Текст книги "The Попаданец (СИ)"

Автор книги: Андрюс Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

   «Похоже, реальность трещит по швам, – подумал Лешка. – И либо она утащит меня за собой, либо я выберусь отсюда к чертовой матери».

   Уже через минуту он шагал на закат, подбадривая себя матерными словами.

Эпизод двадцать седьмой

   Прогресс идет не шатко и не валко,

   Ведь он, как все, окажется на свалке...

   Монотонная ходьба утомляла. Спустя час (или три) Лешка уже не чувствовал ни рук, ни ног. В голове воцарилась абсолютная пустота. Казалось, мороз поселился у него где-то в печенках и постепенно подбирается к самому сердцу. Кожа на лице одеревенела, тело болело от усталости и тянуло в сон. Однако шаг за шагом, медленно, но упорно, он ступал по снежному насту, то и дело проваливаясь в предательское крошево ледяного покрова. В полуобморочном состоянии он видел перед глазами какие-то неясные картины, миражи, видения и грезы. Перед его глазами возникали и пропадали образы таинственных дев, фигуры могучих атлантов и толпы рабочих, похожих на морлоков из романа Герберта Уэллса. Девы были полуобнажены и обольстительны, словно гурии в садах восточных шейхов. С ними хотелось возлечь, утешиться ласками и выпить вина, но этому мешали атланты. Они таскали на плечах большие каменные блоки, с адским грохотом укладывая их один на другой. Атлантам было плевать на Лешку, эти богоподобные бодибилдеры занимались великим проектом, они возводили непробиваемую стену, рукотворную преграду между Мраком и Светом, у подножья которой, словно непоседливые термиты, копошились людишки. Где-то звучал хор мужских голосов, издалека звонил колокол, раздавался шепот о близком конце эпохи и новом рождении Вселенной. Время исчезло, окружающий пейзаж сделался вдруг дрожащим английским пудингом. В голове роились белые мухи, кипел разум, жаркое дыхание рвалось наружу, не в силах растопить окостеневшие очертания реальности.

   Так длилось целую вечность, а может и больше, затем Лешка увидел красную палатку. Возле нее покоился остов огромного дирижабля, напоминавший обглоданный скелет ископаемой рыбы. Там суетились люди, лаяли собаки, а вдалеке, за глыбами высоких торосов, на черной проплешине воды, маячил призрак советского ледокола Челюскин. Труба ледокола дымила как проклятая, застилая небо угольной тьмой. Потом воздух распорол тяжелый гудок издыхающего левиафана, и ледокол пошел на самое дно мирового океана, едва не утащив туда кусок отмороженного пейзажа. Тут же налетел шквалистый порыв ветра. Палатка затрепетала под его натиском, словно живое существо, готовое в любую секунду сорваться в облака, однако люди оказались ловчее: они мигом обложили палатку какими-то ящиками и тюками, не давая ей отправиться к чертовой матери. Эти люди что-то кричали Лешке Сухареву, суматошно размахивая руками, но очередной порыв ветра мигом унес их голоса куда-то в бездну, а затем клочья тумана и сырая мгла накрыли пространство кромешным мраком.

   Мир окончательно сходил с ума, он превращался в хаос, он становился черной дырой, куда беспрестанно засасывалось все сущее. То, что оставалось, было напичкано осколками вчерашнего дня и прошлогодними событиями.

   «Меня нет... – подумал Лешка, и лицо его обезобразила кривая усмешка. – А то, что есть – это мираж. Я, словно Кентервильское приведение, от которого скоро ничего не останется, кроме кровавого пятна на полу загаженной действительности».

   – Ага, – сказал ему кто-то. – Теперь отсюда никому не выбраться.

   – Нет, выбраться можно, – ехидно заметил еще один голос. – Но куда? И главное – зачем?..

   Лешка закрыл уши, однако голоса не пропали. Более того, голосов становилось все больше и больше. Они перечисляли дни, месяцы и годы, наполняя их событиями, новостями, сплетнями и некрологами. Звучали поэтические тирады, остроумные замечания и философские постулаты, их сменяли угрозы, любовные послания, детские наставления, коммерческие сводки, цитаты великих писателей и дьявольский смех Мефистофеля.

