Текст книги "Судебные речи"

Автор книги: Андрей Вышинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

В чем же здесь дело? Дело в том, что Ремеров, вместо того, чтобы воспретить некомплектную отгрузку, раздельную отгрузку, идет по линии наименьшего сопротивления. Он точно так же попадает в общий фарватер этого плавания и лавирования вокруг да около советских законов, а по существу против советских законов. Что он делает? Вы это помните из судебного следствия.

Вчера защита, анализируя переписку Ремерова, хотела доказать, что он боролся против некомплектности. Я целиком присоединяюсь к этому утверждению с маленькой только оговоркой: Ремеров боролся, но лишь путем переписки. Это верно, но это борьба бумажная, переписочная борьба, а следовательно, это не борьба. Во всяком случае на языке государственного обвинения это не борьба, а бумагомарание.

То, что Ремеров с кем-то переписывался, нас ни в коей мере не убеждает, что он действительно боролся, тем более, что если рассмотреть эту переписку по существу, го в ней нельзя найти возражений против некомплектной отгрузки. В лучшем случае здесь можно найти лишь попытки ослабить вредоносные последствия этой некомплектной отгрузки, попытки придумать кое-какие паллиативные средства, чтобы скорректировать, смягчить тот вред, который неизбежно получался от практики некомплектной отгрузки комбайнов.

Но у нас есть другая переписка, которой защита вчера не касалась и которая говорит прямо о том, что Ремеров очень серьезно беспокоился о результатах этой практики. Но и эта переписка ни в коей мере не защищает Ремерова именно потому, что Ремеров фактически ничего не делал, если не считать этой двусмысленной переписки, для прекращения этой критики. Почему? Сказать определенно затрудняюсь. Может быть, не сумел, может быть, не хотел. Может быть, и то и другое: и не сумел и не хотел. За «не хотел» он подлежит наказанию. За «не сумел» ему можно несколько смягчить наказание…

В чем мы обвиняем Дика? Дика мы обвиняем в том, что он, – как технический директор и как заместитель директора завода, явился инициатором этой идеи о том, чтобы рассматривать ту раздельную, некомплектную отправку, как комплектную отправку при условии двух-трехдневного разрыва в сроках отправки комбайнов и магнето.

Это, конечно, был первый шаг к тому, чтобы сорвать постановление правительства. Дик сорвал это постановление, и Дик должен за это нести полную ответственность. С отгрузкой комбайнов, правда, были некоторые затруднения. Но Дик не пытается найти какой-нибудь иной способ и средства для выхода из затруднений. Даже тогда, когда Денисенко выдумал какой-то щиток к магнето и Дик признал, что нужно было только ввести некоторые изменения в этот щиток, понадобилось два месяца для того, чтобы ввести эти изменения, но изменения так и не были сделаны. Во всяком случае мы не могли установить, что этот щиток был введен в действие.

Это свидетельствует о том, что если даже допустить, что Дик не хотел срывать постановления правительства, он просто этому вопросу не придавал того значения, которое он должен был ему придавать. Если принять объяснение Дика так, как он говорил, то он этого не делал, в лучшем случае, будучи слишком, увлеченным производственными процессами. Но наше хозяйство таково, что нельзя быть, как говорил Кузьма Прутков о специалистах, «односторонним, подобно флюсу». Наш советский специалист должен видеть дальше того участка, на котором он стоит, советский техник должен быть передовым, активным строителем социалистического хозяйства; он должен знать, что ничего не будут стоить наши успехи на производстве, если результатами этих успехов не могут воспользоваться в колхозе, МТС, совхозе, во всей стране.

Этой стороне дела Дик не уделял должного внимания. Это в лучшем случае. Он не осуществлял контроля за своевременной отправкой комбайнов с завода, за соблюдением им же установленного условия двух-трехдневного разрыва. Я убежден, что если бы эти два-три дня разрыва соблюдались, то все равно путаница была бы неизбежной. Но на заводе «Коммунар» эта путаница удесятерялась.

