на него. Ни одного смешка. Эльза спокойно укладывает кукол в коробки. Параллельно ее столу бежит лента транспортера. Из соседнего цеха в следующий. Денчи остановился позади Эльзы. Сделал еще один шаг влево, поближе к ней. Волосы она в тот день подколола высоко. Выше, чем обычно. А на шее такая белая кожа. Но на этот раз Эльза не собирается демонстрировать округлые колени и гладкую кожу, не поправляет куклам юбки. Первой замечает это Герта. Потом и остальные.

…который наряду с основательными познаниями обладал бы еще терпением и душевным тактом…

Итак, Денчи окончательно клюнул на круглые колени и гладкую кожу, это заметила Герта, заметили и остальные. Денчи не может уже оторвать взгляда от белой кожи Эльзы. Он оценил преимущество крепких упругих рук и ног. Времени около одиннадцати. В одиннадцать ноль две Эльза произнесла: «С ума можно сойти от этого транспортера, все бежит и бежит». Правой рукой она отправила коробку Герте, левой ухватила следующую. «Наверное, если улечься на ленту, можно прокатиться по всем цехам, так ведь?»

В тот день волосы у кукол были темные. Осоловелые карие глаза. А платья у них всегда красные. «У тебя такие круглые коленки», – сказал Денчи. Это слышали все женщины, вплоть до двенадцатого стола. И тут сорок шесть упаковщиц подняли бунт. Началось со смешков. Со смешков, что покатились от стола к столу. Все остановили работу. Никто уже не надевал на коробки крышек, не перевязывал их, не клеил этикеток. Короткие смешки переросли в громкий смех. В смех во весь голос, пронзительный смех. Этот смех отшвырнул женщин от рабочих столов. В руках остались картонки, крышки, бечевки, кисточки. Вот они надвигаются сомкнутыми рядами. Готовы вцепиться Денчи в волосы. Крепко держатся за руки. И подсобницы вместе со всеми.

…чувством порядка и собранностью в работе.

Денчи вздымает руки, словно заклиная толпу. Кулаки у него крепко сжаты. Потом разводит руки в стороны, словно крылья. Отступает назад. Шаг за шагом. Вытягивает руки вперед, словно защищаясь. Мускулы у него напрягаются. Ладони подняты вверх, он словно отталкивает ими толпу. Шумно выдыхает воздух. И продолжает отступать. Шаг за шагом. К ленте транспортера он ближе, чем Эльза. Тут на Герту и Эльзу накатывает толпа. Сорок шесть очумевших женщин – вообще-то Денчи больше по душе хрупкие, нежные создания, – сорок шесть плотных, широкобедрых, большегрудых женщин накатывают волной и на него. А лента транспортера так близко. Сорок шесть женщин швыряют на нее коробки, крышки и кисточки. И Денчи в придачу. И он отправляется в соседний цех. А затем уже рассылочный пункт, цех погрузки, второй рассылочный пункт, девятая товарная платформа, вагоны из Гамбурга. С рыбой.

Новенькая открыла рот.

– Когда обеденный перерыв? – спросила она. Голос у нее сдавленный, словно из-под подушки.

– В четверть первого, – отрывисто бросила Герта. И обратилась к Хойзерше: – Вот когда Эльза рассказывала что-нибудь, время летело быстро. Так ведь, Хойзерша?

– Еще бы, муж у нее не вкалывал каждый день у конвейера. Конечно, он больше знал всего.

– Должно быть, стоящий парень, – вступает соседка Хойзерши, – можете уж мне поверить. Парикмахер, да еще дамский, чего только, бывало, от Эльзы не услышишь.

Слишком быстро проводит она кисточкой по этикетке, и на темно-синем халатике остаются пятна клея.

– А сколько продолжается перерыв? – спрашивает новенькая. Она так и не стала передвигать коробки ближе к Герте.

– Сорок пять минут, – отвечает Герта.

– Что ни говори, – замечает Хойзерша, – а с Эльзой было отлично.

– Главное – это чтобы бригада сработалась, – говорит Герта, – вот с Эльзой все шло как по маслу.

И не в последнюю очередь…

Денчи стоял рядом с Эльзой. Почти вплотную. Ближе к ней, чем к ленте транспортера. Эльза сказала: «Отличная вещь, эта бегущая лента. С удовольствием прокатилась бы на ней как-нибудь. Вот здорово было бы».

