Текст книги "Время останавливается для умерших"

Автор книги: Анджей Выджинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Моника: Хорошо, Том. Только допью коньяк… И кофе. Пусть будет, как ты хочешь.

97

Я выключил приемник. Подумал: если все пройдет гладко, то успею еще на скорый и завтра утром появлюсь у майора Птака. Если все пройдет гладко. Но может быть и не повезет… Каждое новое дело меня чему-нибудь учило…

Я понимал, что мотивы моих действий, моего упорства снова изменились. Мне вновь хотелось самому, только самому задержать Броняка. Но вот корни этого желания были теперь совершенно другими.

Я знал, что Броняк вооружен, что он будет отстреливаться, когда мы его обложим. И если бы он убил кого-нибудь из наших, я чувствовал бы за собой вину. Потому что именно я позволил Броняку ускользнуть. Все это было первой причиной, по которой борьбу с вооруженным Броняком я должен был принять на себя.

Вторая причина была несколько иной: тот из наших кто один на один столкнулся бы вдруг с вооруженным Броняком, мог застрелить его, обороняясь. А Броняк нужен живым. Он должен рассказать нам все.

Итак, Моника допивает коньяк и кофе, а через несколько минут начнется запланированное мною действие. Я только не мог заранее предвидеть эпилога этого спектакля. В памяти всплыли предостережения майора: не делать все в одиночку, не считать себя лучшим и незаменимым… Я отмахнулся от этих мыслей – уже не было времени, чтоб уведомить управлениё. В течение ближайших двух-трех минут все равно никто не успеет появиться. А у меня в распоряжении были только эти две, самое большее – три, минуты. И я хотел, чтобы Броняк жил. Он должен был жить.

98

Моника допивает коньяк и отодвигает пустую рюмку.

– Выпей тоже, – говорит она Броняку, – тебе сразу будет лучше. Обмоем наше прощание… я не верю, что ты вытащишь меня за границу после того, как уедешь. Ну и ладно, все и так было мирово. Когда ты дашь мне деньги, я поеду на несколько месяцев в Закопек…

– Куда?

– В Закопане, у нас его так называют. Ты не сердишься, правда? Я с тобой стала немного нервной. Нужно было сразу идти за деньгами. Ты всегда все знаешь лучше. Ты не обманешь меня, нет?

Броняк приближает свое лицо к ее накрашенной мордочке.

– Доллары у меня в кармане. Я могу отдать их тебе прямо сейчас, все три сотни. Но зачем рисковать? Этот официант все еще на нас пялится. Я это знаю, даже не оборачиваясь. Я не заплатил сразу, когда подали счет, и он что-то подозревает.

Моника бросает взгляд в сторону официанта, который стоит, опершись о косяк двери.

– Он, видно, боится, что мы сбежим не расплатившись. Ну, я пошла, Том, привет. Оставляю тебе сумочку с документами, чтобы ты не думал…

Броняк подает Монике ключ.

Она встает. Проходит мимо официанта и идет в холл. Лифтер распахивает перед ней дверцы.

– Третий, – говорит Моника.

99

Перед «Континенталем» резко останавливается мотоцикл. Из коляски выпрыгивает сержант Клос и вбегает по гостиничным ступеням в холл. Осматривается. Замечает вход в ресторан и заходит в зал. Оркестр играет чарльстон. Через мелькающие в танце пары сержант внимательно осматривает столики.

Официант, подойдя к нему, видит его потертый, но старательно отутюженный костюм и интересуется:

– Уважаемый, кого-нибудь ищете?

Сержанту не нравится насмешливый тон официанта.

– Да, уважаемый, – отвечает он.

Официант сразу улавливает иронию.

– Можно узнать, кого? – спрашивает он уже без тени язвительности.

Сержант однако не прощает оказанного приема.

– Еще одного уважаемого.

– И как выглядит этот «уважаемый»? – не сдается официант.

– Крепкий мужчина в светло-сером костюме, среднего роста, брюнет, со шрамом на виске. Он здесь был?

– Был. А вы договорились встретиться?

– Жить друг без друга не можем.

Официант улыбается, заметив оттопыривающуюся полу пиджака на правом бедре сержанта.