Защита, вероятно, недоумевает, почему эта путаница была бы неизбежной. Потому, что у нас нет никакой гарантии, что посланные с разрывом в два-три дня магнето придут, во-первых, к началу, вовремя, как и комбайны, к уборке, а во-вторых, подойдут к данному комбайну. Никакой гарантии. Тем более, что ряд свидетелей-техников очень авторитетно и весьма убедительно доказал, что магнето – дело довольно капризное. Дик не опроверг ни одного из утверждений ни Синицына, ни Годуванова, ни Жиделева. И особенно я обращаю ваше внимание на тот поединок, который произошел между старым производственником инженером Диком и молодым рабочим Годувановым, который показал суду, что тут есть особенности, которые не позволяют обезличивать магнето и которые требуют, при обезличке этих магнето, на местах от сборщиков такой квалификации, при которой только и можно было позволить себе такой рискованный метод отгрузки, а этой-то квалификации у наших сборщиков на местах и нет. Подсудимый Дик не доказал обратного. Он не смог опровергнуть показаний Годуванова. Он пытался это сделать вчера, когда мы не могли уже допросить Годуванова, но и вчера его показания были так жалки, что стыдно было за старого производственника. Ясно было, что Дик просто притягивал некоторые доводы за волосы.

Мы обвиняем поэтому подсудимого Дика в том, что он не осуществлял контроля за своевременной отправкой с завода и получением на месте такой ответственной детали к комбайну, как магнето, что он пренебрегал советами рабочих, которые искали выхода из создавшегося положения, предлагая некоторые изобретения, улучшения, рационализацию, что он недопустимо волокитил с этими предложениями, как это было с щитком Денисенко, и, таким образом, проявил всю ту отрицательную сторону своей деятельности, которая, по-моему, по заслугам привела его на скамью подсудимых. Он не обеспечил такого рода отправки магнето, которая гарантировала бы, по крайней мере, быстрое продвижение и своевременное получение комплектного комбайна на месте.

В самом деле, за все то, что делалось в комбайновом цехе, когда скоплялось до 200–300 ящиков с магнето, когда приходилось обезличивать магнето, когда на ящиках ставили мелом номерки, Говорящие о том, к какому комбайну относится данное магнето, и когда дождь эти номера смывал, так что потом ничего нельзя было разобрать, – за все это отвечают подсудимые Заходяченко и Дик.

Я обвиняю подсудимого Дика в том, что он допустил обезличку магнето. Если вы, подсудимый Дик, стали на такой путь – посылать отдельными посылками, да еще страховать по 500 рублей каждое магнето, если вы стали на путь посылки магнето отдельно от комбайна, тогда вы должны были добросовестно, внимательно, ответственно отнестись к самому процессу этой отправки. А у вас что делалось? Кто за это отвечал? Никто. Дик занят производством. Шабашвили занят тем, что торжественно рапортует об успехах производства, а кто отвечает за дело отправки? Поставили Кобрисова, а он говорит, что я не я, что я, мол, был только заместителем начальника финансово-сбытового отдела, получал то, что ко мне присылали, а потому отвечать за это дело не могу. По существу говоря, никто, таким образом, за отправку не отвечал. Я считаю, что предъявленное Дику обвинение по ст. 111 УК доказано. Он и сам на мой категорический вопрос, после всяких колебаний, виляний, вынужден был это подтвердить, сказать: «Да, виноват в пределах, которые определены обвинительным заключением».

Я считаю, что вина Шабашвили также доказана, Шабашвили это тоже признал. Нет нужды разбирать тщательно все улики, которые направлены против него. Улик много. Если Шабашвили, защищаясь, попытается пойти против этих улик, то у меня в реплике будет время, чтобы сказать об этом подробней.

Я считаю, что нужно обратить внимание на разницу между Шабашвили и Диком, разницу, заключающуюся в том, что Шабашвили – коммунист и директор, что он, кроме того, коммунист не со вчерашнего дня. Я считаю, что это усугубляет его вину и его ответственность, что он строже должен отвечать за те преступления, которые он совершил против советских законов.