В тот день у кукол были темные волосы и карие глаза. А платья у них всегда красные.

…способностью руководить женским коллективом.

А Денчи сказал: «У тебя такие круглые коленки».

Эльза расхохоталась. Сзади раздались смешки. Переросли в хохот. Громкий, пронзительный. Раскрасневшиеся упаковщицы хохотали все до единой. И тут масса женщин в рабочих халатах двинулась вперед. Широкобедрые, большегрудые, они оторвались от своих столов. Вот-вот с шумом лопнут халаты, словно воздушные шарики. Стеклянный квадрат заслонили спины подсобниц. И Эльза уже не на своем месте. Она в эпицентре смеха и громко смеется сама. А лента транспортера так близко.

В соседнем цехе сидят в ряд мужчины. Там вставляют глаза куклам со светлыми волосами. Осоловелые, глупые глаза. Там полный порядок.

Денчи начинает отступать назад. Отступать он может только в одном направлении. А лента бежит мимо. Он хватается двумя руками за ограждение. Перепрыгивает через него. А потом рассылочный пункт. Цех погрузки. Второй рассылочный пункт. Грузовая платформа номер два. Вагоны из Алльгойских Альп. С сыром.

– С Эльзой, – произносит Герта, – с Эльзой всегда было интересно.

От воспоминаний Герта смеется. Громко фыркает от смеха. Но слишком громко смеяться нельзя. Герте приходится всей сжаться, чтобы подавить смех. «С ума можно сойти от этого транспортера, – сказала тогда Эльза, – он все бежит и бежит». Правой рукой она отправляет коробку Герте, левой хватает следующую. Каждые тридцать секунд коробка. «А вообще-то, – говорила еще Эльза, – здесь жутко скучно. Даже приличного праздника для рабочих не устроили, а ведь сейчас как раз идет карнавал».

Правая нога Денчи почти вплотную прижата к левой ноге Эльзы. Денчи еще подается вправо. И вот уже он чувствует теплую Эльзину кожу. Мы придаем данному участку большое значение.

«Никто из вас не решится, – сказала однажды Эльза, – устроить здесь что-нибудь веселое. Взять да прокатиться на транспортере в свое удовольствие».

Платья на куклах всегда только красные.

И тут Денчи сказал: «Какие у тебя круглые коленки». Эльза скосила в его сторону глаза. Оглядела Денчи с ног до головы. И сказала: «Такую гладкую кожу наша сестра позволить себе не может, так ведь?» Сзади раздались смешки. Покатились по всему цеху. Словно лопнул воздушный шарик со смехом. Эльза говорила: «Даже на карнавал для рабочих они не расщедрились. Никто из вас не решится. Я одна». Она направилась к транспортеру. И поскольку теперь она была к транспортеру ближе, чем к Денчи, тот последовал за ней. Обе руки положила она на ограждение. Он попытался обнять ее за талию. Ощутил ее тело под халатиком с крупными желтыми цветами для лета то, что надо. Он тоже положил руки на ограждение, перешагнул через него. Встал рядом с Эльзой. И тут грянул смех. Громкий, пронзительный смех очумевших от работы женщин.

Вообще-то Денчи больше по душе хрупкие, нежные создания. Но теперь он оценил преимущества плотного, упругого тела.

Мы в свою очередь готовы поощрять материально все ваши достижения.

Смена во втором упаковочном цехе так и не доработала до конца рабочего дня. У сорока восьми упаковщиц дневной заработок оказался вполовину меньше.

– Неужели они так и не назначили Мунка? – спрашивает Хойзерша. Прошло уже пять минут после срока обычного появления начальства.

– Неужели еще целый час до обеда? – спрашивает новенькая.

Когда она говорит, руки ее снуют медленнее. Если она разговорится, выработка в смену неизбежно упадет.

– Нет, – отвечает Герта, – обед в двенадцать пятнадцать, а сейчас одиннадцать без десяти.

У Герты рабочий халат с яркими желтыми цветами – для лета то, что надо. Герта купила его после того, как Мунк в первый раз явился их проверять. Вырез у халат глубокий. Пояс туго перетягивает талию.

– Настоящий мужчина, этот Мунк.

Герта произносит это серьезно. Но Хойзерша громко фыркает. Подталкивает локтем соседку. Герта бросает на них укоризненный взгляд. Но тем все равно.