   – Бред, – прошептал Лешка.

   – Жизнь – вообще – бредовое место... – философски заключили неведомые голоса.

   Даже отдаленный вой неведомых хищников, преследующих объект 768 по пятам, доносился теперь с какой-то новой интонацией. Это был погребальный хорал на поминках, он настойчиво требовал от человека только одного: упасть на колени, сдаться, рухнуть мордой в колючий снег и навеки забыться в мертвенных тисках леденящего безмолвия, где настанет долгожданный покой и благословенная тишина.

   Когда Лешка решил, что конец уже близок, равнина перед ним внезапно оборвалась. Он едва не рухнул башкою вниз, однако в последний момент испуганно отшатнулся и, качнувшись назад, с трудом удержался на гребне чудовищного провала. Его глазам открылся кратер, размеры которого не поддавались никакой приблизительной оценке. Это был след грандиозной катастрофы (падение метеорита или работа давно уснувшего вулкана), очевидное напоминание о древности и хрупкости самого мироздания, чье туманное прошлое начиналось в космических катастрофах и газопылевых облаках.

   На дне кратера находилось скопление погибших кораблей. Детали разглядеть было трудно, но все же, сомневался не приходилось: это была невероятная мусорная свалка, до отказа забитая самыми причудливыми посудинами и жутковатыми конструкциями.

   С первого взгляда было понятно, что эта мертвая техника принадлежит не только различным временам и эпохам, но похоже и чужим расам, включая явные инопланетные агрегаты. Тут были старинные галеры, шхуны, парусники, фрегаты, баркасы, яхты и чайные клипера. Их дополняли обломки могучих танкеров, лесовозов и ракетных крейсеров. Это мешанина кораблей была щедро сдобрена останками огромных НЛО, деталями шагающих экскаваторов и застывшими фигурами циклопических роботов, на стальных корпусах которых стояли опознавательные знаки неведомых империй – свастика, драконы, двуглавые орлы, иероглифы, черепа, символы и кабалистические знаки. Трубы, иллюминаторы, фантастические цилиндры, погнутые балки, щиты, платформы, фотонные отражатели, какие-то немыслимые треугольные штуковины, титановые бублики, мачты, узлы, командные надстройки и полуразвалившиеся части двигателей – тут все было вздыблено, отутюжено, разбито и перемешано в одну единую кучу, вызывая острое ощущение потерянности, не уютности и тоски.

   Казалось, Лешкин бред не закончился, а только начинается, тем более что ледокол Челюскин тоже находился здесь. Недодавленный льдами, он являл собою символ непотопляемой советской мысли, столь же дерзновенной, как и сам советский человек, с его верой в справедливость, правду и натуральное братство всего человечества. На краткое мгновение Алексей Сухарев даже испытал чувство невероятной гордости за родную державу, готовую послать на хрен кого угодно, лишь бы все люди на земле были счастливы. Лишь бы они верили в победу разума, культуру и науку, а не жили мечтами о коммерческой карьере, сытом брюхе и чрезмерных материальных благах.

   С подобными мыслями жить было трудно, а с морозом вокруг – и того труднее. Нужно было двигаться дальше, однако вид корабельного кладбища буквально завораживал. Увы, все говорило о том, что финал всякой технологически-развитой цивилизации неизбежен, как полет кирпича к макушке приличного гражданина. Громады инопланетных конструкций только усиливали это ощущение, давая ясно понять, что и там – в иных мирах, на пыльных тропинках далеких планет и в туманных пределах чужих галактик дела обстоят не самым лучшим образом.

   Думать в такой обстановке не хотелось, но Лешка все же напряг мозги и, зябко передергивая плечами, пришел к выводу, что цивилизационное развитие во Вселенной повсюду одинаково. Оно начинается с кривой палки, впервые поднятой для охоты в лесу, а заканчивается циклопическими колесами, под тяжестью которых крошатся черепные коробки их создателей.

