Текст книги "Призраки подземелья"

Автор книги: Анелюс Маркявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Ниёле плачет

Ниёле бежала по улице, легонько подпрыгивая и напевая:

 
Воробей сидит на крыше,
А под полом ходят мыши,
Не робей, воробей…
 

Улица спускалась под гору, и девочка пробежала до самого перекрестка. Тут стояла тележка с мороженым. «Очень жарко или не очень?» – спросила сама себя Ниёле. Мама разрешила ей покупать мороженое только в знойные дни. Вопрос оказался довольно сложным. Мороженого хотелось, оставалось решить – жарко или нет? «Я иду ведь только в платье, – сказала сама себе девочка, – значит, жарко».

Ниёле оглянулась. Мужчины были в костюмах, некоторые даже в рубашках, без пиджаков, женщины – в платьях, в жакетах. «Безусловно, жарко, – решила Ниёле. – А то бы все были в плащах».

Купив мороженое, она сразу пришла в хорошее настроение. Чудаки эти мальчишки, вечно у них всякие тайны в голове, всякие опасности мерещатся. Придумали, видите ли, каждый раз собираться в другом месте… чтобы не выследили. Кто за ними будет следить! Ради чего? Интересно, Ромас уже пришел? Еще рано. А он хороший парень. Не то что Зигмас, который так и норовит дернуть за косу или подставить ножку. И не такой растяпа, как Костас. Честное слово, у этого мальчишки такой вид, будто он еще не совсем проснулся. Прежде Ниёле казалось почему-то, что Ромас зазнается и относится к ней свысока, а теперь она начинает убеждаться, что это не так. Конечно, не так! Ля-ля-ля… Ниёле даже запела, сама не зная почему, и вдруг вздрогнула, едва не столкнувшись с Ромасом.

Мальчик был так погружен в свои мысли, что не заметил ее и прошел мимо, серьезный, сдержанный, Ниёле догнала приятеля.

– Еще не поздно, Ромас? А я уже думала, что опоздаю.

Он не ответил.

– Что с тобой, Ромас, ты сегодня какой-то… В общем, не такой, как всегда.

Мальчик махнул рукой.

– Да Костас, ну его… Брался прочитать и не прочитал. Вот иду и думаю теперь, что делать с этой запиской…

Ниёле тоже думала, что делать с запиской, но, ничего не придумав, забыла о ней. А Ромас вон какой. Упорный! Наверное, у него сильная воля.

– Конечно, этот Костас всегда что-нибудь не так сделает. Этот разиня… – Ниёле очень хотелось чем-то выразить сочувствие Ромасу, поэтому она так и сказала.

Ромас остановился.

– Почему разиня? Он как раз умнее других.

Ниёле стала неловко оправдываться. Ромас молодец. Справедливый и за товарища – горой.

– Я не так сказала. Он такой… Ну, такой…

Она замолчала, чувствуя, что совсем испортила дело. Ромас сухо спросил:

– А ты зачем подошла? Мы, кажется, договорились собраться всем на сквере?

– Подумаешь, какая разница? – обиделась Ниёле. Она разозлилась сама на себя. Так хорошо подумала о Ромасе. А он – зазнайка, каких свет не видел.

– Вот и разница. Надо делать, как договорились!

Ромас отправился дальше, оставив девочку посреди тротуара.

Ниёле постояла немного, потом медленно перешла через улицу.

Тут ее и заметил Зигмас.

Он остановился в удивлении и схватил девочку за руку:

– Куда ты, Ниёле? Ребята разошлись?

– Все там.

– А ты? Куда же ты? Почему уходишь?

– Хочу и иду! – отрезала она, чувствуя, что может сейчас расплакаться. – Пусти.

– Что это с тобой?.. Что случилось, Ниёле? – Зигмас сгорал от любопытства.

– Ничего. Отпусти руку!

Зигмас еще крепче сжал запястье девочки.

– Не скажешь – не отпущу. Скажешь – конфет дам. Хочешь?