Сорок шесть помножить на пять марок – вот сколько получили Герта и Эльза за выигранное пари. Если б эксперимент не удался, обеим пришлось бы поступиться недельным заработком.

Мунк появляется в стеклянном квадрате стремительно и неожиданно. Шаги у него быстрые, но короткие. Проверку он начинает с первых рядов. С тех, что возле транспортера. Столы он обходит спереди. Смотрит упаковщицам только на руки. Проверяет темп, сработанность бригад, подвижность и сноровку каждой. Мунк бесконечно может рассуждать об этих вещах. За стеклами очков нервно подрагивают ресницы.

Взгляды всего цеха устремляются на первый стол. Картон скребет по дереву. Шуршит бечевка. Приклеиваются этикетки. Шуршит шелковистая бумага в коробках. Все сорок восемь упаковщиц не раскрывают рта.

Безупречный пробор. Безупречно выбритые щеки. Безупречный воротничок и манжеты. «Вот это мужчина». Герта проводит языком по нижней губе. Оторвавшись на секунду от крышки, изящно взбивает рукой волосы.

Черненькая за первым столом поправила прическу. Вытянулась, стараясь казаться выше. Втянула живот, выпятила грудь. Мунк что-то ей говорит. За спиной у него лента транспортера. И тут у черненькой выскальзывает из рук крышка. Приземляется возле правой ноги Мунка. Но Мунк и не думает наклониться. Он стоит и разглагольствует. Упаковщицам он смотрит только на руки. Контролирует темп. Рассуждает о сработанности, подвижности, сноровке.

Черненькая покидает свое место. Картонки громоздятся возле ее соседки, укладчицы. Черненькая проходит за ее спиной вдоль стола, направляется к Мунку. Теперь они стоят почти рядом. Упаковщица наклоняется за крышкой. Наклоняется, не сгибая колен. Бедра округляются, халатик натягивается очень туго, прямо посреди округлости огромный желтый цветок. Привлекательно обтянутый зад оказывается на одном уровне с поверхностью стала. Над столом возвышается Мунк. Двумя руками черненькая ухватывает крышку. Выпрямляется. Грудь выпячена, живот втянут. Покачивая бедрами, она обходит стол, направляясь к своему месту. Сзади видно, как стремительно движутся теперь ее руки. За полминуты надеть на коробку крышку, отправить коробку дальше, следующая, прошу вас.

Безупречный Мунк направляется к следующему столу. Замеряет темп. Через семь минут он у третьего стола. Мюллерша колышется всем телом. Ручейки пота струятся по лбу, по щекам. Штефи хихикает. Но быстро подавляет смешок. Три с половиной марки в час, если бы не Мюллерша.

– Фрау Мюллер, – произносит Мунк, ничего не скажешь, здорово он к ней подъехал, – при том же заработке вы могли бы иметь гораздо более подходящую вам работу. У нас работой вы будете обеспечены всегда, независимо от кризиса сбыта. Мы готовы сделать все ради вашего хорошего самочувствия.

Мюллерша буквально раздувается от важности. Дыхание со свистом вырывается у нее из горла. Она не произносит ни слова.

– И знаете, фрау Мюллер, второй упаковочный цех устроит в вашу честь небольшой праздник, вы ведь работаете у нас больше двадцати лет, не так ли? А после этого мы переведем вас в отдел контроля. Будете сидеть там спокойно и проверять, нет ли брака в наших игрушках. Как вы относитесь к такому предложению, фрау Мюллер?

Мюллерша похожа на мешок жира. Вся ее огромная плоть от волнения колышется. Она обливается потом. Но не произносит ни слова.

– Вот и прекрасно, фрау Мюллер, хорошо, что мы понимаем друг друга. Я поговорю с начальником отдела кадров. Мы постараемся подыскать место, где вам будет хорошо. И зарабатывать вы будете почти столько же.

«Гертруда, – сказала ей в тот день госпожа Хамбергер, – пусть даже эти люди могут позволить себе только чердачный этаж, все равно это переходит все границы. Вы ведете себя в высшей степени странно, моя дорогая Гертруда. Попробуйте подыскать себе другое место».