– Если не ошибаюсь, речь идет о служебных делах?

– И к тому же не терпящих отлагательств, – торопится сержант, – где я его могу найти?

– Одну минутку, – говорит официант. – Я сейчас посмотрю.

100

В это самое время Моника выходит из лифта на третьем этаже. Она быстро идет по коридору, открывает дверь с номером «310».

Входит в комнату и направляется прямо к кровати, на которой лежит бежевая дорожная сумка. Девушка наклоняется над ней, нажимает на кнопку блестящего никелированного замка. Неожиданно ее рот закрывает сильная рука.

101

Я зажал девушке рот и почувствовал, как под пальцами размазывается помада. Когда Моника поняла, что вырываться бесполезно и успокоилась, я сказал, что бояться нечего. Однако из опасения, что она закричит, я по-прежнему не отнимал руку от ее рта.

– Успокойтесь. Вам ничего не угрожает, прошу только не поднимать шума и не кричать. Сейчас я все объясню. Согласны?

Моника кивнула.

Я освободил ей рот. Она глубоко вздохнула, поправила прическу. Тем временем я закрыл дверь.

– Если вы забрались в мой номер, – сказала Моника, – значит вы сыщик. Иначе быть не может. Только чего вы от меня хотите? Обвинить меня все равно вы ни в чем не сможете.

– Я хотел спросить о человеке, с которым вы сидели в ресторане. Возможно, я ошибаюсь и мне нужен не он, а возможно…

Моника моментально сориентировалась в ситуации и тут же начала играть совершенно новую роль в той же «пьесе», с теми же «партнерами».

– Человек, с которым я сидела? Ужасный тип. Я сразу поняла, что он какой-то подозрительный, и сразу ему об этом сказала, как только он подошел к моему столику. Но он все равно уселся рядом. А поскольку я была одна, то подумала: пусть сидит, черт с ним. Потому что иначе был бы скандал, а я этого не люблю, да еще в таком приличном месте.

– Вы узнали его только сегодня?

– А когда же еще?

– Вам лучше знать.

– Понятно, что сегодня. Я ведь сказала, что он просто подсел ко мне. Только я не захотела, чтобы этот прохвост имел потом ко мне какие-то претензии и воображал неведомо что. Вот почему я не согласилась, чтобы он за меня платил. Я сейчас как раз пришла за деньгами. Вы можете это проверить. А у него, наверное, и вообще денег нет, а если есть, так пусть он ими подавится. Все равно такой тип не станет за меня платить.

– Моника, сядьте и отдохните немного от разговоров. Очень уж вы много наговорили.

– Что вы, я не могу садиться. Мне нужно еще спуститься вниз и расплатиться за обед, официант ждет. Что он обо мне подумает?

– Не принимайте этого близко к сердцу. Посмотрим, что будет делать ваш новый знакомый, если вы не вернетесь.

– Что будет делать? Да устроит какую-нибудь драку, что еще такой тип может сделать? Прилетит сюда и устроит скандал, вот увидите. Отпустите меня, мне нужно идти в ресторан, честное слово…

Я был уже по горло сыт этой болтовней и не мог больше притворяться.

– У него есть при себе оружие? Пистолет, нож?

– Нож! Какой нож? Только тот, которым он резал мясо за столом. Он не показывал больше никакого ножа, впрочем, я этого типа не знаю, вы же слышали…

– Хватит! Моника, если собираешься врать и дальше, то лучше вообще молчи. Я предпочитаю сказки Андерсена.

– Какого Андерсена?

– Был такой, писал сказки.

– Вы мне не верите?

– А ты сама себе веришь? После того, что здесь наплела?

Она отвернулась и взглянула на дверь.

– Мне очень нужно в ресторан. Я расплачусь и вернусь. Правда.

– Садись и будь послушной.

102

Броняк беспокойно озирается. Смотрит на часы, на оркестр, на входную дверь. Допивает остатки коньяка, отодвигает рюмку. Выпивает остывший кофе и заглядывает в кофейник – нет ли там еще. Пусто. Броняк отставляет кофейник в сторону. Потом проверяет колонку цифр в счете. Встает.

Перед ним вырастает официант.

– Уважаемый…

– Я сейчас вернусь, – бросает Броняк.

