Текст книги "Но в снах своих ты размышлял..."

Автор книги: Ангелика Мехтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Я стала другой. Может, не пойди я работать, все тянулось бы дольше, сказала Яна. Я словно вышла на свет из узкой темной норы.

Яна протянула руку, коснулась его плеча.

Мне иногда кажется, будто мы пленники глубины и над головой у нас недвижная вода. Я просто сплю и вижу, чтоб налетел ветер.

Харальд повернул голову, бросил взгляд на руку, лежащую у него на плече, но промолчал.

Временами Яна буквально задыхалась. Места себе не находила, рисуя в воображении, как Джой будет подрастать, а она стариться, как Харальд будет раскладывать пасьянсы и корпеть над книгами и тетрадями.

Вечерами она часто подходила к зеркалу и пытливо разглядывала свое лицо. Волосы у нее были до плеч; обеими руками она отводила их с висков и спрашивала себя, какими они станут потом.

Ты под замком, взаперти, думала она.

Во сне она порою ловила птиц и ночью выпускала их на волю. В горле у нее стоял комок, словно от тоски по дому.

Харальду оставалось сдать выпускные экзамены, и как раз в это время они стали все чаще ссориться. Из-за пустяков.

Можно бы и огрызнуться, думала Яна, только тебе же хуже. И цепенела от страха.

Ты боишься, думала она. Надо обуздать свои эмоции.

О чем ты думаешь? – спросил Харальд, успокоившись, и потянулся к Яне рукой.

Не знаю, сказала она, встала, взяла пальто и шарф.

Куда ты?

Вернулась она уже около полуночи. Харальд лежал в постели и читал. С порога спальни она видела его голову в круге света от ночника. Он повернулся к ней, и у Яны сжалось сердце: до чего же беспомощный! – но она тотчас отогнала эту мысль.

Чего ты хочешь? – спросила она. Ты держишь меня за горло, мне дышать нечем.

Харальд встал с кровати, подошел к Яне. Бережно снял с нее пальто, потом шарф.

Ты замерзла, сказал он. Ложись, поздно уже.

Ничего он не понял, думала Яна, и тебя он не знает. Потом они лежали рядом, в темной комнате. Он ощупью потянулся к ней рукой, хотел погладить по щеке. Щека была мокрая от слез.

Все без толку, думала Яна, ты ничего не чувствуешь. Опустошена. Ты не хотела этого.

Решиться на разрыв с Харальдом было для Яны уже только вопросом времени.

Я не представляю ребе, как это – жить в твоей тени, сказала Яна, и дело тут не в тебе одном.

Напрасно я позволил тебе вырваться на свободу, сказал Харальд.

Ты считаешь себя вправе мною распоряжаться?

Ты моя жена.

Мне все время снятся полеты, например птицы.

Джой Яна забрала с собою. И постаралась потерять Харальда из виду. Лишь слышала о нем от Джой, которая в каникулы ездила к отцу.

Случайность, эта встреча спустя семь лет. Ты больше не боишься, думала она, уговариваясь с ним на вечер. В ожидании Харальда она невзначай вспоминала все то, что делало их обоих счастливыми.

Вскоре после восьми Харальд позвонил у подъезда, и Яна спустилась вниз.

Он заказал столик у «Милана». И одет был в костюм из английской шерсти.

Она смотрела, как он изучает меню, заказывает вино. Хочет повернуть время вспять, по всему видно.

Потом Яна пригласила его к себе. Сама прошла в ванную, а он ждал в гостиной. При свете торшера.

Ты изменилась, сказал Харальд.

Она села в кресло у окна. Когда она поворачивала голову, ее рыжие волосы поблескивали в полутьме.

Ты по-прежнему видишь сны? – спросил Харальд.

Боишься? – спросила Яна.

И шагнула к нему из темного угла. Уверенно, спокойно.

Сомневаюсь, знаю ли я тебя еще… – пробормотал Харальд.

Ты должна сказать ему: какое счастье, что мы снова встретились, думала Яна. Но в нежности своей робела.

Оба стали осторожны.

Мы уже толком не знаем друг друга, сказала Яна, ты больше не покатаешь меня на раме, ясное дело.

Он раздался в плечах, черты лица стали резче.

Ты счастлива? – спросил он.