   Мысль не требовала доказательств. Наоборот, эта мысль остро звенела в морозном воздухе. Ее бесспорность ярко усиливалась грандиозными летающими тарелками, между которых торчали вспученные корпуса атомных подводных лодок, огромные туши авианосцев, гроздья батискафов, цистерны, ржавые буйки, гребные винты танкеров, шелуха спасательных шлюпок и опрокинутые контейнеры сухогрузов, в распахнутые зевы которых лениво задувала поземка.

   Впрочем, кратер только на первый взгляд выглядел заброшенным. В самом его центре стояла нефтяная платформа – колоссальная, как статуя Свободы, только обворованная до нитки. Выглядела платформа незыблемо, словно построенная на века. Её двенадцать массивных опор твердо удерживали конструкцию на месте. Периметр сооружения был утыкан неподвижными стрелами подъемных кранов. Они походили на стаю больших черных ворон, густо обсевших кусок громадной падали. Эту падаль освещали десятки факелов, озаряя неуютный ландшафт сполохами багрового света. Кроме того, у самого подножья платформы кучно ютились хозяйственный блоки и приземистые жилые бараки. Там же вполне гостеприимно светились окна, тянуло домашним дымком, лаяли собаки, доносился утробный звук работающего генератора, виднелись крохотные фигурки гуманоидов.

   Зрелище выглядело эпически, как грандиозная сцена с декорациями апокалипсиса. Взирая на сей пейзаж Лешка чувствовал себя жалкой мухой – ничтожеством, крохотной пешкой, случайно угодившую на шахматную доску неведомых гроссмейстеров. Он был почти эфемерностью в этом мире. За ним, словно худосочный удав, тянулась длинная цепочка следов, но и она пропадала где-то там – посреди сотен миллиардов тонн снегов и пронизывающего холода бесконечной равнины. Увы, это унылое пространство, обещало ему скорое обморожение и полет в небеса. Оглядываться туда – назад, не имело никакого смысла. Глядеть следовало только вперед, только сюда, где прямо под носом находилась гигантская свалка промышленных отходов, посреди которой существовали признаки явной разумной жизнедеятельности.

   Разумеется, Лешка Сухарев был человеком действия. Более того, он чувствовал, что силы вот-вот покинут его и глядеть куда бы то ни было ему уже не придется. Недолго думая, он бросил щит под ноги, затем плюхнулся на него сверху, как на тарелку, оттолкнулся посильнее, и, словно по маслу, покатился вниз.

   Таким образом, он шумно пронесся мимо двух кошмарных НЛО, буквально изрешечённых пулевыми отверстиями. Затем его занесло в пробоину чудовищного авианосца, в трюмах которого лежали сотни разбитых самолетов и тысячи пустых канистр. После чего, он умудрился совершить лихой вираж вокруг бригады застывших роботов непонятного предназначения и, наконец, минуя группу обалдевших пингвинов, бессильно уткнулся в самое основание нефтяной платформы.

   «Blue ski», успел прочитать он у себя перед глазами, прежде чем потерять сознание.

Эпизод двадцать восьмой

   Кто-то гибнет за идеалы,

   А кто-то за нефть и металлы...

   Очнулся Алексей Сухарев в длинном коридоре, полутемном и сыром. Он лежал на кровати-каталке, которую куда-то шустро катили. Катили двое мужиков – смуглолицых и широкоскулых. Глаза у них были черные, узкие, словно крохотные щели в приотворенной бойнице. Они о чем-то бойко лопотали, не обращая внимания на лежащего человека.

   – Кто вы, хлопцы?.. – прохрипел Лешка, пытаясь приподняться. – Чукчи, что ли?.. Якуты?.. Или китайцы, мать вашу?..

   Оба узкоглазых «хлопца» непонимающе переглянулись и залопотали пуще прежнего.

   – Вы чего, нормальную речь ни хера не понимаете?

   Мужики посмотрели на Лешку как на сумасшедшего и прибавили ходу. Кровать загремела по железному настилу, резво подпрыгивая на неровностях, и стены вокруг понеслись куда-то с бешеной скоростью.

   Гонка продолжалась несколько минут, затем изголовье каталки тупо уткнулось в тяжелые металлические двери.