– Мне показалось, вы еще чего-то хотите…

– Забыл кое-что в плаще. Разрешите…

Официант не трогается с места.

– Извините, пожалуйста, – вежливо говорит он, показывая на счет, – но вы…

Броняк отвечает голосом, полным сдерживаемого Раздражения.

– Вы не видите, что моя дама оставила свою сумочку?

– Ах, да, – улыбается официант, – я не заметил, извините, пожалуйста.

Броняк выходит, споткнувшись по дороге о стул.

Официант обметает скатерть и ловким движением снимает микрофон с нижней стороны стола.

103

Я посмотрел на часы. С момента, когда Моника вошла в номер, прошло уже восемь минут. Сейчас, в полном соответствии с моим приказом, она забилась в угол кровати. Я же встал так, чтобы оказаться за дверью в том случае, если ее откроют.

По коридору кто-то быстро приближался.

Я достал пистолет и подал Монике условный знак.

Дверь резко распахнулась, в ее проеме появился взбешенный Броняк.

– Обманула, стерва? – крикнул он. – Ты что вытворяешь? Я там жду… а ты…

104

Моника видит налитые кровью глаза Броняка, слышит его дрожащий от злости голос. Она знает, все происходящее может кончиться для нее трагически и потому встает и движением головы, невидимым капитану, показывает в тот угол, где притаился Вуйчик.

Броняк тут же понимает, о чем идет речь, и подмигивает Монике.

– Ты плохо себя чувствуешь? – заботливо спрашивает он, – Что случилось?

Одновременно он осторожно – так, чтобы не шевельнуть локтем, – передвигает руку вправо, в сторону рукоятки пистолета, заткнутого за брючный ремень.

– Не сердись, если я был неправ, просто я очень…

Докончить он не успевает, так как неожиданно слышит голос капитана:

– Руки за голову.

В эту же секунду Броняк молниеносно оборачивается. Его пистолет нацелен в грудь Вуйчика. Он шипит:

– Поздно!

105

– Не будет поздно, если бросишь оружие, – как можно спокойнее сказал я. – Это хороший совет, Марчук. Брось оружие.

– Наверное, так действительно будет лучше, – прошептала Моника.

И черт дернул ее вмешаться! Это было так же нелогично и непоследовательно, как то, что она сделала минуту назад. Из-за нее я угодил в капкан. Она, несомненно, подала Броняку какой-то знак, предупреждая его! Обычно, несмотря на «блатную солидарность», такие женщины, как Моника, панически боятся тюрьмы и потому легко предают своих соучастников. Они любыми средствами стараются выйти из игры, лишь бы сберечь собственную шкуру. Именно на это я и рассчитывал. Но просчитался.

Что-то однако перевесило в неожиданных рассуждениях Моники. Может доллары, которые ей обещал этот тип? Но ведь могла же она догадаться, что теперь-то ей наверняка не видать этих долларов! Если, конечно, эта барышня с приклеенными ресницами вообще способна рассуждать. Сначала она охотно приняла мое предложение о «невмешательстве», потом предупредила Броняка и довела дело до той грани, за которой в любую секунду могли раздаться выстрелы, наконец, принялась убеждать его не делать глупостей.

Нельзя было делать ставку на логику и рассудок Моники, ох, нельзя! Да и вообще – на что я мог ставить, взяв на себя риск в одиночку задержать Броняка? И несмотря на все, я не жалел об этом, сосредоточенно глядя на нацеленный в меня ствол, на мелкое дрожание указательного пальца, лежащего на спусковом крючке.

Ясно было одно: если Броняк все время держал пистолет под рукой, значит, я прав. Значит, жизнь того человека, которому поручили бы его задержать, была в опасности.

Что ж, выходит, я поступил совершенно правильно, не втянув больше никого в этот поединок.

В дрожащей тишине, которая воцарилась в комнате, я слышал частое дыхание испуганной Моники и отголоски уличного шума.

Молчание было наполнено напряжением, сконцентрированным в ладонях, сжимающих рукоятки пистолетов, в глазах, направленных на эти пистолеты.

Мы оба вздрогнули, когда раздался крик Моники:

– Я хочу выйти отсюда!