А что, на вид похоже?

Вообще-то изменилось мало что. Я по-прежнему вижу во сне полеты, но я приноровилась.

Устала? – спросил Харальд.

Один-единственный раз он остался у Яны на ночь. Яна проснулась оттого, что он кричал во сне. Эти крики напугали ее. Она не знала, что ему снится, и потрясла за плечо, чтоб разбудить. Он повернулся на другой бок и потом спал спокойно.

Мы говорили о смерти, но не думали, что она настигнет нас, пишет Яна.

Нетерпеливым жестом отводит со лба волосы.

Голова болит, думает она, ничего удивительного.

Вечер. В комнате душно.

Она встает, подходит к окну, распахивает обе створки.

На улице не посвежело.

Ни ветерка, думает Яна.

Люди идут с работы.

Надо обязательно написать Джой, думает Яна, или съездить к ней.

Прыжки по скалам. Ее отражение в зеркале.

Ничего ты над собой не сделаешь, думает она, переживешь.

Волосы у нее упрямо и жестко топорщатся.

Прическа та самая, что нравилась ему.

Тебе не вытравить его из памяти, думает она.

Потом распечатывает письмо, которое так и лежало на подоконнике.

Мне кажется, пишет Харальд, на сей раз ты заберешь меня к себе в нору. Но уходить нужно, пока праздник в разгаре. Скажи Джой, это был несчастный случай.

© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976

Волчата
Перевод Н. Федоровой

Сотрудницы нашей уголовной полиции – люди опытные и детей допрашивать умеют. Действуют они без спешки, бережно, осмотрительно. Ребенок даст показания – ведь так нужно.

– Ты должна рассказать нам обо всем, что видела. Это очень важно. Ты сама поймешь, когда вырастешь большая.

– Раз ты их видела, ты – свидетель. Рассказывай, а мы все запишем.

– Стало быть, они бежали по железнодорожной насыпи. Она, как ты говоришь, удирала от него. Со всех ног. Помнишь? Был вечер, но ты все равно их узнала, так?

– Не волнуйтесь. Мы прекрасно понимаем, что ей только двенадцать лет. Но опыт показывает – кстати, этот вывод подтверждают и ученые, – что, высказавшись, ребенок освобождается от стресса. Наши сотрудницы знают свое дело. Так что не волнуйтесь.

– Они не шли, а бежали, да? Причем он ее догонял?

– У него ноги длинные-предлинные.

– Так ты нам рассказывала. Или все было по-другому? Не помнишь, что у него было в руках – палка или домкрат?

– Я видела, как она кричит, но ничего не слышала: ветер дул от меня… В руках у него был топор. Он мчался огромными скачками. Гнался за ней. Она сама его довела. Я видела.

– Ну откуда он вдруг взял топор? Ты же была довольно далеко. Наверное, это была палка или домкрат, ты ведь сама говорила.

– Я видела, как он блестел на солнце.

– В среду шел дождь.

Девочка толстая, зовут ее Марни.

– Не сочиняй, ладно? Ты ведь у нас умница, а, Марни?

В документах значится, что в августе ей сравнялось двенадцать. Рост – метр пятьдесят восемь, довольно полная, глаза голубые, лицо овальное.

Особые приметы?

Отсутствуют. Учится посредственно.

– Решай, Марни. Какой тебе смысл выдумывать разные басни?

– Жила-была женщина, – говорит Марни, – у нее было четверо детей и пятьдесят пять зверюшек. В один прекрасный день все звери передохли, а муж исчез.

Марни разглядывает сотрудниц полиции. Одна сидит на стуле за письменным столом, другая – помоложе – устроилась на краешке стола. Она наклонилась вперед и изо всех сил старается придать своему лицу ласковое выражение. Обе не в мундирах, но зато с одинаковыми прическами.

Марни представляет себе, как утром они стояли под душем. У той, которая старше, плохая фигура. А от молодой приятно пахнет.

Пусть себе болтают.

Ноги у нее волосатые. И юбка в обтяжку…

Дело в том, что Ральф обзавелся шикарной «керосинкой».

«Прокати меня на своем „кавасаки“, а?» – попросила однажды Марии.

Ральф был уже в седле. Он повернул голову и растянул губы в усмешке, но забрало шлема даже не приподнял. Не стоит об этом думать.

