Текст книги "Битая ставка"

Автор книги: Андрей Горняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Дупель замкнулся

Парашютисту Селину было худо. Только что его осмотрел врач. Оказался какой-то сложный перелом. Ощупывал долго, но Мещеряков терпел – не орать же, на самом деле... Сейчас он отдыхал от адской боли и вспоминал, как истязают людей «там», у них в абвере. «Глупо!– думал он про себя.– Пытками у крепкого человека признаний не всегда добьешься. Всякая шантрапа, конечно, быстро скисает, но ведь ей обычно не очень многое известно. Нет, тут кости не ломают, железом не жгут, но вот, поди же ты, добиваются своего. Ну кто мог предполагать, что нас будут ждать энкавэдисты? У Вильке ведь были сведения, что тут разложение и паника, а что выходит?.. Плохо он знает русского человека. Хоть и сам побывал в России, а ничему не научился».

Игнат поймал себя на этих мыслях и разозлился: ему с этими русскими, что по эту сторону фронта, кашу не варить. Ему с немцем, с чертом, дьяволом – лишь бы против русских. Очень жаль, что попался так глупо и, возможно, не придется делить добычу с победителями.

Лежал Мещеряков и чувствовал, как уходит боль. Думал. Дочерей вспомнил – Акулину и Нюрку... Где-то они теперь? Как ушел из села, так до сих пор вестей от них не имел, да и о себе знать ничего не давал... Не до этого было. Только нынешним летом случайно с Софьей встретился в Джанкое. Изменилась, разъелась на немецких харчах. Она и сообщила о старшей Акулине, врачуют, сказала, они с Евстафием где-то на побережье. А там, на побережье-то, сейчас бои...

«Увижусь ли еще с ними?—размышлял Игнат.– Вряд ли. Крепко сел, много улик против меня. Радист, гаденыш желторотый, сразу раскололся. Зря согласился с ним идти сюда. Чувствовал, что ненадежный он в таком деле».

Что же предпринять? Смириться с судьбой? Все начисто выложить им, ведь под расстрел подведут как пить дать. Не спасет и признание. Вон сколько всякого в жизни наворочал. Не простят, вез равно под трибунал отдадут.

На память Игнату пришло первое «путешествие» в тридцатых годах через границу на Балканы. Подручные белого полковника Овечкина помогли благополучно перемахнуть через кордон.

Вспоминались первые месяцы за границей. Жизнь была вольготной, пока деньжата водились да золотишко позванивало... Ему даже предложили в «Союз торгово-промышленных и финансовых деятелей» вступить.

– У вас, господин Падалкин,– докучали ему тогда бывшие русские торговцы,– в каком банке финансы хранятся?

– В каком?– куражился он.– Да в надежном. А часть при себе имеется.

Не хотелось тогда Игнату признаваться, что размотал он их, часть здесь, а часть вместе с пиджаком брошена, у границы осталась, Пусть думают так, как о нем молва пошла: дескать, с большим запасом человек.

В союз «финансовых деятелей» он не попал. А вот в «Русском обществе патриотов России» состоял. Там ему впервые и намекнули, что надо «отработать» свое освобождение из совдепии,– активно включиться в борьбу с большевиками. Тогда-то он и стал Скворцовым, побывал на Урале, откуда еле унес ноги обратно за кордон. Потом сотрудничал в какой-то «Трудовой крестьянской партии», которую возглавлял некто Маслов, тоже бежавший в гражданскую из России. Когда Гитлер пошел ка восток, партия сократила совещания и словопрения до минимума, стала получать деньги, пахнущие сейфами германской разведки и ее союзников. Члены этой партии отрабатывали получаемые подачки убийствами, диверсиями и прочими угодными фашистской разведке делами. Да, и партия ли это была? Ведь не партия, а осиное гнездо.