Она стояла около кровати, в метре от Броняка.

– Садись! – приказал я. – Ты должна сидеть.

Мне непременно нужно было усадить ее, потому что только в этом случае я мог бы одним выстрелом разоружить Броняка, даже не повредив его руки.

Но Моника по-прежнему торчала на линии выстрела.

– Пустите меня, я хочу выйти! – снова закричала она и ринулась к двери.

Реакция Броняка оказалась молниеносной: он схватил пролетающую мимо Монику за плечо и сильным движением левой руки притянул к себе, заслонившись этим живым щитом. Он знал, что я не смогу выстрелить в женщину; он, который убил бы ее, не задумываясь, если бы это помогло ему скрыться.

Воспользовавшись тем, что в этот момент его правая рука с пистолетом оказалась на фоне стены, я выстрелил и в ту же секунду услышал выстрел Броняка.

Пистолет, выбитый мной из его ладони, отлетел в сторону и упал на пол, ударившись о край кровати.

Моника пронзительно закричала.

Одновременно я почувствовал удар в плечо. Броняк попал мне в ключицу.

– Остановись, парень, – сказал я, – Еще не поздно.

Броняк удерживал Монику перед собой, обнимая за талию левой рукой. Девушка с испугом смотрела на мое плечо. Я тоже взглянул на него и увидел быстро расползающееся темное пятно. Только теперь я почувствовал сильную боль, вызванную, наверное, поворотом головы, боль такую дикую, что мне пришлось на момент сомкнуть веки. Я переложил пистолет в левую руку.

– Через минуту может быть поздно. Хочу, чтобы ты знал, что левой я стреляю точно так же.

Упавший пистолет лежал на ковре, скрытый от меня краем кровати. По движению бедра Броняка я понял, что он пытается ногой придвинуть его ближе к себе. Он делал это, ловко прикрываясь Моникой, не отрывая взгляда от моих глаз. Очевидно, пистолет был уже совсем близко, в пределах досягаемости – я заметил, что Броняк собрался наклониться. Предупреждая его намерение, я приблизился еще на один шаг. Мне было необходимо неожиданно оттолкнуть в сторону Монику и тем самым лишить противника свободы передвижения. Я дотронулся языком до нижней губы и почувствовал, как из уголка рта сочится кровь.

Пересиливая боль, я вытянул раненую руку в сторону девушки, однако именно эта парализующая боль заставила меня пошатнуться. Броняк оказался быстрее. Он резко толкнул Монику на меня, чтобы не дать мне выстрелить, а сам, отказавшись от намерения поднять оружие – это потребовало бы слишком много времени, – отпрыгнул в сторону и распахнул дверь.

106

В распахнутой двери стоял сержант Клос. С реакцией, достойной самого лучшего ринга, он нанес удар в живот выбегающему Броняку. Тот охнул и согнулся словно хотел ударить головой, но тут же получил второй удар, в подбородок. Я мог только наблюдать за этой сценой, потому что Моника судорожно вцепилась в мою вооруженную левую руку.

Теряя сознание, Броняк медленно осел на пол.

– Мы еще успеем на варшавский скорый, – сказал сержант.

Мои силы были на исходе. Тыльной стороной ладони я отер струйку крови, бегущую изо рта, и посмотрел на покрытый пятнами рукав. Мне хотелось одного – упасть.

Сержант взял через платок лежавший на ковре пистолет Броняка. В том месте, где оксидированный ствол сходился с рукояткой, был заметен след от пули.

– Ты стреляешь так же, как и до войны, – с удовлетворением отметил Клос и украдкой взглянул на все увеличивающееся темное пятно на моем пиджаке.

Я спрятал свой пистолет и оперся о спинку кресла.

– Мое счастье, что Броняк не знал… что я не имею права в него стрелять… – мой язык ворочался с трудом.

Моника сидела в кресле. Она спрятала лицо в ладонях и всхлипывала.

– Господи, что я наделала… – простонала она.

– Когда-то я потерял его след, Франек, – продолжал я, – и теперь должен был задержать его живым. А ты… Зачем ты пришел? Ты должен был ждать. Что случилось… Почему ты пришел?