Дома уже на лестнице воняло цветной капустой и котлетами. Марнина младшая сестра ревела в передней, а мать, как водится, поджала губы в ниточку и грустно смотрела в пол.

Перед обедом хочешь не хочешь, а мой руки. «Ты старшая, – говорил отец, – тебе и молитву читать». Прииди, господи. Когда он злился, он всегда бил тыльной стороной руки. С размаху, по лицу. А у нее всякий раз шла носом кровь. Во время молитвы у Марии вечно был полон рот слюней, и поэтому она пришепетывала.

– Так вот, – начинает Марни, – дело в том, что, когда он привез ее на своем «кавасаки», я уже была там.

Трава была высокая, кругом валялись банки из-под колы, грязные бутылки и прочий мусор.

– Ральф у скаутов командует отрядом, – рассказывает Марни, – он и ночует со своими волчатами в лесу, они там костры разводят.

На том месте у насыпи Марни бывала много раз, оно ей нравится. А с Ингой Ральф встречается только полгода.

Марни его давно знает. Он живет неподалеку. Когда он кончил школу, отец подарил ему «кавасаки». Сама Марни второй год ходит в гимназию.

– Подкрадываться я выучилась не у скаутов, – объясняет она. – Девчонки там только и делают, что коврики из лоскутьев вяжут. Уж я-то знаю. – Тот день был довольно жарким. Марни вспотела, и на влажную кожу поминутно садились комары. Времени у нее было сколько угодно. Кто их знает, придут они сегодня или нет. Укрывшись за кустами, Марни лежала на животе среди высокой травы. Мимо прогромыхал товарняк, потом из-за насыпи донесся рев Ральфова мотоцикла.

– Иногда я нарочно давала им себя укусить. Они прокалывают хоботком кожу и на глазах разбухают. Вот тут-то я их и прихлопываю. Если сразу высосать яд, то совсем не чешется. Правда-правда, – говорит Марни.

Раз или два в неделю он привозил Ингу к насыпи. Чаще всего в понедельник, после обеда: она училась на парикмахера и в это время была свободна. А еще в среду или в четверг. По субботам там чересчур уж много парочек. А зимой туда вообще никто не ходит.

Марни мечтала, чтобы на рождество ей подарили кукольную колыбельку. Она умеет разговаривать с куклами.

А с Ральфом она познакомилась в апреле, на празднике святого Георгия.

– Тогда у него еще не было «кавасаки», – рассказывает Марни. – Домой нам по дороге, вот я и пошла с ним. Он ссутулился и вытянул шею вперед. Руки он спрятал в карманы. А когда вытащил, оказалось, они у него здоровенные, как грабли. Говорил он мало.

– Ну вот что, Марни, наведи-ка порядок у себя в голове.

Марни сама знает, что хорошенькой ее не назовешь: слишком уж пухлая, и зубы торчат вперед, и волосы как солома.

– Да, родителям с тобой нелегко, могу себе представить.

– Я появилась на свет с помощью щипцов, – отвечает Марни.

Мать рассказывала своим приятельницам, что Марни родилась с длинной и скошенной головой. А потом, в тяжелые послевоенные годы, у нее даже волосы зеленые были.

– Она ставила мне на голову компрессы из рыбьего жира, – сообщает Марни.

В документах написано, что ее отец – адвокат.

– Слушай, Марни…

– Чего?

– Рассказывай и начни-ка с того, как он гнался за ней по насыпи. Ведь дело было так?

У старшей – той, что сидит за столом, – на верхней губе темный пушок. И когда она молчит, рот все равно приоткрыт, самую малость. А ногти у нее покрыты лаком.

Марнина мать тоже красит ногти, но лунки никогда не трогает. Они у нее светло-розовые и красивой формы.

– Ральф тебе с самого начала понравился?

– Сперва я познакомилась с Ингой. У нее на щеке родинка с двумя черными волосками.

Сотрудница помоложе соскальзывает со стола, расправляет юбку и пытается улыбнуться девочке. В окно Марни видит телевизионные антенны на крышах невысоких домов. А старшая все жмет и жмет на кнопку шариковой ручки. Марни слышит легкие щелчки. Она по-прежнему спокойно сидит на стуле, куда ее усадили эти женщины. Главное – не шевелиться.