В 1941-м Игнат встретился со своими прежними хозяевами, оказался в разведшколе штаба «Валли». Ходил за линию фронта под той же обжигавшей его еще с довоенного времени кличкой Дупель. Работал честно, не завалил ни одного задания. И это выполнил бы, но кто-то его провалил. «Кто?– в который раз задавал себе вопрос Игнат.– Тальнов?» Он знал, что его уральский подручный здесь, но надеялся на него как на самого себя.

* * *

На следующий день во время допроса Игнат ограничивался повторением того, что уже рассказал раньше, тщательно скрывая не только свои «труды», а даже настоящую фамилию.

– Расскажите, Селин,– услышал он вопрос следователя,– где сейчас ваша семья?

– Моя семья осталась в Германии.

– А вы говорили, что она в Польше?

– Да, в начале войны оставалась в Польше, потом я получил известие о том, что они переехали в Германию.

– Почему?

– Там спокойнее, да и прожить легче, чем в Польше. Немцы польское население притесняют, за людей не считают...

– Как вы оказались на службе у немцев?

– Не буду кривить душой. Мне обратного хода нет... Добровольно пошел.

– А почему?

– Я уже вам объяснял: давно нет у меня веры в справедливость Советской власти, вот и ушел еще в тридцатых годах. Через границу.

– На каком участке?

– Под Вилковысском.

– На что же вы рассчитывали, изменив Родине?

– Я не Родине изменил, а с Советской властью не согласен. Рассчитывал на то, что жить останусь там, на западе. Надеялся, что Советская власть в России долго не продержится.

Следователя насторожило такое признание. Он, по своему продолжительному опыту, хорошо знал повадки и приемы немецкой разведки – она никогда не забрасывала стоящего агента с одной легендой. Как правило, первые его показания были первой ложью, первой версией, если, конечно, не считать тех агентов, которые искренне не желали работать на абвер. Оказавшись на нашей стороне, такие сами приходили к военным властям и с первого раза все открывали. Но этот не похож на них. Он не сдался, а был захвачен при приземлении, к тому же сломал ногу. Будет тянуть, пока нога не заживет.

– Чем же вам не угодила Советская власть, Селин?

– Всем не угодила, всем!

– С кем же вы там были, за границей и за фронтом?

– Нас там много было, не я один.

– И вы их можете по фамилиям назвать?

– Они, фамилии ихние, вам ничего не дадут. Там никто под своей действительной фамилией не писался.

– И вы тоже? Значит вы не Селин?

– Нет, я Селин, и писался там, как есть – Селин,– поспешил ответить Игнат и мысленно выругал себя: вот ведь, неудачно сболтнул.

– Какое же задание немецкой разведки вы получили? От кого конкретно?

– Я уже говорил, что я и мой напарник получили задание: после приземления выйти к железной дороге и обосноваться там. А с началом наступления немецкой армии наводить ее самолеты на ваши военные объекты. Вот и все задание, которое нам дал немецкий офицер.

– Его фамилия, кто он?

– Кто он, не знаю. Фамилия его Остер.

– А зачем вас снабдили радиостанцией, шифрами? Так, на всякий случай?

– Связь нам была дана, чтобы докладывать исполнение задания и получать дальнейшие указания.

– Может быть, яснее скажете о задании?

– Ничего другого добавить не могу.

– А кто ваш напарник? Рыбак – это его кличка или фамилия?

– Спросите у него сами. Я его, молокососа, плохо знаю. Познакомились только за несколько дней перед отправкой сюда. Он, подлец, должен был уничтожить меня и рацию при угрозе захвата, да не сделал этого...

– Почему? Не успел?

– Не знаю, сами его спросите. Не очень верил я ему там, да и сейчас не верю. Он, видимо, больше вам служит, чем делу, которому присягнул.

– Скажите, Селин, откровенно, кто вы? Мы ведь все равно проверим – Селин вы или кто другой? В вашем положении остается один выход – чистосердечное признание. Другого выхода у вас нет. А как с вами в дальнейшем поступить – суд решит.