Через час двадцать четыре минуты Мунк наконец закончил обход всех двенадцати столов. Еще в этом году будет проведена модернизация рабочих мест. Весь упаковочный цех будет поставлен на конвейер. Никаких столов и упаковочных бригад. Это вчерашний день.

Когда Мунк покончил с последним столом, часы показывали ровно двенадцать пятнадцать. Включили громкоговоритель. Сирена, затем голос диктора: «В упаковочных цехах с первого по пятый обеденный перерыв до тринадцати часов. В течение этого времени допускается уход с рабочих мест».

Заявление со всеми необходимыми документами следует подавать под шифром АХК 32038.

Денек
Перевод И. Кивель

Герберт Найдлих наткнулся на нее около восьми утра.

Как обычно, он намеревался засесть за работу в своей конторе.

Уже подходя к входной двери, он заметил, что во дворе кто-то валяется. «Пьяный», – сразу пришло ему в голову.

Пьяница.

И он пнул ногой неизвестного, распростертого на черной как деготь земле.

– Вставай! – обратился он к нему.

Поскольку тот никак не прореагировал, Герберт Найдлих пнул еще раз.

– Пьяный дурак, – пробормотал он.

И решил, что ему все-таки пора приниматься за работу. Напоследок он пнул его еще раз. Ударил в зад со всего размаху.

И захохотал.

Он вообще любил позабавиться.

Наконец он добрался до своего письменного стола. Войдя, спросил секретаршу:

– Эдит, вы видели, кто валяется там, на улице?

Та выглянула в окно.

– Теперь вижу, – ответила она.

Эдит была одной из тех, кто позднее даст показания, что видели женщину днем, после двенадцати, в городском парке.

Обычно секретарша проводит там свой обеденный перерыв. Если погода хорошая и нет дождя, она садится на скамейку и аккуратно очищает апельсин. Тщательно выбирая все белые пленки, подцепляя их кончиками ногтей.

Потом вонзает длинный ноготь большого пальца в самую середину и делит апельсин пополам. После этого, методично отделяя дольки, похожие на полумесяцы, отправляет их в рот одну за другой.

У нее маленький рот. О пожилых она высказывается с раздражением. Говорит: «Эти старики занудные».

– Я видела женщину, – сообщит она потом для следствия. – Около двух. Я сидела на скамье против бассейна.

Кое-кто из гуляющих уселся на край и опустил голые ноги прямо в бассейн.

Женщина вошла в парк со стороны здания суда.

Да, конечно, я заметила сумку.

Она была у нее надета через плечо.

Через левое плечо.

Не знаю, полная была сумка или пустая…

Я обратила внимание, что брюки у женщины внизу обтрепаны. Она села на скамейку рядом со мной.

Очень может быть, что она была пьяная.

С трудом переставляла ноги, еле волочила.

Гравий шуршал под подошвами.

Вдруг мне показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и упадет.

Она опустилась на край бассейна.

Наклонившись к воде, черпала ее обеими руками и пила.

Не могу точно припомнить, но сумку она при этом, наверное, сняла.

Нашлись и другие, что тоже уселись на край бассейна и болтали в воде ногами.

Скорее всего, она поставила сумку рядом на гравий.

Сидела недолго.

Когда она стала подниматься, я решила, что теперь-то она уж точно плюхнется прямо в бассейн.

Я не умею плавать.

Она медленно побрела вокруг бассейна.

Выглядела усталой.

Если она была голодная, могла бы поесть где-нибудь в конце концов.

Но очень уж она была грязная.

Обойдя бассейн, она опять присела на его край, с другой стороны, нагнувшись так низко, что видна была лишь ее согнутая спина.

Она закатала штанины до колен и сняла туфли.

Я бы ни за что не стала совать ноги в воду у всех на виду.

Она опустила ноги в бассейн.

День выдался солнечный и жаркий.

Все предвещало хорошее лето.

Потом я перестала наблюдать. Съела апельсин, откинулась на спинку скамейки – благо погода стояла прекрасная – и закрыла глаза.

Без пяти два я собралась обратно на работу и снова увидела женщину.

Она стояла на дорожке позади меня. Мне стало противно.

За пять марок шестьдесят пфеннигов, что лежат у меня в сумке, я могла бы купить себе апельсин.

Могла бы позволить себе усесться на скамье против бассейна и очистить его.

Вода в бассейне холодная. У меня ноги устали. Распухли, отекли, и туфли давят. Я жалею свои ноги.

