Текст книги "Битая ставка"

Автор книги: Андрей Горняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Абвер действует

Те же летящие в прозрачной синеве нити паутины, То же золото умирающей в рощах листвы и толчея сбивающихся перед дальней дорогой в стаи скворцов... По у ранней осени 1941 года были и другие, вовсе не привычные, заставляющие тревожно сжиматься сердца приметы. Последние дни бабьего лета догорали в кровавых сполохах ночных артиллерийских перестрелок, в заревах от пылающих деревень. А по большакам и проселкам, на восток тянулись измотанные в тяжелых оборонительных боях отступающие войска.

Ценой невероятного напряжения сил Красная Армия сдерживала фашистские войска на огромном фронте от Балтики до Черноморья. Блокированы Ленинград и Одесса. Гитлеровцы рвутся в Донбасс, на Северный Кавказ, в Крым. Войска Южного фронта с боями оставили правобережную Украину. 51-я отдельная армия под натиском превосходящих сил противника (11-я полевая и 2-я танковая армии) отошла с Перекопа, сдала Симферополь. К середине сентября Крымский полуостров оказался фактически отрезанным от всей страны. Но еще сражался. И как сражался! За каждым камнем, за каждым деревом врага подстерегала смерть. Крепким орешком для гитлеровских стратегов оказался Севастополь. Защитники его вал за валом отбрасывали наступавших.

Командующий 11-й армией генерал Манштейн нервничал, бросал в бой последние резервы, и все же сроки захвата Крыма трещали по всем швам. В ставке недоумевали : рейхсминистр Геббельс объявил части Красной Армии на Южном фронте давно разбитыми и рассеянными. Кто же там оказывает сопротивление, кто сдерживает победоносное продвижение войск фюрера?

Манштейн требовал от разведки исчерпывающих данных о районах сосредоточения русских, об их резервах, о потенциальных возможностях дальнейшего сопротивлении. Он неоднократно повторял:

– Разведка должна разрушать их коммуникации, уничтожать и выводить из строя средства переброски войск, взрывать склады, выявлять для авиации новые цели. Промедление непростительно никому!

Не нервозному поведению и категорическому тону в разговоре даже с высшими чинами армейской разведки было видно, что он ими не вполне доволен. А в разговоре наедине с начальником абвера армии Альфредом Готтом он сказал прямо:

– Вы, оберет, медлите, не проявляете должной энергии и изобретательности. В ряде случаев по отдельным направлениям фронта держите меня в неведении. Ваши люди мало что знают. Поступающая мне скудная и весьма неубедительная информация о действиях русских не способствует выполнению в установленные сроки приказов фюрера. Вы понимаете, какие возможны последствия?

После таких выводов Готт обрушивался на своих подчиненных – руководителей абвера в войсках первого эшелона. Частенько доставалась от него и гауптману Генриху Вильке. Правда, решительных и тем более организационных мер и выводов по отношению к нему не принимал – опасался вызвать недовольство весьма влиятельных особ – родственников этого прусского выскочки. «Глядишь,– рассуждал он,– сам попадешь в немилость, не таким фюрер уже снял головы».

Но все же нажимать на Вильке приходилось.

– Примите все меры, господин Вильке,– требовал он от него,– чтобы коммуникации русских по суше и морю были у вас под постоянным контролем и нашим воздействием. Их надо методично разрушать. Следует всеми силами задерживать поступление русских резервов с тыла. Не гнушайтесь никакими средствами. Ваша агентура должна проникать в самые центры русских армий. Мы должны достоверно знать, что толкает этих русских к такому упорному сопротивлению, что заставляет их цепляться за каждый клочок земли? Максимально усильте пропаганду среди русских солдат и населения, внушайте, что сопротивление против наших армий бесполезно, что скоро армии фюрера полностью освободят их от большевиков.

– Я все понимаю,– оправдывался Вильке,– все понимаю, господин оберст, и принимаю меры...

– Сейчас, господин Вильке,– перебил его Готт,– нам нужны стопроцентные удачи, понимаете?– стопроцентные! Ответьте, где в основном сосредоточены резервы русских на нашем направлении? Что делается у русских за проливом, на Тамани? Ну? Знаете вы об этом?