   «Чукчи» осторожно постучали. Дверь тотчас же отварилась, и тележку вкатили в просторную комнату с низким потолком. Освещения тут едва хватало, чтобы создавалось ощущение интимной обстановки, в духе пошлого будуара или откровенного кабака. Повсюду из полумрака выступали углы каких-то шкафчиков, навесных полок, антресолей и столов. Стену слева украшали плакаты с полуобнаженными девицами и плотоядными монстрами в духе Френка Фразетты, а справа висели большие постеры с изображениями Мад Макса, Восставших из Ада, Рембо и Зловещих мертвецов. Эта траурная полиграфия, включая портрет дядюшки Сэма, навевала поганые мысли о конце света и черных дырах мирового пространства. Многие картины выцвели от времени и висели клочьями, усиливая мрачную картину культурного упадка и морального разложения.

   – А вот и наш гость, – раздался насмешливый низкий баритон. – Давайте его сюда.

   Лешку мигом сняли с кровати и, словно мешок с дерьмом, бесцеремонно бросили в драное кожаное кресло.

   – Э-э, полегче, джентльмены, – с напускным участием молвил все тот же голос. – Мы же не звери, чтобы калечить невинного человека.

   Перед креслом стоял большой бильярдный стол. За ним расположился загадочный господин в экстравагантном пиджаке. В одной руке он держал кий, а в другой сигару. Его физиономия скрывалась под полями широкополой шляпы, но когда он поднял голову, то, казалось, сам Микки Рурк сошел с экранов Голливуда и заговорил реальным человеческим голосом. Выглядел он как самый натуральный ковбой, только лошади рядом не хватало, а вот жеребцов, напротив, имелось с избытком.

   Короче, его окружала дюжина персонажей, не узнать которых было бы стыдно. Одного типа звали Ганнибал Лектор, а другого Фредди Крюгер. Слева от них торчал Джонни Депп и Фантомас. Справа стоял Риддик в драной майке и какой-то упырь, явно «косивший» под графа Дракулу. Еще дальше топтался человек-пингвин из Готэма и Франкенштейн, из-за плеча которого выглядывал Дюк Нюкем. Остальные парни смутно припоминались, однако заводить с ними тесное знакомство совершенно не хотелось.

   Компания выглядела более чем загадочно. Здесь присутствовали едва ли не самые именитые головорезы западной киноиндустрии, включая маньяков, интеллектуальных подонков, мутантов, зомби, психопатов и брутальных громил из туповатых компьютерных игр.

   Будто прочитав мысли незваного гостя, Дюк Нюкем едва заметно усмехнулся. На нем была красная рубаха и штопанные джинсы, а глаза прятались под черными очками. Его красноречивое молчание и щербатый ствол дробовика за спиной яснее ясного говорили о том, что стрелять он любит куда чаще, чем сорить словами.

   Народ молчал, взирая на гостя, как на покойника, достойного самых почтительных похорон. Заиграла даже музыка, эдакий мелодичный блюз, умиротворенный и прекрасный, как теплые лучи солнца, падающие в чужой огород с распустившейся коноплей.

   – Какого черта здесь происходит? – мрачно поинтересовался Лешка Сухарев. – Я что попал на съемки очередного блокбастера, куда запихнули лучший ширпотреб «Фабрики грез»?

   Микки Рурк растянул губы в довольной ухмылке.

   – Вау, какая галантная речь при встрече с незнакомыми людьми!.. – он медленно, со вкусом затянулся обрубком толстой сигары, затем безмятежно добавил: – И причем тут грезы, приятель?.. Грезы – это удел обывателей, безнадежно застрявших где-то между телевизором, холодильником и теплым сортиром. А мы с тобой находимся в самой настоящей реальности. Не так ли, господа?

   – Ага! – хором заявили собравшиеся господа.

   -Увы, реальность – суровая штука... – отеческим тоном продолжил Микки Рурк. – Она не для маменькиных сынков или романтиков... Реальность для тех, чьи глаза открыты настежь... Она для того, кто смотрит на мир без розовых очков и литературных бредней.

   – Вау, а нельзя ли без долгих предисловий, чувак, – Лешка ловко передразнил Микки Рурка и неприязненно отмахнулся от волны густого табачного дыма.