В связи с этим я хочу напомнить следующие слова товарища Сталина:

«Знаменательнее всего, – говорил товарищ Сталин, – то, что у беспартийных замечается иногда более бережное отношение к средствам нашего государства, чем у партийных. Коммунист действует в таких случаях смелее и решительнее. Ему ничего не стоит раздать ряду служащих пособие, назвав его тантьемой, хотя тут тантьемой и не пахнет. Ему ничего не стоит перешагнуть через закон, обойти его, нарушить его. Беспартийный тут осторожнее и сдержаннее. Объясняется это, пожалуй тем, что коммунист иногда считает законы, государство и т. п, вещи делом семейным. (Смех.) Именно поэтому иному коммунисту не стоит иногда большого труда перешагнуть, наподобие, свиньи (извиняюсь, товарищи, за выражение), в огород государства и хапануть там или показать свою щедрость за счет государства. (Смех.) Надо положить конец, товарищи, этому безобразию. Надо открыть решительную борьбу против разгула и расточительности наших управляющих органов и в нашем быту, если мы хотим действительно приберечь наше накопление для нужд нашей промышленности» [28]28
  И. В. Сталин. Соч., т. 8, стр. 135


[Закрыть]

Товарищ Сталин, выступая против безобразного отношения отдельных советских чиновников к государственной собственности, предостерегает против снисходительности к такого рода преступлениям.

Корни этих преступлений уходят в привычку смотреть на законы, как на дело семейное. Есть среди нас коммунисты, которые к советским законам подходят по-домашнему, как будто соблюдение законов – это их частное, домашнее дело. Это вредная, безобразная точка зрения. С такой точкой зрения нужно покончить решительно и бесповоротно. Нужно на примере Шабашвили и других подсудимых по этому делу показать, что Советское государство и наша партия так относятся к советскому закону, что не позволят никому нарушать его, ибо советский закон – непреложный, непререкаемый, священный для всех закон, и раньше всего и более всего священный для коммунистов.

Вот почему я думаю, что когда вы будете определять меру уголовной репрессии, если вы согласитесь с доводами обвинения, что и Шабашвили и Дик виновны в приписываемом им преступлении, – вы примените к Шабашвили, несмотря на его заслуги как коммуниста, как участника гражданской войны и директора одного из лучших заводов, более строгую меру наказания, чем по отношению к Дику, хотя и его ответственность достаточно серьезная.

О Ремерове я уже сказал. Я думаю, что оценивая роль Ремерова, нужно принять во внимание то, что хотя и с большими колебаниями и влияниями, он все-таки, пожалуй, единственный во всей этой группе, в конце концов пытался выполнить требования советского закона. Это очень маленькое утешение, но все-таки это является соломинкой, за которую он, очевидно, ухватится. Пусть ухватится. Я не буду возражать.

Заходяченко был начальником комбайнового цеха завода «Коммунар». Я его обвиняю в том, что он, во-первых, систематически задерживал у себя в цехе ящики с магнето, предназначавшиеся к отправленным комбайнам, не упорядочил отправку этих самых магнето, не упорядочил хранения ящиков с ними, вследствие чего имели место случаи, когда оказалось невозможным найти ящики с моторами – в частности, случай с 47 пропавшими магнето. Я считаю, что это дает основание считать Заходяченко столь же виновным, как Шабашвили и Дика.

Кстати сказать, вчера на суде Заходяченко пытался перенести всю тяжесть ответственности за путаницу с номерами на отдел технического контроля. Я хотел бы напомнить по стенограмме судебного заседания ту часть его показаний, где при допросе Козловского ему был поставлен вопрос относительно того, кто же ставил эти номера на комбайнах. Вот это показание:

« Заходяченко: – Номера на комбайнах и ящиках ставил техник.

Козловский: – Не трафаретчик?

Заходяченко: – Трафареты ставили мы. Мы ставили, мы отвечали за трафареты. Я поставил двух техников писать трафареты».

Да и вчера он подтвердил, что он ставил техников писать трафареты. Значит он за это дело все-таки отвечает: за ящики с номерами отвечает отдел технического контроля, но трафареты ставил он, его отдел.