– Я, герр оберст, верю в благополучный исход этой кампании, но не готов к ответу на ваши вопросы,– ответил Вильке. «Черт его знает, что у него в голове? – подумал он.– Может, Готт и Канарису [8]8
  Канарис – руководитель абвера.


[Закрыть]и Шелленбергу [9]9
  Шелленберг – руководитель эсесовской разведки.


[Закрыть]служит одновременно». А вслух сказал:—Эти вопросы мне надо уточнить через агентуру, пленных. Надо перепроверить...

– Да, да да! Перепроверяйте, и немедленно: сейчас нужны совершенно точные данные, Манштейн фальши не простит. Не жалейте агентуру, не бойтесь ею рисковать. Открывайте каналы к самой ценной, довоенной. Хорошо было бы использовать агентов из стран, которые мы уже оккупировали. Лица из оккупированных стран пользуются у русских особым сочувствием.

Готт пустился в рассуждения:

– Понимаете, Вильке, по предварительно намеченной экспозиции мы ожидали сопротивления русских численностью 150—170 дивизий и бригад, причем, как утверждали в Генштабе, малообученных солдат со слабой техникой, малопригодными, с тонкой броней, танками. Считалось, что больше трех-трех с половиной миллионов человек русские не выставят против нас. А что вышло? Вы, надеюсь, не забыли август прошлого года под Смоленском и Киевом? Знаете судьбу нашей группы армий «Центр», что там с ними сделали? Выходит, что силы русских значительно больше, чем мы ожидали? Значит, мы тогда не точно знали их потенциальные резервы? Куда смотрела наша разведка? Нет, здесь на юге этого допустить нельзя. Мы с вами не допустим, Вильке. Мы – глаза и уши армии!

Готт перешел на доверительный тон:

– Канарис имеет точные сведения, что на оставшейся в руках русских части Украины и в степных районах, населенных разноплеменными народами, поднимается восстание против кремлевских властей. Они ударят красным войскам в спину. Чтобы русским нечем было воевать, надо парализовать работу их промышленности. Это должна сделать наша активная и преданная нам агентура. Поэтому я требую от вас – агентуру не жалеть, засылать ее парами, группами, командами... Заставьте, Вильке, всех работать во имя благородной цели, поставленной перед немецкой нацией нашим фюрером! Вы все поняли, гауптман Вильке?

– Яволь, герр оберст!

– Ну, хорошо. Все. Я вас больше не держу. Хайль Гитлер!

– Хайль! – Вильке резко повернулся.

Вышел он от Готта взмокший и разъяренный. Черт бы побрал этого болтуна-барона! Уморил прописными истинами: «Во имя благородной цели...»

Возвращаясь к себе, Вильке размышлял: «В самом деле, что их, этих русских, заставляет так упорно сопротивляться? Неужели они не видят, что дни их сочтены? Войска фюрера вышли на правобережье Днепра, уже идет сражение за плацдарм у Каховки. Мы и союзные нам войска сосредоточили на Восточном фронте полторы сотни дивизий, в том числе и снятых с Западного фронта. Группа армий «Центр», хотя и потерпела в декабре поражение, находится в 300 километрах от Кремля. Идут бои за Одессу. Взят Киев. Здесь Манштейн захватил перешеек и устремился к Севастополю и Керчи. И, несмотря на такую ситуацию, сопротивление русских не ослабевает, а нарастает. Почему так? Что ими руководит, этими азиатами? На что они еще надеются? Сколько политруков и комиссаров мы уничтожили, а они все сопротивляются. Да, да, следует активизировать нашу агентуру. Действительно, засылать ее к ним надо, как требует Готт, десятками, сотнями, тысячами, пусть русские их ловят, уничтожают. Всех не переловят, кто-то останется и потрудится во имя великой Германии. Но тут же Вильке спрашивал : «А где их брать, эти сотни? Из военнопленных? Они не очень охотно идут на наши предложения, дохнут с голоду в лагерях, но не идут. Надеются на победу своей армии? Но это же утопия! Фюрер сказал, что наша победа – дело предрешенное, остановка только за некоторой корректировкой сроков покорения России.