– Это был не домкрат, – говорит Марни, – а вовсе даже пила. Я видела, как она заорала… Понимаете, мимо промчался поезд… Мне то и дело хочется по-маленькому, – сообщает она. – Раз меня отправили поездом к бабушке. Целых три часа я просидела в купе, ведь в уборную выйти нельзя – я бы непременно перепутала двери.

– То, что ты нам рассказываешь, – говорит молодая, – звучит прямо-таки фантастически.

– Лучше сосредоточиться на деле, Марни. Может быть, он совсем и не хотел ничего такого.

– Может, это несчастный случай.

– Или ты, Марни, все выдумала. Скажи, ты часто выдумываешь, а? Только честно.

Прежде чем ударить, отец всегда прищуривает глаза.

– Я все записываю, – говорит Марни.

Марнина мать считает, что у ребенка талант. «Сколько раз вам говорить: будьте с ней поласковее. Как знать, что она после напишет в своих книгах».

– Будьте со мной поласковее, – просит Марни. – Вот Ральф – тот всегда обращался со мной по-хорошему. А отец нет, из-за него у меня только кровь носом идет. Он не разрешал мне держать дома животных.

И все-таки Марнина мать купила ребенку к конфирмации волнистого попугайчика, в клетке, конечно.

– Я его выпустила, – сообщает Марни. – А после его заела соседская кошка. Живот ему прокусила.

Утром Марни нашла пичугу на подоконнике. Попугайчик был еще жив, и Марни сунула его себе за пазуху, под ночную рубашку.

Потом ей подарили хомячка. По ночам он шуршал.

– Я же не виновата, – говорит Марни, – что однажды утром клетка оказалась открыта, а хомяк исчез! Он прогрызся в отцовском кабинете под паркет.

В конце концов Марни притащила домой голубя, ей дали его в обществе защиты животных.

– Его в клетке держать нельзя, он слишком велик, – рассказывает Марни. – Вот и спал на карнизе в детской А наша прислуга все твердила, что ходит к нам убирать только ради мамы… Нет, все-таки хорошо, когда дома есть животные. После Ральф подарил мне другого попугайчика, самочку. Но самочки не разговаривают.

А еще до этого появилась Инга. Она присматривала за Марни и ее младшей сестрой, когда мать вечерами ходила на публичные лекции.

– Как только все уходили, Инга начинала с нами играть. Платили ей пять марок.

Инга была всего тремя годами старше Марни. Марнина мать говорила, что она очень толковая. Жила она с родителями, на первом этаже, в привратницкой.

Один раз Марни спросила у нее, как это бывает, когда женщины себя плохо чувствуют, и Инга ей объяснила.

– От нее пахло какой-то кислятиной, – говорит Марни.

Мать Марни ходила в университет слушать Гуардини [1]1
  Романо Гуардини (1885–1968) – западногерманский философ и теолог; по происхождению итальянец. ( Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть].

– Эти пять марок были ей очень кстати, – добавляет Марни.

Всего два года назад Инга училась в школе, но выпускные экзамены так и не сдала.

А Марни пошла тогда с Ральфом просто потому, что им было по дороге.

– По-моему, – говорит Марни, – он не принимал меня всерьез. Однажды, – продолжает она, – мне тоже стало нехорошо, прямо на лестнице. Я как раз шла домой обедать. Правда-правда. Ни с того ни с сего голова ка-ак закружится!

«Быть не может!» – сказала Марнина мать.

А отец заметил: «С ума сойти».

– Мне было десять лет, – рассказывает Марни. – В тот день меня больше не пустили гулять.

Так она и сидела в четырех стенах, воображая, как другие ребята кувыркаются во дворе на стойке для выбивания ковров. Еще они собирались привязать одного из соседских мальчишек к пыточному столбу. Когда в дверь позвонила подружка, Марни открыла только щель почтового ящика. Сквозь нее был виден подружкин живот да ноги если посильнее скосить глаза вниз.

«Я не выйду. Нельзя, – сказала Марни. – У меня голова болит».

После голубя Марни завела себе лягушку в банке.

– Я ловила ей помойных мух, – рассказывает она. – А зимой она вся высохла и подохла.

– Тебе очень повезло, – говорит старшая, – что у тебя были животные.