Сержант даже не взглянул на меня. Он присел на корточки перед лежащим Броняком, надел на него наручники и только тогда спросил:

– Продырявил он тебя, да?

– Ерунда, – пробормотал я. – Перед тем, как сяду в поезд, хирург вытащит пулю… Что случилось, зачем ты сюда пришел?

Клос приподнял обмякшего Броняка и прислонил его спиной к кровати. Он все еще не смотрел мне в глаза. Склонившись над задержанным, произнес:

– В управлении получена срочная телефонограмма из Варшавы.

– Чего они хотят?

– Тебя отстраняют от следствия. Майор подписал приказ.

Я улыбнулся, или мне только так показалось, что улыбнулся.

– На этот раз майор опоздал. Нам исключительно повезло. Исключительно. – Я не мог больше стоять, хотя твердо решил продержаться до конца и не показывать слабости. Очнулся я уже сидя в кресле.

Как в тумане, слышал голос сержанта – он, кажется, разговаривал по телефону, хотя я и не видел, когда он подошел к аппарату.

– Приезжайте с людьми в «Континенталь», номер триста десять. Лучше со двора, а не с главного входа…

Закончился поединок без секундантов, неравный поединок, в котором каждая пуля в пистолете Броняка была отмечена смертью, тогда как ни одна из моих не должна была причинить ему вреда.

Часть седьмая
Осмотр места происшествия

107

В варшавском управлении милиции поручик Витек допрашивает Броняка. Броняк отвергает каждое обвинение, напропалую отрицает все факты.

– Я никогда в жизни не видел вашего Шыдлы.

– И не пытались убить его ножом?

– Если я его не знаю, то как я мог пытаться? Откуда мне знать какого-то ветеринара?

– Вы были в закусочной под Старогардом, это подтверждают официантка и буфетчица. Вы заказали там яичницу с салом и кофе. И заплатили…

– А если я там и был, так что с того?

– Как вы добрались от Старогарда до Щецина? Автомобилем Шыдлы?

– Я не воровал никаких автомобилей и вообще не видел там никакого Шыдлы. Вероятно, если этот Шыдло там и был, то его хотел убить кто-то другой… Меня подсадил по дороге шофер грузовика.

– Мы нашли у вас доллары и паспорт на имя Томаша Карделя.

– Я подобрал их в туалете кафе «Поморка». Даже не успел сдать в милицию, а ведь, честное слово, собирался. Но на меня напал этот ваш капитан.

– Вы нашли в туалете паспорт с собственной фотографией?

– Этот снимок я приклеил просто так, для забавы. Девушка, которая со мной была, видела, как я это делал, она даже смеялась. Спросите, она вам скажет то же самое.

– Почему вы бросили работу в «Протоне»?

– Я поколотил капитана Вуйчика и боялся, что он будет мстить. Меня разозлила эта глупая выходка с удочкой, а я – человек вспыльчивый.

– А смерть Эмиля Зомбека?

– Я его не убивал. Этого мне никто не пришьет.

– Что скажете о пистолете?

– У меня есть разрешение на оружие, оно действительно до конца года. Если бы не встретил в Щецине Монику, то, конечно, вернулся бы на работу и постарался бы уладить недоразумение с капитаном.

– В вашей удочке была антенна… Нам удалось найти обрывок металлизированной лески с крючком.

– Это не от моей удочки. Возможно, леска лежала на дне озера. Никто ведь не докажет, что она именно с моего удилища. Моя-то катушка утонула.

И так далее…

Допросы Шыдлы проходят примерно так же. Он ни с чем не соглашается, выворачивается, отрицает очевидные факты.

И лишь на очных ставках Шыдлы и Броняка ветеринар упрямо твердит, что именно Броняк был тем самым хулиганом, который напал на него в закусочной.

– Итак, это все же была ваша «симка»? – спрашивает поручик Витек Шыдлу.

– Моя собственная.

– Где вы взяли заграничный номер и для чего?

– Я ничего не знаю о заграничном номере. Наверное, этот бандит, – он показывает на Броняка, – выбросил мой номер, чтобы его не поймали, и привесил какой-то другой. Мой номерной знак был официально зарегистрирован в Колюшках, можете проверить.

– А откуда паспорт, который Броняк у вас украл?