А бедняге Отто не повезло. Заброшенные им русские агенты, на которых он возлагал  такие надежды, попав на свою территорию, вместо кодового сигнала по радио о благополучном  приземлении передали ему открытым текстом: «Спасибо за комфортабельную доставку на Родину, при встрече отблагодарим так, что на всю жизнь запомнишь, рыжая скотина». Они добровольно явились в НКВД. Вместе с ними Краге потеряли двух весьма надежных агентов, которые должны были контролировать всю работу этой группы.

Перед Вильке всплыло бледное, растерянное лицо Отто Краге, его дрожащие руки, когда он докладывал шефу о провале. Где гарантия, что и с ним не сыграют такую шутку?

Вильке сидел в уютной комнатушке особняка, надежно охраняемого солдатами. До фронта несколько десятков километров – не очень слышно даже канонады. Совсем мирная обстановка, если не думать о том, что ему сейчас предстоит разговор с человеком, пришедшим из-за линии фронта.

– Введите его!– распорядился Вильке.– И переводчика тоже ко мне.

Прервав его размышления, переводчик Ятаров доложил, что русского перебежчика привели.

Против Вильке стоял выше среднего роста, сутуловатый и угрюмый, с растрепанной шевелюрой мужчина. Он перебежал от русских в районе Ишуньских высот неделю назад. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. По поведению и предыдущему разговору с ним чувствовалось, что цену он себе знает. На вопросы отвечал свободно, но сдержанно и до конца не договаривал. Выправка и умение отвечать на вопросы выдавали в нем военного человека.

– Итак, господин Тальнов, вы настаиваете на том, чтобы мы дали вам оружие и поручили работу в интересах немецкой армии?– спросил Вильке через переводчика.

– Да, господин офицер. В моих краях, куда вы скоро придете, я мог бы сделать многое. Там остались у меня родственники, сослуживцы по прошлой войне, другие связи. Я хорошо знаю те места, условия жизни людей. Дайте мне только хороших помощников, и я сделаю все, что прикажете. Там остались моя земля, дом, все мое богатство, отобранное в тридцатых годах коммунистами во время организации коммун. Поверьте мне, господин офицер, я говорю вам правду, я же к вам сам пришел. Сам!

Переводчик скороговоркой переводил ответы Тальнова, а следователь Остер записывал их. Вильке, не перебивая, внимательно слушал Тальнова. Он думал, анализировал, разгадывал, сопоставлял. Досадно, что на запрос о подтверждении показаний задержанного, якобы до войны сотрудничавшего с немецкой разведкой на Урале, ответ задерживался. Однако Вильке все ясе приходил к выводу, что на этого русского есть смысл сделать ставку, рискнуть.

Гауптману Вильке сейчас нужна была не мелкая сошка, умеющая взорвать мост, указать цель самолету. Нужен агент с масштабом, способный нанести, как этого требует Готт, мощный, хорошо подготовленный удар русским в спину.

Выслушав Тальнова, Вильке сказал:

– Хорошо. Мы вам верим, но пока что-либо решать еще рано. Надо подождать. На этом закончим наш разговор. Мы встретимся с вами в другое, более подходящее время, а теперь отдыхайте.

Ятаров перевел ответ.

Тальнова проводили в полутемный глинобитный амбар, где он обитал под охраной часового уже много дней.

«Почему они меня держат в этой дыре?– досадовал он, сидя в амбаре.– Неужели еще не верят? Разве им мало того, что мною было сделано для них в довоенные годы? Ну, погодите,– скрипел он зубами.– Придет и мой час. Узнаете, кто такой Тальнов!»

Он и сам сейчас не очень отчетливо сознавал, на кого у него больше злости – на соотечественников или на немцев, которые ему не доверяют.

Прошло несколько дней. За это время Тальнову пришлось повторить еще два раза уже сказанное о себе на предыдущих допросах о том, как в тридцатых годах еле-еле унес ноги с Урала, как пробился в Крым, где был мобилизован в армию. Как лихо прикончил лейтенанта, с которым преднамеренно отстал от остальных красноармейцев, находясь в разведке. А затем всю ночь полз через гипс же минное поле, рискуя подорваться на нем. Оказался вблизи немецких окопов и позвал находившихся там солдат, подняв руки над головой.