И, кроме того, мы имеем в деле очень интересный документ – приказ, подписанный Шабашвили, в котором как раз на Заходяченко возлагается ответственность за состояние этой части работы завода. Директор в этом приказе говорит: «Отмечаю безобразное положение с ходом укомплектования и отгрузки комбайнов по причине, главным образом, неумелой организаций со стороны начальника комбайнового цеха т. Заходяченко, что привело к невыполнению календарного количественного плана отгрузки, даже несмотря на оказанное содействие, подкрепление людьми, – последний не сумел использовать для правильной расстановки рабочую силу. 27 мая 1933 г.».

Кто отвечает за безобразия в комбайновом цехе с отправкой этих магнето? По приказу 27 мая 1933 г. за № 202 отвечает Заходяченко. Поэтому совершенно напрасны были его усилия и потуги доказывать, что я – не я и лошадь не моя, а что за это должен отвечать отдел технического контроля, который, конечно, определенную ответственность тоже должен нести за это дело, но что, однако, не освобождает от ответственности и подсудимого Заходяченко.

В этом деле мы должны прежде всего выделить первую группу обвиняемых и предъявить к ним наиболее серьезное обвинение. В эту группу входят Шабашвили, Дик, Заходяченко. Вот тройка, наиболее ответственная за получившиеся на месте безобразия, фактически продолжавшиеся в течение января – июля этого года, т. е. 7 месяцев, ответственная за систематический срыв постановления правительства о комплектной отгрузке комбайнов. Эта группа должна отвечать в первую очередь.

О Череватенко я уже сказал, а теперь несколько слов о роли Кобрисова и Кордика. Первый – заместитель начальника финансово-сбытового отдела, второй – заведующий подотделом сбыта.

Оба они точно так же отвечают за некомплектную отгрузку.

В самом деле, нельзя же допустить, чтобы Кобрисов, заместитель начальника финансово-сбытового отдела, плыл по течению и никогда не поднял голоса против того безобразия, которое делалось у него под носом и при его собственном участии. Конечно, до известной степени его вина смягчается его второстепенной ролью в этом деле, но все-таки вина у него есть, хотя и второстепенная.

То же надо сказать и о подсудимом Кордике. Это тем более справедливо, что по распоряжению от 9 июня по заводу ответственным за погрузку комбайнов был Кордик, который должен был вести учет деталей и узлов. А как он вел учет этих деталей и узлов, мы видим из судебного следствия, – вел он очень неудовлетворительно.

В чем заключается преступление Полякова?

Поляков был заведующим отделом технического контроля Укрсельмаша. Отдел технического контроля, а следовательно, и Поляков, обязаны отвечать за правильную отправку, отгрузку, выпуск с завода изделий. А правильный выпуск изделий означает комплектный выпуск. Если бы мы имели дело с часовой фабрикой, с часами, то мы, конечно, привлекли бы к ответственности такого технического контролера, который разрешил бы выпускать с фабрики часы без маятника с тем, что потом этот маятник будет вручен покупателю по специальному, особому какому-нибудь вкладочному листу. Здесь получалось тоже самое. Комбайн вручался покупателю без магнето. Все равно, что часы без маятника.

Кто должен был следить, чтобы такого безобразия не было? Технический контролер. Поляков этой обязанности своей не выполнил, и в этом – заключается суть его преступления.

Перехожу к Сельхозснабу и, наконец, к Союзсельмашу.

Здесь у нас тоже, по-моему, совершенно ясные, совершенно определенные и совершенно определившиеся три фигуры обвиняемых – это Шахновский, Реттель и Моев.

Что их характеризует? Их всех троих характеризует прежде всего – одних больше, других меньше – отсутствие до сих пор понимания того, что они сделали. Это для меня совершенно несомненно.