Мама часто повторяла: «У девочки красивые ножки».

«Посмотри, какие у меня ноги. Нравятся?» – спрашивала я одного знакомого.

Когда десять лет тому назад я ушла из дому и начала самостоятельную жизнь, ноги мои вознаграждались за мою смелость лишь пузырями, я постоянно их натирала. Но потом они привыкли к каждодневным скитаниям. Стараясь облегчить им жизнь, я бродила лесными тропами. Там почва мягкая, пружинистая.

Ничего, вода их освежит.

Другие вон тоже свесили ноги в бассейн.

Я закрыла глаза. Голова как будто отделяется от туловища, мне кажется, что она держится на длинной шее, уставившись на ноги, которые как будто совершенно отдельно от тела стоят на гравии.

Сейчас мои ноги напоминают клюющих птиц.

Наконец через неделю объявляется родственник.

– Это моя племянница, – говорит он, – ее зовут Кристина Радлеф, урожденная Халлер. Выродок она какой-то, – объясняет он.

В четырнадцать лет первый раз сбежала из дому.

Родители у нее прекрасные люди.

Мой брат – преуспевающий делец, торгует лесом.

Она ведь обязана была выйти замуж, чтобы супруг продолжил лесоторговое дело. Лесоторговля Халлеров велась три поколения.

Так вот, в четырнадцать девчонка сбежала.

Полиция схватила ее в Гамбурге, когда она спала на скамейке в сквере.

С Кристиной хватало забот.

В день шестнадцатилетия мы обнаружили ее с моим сыном Йоханом рядом со штабелями досок во дворе. Забавлялись.

Могли бы и на склад пойти.

Но они устроились прямо во дворе.

И были наказаны ремнем.

Кристина больше так и не увидела Йохана, а он ей нравился.

Брат подыскал ей жениха, кое-что смыслящего в лесной промышленности.

Восемнадцати лет Кристина вышла за него замуж и родила сына, который носит теперь фамилию Радлеф-Халлер и потом унаследует дело.

Но ведь Кристина ненормальная…

Матери не хотелось, чтобы дочь заработала дурную репутацию, и держала ее взаперти.

Я лично ничего худого Кристине не сделал.

В четверть девятого во двор въехала машина.

Хорошо еще, что водитель вовремя заметил распластанную на земле фигуру. Он выругался и затормозил.

Герберт Найдлих стоял у окна своей конторы и смотрел во двор. Он увидел, как шофер выбрался из кабины и подошел к телу. Склонился над ним, схватил за плечо и тряхнул.

– Эй, давай подымайся! – сказал он.

Потом вернулся к машине и вытащил бутылку водки Опять подошел к распростертой на земле фигуре, приподнял голову с коротко остриженными волосами и повернул лицом к себе. Это оказалась женщина.

Шофер рассказал:

– Сначала я решил: пьяный. А обнаружилось, что это женщина. Тут мне пришло в голову, что водка здесь ни к чему, но потом все-таки попробовал дать ей глоток – глядишь, поможет.

Герберт Найдлих наблюдал за тем, как шофер в голубой куртке с оранжевыми знаками дорожного рабочего на груди и на спине прижал к губам женщины бутылку.

– Но она не пила, – сказал шофер, – водка пролилась мимо прямо на свитер.

Я решил, что продолжать не имеет смысла. Потом обратился к господину Найдлиху, чтобы тот вызвал полицию.

Мне показалось, что дело плохо.

Она была совсем холодная.

К показаниям шофер добавит еще вот что:

– Мой отец однажды тоже чуть не наехал на такую же женщину, которая так же лежала, вся в грязи.

Он никогда не оставлял никого на произвол судьбы, лишь бы отделаться.

Он нервный.

Недавно, как обычно после обеда, он кормил птиц в городском парке.

Он говорит, что птицы успокаивают ему нервы.

К спиртному он никогда не прикасался.

Водка употреблялась только в технических целях.

Вождению я ведь у отца научился.

(Герберт Найдлих видел, как шофер медленно поднимался, опираясь рукой на колено.)

Когда шофер рассказал о случившемся дома, отец, хлебая суп, произнес:

– Эту я встретил вчера в парке. Она так чудно́ шла по дорожке.

Жена шофера сделала нетерпеливый жест.