Все это с присущей абверу педантичностью фиксировалось следователем Остером и давалось Тальнову для подписи – каждый лист в отдельности. Отвечая на вопросы следователя и присматриваясь к нему, Тальнов с завистью думал: «Вот же повезло человеку! Видно, русский, а сумел стать офицером! Сидит себе в тепле, далеко от передовой, сытый, одетый, довольный, да и деньжата небось водятся. Чем же он так угодил им? Как выслужился? А может, какой барон или князь? Их ведь тогда, в двадцатом, под Новороссийском краснюки стадами гнали к морю. Многим и уплыть удалось; мне, к примеру, не очень повезло – места к-a пароходе не досталось...»

Как-то после допросов Тальнов спросил Остера:

– Вы, господин, русский?

Следователь медленно поднял голову, холодно посмотрел на Тальнова и резко, будто чеканил из жести каждое слово, ответил:

– Тут вопросы задаем мы! Много будешь знать – повредит.

Обескураженный Тальнов вышел во двор, досадуя на себя за оплошность и излишнее любопытство, которое тут не шибко поощряется. Часовой неотступно следовал за ним.

2. Грозы над Кубанью

Тени из прошлого

Прошло еще несколько дней в томительном ожидании. Тальнов начал уже терять надежду на скорое решение своей судьбы, когда его вызвали к Вильке.

Встретил он Тальнова приветливо – встал из-за стола, подошел и даже за руку поздоровался.

– Зетцен зи зих, господин подъесаул, садитесь.– Тальнов стоял.– Очень хорошо! Вы все говориль зер рихтиг, не видумывайт.– С этими словами Вильке подвел его к столу, усадил в кресло и предложил сигарету.

Вошел следователь Остер, и разговор пошел более оживленно. Вильке не нужно было мучительно подбирать русские слова.

 Курите, курите, господин подъесаул. Я не ошибаюсь? Вы ведь имели в казачьем войске офицерское звание?

– Да, я в чине подъесаула служил в Донском казачьем корпусе генерала Богаевского.

– До войны вы сотрудничали с нами, на Урале. Вы помните своего шефа?

– Ну, слава богу, – вздохнул облегченно Тальнов.– Наконец-то выяснили. Нашли концы. Долгонько же вы меня мурыжили.

– Да, помню, господин офицер, как не помнить.– он смотрел на Вильке и ворошил в памяти другое: где он видел этого человека?

– Назовите его!

Но Тальков молчал. Он очень хорошо усвоил предупреждение заведующего складом Скворцова – своего шефа – никогда, никому не называть себя и пароль первым. Даже сейчас перед теми, кому тайно служил еще тогда, в предвоенные годы.

– Вы молчите? Это похвально. Хотя не доверять нам у вас нет никаких оснований. Слушайте меня (Вильке заглянул в лежащую на столе бумажку), слушайте меня, Степанишин Сидор Панкратович: «Нельзя ли у вас найти русский фамильный фарфор?»

Услышав свою настоящую фамилию и хорошо заученную фразу, Тальнов сразу подобрался, встал и, устремив взгляд на развалившегося в кресле немца, ответил: «Почему же нельзя? Для хорошего человека все можно найти, даже из-под земли»,– и сел. Остер перевел сказанное на немецкий язык.

– Хорошо, господин Тальнов, все правильно. Теперь мы окончательно убедились, что вы – наш человек. Мы дадим вам большое задание. А сейчас можете идти отдыхать. Завтра будем говорить о вашей работе конкретно. Хорошо? А шеф ваш – Скворцов, ваш земляк, с Кубани. Настоящий богатырь.

– Вон оно что,– присвистнул удивленно Тальнов, выйдя в прихожую. Значит, Скворцова немец знал лично. Все правильно – был в конторе специалист, какой-то инженер. Цепкая память выхватила из давних лет даже фамилию – Румпель. Все трубкой дымил, Ишь ты... А сейчас перешел на сигареты. Значит, над его, Тальнова, шефом тут же, на стройке, был другой шеф.

В прихожей Тальнов на этот раз не увидел обычно торчавшего часового и вышел на улицу. Стояла теплая южная ночь. Где-то дружно квакали лягушки. Влажный ветерок приятно обдувал лицо.

«Совсем как в наших местах,– подумалось Тальнову.– Впрочем, это ведь и не так далеко...»