– Папа сердился, – говорит Марни. – Хомячок по ночам бегал по нему.

– Мы запишем, что ты рано созрела физически.

Каждый вечер, когда Марни сидела в ванне, мать говорила отцу: «Ребенок растет как на дрожжах».

– Я росла не по дням, а по часам.

– Видишь ли, – говорит младшая, – к сожалению, мы хотели бы поговорить с тобой о другом. Вспомни, Марни, что ты должна нам сообщить.

Марни видит, что старшая смотрит на часы, украдкой, чтоб Марни не заметила; часы у нее повернуты внутрь запястья. Ручку она отложила в сторону.

Младшая сотрудница скрестила руки на груди и потирает плечи, будто замерзла.

– Что случилось? – спрашивает Марни.

– Мы, конечно, понимаем, у тебя свои заботы, деточка, – говорит старшая.

– Ага, – отзывается Марни.

– Знаешь, – предлагает молодая, – мы можем встретиться как-нибудь и после работы, если хочешь. Тогда ты, Марни, расскажешь мне обо всем. А сейчас нам нужно только узнать, что произошло во вторник три недели назад.

– Ты помнишь, Марни?

– Мне всегда невтерпеж, – говорит Марни.

– Может, съешь что-нибудь? – спрашивает старшая. Теперь она вертит в руках карандаш.

– Спасибо, – благодарит толстушка Марни. – Я никогда не переедаю.

Она отлично понимает, что обе стараются скрыть удивление.

– Скоро обед, – предупреждает старшая.

– Слушай, Марин, расскажи нам четко и ясно обо всем, что видела. Ты ведь уже рассказывала полицейскому, который приходил к вам домой.

– Да, – кивает Марни.

Она следит, чтобы выражение лица у нее не менялось.

Интересно, кто вытирает пыль с фикуса возле окна? Такое страшилище, думает Марни.

– Видите ли, – говорит она, – я все написала, а очки забыла дома.

– В наших документах нет ни слова о том, что ты носишь очки.

– В детстве, – объясняет Марни, – я косила. В скверные послевоенные годы у меня были зеленые волосы и косые глаза. Мама целых пять ведерок повидла отдала за оправу для очков. А я ее сломала, когда мама выволакивала меня из трамвая.

– А зачем она это сделала, Марни?

– Я не хотела выходить, – отвечает Марни.

Марнина мать любит рассказывать, как Марни в довершение всего улеглась на трамвайные рельсы. «И вы знаете, моя сестра наотрез отказалась погулять с Марни, когда я ее попросила: мол, с таким ребенком она ни за что гулять не станет».

– Ну хорошо, – говорит старшая. – Давай-ка вернемся к Инге Мозер.

Марни видит, как она резким движением – так получилось нечаянно – выхватывает из скоросшивателя лист бумаги и приподнимает его, чтобы прочитать.

– Дело в том, – говорит Марни, – что ребенком я несколько раз падала. С лестницы.

– Марни, – увещевает младшая, пытаясь придать своему голосу мягкость.

– Сейчас я тебе прочту, что мы выяснили, – говорит старшая.

Марни тоже говорит мягким голосом:

– Это все из-за глаз. Окулист сказал маме, что первые три года жизни я видела только расплывчатые контуры предметов.

– Ну ладно, хватит об этом, – перебивает сотрудница, сидящая за письменным столом.

– Это наследственное, – объясняет Марни. – От отца.

Молодая опускает руки, подходит к Марни и хочет обнять ее за плечи. Марни вздрагивает.

– Девочке холодно, – говорит та. – Ты устала, да Марни?

Она наклоняется, и Марни чувствует запах лака для волос, мыла и одеколона. Если скосить глаза, то видно воротник блузки, кусочек кожи, испещренный тоненькими бороздками и порами, и совсем чуть-чуть – темную ложбинку между грудей.

– Дело в том, что теперь я не ношу очков. С тех пор как Ральф обратил на меня внимание.

– «В среду, двадцать пятого апреля, – читает старшая, – у железнодорожной насыпи, на двадцать третьем километре, был обнаружен труп Инги Мозер».

– Без очков я вижу точно так же, как в очках.

– «Тогда влезай на „керосинку“», – сказал Ральф. Мы поехали к насыпи, – рассказывает Марни. – Ральф обратил на меня внимание, когда мне исполнилось одиннадцать.