– Было ясно, – продолжал муж, – что с ней что-то неладно. Она с трудом двигалась от скамейки к скамейке.

Жена шофера стала их поторапливать – чтоб скорее доедали суп.

Еде она придавала большое значение и к ужину обычно причесывалась.

– Девчонка, – сказал отец, – из-за которой тебе пришлось затормозить, села на скамейку рядом со мной. Она закрыла глаза.

Про сумку не припоминаю.

Может, у нее и была сумка.

С виду девушка совсем оголодала.

Мне показалось, что она уснула рядом со мной на скамейке.

Ноги она аккуратненько так поставила на гравии, параллельно друг другу.

Я кормил своих птиц.

Девушка их не распугала.

Наверное, нужно было предложить ей хлеба? Открыв глаза, она повернулась ко мне и улыбнулась.

Потом стала наблюдать за птицами.

Сидела тихонько.

По-моему, она была чем-то расстроена.

Наконец поднялась и пошла маленькими шажками по гравийной дорожке.

Я сказал: «До свидания».

Не знаю, куда она пошла.

Но пошла.

Она что-нибудь натворила?

Старик, сидевший на скамье рядом со мной, кормил птиц.

«Они знают его», – подумалось мне.

Он вытаскивал кусочки хлеба из коричневого мятого пакета. Вынимал по куску и разламывал обеими руками. Часть, которая оставалась в левой руке, клал рядом с собой на скамейку. Остальное разминал правой рукой и, отделяя мякиш от корки, крошил его и бросал птицам, себе под ноги, на гравий.

Птицы совсем ручные.

Я тоже могла купить хлеба на пять марок шестьдесят пфеннигов.

Могла бы сидеть в парке на скамейке и есть хлеб с апельсином.

Купила бы горячий хлеб, завернула в бумагу, взяла его под мышку и чувствовала бы, как он согревает меня.

Вдруг я ощутила боль в желудке.

Он напоминал пустую посудину, плывущую по воде.

Посудина росла. Когда я закрыла глаза, осталась только лодка, уже без воды.

То была гребная шлюпка, у которой отсутствовали весла.

Мой брат, Фриц Халлер, приурочил Кристинину свадьбу к ее восемнадцатилетию. Устроил все как полагается. Ему это влетело в копеечку.

Думаете, Кристина обрадовалась?

После обеда гости и новобрачные отправились на прогулку по озеру на колесном пароходе. Невероятное событие для Халлеров!

Мать даже прослезилась и поцеловала Кристину.

Радлеф мужик что надо. Кое-что смыслит в дереве.

Вечером он пришел к Халлеру и говорит: «Кристина хочет покататься на гребной шлюпке по озеру».

С Кристиной вечно одни заботы и неприятности.

Брат сказал Радлефу: «Тащи ее наверх, может, ей что другое больше придется по вкусу».

Радлеф поднялся наверх, в спальню, вместе с Кристиной.

У нас был счастливый день, и я с ней даже побеседовал немножко.

В девятнадцать лет она родила сына. Его назвали Фрицем, в честь брата, фамилию ему дали двойную: Радлеф-Халлер.

Когда внуку исполнился год, брат окончательно передал все свое дело Радлефу, у которого теперь появился наследник.

Кристина часто огорчала Раддефа.

«Она задумывается», – пожаловался как-то Радлеф.

Однажды он выкинул книжку в окно.

Потом ему пришлось ее даже поколотить.

Маленький Халлер развивался прекрасно.

Кристина все же любила сына. Но второго ребенка заводить никак не хотела.

«Я вам родила наследника для вашего дерева», – говорила она.

«И хватит», – думал про себя я.

Брат сказал Радлефу: «Если с Кристиной не станет лучше, придется сдать ее на лечение».

Халлеры всегда были здоровыми людьми.

Радлефы тоже влили хорошую кровь.

И все-таки позже нам пришлось обследовать маленького Халлера.

Врач сказал, что он совершенно нормальный.

«Но он похож на вас», – объявил он брату.

Что до меня, пусть бы Кристина делала что ей вздумается.

Герберт Найдлих говорит: «Женщину мы оттащили в сторонку, чтобы во двор могла въехать машина».

Герберт Найдлих сам принялся за дело. Он взял женщину за ноги и завернул брюки повыше, чтобы легче было ухватиться. Чулок на ней не оказалось.