Сзади послышались шаги.

– Отдыхаете, господин подъесаул?– спросил следователь Остер. И не было уже в его голосе жестких металлических ноток.

– Да, дышу свежим воздухом. Вечер уж больно хорош.

– Ну пойдемте, я провожу вас в нашу резиденцию, надо поесть, отдохнуть. Завтра у вас будет много дел, А за мою резкость, простите. Работа.

– А-а, какой разговор, ядрена-матрена!– Тальнов после всех передряг был в приподнятом настроении.

– Как, как вы сказали? Ядрена-матрена?

– А что?

– Да ничего. Слышал я эту поговорку от одного...

Остер повернулся спиной к ветру, начал прикуривать. Он не стал договаривать, быстро зашагал в темноту. Тальнов последовал за ним. Кто этот «один», не расспрашивал, опасаясь прослыть не в меру любопытным. И все-таки интересно, кого он имел в виду. «Ядрена-матрена»,– так говаривал завскладом там, на Урале. А Тальнов как-то незаметно это перенял...

Стоп! Скворцов, конечно же, был здесь. Вот и В ильке его обрисовал, богатырь, говорит. Жаль, не встретились. Все-таки старый знакомый. А главное, не пришлось бы в сарае сидеть, ходить под конвоем. А может, Скворцов и сейчас где-то рядом. У них тут ни черта не поймешь. Где у них люди, поди разберись..

Они поравнялись с особнячком, обнесенным каменным забором. Мимо маячащего у крыльца часового поднялись на крыльцо и вошли в дом.

Хмурясь от яркого электрического света, гость осмотрелся. Небольшая комната обставлена хорошей, но, видно, собранной из разных мест разностильной мебелью. Окна плотно закрыты деревянными ставнями. Возле окна и у противоположной стены стояли две кровати, покрытые? цветными шерстяными одеялами. На полу – домотканые коврики.

– Располагайтесь, чувствуйте себя как дома,– Остер позвал:– Зана! Принимай гостей.

Из боковой двери в комнату вошла слегка располневшая молодая женщина в белом переднике. На круглом лице несколько выдаются скулы. Волосы заплетены в две косы и старательно уложены вокруг головы.

– Хорошо, сейчас приготовлю,– она скрылась в той же боковой двери.

– Хозяйка наша,– объяснил следователь и щелкнул пальцами. – Исправная, старательная. Из ваших мест, между прочим. Дикая, как кошка. Так что смотри, старина, можешь и по физиономии схлопотать – она это может, да и муж ее здесь, у нас... Только к шефу и проявляет благосклонность.

После ужина, едва прикоснувшись головой к подушке, Тальнов погрузился в сон. Спал мертвецки и открыл глаза, когда в открытые окна уже ярко светило солнце. Остера в комнате не было.

«Сколько сейчас времени?– подумал он.– Чертовы басурманы, даже часы отобрали. Надо напомнить при случае, пусть вернут».

Поднявшись, Тальнов начал медленно одеваться. Вошла хозяйка. Поздоровавшись кивком головы, она поставила на стол тарелку с едой и бросила на ходу таким знакомым Тальнову кубанским говорком:

– Федор Поликарпович велел передать, чтобы, как проснетесь, шли к нему.

– Кто это – Федор Поликарпович?

– Что вчера были...

Через четверть часа он вышел на улицу. Остера встретил во дворе уже хорошо знакомого дома. Ответив на приветствие, следователь сказал, что Вильке два раза справлялся о нем.

Вильке действительно ждал его. Едва Тальнов переступил порог, как шеф заговорил, нимало не смущаясь за беспардонное коверканье русского языка.

– Гутен морген, герр Тальнофф. Надо бистро кончайт этот подготовка, будем много работайт. При господин Шубин можете все говориль. Он есть наш офицер.

За спиной подъесаула появился Остер. Он вошел без стука.

Разговор длился долго. Тальнову пришлось в который раз рассказывать о себе. О том, как в тридцатых годах был раскулачен, а за участие в подготовке восстания против коллективизации арестован и осужден к длительному сроку. Как воспользовавшись разыгравшейся пургой и промашкой охраны, бежал из мест заключения, пробрался на Урал, где в то время развернулась большая стройка.