– Сначала дай конфет, – потребовала она.

– А ты не убежишь?

– Нет!

Зигмас отпустил ее руку, вынул из кармана ковбойки круглую жестяную коробочку и раскрыл ее.

Ниёле взяла горсть разноцветных горошин, с силой швырнула их в сторону и убежала.

Зигмас не погнался за ней. Он постоял немного, пожал плечами и, положив коробочку в карман, медленно двинулся по улице. Он был не столько оскорблен, сколько озадачен.

Ниёле, прибежав домой, не вошла в комнату, а проскользнула через калитку в садик и бросилась в глубокое плетеное кресло. Ну хорошо, – обещала она сама себе, – никогда в жизни и ни за что она больше и не взглянет на него… И зачем только она так глупо сказала, надо было бы говорить о чем-то совсем другом. В следующий раз… Нет, все, все кончено. Больше ни слова, ни словечка. Она о Ромасе больше думать не станет. Задавака несчастный. Всюду первым хочет быть… Что же я, дура? Было бы из-за чего! Он же совсем неинтересный… «Надо делать так, как договорились». Подумаешь, начальник! Правильно папа как-то говорил: «Есть такие люди, которые еще до того как научатся чистить нос, уже умеют его задирать». Свинья рогатая этот Ромас. Курносая рожа! Нет, у него не курносый нос. Зато лоб шишкой!

Этот разговор с собой почему-то успокоил девочку.

«А Зигмас – хороший парень, – подумала она, – конфетами меня угостил. А я? Ведь это и есть оскорбление». Ниёле представила себе Зигмаса, растерянно глядевшего на разбросанные конфеты, и вдруг расхохоталась. До чего же он смешной. А все-таки какая у него длинная шея. Надо бы помириться. Ну зачем же обижать человека…

Пока Ниёле думала, забравшись в укромный уголок садика, на сквере шло совещание. Решался вопрос, где найти словарь латинского языка.

Вчера Костас взял с собой таинственную записку учителя, уверив всех, что сумеет прочитать ее. Нужно только найти словарь. А у отца он наверняка есть. Однако в отцовской библиотеке словарь почему-то никак не находился. Английских было целых шесть: политехнический, лесопромышленный, электротехнический, еще два каких-то и просто словарь – самый толстый. А латинского не было. Спросить было не у кого. Отец возвращался из Академии наук, где он работал, очень поздно, когда Костас уже спал, а хозяйничавшая дома тетушка – сестра отца – не разбирается в таких вещах.

Ночью Костас плохо спал. Боялся прозевать отца утром. Кончилось это тем, что проснулся он только через час после ухода отца.

– Что бы там могло быть написано? – ломал голову Ромас.

– И почему по-латыни? – возмущался маленький Йонас. – Никто же не пишет писем по-латыни. Ведь это мертвый язык!..

Костас догадался:

– А вдруг учитель не хотел, чтобы жена прочитала.

– Верно, верно, не хотел, – подхватил Йонас. – А то бы взял и написал по-литовски. Тут какая-то тайна!

– Каникулы. И школьная библиотека закрыта. А то бы мы там словарь взяли, – огорчался Зигмас. – Там наверняка есть. Говорят, у нас в библиотеке десять тысяч книг!

Йонас воскликнул:

– Ребята! Можно достать словарь в библиотеке на улице Тра́ку. Я там беру книги.

– Хорошая мысль, – обрадовался Ромас. – Только надо сбегать домой взять книгу. Не вернешь прочитанную, новую не дадут.

– Обойдемся и без дома…

Йонас вытащил из-за пазухи оборванную книжку с выползающими из переплета желтыми страницами.

– Что это? – Зигмас выхватил книгу и громко прочел: – «Птица любви».

– Это другая, эту я просто так ношу с собой, – спохватился Йонас, пряча «Птицу любви» за пазуху и извлекая оттуда другую книгу. – Вот «Путешествие к Северному полюсу». Сбегаю и обменяю.