Найдлих подхватил ее под коленками и придерживал за щиколотки – чтоб ноги не болтались. Ему удалось это без особых усилий.

Они с шофером вместе подняли женщину в том положении, как она лежала – лицом вниз.

Шофер поддерживал ее под мышки.

«Давайте положим ее туда», – предложил Герберт Найдлих и кивнул в сторону штабеля досок.

Пошатываясь из стороны в сторону от тяжести, мужчины продвигались вперед.

Тело женщины неуклюже покачивалось в такт их шагам.

Герберт Найдлих положил женщину лицом на доски.

«Теперь ты можешь подъехать на машине», – сказал он шоферу.

Тот пошел к грузовичку, дверца которого оставалась до сих пор открытой.

Герберт Найдлих выскажет свое мнение: «Я тогда понял, что с ней случилось».

Он прикурил и бросил обгоревшую спичку рядом с досками, на которых покоилась женщина.

Его жена потом скажет следователю: «Я видела ее». Она скажет это так радостно, как будто ей удалось найти новый рецепт приготовления пирога.

Она стояла и заглядывала в детскую коляску. Я подумала: «Что ей здесь надо?»

Сумку она волокла за собой прямо по земле.

Я еще подумала: «Она тащит за собой грязь».

Ребенок после этого заболел.

А она лишь минуту смотрела на него.

Надо запретить подобным особам прогуливаться в городском саду.

Потом женщина направилась в сторону вокзала.

Я видела, как она шла вдоль бордюра, выложенного из камней, – по кромке тротуара, как делают дети: надо так аккуратно переставлять ноги, чтобы не наступить на швы между плитами.

Я решила про себя: «Она потеряет равновесие и упадет прямо на проезжую часть – прямо под машину».

Никто не успеет затормозить так быстро.

Наверняка она была пьяная.

«Кто оплатит убытки?» – подумалось мне.

На привокзальной площади она носилась по газонам и клумбам, а ведь по газонам ходить воспрещается!

Я заметила, как она подошла к одной женщине.

«Просит денег», – пришло мне в голову.

Однако она не села на поезд.

Откуда я могла знать, что она собирается делать?

Иногда я заглядываю в детские коляски.

Шагаю – как раньше вдоль бордюра, по краю тротуара.

«Туфли испортишь», – вечно ворчала мать, когда я была маленькая.

Я любила играть в классики, которые мы рисовали прямо на тротуаре осколком кирпича. Я всех обставляла: здорово прыгала.

Еще мне нравилось ходить так: одной ногой ступая по кромке тротуара, а другой – по мостовой. Бегу, бывало, домой вприпрыжку. Зимой для меня представляло особое удовольствие выскочить на дорогу наперерез мчащимся на меня машинам и смотреть в упор на их фары. Глаза я подкрашивала.

Они у меня от этого начинали слезиться.

На пять марок и шестьдесят пфеннигов я могла бы приобрести билет. Ничего не стоило выбрать маршрут по карте и узнать, какие поезда следуют к выбранному мной пункту. Девушке за кассой я бы сказала: «Один билет, простой». Девушка бросила бы билет во вращающуюся чашку, а я бы положила в нее деньги, чашка повернулась бы обратно, я взяла бы билет и положила в нее мелочь, которую ей пришлось бы выковыривать кончиками ногтей.

Села бы на поезд.

Потом Радлеф понял, что Кристина ему все-таки дорога.

Но она слишком много играла с ребенком. Когда сыну исполнилось три года, она стала бегать с ним наперегонки по краю тротуара.

После этого Радлеф затолкал ее в комнату и запер на ключ на три месяца.

Она все время читала.

Кроме того, ей выдали мел, и она начертила на полу классики. И прыгала вместе с маленьким Халлером.

На улице мальчик тоже прыгал – с другими детьми, и мой брат очень гордился, что он прыгает лучше всех.

Кристина как-то сказала Радлефу: «Ты не ценишь меня, потому что я не собственница и не предъявляю права на собственность».

Радлеф ее избил.

Потом опять пожалел ее.

Радлеф кое-что смыслил в деревянных делах и хорошо справлялся с работой.

Он все надеялся, что с Кристиной у них уладится.

Я, со своей стороны, ничего худого ей не сделал.

Однажды, когда я как-то зашел в ее комнату, она спросила даже: «А чем занимается Йохан?»