Посмотрите, как под давлением улик Шахновский отступал: не шаг за шагом, а буквально сантиметр за сантиметром, пока пришел к тому, чтобы сказать: «Да, виновен». Вы помните, как он в первый день отрицал, как он во второй день крутил, как он в третий день продолжал запираться и, наконец, как он заявил, что после того, что здесь произошло, он не может не признать, что совершил ошибку, – ошибку, а не преступление. Нет, вы, подсудимый Шахновский, совершили преступление. Больше того, вы совершили достаточно тяжелое преступление, потому что своим опытом работы, своим знанием дела, своей должностью в Сельхозснабе, своим положением в руководящем и контролирующем работу мест учреждении вы не только сами совершали преступления, но вы извращали и вам подчиненных людей, вы не только не поправляли их ошибок и, следовательно, не только не руководили ими, но, наоборот, вы их заставляли эти ошибки делать своим одобрением, своими указаниями.

И если какой-нибудь Ремеров или кто-либо другой может говорить о том, что-он, не знал всех законов, которые он должен был знать, то Шахновский, сидящий в центре, в Москве, не смеет этого говорить. А если он знал эти законы, то он, конечно, должен был бы в таком случае поступать соответственно законам. Он поступал против законов. Чем прикрывал? Прикрывал ссылками на кражи в пути.

Товарищи судьи, надо в конце концов потребовать от подсудимых ответственного отношения к своим заявлениям. Эти господа подсудимые представляют себе дело так, что вся наша страна состоит из одних жуликов и воров, что нельзя отправить ни комбайна, ни магнето, так как его обязательно слямзят, стырят, сопрут.

Что это за подстановка вопроса? Что же, в, представлении этих граждан все решительно воруют и некому поручить охрану государственного имущества? Я должен протестовать против такого рода постановки вопроса. Они ссылаются на кражи в пути, якобы мешающие отправлять комбайны с магнето. Я их спросил, я потребовал сказать, сколько же было таких краж хотя бы за последние полгода? Они не могли назвать ни одной цифры.

Вы говорите, что вынуждены были перейти к отправке без магнето из-за краж в пути. Скажите же, сколько комбайнов в 1932 году вы отправили и сколько украли, и также скажите, почему крали под носом на вашем собственном заводе, и не рабочие крали на улице или на базаре; где у вас стояли комбайны, а крали профессиональные жулики, босяки, крал классовый враг?

Вы ничего на это ответить не могли, если не считать какого-то лепета насчет 200, не то еще меньшего количества комбайнов, но ведь факт, что в этом году пришло к началу уборки, при вашем методе раздельной отправки, 500 комбайнов неукомплектованных, а следовательно, и непригодных к немедленной работе!.. Это по вашим же собственным словам! Поэтому я говорю, что нужно дать решительный отпор такого рода практике, и я прошу суд специально отвести в приговоре место этому вопросу, разоблачить эту попытку прикрываться якобы имеющимися массовыми случаями хищения, попытку прикрыть это безобразное отношение к советскому закону, нежелание принять действительные меры против действительных случаев хищения, разоблачить нарушителей советских законов и государственной дисциплины.

Мы имеем постановление ЦКК ВКП(б) от 6 марта, запрещающее пользование проводниками (так как подбор этих проводников весьма труден, и практика пользования проводниками себя не оправдала) и требующие организации надлежащей охраны комбайнов в пути. Однако Шабашвили и Шахновский с Реттелем и Моевым грубо нарушали и это постановление. Здесь они выступили со всякими объяснениями, ничего не объясняющими, кроме одного – попытки прикрыть свое неумение организовать охрану, нежелание, непонимание необходимости дать комбайны на поля в комплектном виде, и притом дать их вовремя, нежелание выполнять в этом направлении твердо и ясно сформулированные требования правительства. Да ведь самый факт дискуссии у них на заводе, среди техников и даже на страницах печати, по вопросу о том, что такое комплектная отправка, возможна ли и целесообразна ли комплектная отправка, разве не свидетельствует о том разврате, который был внесен в этот вопрос и в среду производственников господами вроде Шахновского и Реттеля. Они находили даже теоретические основания для дискуссии, по этому вопросу, «теоретически» пытались обосновать и самый срыв правительственного постановления. Это доказано.

Это установлено, и поэтому подсудимые должны нести за это полную ответственность.