Прежде чем ребята успели сказать хоть слово, Йонас был уже далеко.

– Постой, я тебе помогу! – бросился за ним Зигмас.

В библиотеке латинского словаря не оказалось.

– Что нам теперь делать? – расстроился Зигмас. – Хоть убейся, а словарь надо достать.

– Вы что же, на ксендзов[10]10
  Ксёндз – католический священник.


[Закрыть] учиться собираетесь? – спросила их девушка, пришедшая менять книги.

– Что вы! – возмутился Зигмас. – Нам просто одно слово надо проверить, как оно пишется. Спор тут у нас.

– Так зайдите в магазин. Полистаете словарь, найдете это слово и скажете продавцу спасибо. Никто с вас за это денег не возьмет.

Услышав о совете девушки, вся компания оживилась.

– Пошли в книжный магазин! – вскочил Ромас.

– Постойте, а где Ниёле? – оглянулся Костас.

– Верно, верно! – встревожился Йонас. – А может, она опять где-нибудь спряталась? – Он оглянулся.

Ромас махнул рукой:

– А, с этими девочками одна беда, никакого порядка, всегда воображают, а скажешь что-нибудь, сразу обижаются.

Пройдя несколько улиц, ребята очутились у книжного магазина. Внутрь вошли порознь, словно вовсе не знали друг друга. Костас протолкался к прилавку и, стараясь придать себе самый серьезный вид, попросил:

– Мне нужен словарь латинского языка.

Молодая девушка сняла с полки и подала мальчику объемистую книгу в серой обложке. Костас, словно и вправду собираясь купить словарь, придирчиво осмотрел его и солидно сказал:

– Бывает, что страницы перепутаны. Можно я проверю?

– Проверяй, – согласилась продавщица, проворчав: – Где это ты видел перепутанные страницы?..

Костас чинно отошел с книгой к концу прилавка. К нему тут же придвинулся Ромас и развернул на прилавке записку. Рядом, с карандашом и тетрадью в руках, пристроился маленький Йонас. Зигмас и Симас делали вид, что никакого отношения к ним не имеют, глазели на полки и видели все, что происходит в конце прилавка.

Первое слово в записке было «Mi», и Костас с Ромасом быстро нашли его. Йонас тут же записал. Но со следующими пришлось труднее. Некоторые из них были очень мало похожи на те, что стояли в словаре. Иных и вообще не было. Третьи оказались вовсе бессмысленными.

– Ладно. Потом, когда кончим, еще раз их проверим, – сказал Ромас.

Прошло добрых полчаса, у ребят даже капли пота выступили на лбу, а отыскалось всего несколько слов, из которых ровно ничего нельзя было понять.

Продавщица уже несколько раз поглядывала на ребят, а они все еще перелистывали страницы, бегали глазами по столбцам слов и, выбрав наиболее похожие, диктовали Йонасу.

– Ну как, мальчики, уже проверили? – спросила в конце концов продавщица, подходя к ним.

Ромас как раз лихорадочно листал словарь. Буква «S» никак не хотела находиться. Он слышал вопрос девушки, но решил искать слова до последнего момента. И тут ребятам повезло. К прилавку подошел мужчина и попросил показать ему какую-то книгу.

Продавщица остановилась на полпути.

– Учебник английского языка есть? – нетерпеливо спросила у другого конца прилавка девушка в очках.

Это решило исход дела.

– Поспешите, мальчики, закрываем магазин на обед, – сказала продавщица и вернулась на свое место.

Закрывают. Теперь они, не таясь, перелистывали страницы, искали.

– Со́лум, Солум, – вполголоса повторял Костас.

– Да говорят же тебе, «S» после «R». Листай дальше…

Когда они добрались до последнего слова записки, продавщица, завернув книги очередному покупателю, решительно подошла к мальчикам.

– Молодые люди, – окликнула она.

Но ребята будто оглохли и даже не шелохнулись. Костас водил пальцем по странице сверху вниз и вполголоса повторял: «Пунктуалите́р», «Пунктуалитер».