– Это старо, гражданин следователь, давняя песня, я ее много раз слышал.

– Вот как? А где же, если не секрет?

Селин не ответил. Затем с гримасой на лице, то ли от боли в ноге, то ли из-за безвыходного положения, попросил:

– Отведите меня обратно в камеру, очень болит нога, больше отвечать не могу.

Конвоир подал арестованному костыли.

В камере Игнат снова лихорадочно думал. Мысли метались, путались, от них даже ломило голову: «Отдать им Посла? А может быть, ограничиться одним Витвицким?

А вдруг скоро здесь будут немцы? Вильке с меня шкуру снимет. Если, конечно, дотянется до моей шкуры. Вон решетки какие прочные».

Кротов, он же Желтов

– Товарищ майор, вам донесение,– доложил Васину дежурный.

– Читайте.

– «В четыре часа в армейском тылу группа неизвестных столкнулась нашей войсковой засадой районе железнодорожного депо. Перестрелке один бандит убит, ранен наш красноармеец. Рассказу старшего засады четыре бандита ушли в направлении станицы Брюховецкой. Веду преследование. Зеленин».

Васин взял из рук дежурного телеграмму, еще раз пробежал ее глазами, как бы силясь разглядеть еще что-либо между строк, и задумался. Что это? Кто действует? Подручные Посла или другие, не известные нам бандиты? Начались рейды ближе к фронту, к которым готовился Посол?

– Передайте Зеленину,– сказал Васин,– банду преследовать до захвата или уничтожения. Связаться с местными органами НКВД, привлечь их для помощи. Результаты докладывать. К месту столкновения выезжает наша оперативная группа.

... Преодолев реку Байсуг в районе станицы Батуринской, Зеленин уточнил направление отхода бандитов и, прихватив с собой несколько человек из местной самообороны во главе с работником НКВД Устиновичем, устремился на запад, к Брюховецкой.

«Не иначе, стремятся уйти в плавни,– мелькнуло у Зеленина.– Знают, что там их трудно будет достать: залитые водой камыши тянутся почти до самого берега моря».

– Товарищ старший лейтенант,– обратился он к Устиновичу, рассматривая карту.– Вам следовало бы поспешить в Брюховецкую вот этой дорогой. Надо закрыть входы в нее с восточной стороны, упредить выход бандитов в станицу Брюховецкую и встретить, когда они будут переправляться через протоку Байсуга. Здесь – видите?

– Хорошо. Попробуем проскочить туда на попутной машине. Тут ходят...

– Добро. Действуйте. Для усиления вашей группы привлеките местное население. Бандитам надо помешать уйти в плавни. Для связи со мною в сельсовете держите своего посыльного.

Было около одиннадцати утра. Нещадно жгло солнце. Бойцы, шагающие вот так, форсированным маршем, напрямик, без дороги с половины пятого утра, изрядно устали, но никто не напоминал ни о завтраке, ни об отдыхе, хотя бы кратковременном. Шли так же быстро, развернутой цепью.

– Как достигнем протоки реки, в камыши не идти, залечь!– передайте по цепи,– распорядился Зеленин.

Группа вышла южнее Брюховецкой километров шесть и залегла. Зеленин выслал вперед разведку к самой протоке. Едва она вошла в камыши, как там завязалась перестрелка, затем пошли в ход гранаты. Видно, бандиты видели преследующих и ждали их приближения. Взвилась красная ракета, что означало: «Столкнулся с бандой».

Это для оповещения Устиновича.

– Вперед!– скомандовал Зеленин.– К реке! Может быть они еще не успели переправиться!

В камышах было еще труднее. Ноги вязли до колен в прошлогодний опавший камышовый лист. Под ногами чавкала вода. Но главное, что было неприятно,– камыш стоял стеной, никакой видимости. Раздавались одиночные выстрелы где-то вдали, слева. Бросились туда. И – выскочили к реке. На том берегу – люди, какое-то движение. «Видимо, там стреляли»,– подумал Зеленин.