– Какой паспорт? Первый раз слышу!

Поручик показывает ветеринару документ.

– Этот.

– Но ведь здесь не моя фотография, значит, и паспорт не мой.

– Как попала фотография Броняка в ваш альбом?

– Я на этих снимках никого не знаю. Собирал когда-то фотографии, сам снимал. Некоторые карточки в деревнях покупал, если они касались каких-нибудь исторических событий, у старых солдат…

Броняк не возражает Шыдле и не обвиняет его. Он отрицает лишь нападение на ветеринара.

Когда Витек устраивает очную ставку Броняка с шофером рефрижератора из Рыбной Централи, Броняк переходит в атаку.

– И что, это был я? – кричит он на водителя. – Я остановил машину, да? И у того человека были такие же баки, как у меня? Такие же усы? Не было, вы слышите, пан поручик, он говорит – не было! Так чего же вы ко мне цепляетесь? Зачем вводите милицию в заблуждение? Это карается законом.

Витек знает, что большинство выдумок этих двух типов можно опровергнуть. Например, несколько раз патрули дорожной милиции записали фальшивый номер его машины, однако ни один из них не видел настоящего номера. Шыдло скорее всего выбросил его за пределами Колюшек. Однако задача Витека состоит вовсе не в том, чтобы проверять, где правда, а где ложь в показаниях Броняка и Шыдлы. Он должен только отбирать факты, которых мы еще не знаем, необходимые для полной картины преступления и для обвинения Броняка в убийстве Эмиля Зомбека.

А для этого пока у нас нет полных данных.

108

Я лежал в госпитале. Поначалу мое состояние было определено как «очень тяжелое», и я даже не мог дознаться о том, как продвигается следствие по делу Броняка и Шыдлы.

Когда врач заявил, что наступило «заметное улучшение», я узнал, наконец, что со мною произошло: пуля пробила правое легкое, повредила кость ключицы и, несколько раз перевернувшись, застряла в разорванных тканях. Опасаясь осложнений, хирург не решился на срочное извлечение этого кусочка свинца.

Как только мне разрешили принимать гостей, в палате сразу же появились с интервалами в две-три минуты майор Птак, поручик Витек и сержант Клос. Днем раньше сам шеф прислал мне бутылку вина.

Майор уселся на кровати, сержант на стуле, а поручик Витек встал в ногах. Я почувствовал себя окруженным заботой.

Беседа со всеми сразу утомила меня; было бы лучше, если бы они пришли порознь. Я слышал все, что коллеги говорили, однако проходило какое-то время, прежде чем до меня доходил смысл сказанных слов.

Майор разливался больше всех. Он радовался тому, что при обороне я мог пристрелить Броняка, но не сделал этого. Он с удовольствием вспомнил о том, что в прошлом году я занял второе место на всепольских соревнованиях по стрельбе по движущимся мишеням. Через неделю, сказал майор, снова начнутся эти ежегодные соревнования, и на этот раз я просто обязан получить первый приз.

Но самое главное – меня снова подключили к следствию.

Потом в разговор вступил поручик Витек; он говорил очень сердечно, и я почувствовал в его голосе искренность.

– Если бы не твоя инициатива, следствие вообще могло бы зачахнуть… И если бы ты не задержался в Щецине, Броняк получил бы возможность ускользнуть.

Тут снова вступил майор. Он сообщил, что состояние моего здоровья еще… неважное, опасность не миновала, и он не может этого скрывать. Поэтому сейчас я должен думать только о предписаниях врача и уж ни в коем случае не должен курить и волноваться.

– Ты не сердишься на меня? – спрашивает Витек, наклоняясь над спинкой кровати. – В управлении сейчас только о тебе и говорят.

Я сказал поручику, что никогда на него не сердился.

Сержант Клос молчал.

Поручик достал из кармана белый конверт и положил его на одеяло.

– Письмо от Галины, – объяснил он, – Девушка звонила уже раз двадцать и просто замучила меня вопросами…

– И, конечно, опять при майоре!

– Ну и что из этого? – отозвался сержант, – Человек не муха.

– Добро, – хлопнул ладонями по коленям майор. – Ты устал и должен отдохнуть. Идемте, – обратился он к поручику и сержанту.