– Да что это происходит? А ну-ка, верните книгу! – рассердилась девушка.

В этот миг Ромас закричал отчаянно и обрадованно:

– «Пунктуальный»!..

Костас захлопнул словарь и, вручая его продавщице, поблагодарил:

– Большое спасибо, словарь в полном порядке!

– Ну, я узна́ю, из какой вы школы, – рассердилась продавщица, – я к директору пойду! Он вам покажет, как хулиганить.

Но ребятам эти угрозы показались нежной музыкой. Они, повизгивая от восторга, уже выскакивали из магазина на улицу. Их энтузиазм остыл, когда, остановившись в ближайшей подворотне, они развернули записку, и пять пар глаз впились в нацарапанный Йонасом текст. Перевод с латинского языка, с того самого, что, по словам учителя Пуртокаса, подобен полированному мрамору, отшлифованному бриллианту и каждый раз сверкает новыми гранями своей красоты… Перевод с этого изумительного языка звучал так: «Мои имеющий большую цену ребенок любого пола приходить двор воскресенье вечер четыре день у окно, где лежать прибывать только пунктуальный».

Мечты… мечты…

Время, оставшееся до воскресенья, пролетело незаметно.

На школьном дворе вот уже который день было оживленно и шумно. Будто кончились каникулы. Но дело совсем в другом. Сюда приходят ребята, которые никуда не уехали на лето и трудятся, не жалея сил. В это лето комсомольцы решили впервые сами ремонтировать школу. И, конечно, пионеры не могли отстать от старших товарищей.

Самим ремонтировать!.. Это было что-то новое, еще неслыханное, и всем очень понравилось. Оказалось, что молодые руки нужны везде. Кроме самого школьного здания, надо привести в порядок и территорию: поправить забор, разровнять и посыпать гравием двор, спортивные площадки, дорожки, очистить парк… Что делать, как делать, кому делать – решали сами ребята. Уже в разгар работы кто-то предложил снести каменную стену высотой в несколько метров, оставшуюся еще от монастыря, и все сразу увидели, что стена действительно не нужна, что она лишь заслоняет солнце мичуринскому саду. Многие бросили свою работу и уже готовы были расправиться со стеной. Взрослые едва удержали их. В первую очередь более важные дела. А таких «более важных» дел был непочатый край: побелить стены, покрасить окна, двери, отремонтировать парты… Поэтому повсюду слышался стук молотков, шипение размешиваемой извести, шелест щеток.

Ниёле и Ромас вместе с друзьями работали в парке. К сожалению, весь шестой класс был причислен к «малышне». Вначале они сильно обиделись. Но вожатый пообещал, что, когда парк будет приведен в порядок, их класс будет ломать стену. Настроение сразу улучшилось. И ребята быстро и ловко собирали ветки, камни, сгребали мусор, посыпали гравием дорожки.

Ниёле, собирая с девочками хворост, уже давно исподтишка поглядывала на Ромаса, выравнивавшего дорожку. Девочке показалось, что раз или два Ромас тоже посмотрел на нее. Схватив охапку хвороста, она побежала по тропинке, едва не задев мальчика. Ромас по-прежнему старательно работал. Бросив хворост в кучу, она остановилась и сказала:

– Вот еще ямка, Ромас, засыпь.

– Сам вижу, – буркнул он, даже не взглянув на Ниёле.

Девочка постояла немного и убежала. Она почувствовала себя обиженной и ужасно несчастной.

Минут десять она старалась не смотреть в «ту сторону» и, прикидываясь очень веселой, болтала, поддразнивая работавших неподалеку мальчиков. Когда Ниёле снова глянула на дорожку, Ромаса уже не было. А на дорожке серели свежие заплатки только что насыпанного гравия.

У Ниёле сразу же пропало желание смеяться и болтать.

Снова собрав охапку хвороста, она увидела Зигмаса, идущего с ведром за гравием, обогнала его и поторопила:

– Пошли быстрее!