   – А в чем дело, родной?.. Боишься смотреть правде в глаза в компании честных сограждан?

   «Честные сограждане» немедленно заржали.

   – Нет, правды я не боюсь, – культурно произнес Лешка Сухарев, едва сдерживаясь от плевка на пол. – У нас в России правды столько, что окажись вы там, то весь ваш кворум давно обосрался бы от страха... А вот пустая болтовня мне, знаешь ли, надоела. Я уже вдоволь наслушался разных истории о том, как выглядит этот чудный мир на самом деле. Достаточно было ученых разговоров в Цитадели смерти, чтобы я навсегда утратил доверие к любому умнику.

   Микки Рурк вновь осклабился в довольной ухмылке.

   – О-о, парни, да у нас тут русский! – произнес он на чистом русском языке. – Такое событие надо отметить...

   Парни, разумеется, отметили, шумно хлебнув вина.

   – Так вот, – как ни в чем ни бывало заявил Микки Рурк, после того, как с приветствием было покончено. – Вы – русские – наивные кретины... Точнее голодранцы, с неукротимой верой в добро и справедливость. Вся ваша история полна кровавого говна, раболепия и унижений. Отсюда и ваш неудержимый православный гонор. Чем больше вас тычут мордой в землю, тем большую фигу в кармане вы держите. Однако с фигой трудно жить, парень. Можно только бессмысленно сдохнуть за правое дело, о сути которого никто не знает.

   Лешка неожиданно вспылил:

   – Даже если это так, то это не твое собачье дело! – сердито выпалил он.

   – А чьё тогда?

   – Да как разница, – сказал Лешка. – Вот хотя бы этого кретина (он указал пальцем на какого-то злобного карлика, внезапно появившегося из-за стойки). – А таких как ты – хлебом не корми, а дай только поглумиться над тем, чего никто из вас не понимает.

   – О, выходит я тупой?

   – Не, ты не тупой. Разве тупой окружил бы себя сборищем ублюдков?

   Сборище недовольно загудело.

   – Мы не сборище, – мрачно буркнул один из ублюдков. – Мы дети улиц, жертвы социальных экспериментов. О нас думают миллионы подростков, желая стать такими же, как мы.

   – Ну, разумеется, – Лешка был снисходителен. – Вы лучшие образцы человечества. Кто бы сомневался. Ведь именно вы несете миру великую американскую мечту об удачном ограблении банка и безнаказанной старости в роскошном бунгало на Гавайях.

   Лицо Микки Рурка расцвело в причудливой гримасе.

   – Я же говорю, что ты гребанный русский. Вы русские любите рассуждать о справедливости и духовном предназначении человека. Но это серьезные темы, сынок... Их невозможно обсуждать на трезвую голову. Однако мне, в общем-то, плевать на твои идеалы. Лучше скажи, кто тебя послал? Если Мад Макс, то напрасно... Мое слово твердое, как кремень. 900 голдов за баррель, не меньше. Это ведь разумная цена, а, сынок?

   Лешка нервно рассмеялся, не зная, что ответить.

   – О, я гляжу ты большой юморист, – морда Микки Рурка несказанно омрачилась. – Знаешь, у нас тут полно любителей поржать.

   Угрюмая массовка мгновенно оживилась.

   – Босс, – сказал Фредди Крюгер, чуть царапнув когтями зеленое сукно бильярдного стола. – Можно я спущусь с ним в котельную? Уверяю вас, господа, он быстро развяжет язык и расскажет даже то, о чем никогда не слышал.

   – Я готов участвовать, – мягко добавил Ганнибал Лектор.

   Остальные подонки живо обступили пленника. Слышалось горячее дыхание, сверкали белки глаз, перекатывались бугры мышц, к потолку мигом взметнулись десятки оружейных стволов и серебристые лезвия ножей.

   – Успокойтесь, мальчики... – будничным голосом произнес Микки Рурк. – Он же разумный парень, хотя и русский. Он не станет торопиться к дьяволу прежде срока.