Последняя фигура процесса – Моев. Что о нем можно сказать? Что представляет собой Моев? Лишенный сознания ответственности за свою работу и как советский человек и как партиец, в самый разгар работы Моев собирается в отпуск. В разгаре уборочной кампании Моев в отпуску. Но почему он уехал в отпуск? Может быть, потому, что он был болен, может быть, он измучился на работе? Ничего подобного. Первого августа ему нужно было начать учиться. Учение – похвальная вещь. Советская власть старается, чтобы работники, от простого технического работника до самого ответственного, учились, переквалифицировались, овладевали теорией марксистско-ленинского учения и техникой своего дела. Но это надо делать так, чтобы не страдала работа, а чтобы на базе своей переквалификации вы как работник становились более полноценным.

А что было у вас в правлении Союзсельмаша? Ваша работа для вас была не что иное, как синекура, как теплое местечко у казенного порога, чтобы кормиться. Моев, зная о всех безобразиях с некомплектной отправкой, зная, что это запрещено законом, не принимал никаких мер и тем самым совершил преступление. Больше того, он знал о генеральном договоре, разработанном Шахновским и Реттелем, где был пункт, прямо противоречащий постановлению правительства, о том, чтобы «отгружать комбайны комплектно, а отступления допускаются с согласия потребителя».

Вот почему вместе с другими и даже в несколько большей степени должен отвечать Моев, потому что он, как и Шахновский, стоял наверху, в центре, он управлял периферией, ему дано было много власти и прав, а кому много дано, с того больше должно быть и взыскано.

Товарищи судьи, я с самого начала своего сегодняшнего выступления указывал на то особое значение, которое имеет этот процесс. Я должен, заканчивая свою обвинительную речь, еще раз подчеркнуть именно это обстоятельство.

Суд в своем приговоре должен дать не только характеристику того или иного преступления и опасности этого преступления с точки зрения интересов Советского государства и интересов трудящихся, но также определить те или другие меры социальной защиты для каждого из обвиняемых. Я считаю лишним, не вызывающимся необходимостью, как это иногда делается на процессах, излагать сейчас рецепты наказаний для каждого из подсудимых. Я тем более считаю это нецелесообразным осуществлять сейчас, потому что весь смысл этого процесса, как я его понимаю, заключается не только в наказании, а в том, в чем заключается смысл и величайшее культурное значение советского суда.

Ленин нас учил, и в наши дни нас продолжает учить и в этом направлении воспитывать товарищ Сталин, что советский суд есть школа к дисциплине для трудящихся, одновременно являясь грозным орудием подавления и сокрушения нашего классового врага Советский суд и, в частности, в данном процессе должен выполнить главным образом именно это свое предназначение – разоблачить, показать перед широкими трудящимися массами опасность для интересов государства, для хозяйственных интересов, для дела социалистического строительства тех или других преступлений трудящихся, и уже этим самым оказать на них моральное воздействие и вокруг этого дела создать ту моральную атмосферу, которая сама по себе является лучшим залогом невозможности иметь в будущем повторение этих преступлений.

Я прошу суд, определяя меру социальной защиты в отношении каждого из обвиняемых, учесть это обстоятельство, которое мне кажется для настоящего дела особенно важным и имеющим особенное значение.

* * *

Верховный суд Союза ССР приговорил:

И. Я. Реттеляи Г. А. Моевак году принудительных работ каждого: Шахновского Л. Б.к шести месяцам принудительных работ; Ремерова Н. И.к трем месяцам принудительных работ; Полякова Л. Г.к трем месяцам принудительных работ; в отношении С. М. Шабашвилии П. И. Дика, которые имеют значительные заслуги перед советской властью на фронте социалистического строительства, с одной стороны, а с другой – ввиду их искреннего раскаяния в совершенном преступлении и руководствуясь ст. 51 УК РСФСР, суд ограничился – в отношении Шабашвили вынесением общественного порицания, а в отношении Дика – предупреждением. В отношении П. Д. Заходяченко, С. В. Череватенко, И. И. Бобрисова и И. К. Кордика, учитывая их долголетний производственный стаж, активную работу на заводе, а также их искреннее раскаяние в совершенном преступлении и руководствуясь ст. 51 УК РСФСР, суд постановил ограничиться вынесением им всем предупреждения.