Пришлось во всех деталях вспомнить, как свела его судьба со Скворцовым, который «выправил» ему документы на имя Тальнова и пристроил у себя на складе. Поворошили и то, что тогда связало его, Тальнова, с немецкой разведкой.

Он начал было рассказывать, как по поручению Скворцова подсыпал ядовитый порошок в еду недавно прибывшим на стройку рабочим.

– Господин Тальнов,– неожиданно прервал следователь,– герр Вильке спрашивает, чем конкретно вы могли бы сейчас помочь рейху, армии фюрера?

– Чем помочь? Да я на все готов. Если надо, могу убить, удавить вот этими руками,– Тальнов поднял над головой крупные, с узловатыми пальцами руки.– Могу пустить «красного петуха» где надо и когда надо. Все сделаю, не сомневайтесь. Переведите господину Вильке. что я на все готов.

Шубин перевел. Вильке внимательно выслушал его, затем что-то долго говорил, дополняя слова энергичными жестами.

– Господин Тальнов,– сказал Шубин, дослушав Вильке,– герр гауптман хотел бы поручить вам ответственное задание. Для убийств и поджогов он найдет, кого послать. Германскую разведку интересуют и более деликатные, политического характера акции. Армия фюрера здесь долго не намерена задерживаться. Скоро она пойдет дальше, за пролив, а затем придет и в ваши таманские края. Нам хотелось бы, чтобы вы подготовили ей хорошую встречу и тем самым помогли быстро и надежно освоить освобождаемое от большевиков пространство. У вас там, как вы утверждали, остались сослуживцы, родственные связи, может быть, даже и те, с кем вы в прошлом сражались в белой армии. Там найдете и тех, которые не хотят воевать против великой армии рейха. Их надо собрать, вооружить и подготовить к встрече доблестных воинов фюрера. Создайте надежные базы, с которых будете одновременно с наступлением немецких войск активно действовать против Красной Армии. Нам хотелось бы иметь заранее подготовленных и надежных друзей и помощников, с помощью которых можно было бы в короткие сроки уничтожить большевиков, их агитаторов и установить там наш новый немецкий порядок. Вы понимаете, что от вас требуется?

Тальнов, уставившись на Шубина, внимательно слушал, время от времени кивал головой, хотя далеко не был уперен, что сможет это сделать. Потом сказал:

– Я так уразумел: меня хотят послать квартирмейстером, пораньше.

– Если хотите, в роли квартирмейстера. Но точнее – нашего нелегального посла.

Тальнов задумался. Что его ждет на Тамани? На кого он сможет там опереться? Нет, он не трусил, не беспокоился за себя. Такое дело как раз и соответствовало его намерениям. А вдруг поручение будет не по плечу? Тогда он окажется между двух огней – между немцами и русскими. Свои опасения Тальнов высказывать не стал, а то еще, чего доброго, снова вернут в каталажку или отправят за проволоку подыхать голодной смертью. Ладно, будь что будет, попробую, опыт некоторый есть, посол так посол!

– Я согласен, господин Шубин. Вот вам крест святой,– он истово перекрестился.– Клянусь господом богом, что буду честно работать на фюрера!

Шубин перевел. Вильке внимательно выслушал и, поднявшись, сказал:

– Ну, хорошо, господин Тальнов, договорились. Завтра начнем подготовку. Все, господа, можно идти отдыхать.

Привыкший никому не доверять без надлежащего двойного, а то и тройного контроля, Вильке думал о том, кого послать с Тальновым. Как взять его там, за фронтом, под контроль, и кто, если понадобится, уничтожит его.

Подобрать такого человека он поручил своим помощникам Остеру и Ятарову.

*  * *

Камил Ятаров никак не мог найти общего языка с Шубиным. Гауптману Ятаров был необходим. При взятии Крыма он поможет налаживать контакты с местным населением, особенно с татарами. Да и в настоящее время, вербуя себе кадры в концлагерях, Вильке не обходился без Ятарова, который находил общий язык с военнопленными из южных районов России.

Но хотя Ятаров был в чине обер-лейтенанта, как и Шубин, тот все же держал себя по отношению к нему высокомерно, как к иноверцу. Даже отказался спать с ним в одной комнате.