   – Гм... знавал я одного русского... – хрипло обронил вдруг кто-то. – Хук справа был у него отменный. Мозги, конечно, мне не вынес, но здоровье попортил конкретно...

   Лешка пригляделся и тотчас же узнал Рокки Бальбоа. Нос у него был сломан в двух местах, а под левым глазом багровел огромный синяк.

   – А чего тебе выносить, – насмешливо раздалось в помещении. – У тебя и так в башке ничего нету, кроме итальянских макарон...

   Публика откровенно заржала. Под наглый хохот и поганые шуточки из полумрака выступила массивная фигура Конана. Это был Шварцнеггер, собственной персоной. Выглядел он, как самый натуральный разбойник и вор, облаченный в меховую куртку, теплые штаны и высокие унты. В одной руке он держал тяжелый боевой топор. При виде громилы, Рокки Бальбоа стиснул зубы от гнева, хрустнул сжатыми кулаками и дернулся навстречу киммерийцу, однако его быстро осадили, ясно понимая, что брутальному боксеру, кроме скорой смерти, ничего не светит.

   Лешка снова нервно хохотнул. Этой странной компании не хватало только Дарта Вейдера, но судя по тяжелому дыханию астматика за спиной, он находился где-то рядом.

   – Что здесь происходить? – мрачно справился Конан.

   – У нас гость, – произнес кто-то.

   – Видно у городских дела совсем плохи, раз они послали такого доходягу.

   – Пускай приходят всем скопом, – подал свой голос Дюк Нюкем. – А то мой дробовик скоро совсем заржавеет.

   – Если им нужна наша еда, наши женщины и черная кровь земли, то получать они ее только через мой труп... – слова Конана падали на пол, как куски разбитого чугуна.

   – Не волнуйся, северянин, – запальчивого обронил Рокки Бальбоа. – Твои мясистые бабы нахрен никому не нужны, как и твоя варварская плоть!

   – Я раскрою тебе голову, боец! – рявкнул киммериец, смачно всаживая топор в бильярдный стол.

   Удар был настолько мощным, что помещение сильно встряхнуло. Затем встряхнуло еще раз, с потолка посыпалась пыль, тревожно замигал свет. Потом кто-то закричал, что насосная станция атакована Врезаками и народ сыпанул наружу. Смылись даже узкоглазые хлопцы, оставив Алексея Сухарева наедине с Микки Рурком.

   Они помолчали, оценивая друг друга. Наконец Микки Рурк ухмыльнулся и поставил на стол початую бутылку самогона и грязный стакан. Налив пятьдесят грамм, он сделал большой глоток, и лицо его приобрело выражение ребенка, обманувшегося в своих ожиданиях. Занюхал рукавом еще одну порцию пойла, этот ребенок уставился на Лешку как на врага народа.

   – Твою мать, сынок... – голос у него был почти ангельский, и звучал по-отечески ласково. – Видишь, что получается, когда борьба за последние крохи энергетических ресурсов переходит в свою заключительную стадию?

   Снаружи грохнул новый взрыв, за ним другой, третий, после чего послышались автоматные очереди, оглашенные крики и одиночная пальба.

   – А я-то здесь причем? – сглатываю слюну, поинтересовался Лешка. – Мне ваши ресурсы до лампочки...

   – Вы русские все на одно лицо, – чуть помолчав, сказал Микки Рурк. – Вы освоили половину мира, опоили чукчей и коряков в Сибири, засрали казахстанскую целину, спасли Кавказ от турок и выиграли Вторую Мировую Войну. Вы даже умудрились полететь в космос, невзирая на все ваши лапти, картофельную диету и концентрационные лагеря... Увы, сынок, вы повсюду совали свой вздернутый русский нос. Даже ваши тупорылые русские ракеты, чертежи которых вы умудрились спиздить у самого Фон Брауна, поднялись к Небу, к Богу, первыми, прежде чем туда отправились корабли куда более достойных людей...

   – Это вы-то достойные? – Лешка не сдержался и цинично сплюнул на пол. – Не смеши меня, ковбой сраный.

   Лицо «ковбоя» сделалось приторно сладким, как фильме «Девять с половиной недель», когда он охмурял красотку Ким Бэйсинжер.