Было слышно, как, выходя из палаты, майор говорил Клосу:

– Я всегда собирался послать вас в офицерскую школу. Потому что сержант вы очень хороший… образцовый…

– Мне уже поздно учиться, я для этого слишком стар, – усмехнулся сержант, – И потом… если весь младший состав пойдет вдруг в офицерские школы, то не останется образцовых сержантов. А такие тоже нужны…

Они ушли.

Я разорвал конверт и прочитал письмо. Оно начиналось со слов «Дорогой Павел». Галина извинялась, что пишет именно так. Впрочем, она была обижена, что я столь долго не обращал на нее внимания.

«Я ничего не хотела от вас, – писала она, – Знала только, что нам может быть хорошо вместе. У меня нет никаких предрассудков, и я считаю, что женщина имеет такое же право на счастливую жизнь, как и мужчина. Может вы боялись, что я буду назойливой и начну требовать больше, чем вы смогли бы мне дать?

Если бы я могла быть с вами в тот момент, когда в вас кто-то стрелял, то заслонила бы вас собой. Я люблю жизнь, даже очень люблю, но ведь моя стоит меньше, чем ваша. И когда вас выпишут, помните, пожалуйста, что я вас жду. Я не буду уже ни звонить, ни писать. Это меня только унижает, я не умею навязываться. Хотела бы только заверить вас в том, что на меня можно рассчитывать и что наши встречи скрасили бы вам тяжелую работу. Человек не может жить один, ему нужно иметь кого-нибудь близкого… И вы совершенно не должны говорить мне о любви. Пусть все будет, как в той песне: «Не говори, любовь тебе нужна…» До этого времени я жила глупо, потому что лень отупляет человека. Но сейчас я уже устроилась на работу. Жду и очень скучаю. Все «вам» да «вас» – глупо написала, правда?»

109

На всех дальнейших допросах Броняк не отступает от принятой линии поведения. Поручик Витек и другие следственные офицеры теряют терпение, их выводит из себя невозмутимое нахальство Броняка.

– Почему, уехав из Быдгоща, вы отпустили усы и баки?

– А что, разве нельзя? Это сейчас модно.

– Моника рассказала нам обо всех ваших делах. Как вы подделывали паспорт Шыдлы, ночевали без прописки в гостиницах и других местах; как встречались с человеком из Колобжега, который должен был перебросить вас за границу. Его адрес вы нашли в бумагах Шыдлы.

– Сказки, – перебивает Броняк, – она выдумывает.

Когда вопросы касаются нападения на шофера рефрижератора и отравления его газом, Броняк говорит:

– Наверное у вашего шофера после этого нападения все в голове перемешалось. Только травил его кто-то другой. Я ехал поездом и не знаю никаких шоферов.

Когда же Броняка спрашивают о лаборатории, устроенной в его квартире на Дешчовой, он отвечает:

– Какая там лаборатория! Я работал в «Протоне», поэтому и начал немного играть в химика. Самообразовывался в свободное время. А что, может, нельзя учиться? Наше государство дает гражданам право на образование. Научные книжки мне достались бесплатно от одного инженера, который у нас работал и год назад умер от сердечного приступа. Я, правда, мало в этих книжках понимаю, но все-таки посидел над ними. Человек никогда не знает, что ему пригодится.

Целая серия наивной лжи и уверток. Броняк играет на затягивание дела. Может он на что-то рассчитывает?

Ясно одно: если бы удалось доказать, что Эмиля Зомбека убил Броняк, это позволило бы связать воедино все этапы преступления и проследить связь между Броняком и Шыдлой. А она в свою очередь дала ключ ко всему делу и повлекла за собой лавину новых доказательств, которые помогли бы выявить всех участников.

110

Наш разговор с сержантом прервало появление директора «Протона» Колажа. Он притащил с собой какие-то шоколадные конфеты и несколько лимонов. Я терпеть не могу шоколадных конфет, а лимонов у меня уже было больше, чем надо, однако мне пришлось поблагодарить гостя за этот волнующий знак внимания. Впрочем, повода к недовольству у меня не было: если бы Колаж не зашел сам, мне все равно бы пришлось звонить ему и просить помощи. Именно об этом мы и говорили только что с сержантом.