Он не спеша шел по дорожке и легко бы мог догнать и поравняться с девочкой. Однако он вспомнил случай с конфетами и решил, что Ниёле хочет снова выкинуть какую-нибудь штуку. Поэтому Зигмас напыжился, всем своим видом показывая, что у него нет никакого желания беседовать с девочкой. Но Ниёле приостановилась и подождала:

– Ты что отстаешь, ноги болят?

Зигмас догнал девочку, но смотрел на нее по-прежнему с недоверием.

– Дай конфетку, – попросила Ниёле.

Он полез в карман за коробочкой, но тут же спохватился и недружелюбно произнес:

– Ага, дай-дай. Один раз я тебя уже угощал.

– Нет, Зигмас, что ты! Я больше так не буду, – уверяла Ниёле.

Мальчик вгляделся – совсем ни к чему всем видеть, как он угощает девчонок, – и, вынув коробочку, открыл ее.

Ниёле скромно взяла одну конфетку.

– Бери еще! – предложил он. – Бери. Думаешь, жалко?

– Хватит, Зигмас. Не такая уж я сладкоежка! Просто это очень хорошие конфеты. Поэтому я и попросила, а то бы ни за что не взяла.

– Бери, бери еще! – настаивал Зигмас.

Ниёле снова взяла одну горошинку.

– Хочешь, я тебе всю коробку отдам? – неожиданно для самого себя предложил он.

– Нет, Зигмас, зачем это, – ответила Ниёле. – Лучше ты будешь угощать меня, когда я попрошу, да?

Они шли через двор, она – легко ступая, поглядывая по сторонам, он – вытянув шею, довольный и гордый. Ниёле помогла Зигмасу принести гравий и принялась вместе с ним посыпать дорожку, но вдруг заметила на другом конце целую группу одноклассников, девочек и мальчиков, возле липы с вырезанным сердцем. Среди них был и Ромас. Ромас что-то объяснял им. И, кажется, он взглянул в ее сторону. Неужели Ромас подумает, что ей, Ниёле, не с кем уж и поговорить, кроме Зигмаса? И она, бросив гравий, побежала к ребятам, предоставив Зигмасу снова удивляться ее странному поведению.

Весь остаток рабочего дня он злился на Ниёле, все ожидал, чтобы она осталась одна: хотел спросить, почему она так непонятно себя ведет. Он злился все больше и больше и собирался… Впрочем, он и сам не знал, что бы он мог сделать Ниёле, которая на другом конце двора, присоединившись к группе девочек, смеялась, тараторила и совсем не глядела в его сторону. Наконец Зигмас принял решение никогда больше не подходить к этой бестолковой девчонке и даже не разговаривать с ней. Но, когда работа была кончена, она сама подбежала к нему на улице.

– Погляди, Зигмас, как красиво цветут липы и как много пчел! Тысячи пчел. Они собирают мед, да, Зигмас? – принялась она болтать.

Зигмас пробурчал сквозь зубы:

– Ага, собирают… собирают.

– Дай конфетку, – попросила Ниёле как ни в чем не бывало.

– Еще чего! – усмехнулся Зигмас.

– Мы же договорились, – упрекнула девочка. – Ты должен сдержать слово.

Зигмас вздохнул (не оттого, конечно, что ему было жаль конфету, а потому, что не мог возразить Ниёле) и открыл свою круглую жестяную баночку.

А потом они пошли по улице, беззаботно болтая и вовсе не торопясь домой.

Золотоволосое лето уже хозяйничало в городе – усеяло цветами скверы, сады, парки. Оно бродило среди старых лип, наполняя их запахом, и, возможно, поэтому и стар и млад теплыми вечерами забывали о кино, театре, голубом экране телевизора, об игрушках, книгах и подольше задерживались на улицах под этими пахучими липами.