А может, это и к лучшему, что Камил живет один в угловой комнатушке особняка, где едва помещается кровать, стол с двумя стульями и тумбочка. По крайней мере, можно изредка расслабиться, отрешиться от этого фашистского окружения, побыть с самим собой наедине.

... Вот уже восьмой год как командир Красной Армии чекист Фаизов ходит по острию ножа. Летом 1934 года молодой сотрудник ОГПУ получил специальное задание. Легенду свою он не просто запомнил. Он вжился в нее и даже иной раз сам верил себе: да это он, Ятаров (не Фаизов, эту фамилию надо забыть!), пытался пустить под откос эшелон с тракторами. Злой был на Советскую власть за репрессированного отца, за умершую по дороге в ссылку мать.

«Диверсанта» посадили в камеру к какому-то уголовнику. А назавтра сюда же поместили некоего Савоху из вновь прибывшего этапа.

Ятаров целыми днями молчал да мерил шагами камеру, в сотый раз мысленно повторяя свою легенду. А уголовник не давал новенькому ни минуты покоя. Он рассказал ему в первый же день, как «пришил» в переулке какую-то дамочку, но серьги в ушах у нее оказались с фальшивыми камнями. Пытаясь сбыть их, Крыгин – так звали уголовника – «загремел».

– Нет, ты мне, папаша, скажи,– тормошил Крыгин Савоху,– разве не сволочи эти, которые делают фальшивые камушки? А я теперь за них страдай.

– Не обмани, да не обманут будешь.

Крыгина такой ответ озадачил:

– Постой, постой, борода. Да ты никак поп? Какого черта сразу-то не сказал! Вот татарина окрестить надо.– Крыгин захохотал, повалился на спину, задрыгал ногами.

В обитую жестью дверь загрохотал ключом надзиратель. Прекратите, мол, шум.

– Не богохульствуй,– сказал Савоха и уставился в угол.

Да, впрочем, не надолго. По натуре общительный человек, он уже через час мирно беседовал с Крыгиным. Объяснил ему, что он церковнослужитель, но не священник, а дьяк. Попал в заключение за веру.

– Как это?– не понял его собеседник.

– А так. У нас в селе церковь закрыли, кресты золоченые антихристовы дети поснимали. Ну,‘наши прихожане возмутились, решили им насолить. Колхозную ригу с зерном подожгли. А местное НКВД на нас с отцом Николаем возвело напраслину: подстрекали, мол. Батюшке господь помог скрыться, а меня взяли.

Ятаров помалкивал. Он знал всю подноготную дьячка Стюхи, но вида, конечно, не подавал. Он вроде бы даже и не заинтересовался его рассказом, вез ходил, ходил по камере из из угла в угол.

– Слушай, как тебя, Татаров...

– Ятаров.

– Слушай, Татаров-Ятаров, перестань ходить, уже в глазах рябит.

Камил полез на нары, сел, скрестив ноги.

– А почему он все время молчит?– поинтересовался дьяк.

– Все думает, как его будут расстреливать.

– Да ну!

– Вот тебе и ну. Целый поезд с тракторами с рельс спустил. Краем уха слышал, надзиратели на прогулке говорили.

Ятаров безучастно смотрел в угол.

Назавтра, знакомясь с камерой, Савоха обнаружил в углу «случайно» отошедшую широкую половицу. Постоял, покачался: пружинит; Камил не смотрел в его сторону, но заметил интерес Савохи. А тот лег на нары, задумался. «Обдумывает,– догадался Камил.– Взвешивает, сказать или не сказать этому балаболке Крыгину». В дверях загремели ключами.

– Крыгин! Собирайся с вещами!

– Во! На этап! На какой курорт отправите, гражданин начальник?

– Не разговаривать!

– Позвольте откланяться!– Любитель бриллиантов сделал реверанс и исчез за дверью.

Савоха зашептал через минуту:

– Послушай, парень, а не уйти ли и нам отсюда?

– Как уйдешь?– отозвался Ятаров. Савоха подумал, что этот натворивший бед молокосос не прочь будет принять участие в его затее.