– Самые лучшие пожелания передает вам наша бухгалтер, Ванда Калета, – просиял Колаж.

– Спасибо. И пани Ванду поблагодарите от моего имени. Я даже понятия не имел, что завоевал такую симпатию. По-моему, я этого не заслужил.

– Ну, симпатии как будто обоюдны? – засмеялся Колаж. – А как себя чувствует наш убийца?

Неужели снова отсылать его за ответом к прокурору?! Почему этот человек, не разглашающий посторонним тайн продукции «Протона», пристает ко мне с таким упорством?

– Так как же чувствует себя наш убийца, капитан? – повторил директор.

– А как себя чувствует ваш знакомый полковник?

На этот раз он не обиделся на мой ответ. Только улыбнулся и извинился за то, что когда-то позволил себе вспомнить о полковнике. Он, мол, знает его еще с войны, но не хочет морочить ему голову такими мелочами, как дело кассира…

И он называл это «мелочами»?!

– Могу я позвонить вам завтра в середине дня, если мне понадобится ваша помощь? – спросил я.

– Хорошо, – ответил директор, – я буду в «Протоне» до шестнадцати.

Когда директор вышел, сержант пересел на стул, стоящий поближе к изголовью.

– Слушай, Павел, твой план не имеет смысла! – он вернулся к разговору, который мы вели до появления Колажа.

– Думаешь, у меня с Броняком ничего не получится?

– Ерунду говоришь. Дело не в Броняке, а в тебе. Ты истечешь кровью, умрешь прежде, чем туда доедешь! Я не могу тебе этого позволить, не могу.

– Франек, не беспокойся. Мой план совсем несложен и вполне реален. Вечером, где-нибудь около десяти, ты приведешь Броняка в «Протон». Обо мне не беспокойся. Я буду ждать прямо на этаже, у двери кассы.

– Но ведь ты не доедешь туда, даже не доедешь!

– Если я в гораздо худшем состоянии доехал из Щецина до Варшавы, то уж в поездке на завод тем более не вижу ничего сложного. Из госпиталя я смогу вырваться только после десяти.

– Нет, Павел, на это согласиться я не могу. Ты все время из меня жилы тянул, в гроб вгонял. А теперь хочешь погубить еще и самого себя. Не уговаривай, не могу.

Я не знал, как его убедить, у меня не хватало ни аргументов, ни сил.

Зазвонил телефон, стоявший на ночном столике.

Вахтер осведомлялся – можно ли впустить девушку, которая хочет увидеться с паном капитаном.

Я сказал, чтобы ее впустили через пятнадцать минут. Мне было уже ясно, что это за девушка.

– Послушай, Франек, – буквально простонал я, откладывая трубку, – ты единственный человек, который меня понимает. Дело Зомбека – последнее крупное дело в моей жизни. Я это чувствую и не попадусь на удочку врачей, уверяющих, что я выйду отсюда здоровым, годным к прежней работе. Они потому и не соглашаются на операцию – она угрожает моей жизни. Слишком ничтожны шансы остаться после нее живым.

Сержант беспокойно заерзал.

– Не говори так. Зачем ты выдумываешь?

– Чтобы ты знал правду, которой я сам боюсь. Мне нужно довести дело Зомбека до конца. Я должен сломать Броняка. Я его раскусил и уже знаю, что это за человек. Каждый из нас должен быть немного психологом, сам знаешь. Если бы Броняк не был инженером, я бы один его расколол и добился правды. С некоторыми преступниками это удается, ты же сам психолог в некотором роде, умеешь влезть в душу подследственного. Франек, я знаю Броняка уже настолько, что сумею его сломать. И знаю, что для этого есть только один способ.

– Осмотр места? Это ничего не даст.

– Ты не знаешь, о каком осмотре я думаю. Даже не догадываешься. Франек, я начал это дело, мое последнее большое дело, и я должен довести его до конца. Когда Броняк признается в убийстве, он признается автоматически и во всем остальном, подтвердит прежнее показание Шыдлы, приказавшего убить Зомбека. Этим признанием Броняк будет обороняться, а нам только того и нужно, чтобы он обвинил Шыдлу.