В город пришло лето. И солнце, поднявшись рано-рано, весь долгий день катилось по небу, щедро посылая на землю теплые лучи, а когда наступал вечер, не спешило садиться…

Сокровища ордена иезуитов

В воскресенье задолго до назначенного срока наши друзья и, конечно, Ниёле собрались на треугольном скверике, неподалеку от дома учителя, и ждали. На улицах висели часы, да можно было бы узнать время и у любого прохожего, но коротышка Йонас прихватил с собой будильник и теперь внимательно следил за медленно ползущей большой стрелкой. Когда до четырех осталось всего несколько минут, ребята один за другим прошмыгнули в ворота, спрятались за сарайчиком во дворе и стали приглядываться, какое же из этих окон могло бы принадлежать квартире учителя.

Долго ломать голову им не пришлось, потому что вскоре одно из окон первого этажа заскрипело, стукнуло и начало медленно открываться. Затем в окне появился стул и стал медленно опускаться на веревке.

Старый учитель обо всем подумал. Хотя он жил на первом этаже, внизу был полуподвал, и окно поэтому находилось довольно высоко. Стул пришелся очень кстати.

Какая-нибудь минута, и вся компания уже забралась в комнату.

– Смешно? – спросил учитель. – Гроза нарушителей дисциплины – старик Пуртокас – заставляет школьников лазать в окно! Но теперь жена не пустила бы ко мне самого господа бога. По воскресеньям моя хозяюшка ходит в костел. Я предвидел, что меня попросту запрут, вот и…

Учитель смотрел на ребят ласково, чуть улыбаясь. Его глаза повеселели. Видно было, что он сам доволен своей хитростью.

– А мы подумали, что больше не станете читать, – брякнул Зигмас.

Костас наступил ему на ногу. Ромас ткнул локтем в бок – дескать, молчи, дурак.

Учитель удивленно пожал плечами.

– Ну?! Напрасно. Я этого воскресенья никак не мог дождаться. Я же хорошо вас помню. Только вот тебя что-то забыл, – сказал он, глядя на Йонаса.

– Я в другой школе учился, – ответил мальчик.

– В другой? Вот оно что! А я-то думал, что начинаю забывать своих учеников. А это значило бы – уже не гожусь в учителя. Но не будем тратить времени напрасно, его у нас мало, – заторопился учитель. – Поищите-ка на этой полке, – показал он. – Мой домашний диктатор, чтобы я не переутомил себя чтением, спрятал рукопись между какими-то книгами. Тереза думала, я сплю, а я подглядывал, прикрыв глаза.

Ребята бросились к полке и быстро разыскали рукопись.

– Помните, на чем мы остановились в прошлый раз?

– Да! – воскликнули все хором.

А Костас уточнил:

– Отец Хауст отравил суфрагана.

Учитель развернул рукопись и прочел:

– «В тот же день, как только дошла до нас весть о смерти суфрагана, святые отцы и иезуиты взяли себе всю его библиотеку».

Учитель остановился.

– Нет, пожалуй, не взяли… «confiscabat», стало быть, конфисковали…

Он продолжал: «Оказалось, среди книг библиотеки было много еретических, извращающих учение Христа, клевещущих на церковь и ее слуг, а также мирских.

Отец провинциал[11]11
  Провинциа́л – глава иезуитской провинции. Для удобства действий иезуитского ордена в некоторых странах имеется по нескольку «провинций», во главе которых стоят высокопоставленные деятели ордена, имеющие непосредственную связь с генералом (главой) ордена.


[Закрыть] повелел эти еретические книги сжечь. Во дворе коллегии[12]12
  Колле́гия – иезуитский монастырь; обычно в коллегиях размещаются учебные заведения, руководимые иезуитами и существующие на средства ордена иезуитов.


[Закрыть] перед костелом, при участии отцов и послушников ордена, был разложен костер из поленьев и еще добавлено дегтя. Все встали округ. Отец провинциал взял первую книгу, разорвал ее и бросил в огонь со словами: «Во славу святой церкви, да сгинет в жарком пламени книга еретиков, а сами они и учение их пусть рассеются, как этот дым рассеивается в воздухе, аминь!»