Она села к нему за спину, обхватив коленками мотоцикл и упершись ступнями в педали.

«Держись крепче, очковая змея», – сказал Ральф.

Марни обеими руками ухватилась за его кожаную куртку.

«Не так». Ральф разжал ее пальцы и сцепил их у себя на груди.

– Я повисла на нем, как лягушка на стенке банки, – говорит Марни.

Она упиралась головой ему в лопатки, прижималась щекой к кожаной куртке, вдыхала запах ветра, кожи, бриолина и чувствовала, как напрягаются его мышцы.

– Мне было страшно, – говорит Марни. – А вдруг я упаду! Руки и ноги затекли, внутри все прямо огнем палит. Как на «американских горах»: в животе как будто что-то обрывается… Он был со мной очень ласков, – продолжает она, – а возле насыпи не было ни души.

Мы сидели на траве, изредка переговаривались.

Кругом раскиданы банки от кока-колы, а трава высокая, но уже пожелтевшая. Марни сидела на земле рядом с Ральфом; он прислонился к своему «кавасаки», вытянул ноги, закинул их друг на дружку и скрестил руки на груди, подставив лицо солнечным лучам. Черный шлем он повесил на руль.

– Свои потные руки я прикрыла юбкой, – говорит Марни.

Она видела, как Ральф дышит, волосы у него слиплись прядями и блестели. Зачесаны они были назад. А на подбородке у Ральфа торчали крохотные щетинки.

– Я почти что не дышала, – рассказывает Марни, – и сидела тихо-тихо. Главное – не шевелиться. Я старалась помалкивать, только на его вопросы отвечала.

«Тебе нравится у скаутов?» – спросил Ральф.

«С девчонками скучно, – сказала Марни. – Лучше бы я была с волчатами. Тогда можно было бы ночевать в лесу, у костра».

«Да брось ты! – сказал Ральф. – Ты ж сама девчонка».

– На мне были белые носочки и красные сандалии, – вспоминает Марни. – Как было здорово, – продолжает она. – Один раз он даже брал меня на речку купаться.

Он знал одно местечко за городом. Марни тем временем перестала бояться крутых виражей.

– Он плавал как рыба, – рассказывает она. – И носил черные плавки с завязками на боку.

Когда он вниз головой прыгал с обрыва в воду, Марни смотрела на впадинку между его ягодицами, не прикрытую плавками.

«Ну давай! – сказал Ральф. – Жир не тонет!»

– Я боялась, – сообщает Марни, – что течение меня снесет. Но в воду все-таки полезла. А он сидел на другом берегу и смотрел, как я к нему плыву. Я вообще часто делаю то, чего больше всего боюсь, – поясняет Марии. – Так приятно, когда страх все тело сковывает. Жутко приятно.

А зимой, – рассказывает она, – Ральф уехал в другой город учиться. Он обещал мне писать. Но до самого рождества так ни строчки и не прислал. А у меня адреса его не было.

В первый день рождественских праздников его «кавасаки» стоял у тротуара возле дома, где живут его родители.

– Я до него не дотрагивалась, – говорит Марни.

Она стояла около мотоцикла и ждала, когда появится Ральф.

Смотрела на входную дверь, потом на окна, где в гостиной горел свет. Было четыре часа, уже темнело.

«Ты что здесь делаешь? – спросил Марнин отец, он как раз собирался поставить в гараж машину. – Ступай наверх, к матери».

После, уже в детской, она слышала, как взревел мотор и «кавасаки» умчался.

– Ральф больше не мог оставаться командиром у волчат, – говорит Марни, – он ведь жил в другом городе.

– Мне пора идти, – говорит Марни и поднимается со стула.

– Куда это ты, Марни? – спрашивает молодая сотрудница. – Нельзя же просто так взять и уйти.

– Я тут кое-что придумала, – отвечает Марни.

– Что же именно?

– Я подумала, что если соберу рюкзак, подстригусь совсем коротко, зачешу волосы назад, обмотаю грудь шарфом, чтобы она стала плоская, надену брюки и свитер, то смогу пойти к волчатам. Мама будет плакать, а отец, ясное дело, раскричится.