   – Еще слово, недоумок... – елейным голосом проворковал он, – и я нашпигую тебя свинцом так, что он у тебя из ушей полезет.

   – Ты лучше за своими ушами следи, пижон, – буркнул Лешка. – Иначе от твоих речей они скоро точно отвалятся.

   Стало тихо. Над бильярдным столом мягко стелился табачный дым, душевно играл сонный блюз, время летело в задницу. Впрочем, как и всегда.

   – У вас, у русских, была одна странная идея, – наконец сказал Микки Рурк. – Вы собирались превратить земной шар – в Рай, правда, коммунистический.

   – И что? У каждого – свои мечты. Я же в твои не лезу... И так понятно, что у тебя на уме одни прошмандовки, выпивка, деньги и мировое господство.

   Микки Рурк подошел к Лешке Сухареву и со всей силы врезал ему кулаком по морде. Удар у ковбоя оказался увесистым. Лешку вместе с креслом опрокинуло на спину, ногами кверху.

   – Ну, как сынок... – ласково справился Микки Рурк. – Надеюсь, теперь ты выслушаешь меня до конца, прежде чем я позволю тебе открыть свою пасть?

   Лешка мудро промолчал, явственно осознавая, что перед ним находится выдающийся идиот, точнее кинопридурок, которому срочно приспичило выговориться.

   – Так вот... – как ни в чем не бывало, произнес Микки Рурк. – Было время, когда такие идеи, как идея о всеобщем мировом счастье, под кумачовыми флагами большевиков, владела умами не только нищих идиотов, но и самых выдающихся мыслителей. Ох, если бы они осуществились, эти самые идеи, то вероятно, на земле давно воцарилась бы превосходная жизнь... Однако вы, русские, все испортили, ибо, начав строить Рай на Земле, вы сами же его и разрушили... Вы мазохисты... На самом деле, вам глубоко плевать на мировое благополучие... Вам нужен бардак и трудности быта, которые вы вновь и вновь станете героически преодолевать, включая естественные потребности, нехватку материального обеспечения, порнографию и деструктивное воспитание.

   – Не, я другой... – прохрипел Лешка. – Мне нравятся голые бабы и хорошее материальное обеспечение...

   Микки Рурк ухмыльнулся.

   – Конечно, ты другой, – сказал он покладистым голосом. – Ты же избранный, твою мать, это же очевидно... У тебя же прямо на лбу написано, что ты герой... Ты полон веры в свое «прекрасное далеко», хотя все прекрасное уже было... И было оно вчера... Только не с тобой, а с теми, кого вы называете вашей партийной элитой...

   – Ну, ваши крестные отцы ничуть не лучше.

   – Да, это так. Но наши предлагают нам стать частью семьи или клана, а ваши – используют вас, как дешевый ресурс для прокладки рельсового пути в страну непуганых идиотов. Ты и твои соплеменники – всего лишь грубый строительный материал, задача которого стать прекрасным основанием для чужих особняков и дворцовой роскоши.

   – Ага, а ты и твои ребята, это, значит, вершина эволюции? Вы в точности знаете, как достичь успеха, обворовывая по пути аборигенов и лохов.

   – Речь не об этом.

   – А о чем тогда речь? – лицо Алексея Владимировича Сухарева сделалось вдруг необычайно серьезным. – Если честно, то я вообще не врубаюсь, к чему весь этот разговор и куда ты клонишь?

   – Понимаешь, сынок, тебе не надо врубаться, тебе надо вырубиться.

   После таких слов Микки Рурк достал кольт 45-го калибра и нежно погладил его ствол. Он выглядел, как ангел, получивший от божественных родителей подарок на Рождество.

   – Э-э, погодь... – лицо Алексея Владимировича вновь обрело черты вполне легкомысленного человека. – Я, конечно, понимаю, что мы – русские – во всем виноваты... Да, мы не открывали Америку, чтобы принести краснокожим дикарям свою медовуху, славянские бусы и венерические заболевания. Да, мы первыми слетали в космос и зачем-то продали вам Аляску. Да, мы постоянно строим кому-то наши гребанные русские дороги, школы и больницы. Да, мы – дураки. Это ясно любому дураку... Но без нас – всем херово. Даже тебе, чувак. – Лешка неожиданно хохотнул от осенившей его мысли. – Да я, быть может, и сюда-то – к вам попал – только лишь затем, чтобы вы стопроцентно убедились в том, что так, как вы живете, так жить нельзя...