За ним по очереди брали книги отцы магистры, отцы диспуторы[13]13
  Отцы маги́стры, отцы диспуто́ры – священники, занимающие высокие посты в ордене иезуитов.


[Закрыть], послушники и, обходя вокруг костра с песнопениями, бросали их в огонь.

Среди этих книг не было катехизиса, переплетенного в сафьяновую кожу, золотом и жемчугом украшенного. Он был обещан мне, но отец Прото́рий, хранитель сокровищ, не спешил отдать. А когда, спустя некоторое время, я напомнил ему об этом, отец Проторий сказал, что драгоценность эта действительно мне принадлежит, однако по пути от библиотеки суфрагана к месту сожжения она исчезла, и никто не знает куда.

Прости, о господи, ничтожному слуге твоему алчность к мишуре земной, но, когда отец Проторий – хранитель сокровищ – был в отъезде, взял я свечу, кирку и потайным ходом из костела Святого Иоанна спустился в подземелье. Пройдя под костельной стеной по узкому, с низкими сводами лазу, я уперся в глухую стену. Казалось, дальше хода нет. Однако с того места подземелье разветвлялось на три прохода: восточный вел через улицу в сторону кафедрального собора, замка и костела Святого Николая. В этом проходе были усыпальницы знатных людей – вельмож, магнатов, сенаторов, рыцарей. Западное ответвление соединялось с подземельем костела доминиканцев[14]14
  Доминика́нцы – члены ордена доминиканцев (или ордена проповедников), который был основан в 1216 году в Италии Доми́ником Гу́сманом. Орден доминиканцев существует и в настоящее время. Доминиканцы известны своей фанатичностью и жестокостью в преследовании еретиков. Из них обычно вербовались инквизиторы.


[Закрыть], но проход и большая часть подвалов также были заставлены гробами. Только в двух подвалах были живые люди. Там сидели враги ордена, а также преступившие закон отцы иезуиты. Самым запутанным, со множеством тупиков-подвалов, было южное подземелье.

Пройдя по нему, я нашел тайный колодезь и спустился в него. Здесь от лаза отходило множество подвалов с железными, вделанными в стены сундуками, в которых хранились сокровища ордена. О, дьявольский соблазн! В эти подвалы запрещено было входить, но я вошел.

Железные сундуки-лари были с толстыми стенками и заперты, каждый на два замка, но мои грешные очи сквозь эти железные стены с запорами видели золотые дароносицы[15]15
  Дароно́сица – небольшой сосуд, в котором священник носит «святые дары» (хлеб и вино) для причащения на дому больных или умирающих.


[Закрыть] и кубки, медальоны тончайшей работы, украшения, бриллиантовые и жемчужные ожерелья, которые, словно месяц, распространяли вокруг белое сияние.

Адские козни!

Мой разум помутился, я стал озираться в поисках какого-либо орудия или камня, чтобы ограбить свой орден, но господь не допустил такого смертного греха. Он обратил мои глаза на свежевмурованную плиту рядом. И хотите верьте, хотите нет, но отец небесный знает, что это правда, чей-то голос – ангельски чистый и звонкий – молвил мне в самое ухо: «Сокровища отца Протория». Я отковырнул плиту, и глаза разбежались. Здесь были золото и серебро, деньги и украшения, а вдобавок ко всему – обещанный мне катехизис в дорогом окладе. Только не было ключика к нему. Я спрятал катехизис за пазуху. Затем руки мои кощунственно потянулись к чужому добру. Я взял золотой медальон и еще небольшую ниточку жемчуга и закрыл плиту, ибо не только вспомнил, но, казалось, воочию увидел корчащегося в адском пламени известного своей жадностью отца Перге́на, похитившего золотую дароносицу и осужденного на вечные муки. Спешно стал отступать я от этого грешного места. И в это время раздались неподалеку какие-то звуки, словно звон серебряного колокольчика. Я остановился, а звуки эти все приближались, потом, будто от дуновения, огонек свечи заколебался, и по телу моему пробежали мурашки. Пламя начало метаться, и предстал предо мной белый призрак. Из глаз и ушей у него вырывались языки пламени, а в костлявых руках держал он серебряный сосуд и размешивал в нем пылающую отраву. Господи, смилуйся надо мной, грешным, и не карай сурово, когда предстану перед тобой! С тех пор я лишился покоя и часто слышу это проклятое звяканье сосуда и даже чувствую запах яда.