– Минутку, – перебивает старшая, встает из-за стола, подходит к Марни, берет ее за плечи и вновь усаживает на стул. – Это ты просто так подумала.

На ней темные чулки и тяжелые туфли, словно она собралась в горы.

– Так дело не пойдет, – поддакивает младшая и тоже берет Марни за плечо.

Марни следит, чтобы выражение лица не изменилось, Переводит взгляд с одной на другую. Женщины заслоняют окно.

– Ладно, – говорит Марни. – Инга бежала впереди, а Ральф за ней.

Она слышит, как обе с облегчением вздыхают.

– То-то же, – говорит младшая.

Они делают шаг в сторону, и Марни тоже облегченно вздыхает.

– Теперь расскажи нам все по порядку, а мы запишем, – командует старшая. Она выдвигает стул из-за стола и садится напротив Марни. – Ты хорошая девочка, Марни.

Марни не поворачивает головы, только косится влево, туда, где молодая устраивается за пишущей машинкой и вставляет лист бумаги.

– Значит, ты хорошо знала и Ингу и Ральфа, – говорит старшая.

Марни кивает.

– И ты видела, как он на насыпи ударил ее чем-то и она упала?

Марни слышит стук пишущей машинки. Звук неравномерный. Никак от него не отключишься.

– Ты что, Марни, язык проглотила?

– Говори же, деточка!

– Ты узнала Ральфа, но была далековато, чтоб разглядеть, чем он бил – палкой или домкратом, верно?

– Если тебе трудно говорить, Марни, ты только кивай или мотай головой. Ты устала, Марни?

– Дело в том, – отвечает Марни, – что я их застукала.

– Вечером я возвращалась с урока музыки, а они стояли в темном подъезде на углу. И он ее целовал. Они стояли боком, – говорит Марни, – я их узнала.

Было это в феврале. Марнины ботинки промокли от снежной каши на тротуаре.

– Одной рукой он обнимал ее за плечи, а другая лежала у нее на талии, – рассказывает Марни. – Пальцы растопырил и так впился в нее, что пальто и юбка задрались вверх. Это была Инга. Когда он ее выпустил, она отвела волосы с лица. Я тогда уже не ходила к скаутам, вязать можно и дома. К тому же мне до смерти надоело переводить через улицу стариков, – добавляет она.

«Не понимаю, что такое с ребенком, – говорила Марнина мать Марниному отцу. – По выходным целыми днями торчит у окошка в спальне, будто на улице бог весть что происходит».

В марте снег стаял, и Марни по субботам играла с соседскими ребятишками в классики до тех пор, пока вдали не раздавался рев «кавасаки».

– Я сразу бросала игру, – говорит Марни.

Вечером он заходил за Ингой. Они шли в кино. Заметив Марни у входа в кинотеатр, Ральф окликнул ее: «Эй, Марни! Как дела в школе?»

– На карманные деньги я купила себе аквариум, – сообщает Марни. – Там жил сомик и кое-кто еще.

Сомика она назвала Ральфом. А временами забывала переменить воду и накормить рыбок.

– Прожил он недолго, – говорит Марни. – А когда подох, то всплыл кверху брюшком. Я похоронила его в цветочном горшке.

У матери в кухне стоял фикус. Она каждую неделю вытирала с него пыль. Прислугу к цветам не подпускали.

– В апреле стало тепло, – продолжает Марни, – и он сажал ее на свою «керосинку» и увозил за город.

А Марни, сами понимаете, за ними подсматривала.

– Руки у меня потели, а в животе все обрывалось.

А смотреть все равно смотрела, во все глаза, прямо дух захватывало. Я мечтала умереть и лежать в гробу, чтобы они все плакали. Ральф, думала я, будет пахнуть кожей и бриолином, а Инга – кислятиной, мать снова подожмет губы в ниточку и будет глядеть в пол, а отец наденет шляпу.

Марни даже плакала, представляя себе эту жалостную картину.

Умереть и видеть со стороны, как ты сама лежишь мертвая.

В хорошую погоду он возил Ингу за город, по понедельникам и средам.

Однажды Марни взяла у отца дорожный атлас и подсчитала: Ральф гнал со скоростью сто пятьдесят километров, чтоб вовремя поспеть домой.