   – Это тебя нельзя! – внезапно рявкнул Микки Рурк. – А нам – можно!.. Потому что мы не открываем Америк, мы их закрываем, ибо нам не нужны проблемы с теми, кто мог бы составить нам конкуренцию в будущем.

   "Не... – подумал Лешка. – Это не Микки Рурк. У Микки Рурка на такие речи мозгов бы не хватило.

   – Ты что, тоже попаданец? – неожиданно спросил он у собеседника.

   – Тут все попаданцы, – меланхолично обронил Микки Рурк. – Одни раньше сюда попадают, другие позже, а кто-то сразу исчезает, как пыль на ветру.

   В этом месте дуло 45-го калибра поднялось на уровень Лешкиных глаз, давая четко понять, что пылью в этом мире может стать кто угодно, включая питерских журналистов.

   «Ну вот и договорились... – отметил вдруг про себя Алексей Владимирович Сухарев. – Вроде умные люди, встречаемся, спорим, отношения выясняем, пытаемся понять друг друга. А в итоге – хана.»

   Однако выстрела не последовало. Вместо него прогремел мощный взрыв, за ним последовал еще один, и еще, куда ближе и опаснее предыдущих. Помещение вновь сильно тряхануло. Пальба снаружи сделалась невыносимой. Затем раздались дикие вопли, дробный топот и страшный мат, после чего заработал крупнокалиберный пулемет. Очереди звучали глухо и были длинными, как проповеди священников, взывающих к любви, миру, доброте и состраданию. Даже мелодичный блюз вдруг запнулся и заиграла старинная группа Бониэм.

   Таким образом, под звуки знаменитой композиции Daddy cool, бильярдный стол подбросило к потолку и с грохотом опустило обратно. Помещение мигом заволокло дымом, в клубах которого слышался надсадный кашель и проклятия Микки Рурка. Потом все стихло. Тишина стояла жуткая, покуда не возникли звуки работающей «болгарки». Эти звуки нарастали исподволь, просверливая мозги буквально насквозь. Комната заходила ходуном, кругом падали картины и пустые бутылки, скрипели переборки, лопались лампочки, где-то искрила проводка. Наконец, потолок над головою Лешки Сухарева вскрыли, как вскрывают консервную банку. По глазам тотчас резанул белый свет, после чего откуда-то сверху опустился здоровенный крюк башенного крана, густо облепленный оголтелыми людьми.

   – Врезаки на борту! – с новой силой прокричал кто-то за стеной.

   Этот душераздирающий крик подхватили десятки голосов, после чего стрельба вокруг резко прекратилась и завязался шумный рукопашный бой.

   Разумеется, Лешка Сухарев в бою не участвовал. Он был зрителем, как и портрет дядюшки Сэма. Он был вещью, куклой, добычей Врезаков. Его (вместе с драным креслом) ловко «взяли на крюк» и без церемоний потянули на морозный воздух. Чувствуя себя жалкой марионеткой в руках антисоциальных элементов, он даже не дергался. Разве только хрипло попросил ослабить путы, чтобы глаза на лоб не уехали.

   Просьбу, ясное дело, проигнорировали, показав попаданцу из Питера крупную жирную фигу. Однако Лешка ничуть не огорчился. Увы, он был русским человеком. А русский человек по натуре своей – добр и покладист. Он полон терпения и буквально с детства привыкает к тому, что на все его здравые просьбы редко приходят разумные ответы. А что касается насущных потребностей, то они, ядрена вошь, постоянно игнорируются...

Эпизод двадцать девятый

   Там, где царствует наука,

   Все остальное бред и скука...

   – Итак, начнем сначала, – в сотый раз сказал Лешке Сухареву врезак-дознаватель. – Только сперва нам бы хотелось услышать ваше настоящее имя.