Пятясь, стал я крестить призрак и слова молитвы шептать. Но серебряный сосуд с ядом все приближался. Спотыкаясь и ударяясь о выступы подвала, отступал я вдоль стены, а призрак с ядом неотступно следовал по пятам за мной, и все ближе, ближе было пламя его. Потом заблистали глаза призрака, он протянул свою костлявую руку и прижал пламенеющий сосуд с ядом к моим устам. Я упал навзничь и куда-то провалился, потеряв сознание.

Милостивый господь, от одного воспоминания об этом по мне и теперь мурашки бегают.

Очнулся я в каком-то колодце. Свеча потухла, и призрака больше не видно, но катехизис, драгоценный катехизис был со мной. Я чувствовал его тяжесть за пазухой. Видно, так судил всевышний, что он мне был предназначен. Отыскав на дне колодца свечу, я вылез, добыл огня, зажег свечу. Место показалось мне незнакомым, вокруг, зияли колодцы, углы и закоулки были затянуты паутиной.

Вдруг что-то черное беззвучно промелькнуло мимо, едва не погасив свечу. Я снова оторопел от страха. Но это был не призрак, а нетопырь. Я шел вдоль стены, не зная, верно ли иду, а из-за углов, из темных закоулков вылетали нетопыри и кружились во тьме, словно страшные призраки. Проход разветвлялся на два подвала, и оба были заставлены старыми, рассохшимися бочками, большими пузатыми кадками; я остановился, не зная, куда свернуть. Ни один, ни другой подвал не были мне знакомы, и меня обуял страх, что мне суждено заблудиться и в страшных муках от голода умереть. Но господь и тут явил свою милость. Стоя на распутье, я размышлял, в какое ответвление свернуть, когда услыхал царапанье и удары. Меня снова затрясло от ужаса, но я пошел в ту сторону. Теперь явственно слышалось – кто-то ломал стену.

Я сотворил молитву и сказал себе: «Господи, может быть, по твоей воле я прошел такое тяжкое испытание, чтобы послужить святой церкви, Обществу Иисусову и выследить наших недругов, которые теперь ломятся, видно желая похитить наши богатства и погубить нас. Придай мне сил, и да свершится святая воля твоя». Я встал в темном углу, задул свечу и, весь дрожа от страха, ждал…»

В комнате стояла полная тишина: ребята слушали затаив дыхание. Поэтому таким громким показались скрип двери и затем мяуканье кота где-то в кухне. Учитель быстро отложил рукопись и вздохнул:

– Тереза вернулась!..

Ребятам не пришлось объяснять, что нужно делать. Ромас махнул рукой в сторону окна. Один за другим скатились наши друзья с подоконника во двор.

В комнате снова было пусто и спокойно. Учитель заметил веревку, предательски свернувшуюся на полу. Она была туго завязана, но худые, цепкие пальцы быстро распутали узел. Не должно было остаться никаких следов. В этот миг из-за дверной шторы показалась жена.

– Что это за шум у тебя?

– Никакого шума нет.

– Я слышала…

– Тебе показалось.

– Что это у тебя?

Она вырвала из рук учителя уже свернутую в моток веревку.

– Ты хотел руки на себя наложить?!

Учитель растерянно глядел на жену, не зная, что сказать, и только бормотал:

– Ну уж, ну уж, еще чего придумаешь…

Но жена, ничего не слушая, рухнула на постель и стала рыдать, упрекая его за то, что он-де хочет погубить себя, а ее оставить одну…