– Потому что он учился, – объясняет. Марни. – А у нас в школе ребята вечно ко мне приставали: пусти на балкон! – ведь у меня уже был бюст.

Марнина мать говорила: «Тебе пора носить бюстгальтер».

– Он по ней с ума сходил, – продолжает Марни. – Я лежала в траве за кустами, уткнувшись лицом в согнутые руки. Я слышала, как он дышит, точь-в-точь дикий зверь. Между прочим, я хорошая девочка, одаренная. Однажды Инга не захотела поехать с ним к насыпи. Тогда он позвал меня.

Земля была сырая, трава совсем низенькая, а мимо время от времени мчались поезда.

– На рождество, говорит Марни, – я дарю родителям стихи. Мне это раз плюнуть. А когда грустно, я разговариваю с куклами… Я все-все записала.

Марни выпрямляется. Она видит обеих женщин. Машинка умолкла. Старшая приоткрыла рот, обнажив кончики зубов.

– Я буду читать, – говорит Марни и достает из кармана клочок бумаги, – а вы записывайте. «Это случилось теплым майским вечером. Инга и Ральф любили друг друга в траве. Иногда мимо проносился поезд, пыхтя, как работяга. Солнце уже садилось, когда Инга сказала Ральфу, что ждет ребенка. „Но я не хочу ребенка!“ – закричал Ральф. Он вскочил, схватил домкрат или палку, топор или пилу, молоток или колун и ударил ее. Она хотела было убежать, но не успела. Когда она упала, он вернулся к Марни и заключил ее в объятия». Почему вы не пишете? Может, вам начало не нравится? Начнем по-другому: «Жила-была женщина, у нее было пятьдесят пять зверюшек. В один прекрасный день все зверюшки подохли, а муж исчез». Прежде чем сесть в тюрьму, Ральф подарил мне волнистого попугайчика. Жаль только, самочка. Самочки не разговаривают. Это альбинос, глаза у нее красные. А возраст определяют по цвету клюва. Я узнала, – говорит Марни, – Ральфа посадят на десять лет. Через десять лет мне исполнится двадцать два. Ведь правильно?

– Что ты здесь насочиняла, Марни? – спрашивает старшая.

Марни слышит в ее голосе испуг.

– Отец говорит, удачу надо ловить и держать крепко. А моя удача весила как минимум три фунта.

– Надо известить родителей девочки и старшего унтер-офицера Бетлера из уголовной полиции, – доносится до Марни голос младшей.

Марни видит, как старшая берется за телефон. В правой руке она держит трубку, а левой набирает номер. На безымянном пальце у нее обручальное кольцо.

– Он хотел, чтобы я молчала, – говорит Марни, – потому и подарил мне птичку.

– Как ты до этого додумалась? – спрашивает младшая. Она по-прежнему сидит за машинкой и не сводит глаз с Марни. – Бедняжка, – говорит она, и Марни слышит, как ее каблучки постукивают по полу, а сразу после этого чувствует, что ее гладят по голове.

Вторая сотрудница разговаривает по телефону с матерью Марни. Говорит она тихо, как человек, несущий скорбную весть.

– Успокойся, Марни. Не волнуйся, деточка.

Марни задирает голову вверх:

– А чего мне волноваться-то?

Женщины смотрят на нее.

– Я принесу тебе поесть, – говорит младшая.

Марни качает головой:

– Я не хочу. Это мама у меня всегда голодная. Она волчица, знаете?

– Еще и это, – замечает старшая.

Молодая пытается улыбнуться. Марни видит это по судорожно скривившимся уголкам губ.

– А что ты думаешь о своем отце?

– Он состоит в стрелковом клубе, – отвечает Марни. – А ведь раз мать у меня волчица, – обращается она к обеим сотрудницам, – то я, значит, волчонок, верно?

– Тебе надо успокоиться, Марни.

Марни встает, закидывает руки за голову и потягивается, как утром после сна. А потом впервые за все время улыбается:

– Я думала, вы не догадаетесь.

– Не нужно бояться, Марни, – говорит сотрудница за столом.

– А мне нечего бояться, – возражает Марни, – я несовершеннолетняя, меня судить нельзя… Понимаете, Инга совсем не боялась. Это был молоток, я нашла его в подвале. Я только видела, как она закричала, потому что как раз в это время шел товарняк.

© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976