Ночью они уже рыли. Рыхлили слежавшийся грунт: большим гвоздем, извлеченным из половицы. Землю раскидывали там же, в подполье, благо, камера была на первом этаже старенького двухэтажного домишки.

Работали по очереди. На нарах – для смотрящего в глазок – лежит «манекен»– свернутое наподобие лежащего человека одеяло. Если в дверях загремит ключ, свободный от работы должен быстро пройти к порогу, чтобы прикрыть обзор камеры. Другому потребуется всего несколько секунд, чтобы вынырнуть из-под стены и поставить на место доску. Но такое случилось единственный раз. Часов в одиннадцать вечера – внезапный звон ключа в двери. Ятаров в два прыжка оказался у порога.

– В чем дело?

Камил прикинулся дурачком.

– Я думал, на прогулку.

Вошедший надзиратель не на шутку рассердился:

– Какая прогулка! Порядка не знаете.

Савоха, успевший уже нырнуть под одеяло, встал, вытянулся возле своей постели по стойке «смирно».

На десятые сутки лаз уперся в не очень прочную кирпичную кладку. Это был, видимо, канализационный колодец, находящийся за тюремной оградой. Расшатали кирпичи и вернулись в камеру.

Уйти решили следующей ночью. Днем Ятарова вызвали якобы на свидание с братом. Он получил последние инструкции на свою далекую и опасную командировку и вернулся в камеру, нагруженный «передачей».

Тюрьму покинули вскоре после отбоя. Оставив на нарах манекены, по очереди нырнули в лаз.

И снова Савохе пригодилась его профессия переправщика за кордон. Пригодились старые тропы и старые связи. Молодой «его напарник» не возражал против того, чтобы перейти границу.

– Мне здесь житья не будет,– покачал он головой.

– Что верно, то верно, парень. Как и мне, рабу божьему. Прости господи, прегрешения мои тяжкие.

Прегрешения у Савохи действительно были тяжкие. Но наша разведка решила пожертвовать этим ярым врагом Советской страны, чтобы внедрить своего разведчика Камила «Ятарова» в систему неприятельской разведки.-

Границу миновали благополучно. Камил чувствовал, что сказался не столько опыт Савохи в этом деле, сколько заранее разработанный сценарий. Правда, на самой пограничной черте, у пересохшей речки, возле небольшого белорусского местечка их «обнаружили», стрельнули даже вдогонку. Но они нырнули в овраг и, пробежав с полкилометра, благополучно вышли на ту сторону.

Савоха помнил не только тропы через рубеж. Не хуже ориентировался он и за кордоном, где бывал много раз. Его тут знали. В какой-то корчме он раздобыл довольно сносную, не бросающуюся в глаза одежду и даже документы на первый случай для проезда к «месту дислокации», как он выражался. Более подробно дьяк своими планами с напарником не делился.

Добрались они «куда надо». Это Ятаров понял в первый же день, когда в готическом особнячке, обнесенном глухим забором, ему задали вопрос о том, намерен ли он бороться за восстановление в России старых справедливых порядков.

Да, Камил намерен бороться. Вот и господин Савоха может подтвердить.

Савоха подтверждал, что напарник его – вполне благонадежный человек, на которого можно рассчитывать, как на него самого.

... Потом потянулись дни ожидания. Чего? Ятарова но особенно информировали. Савоха осторожно обронил:

– Формируют группу... Расстанемся с тобой...

Кто формирует, куда – не ясно, но Камил чувствовал, что в его судьбе ожидался поворот. А с Савохой хотелось распрощаться по всем статьям.

Впрочем, Савоха недолго ходил по чужой земле. В ту ветреную, беззвездную ночь, когда из старенькой тюрьмы районного городка совершили побег двое заключенных. участь дьяка уже была решена. Камил намеревался расстаться с ним, как только сыграет свою роль – заверит закордонных хозяев в полной благонадежности «диверсанта Ятарова». Точных инструкций на этот счет не было. Но, во-первых, инструкций на все перипетии, на все ситуации, с которыми может столкнуться в стане врага разводчик, и быть– не могло; наоборот, успех зависит от его инициативы, изобретательности. А во-вторых, Савоха с его бесконечными разглагольствованиями о смысле жизни, которая «во мщении», с его патологической ненавистью к «антихристовой власти» смертельно надоел Камилу.