С противоположной стороны отчалила лодка.

– Что там у вас?– спросил он, когда лодка стала подходить к берегу.

– Только успели мы выйти к реке, как, смотрим, четверо пристают ниже по течению. С вашего берега приплыли. Мы с обоих берегов открыли огонь. Трое утонули, четвертый успел выбраться и скрылся в камышах. За ним пошли наши в преследование.

Молодой паренек из самооборонцев докладывал, не сходя с лодки. Винтовка висела у него за спиной.

– А вы хорошо все видели? Уверены, что троих потопали?– уточнил Зеленин.

– Да, и мы, и ваши бойцы тоже видели. Потонули трое, а один выплыл и скрылся в камышах.

К Зеленину собиралась, выходя из плавней, вся его группа. Больше на этом берегу они никого не встретили.

– Следуйте на переправу,– распорядился Зеленин.

– Сейчас лодочник перевезет нас, вернется и переправит вас. Сбор в станице Брюховецкой, в сельсовете. Лодочник, сколько можешь взять на борт?

– Кроме меня еще три-четыре человека,– ответил паренек.

– Ну, давайте в лодку!

Через несколько минут Зеленин с тремя бойцами ступил на противоположный берег и двинулся в глубь камышей. А парень повернул обратно.

Спустя час Зеленин с группой достиг проселка и, сориентировавшись по карте, повел ее на север, где справа от дороги должна быть Брюховецкая.

Станицу они сначала услышали, увидели – потом. Оттуда раздавались одиночные выстрелы. Очевидно, бандит успел прорваться туда. Чувствовал, что берега протоки прочесывает большая группа людей. От Байсуга его отрезали, податься больше некуда.

– Бегом!– скомандовал Зеленин, и сам побежал впереди бойцов.

Ориентируясь по выстрелам, вышли на восточную окраину станицы, где их взору представилась следующая картина.

Бойцы самообороны, укрываясь за заборами и сараюшками, смотрели в сторону отдельно стоящего дома: там, с чердака, периодически кто-то стрелял. Бойцы отвечали, но стрелявший оставался невредим: он, видимо, укрылся за печной трубой.

У одного из домов стоял старший лейтенант Устинович, несколько бойцов и двое гражданских. Поодаль лежал убитый.

Увидя Зеленина, старший лейтенант доложил:

– Вот одного уложили прямо здесь. Это пятый, его в лодке не было, другой забежал в дом. Не подпускает близко. У меня уже один ранен.

– А кто убит?

– Да вот гражданин говорит, что это не здешний, никто его не знает в селе.

Возле убитого лежал немецкого образца автомат без патронов.

– Надо прикрыть выходы со двора на ту сторону, на огороды, чтобы бандит не ушел. Кто хозяин дома?

– Я,– отозвался старик,– я хозяин – и подошел к Зеленину.

– Кто к тебе забежал в дом?

– Я не видел, был в огороде. Потом слышу выстрелы. Я выбежал на улицу и вот увидел их,– он указал на старшего лейтенанта и его бойцов.– А кто заскочил в хату – того не видел.

– Иди, папаша, ближе к дому и скажи – пусть сдается, иначе все равно ему конец. Да не бойся, вон за тем сараем укройся, из-за угла веди разговор. Понял?

– Понял, понял,– поспешно ответил старик,– да боязно что-то, убьет клятый ни за что...

– Не бойся, старик, иди. Мы прикроем огнем. Скажи, дверь у тебя в сенях на запоре? Нет никакого запора? Ну хорошо, иди.

И бойцам:

– К бою! Как только бандит начнет стрелять– бить на выстрел, только не зажигательными пулями. Ординарцу бежать в сельсовет, доложить майору обстановку.

Старик уже достиг сарая. Выглянув из-за угла, он крикнул:

– Эй ты, кто там на моем базу! Выходи, сдавайся! Ты окружен со всех сторон, слышишь!

В ответ с чердака раздался выстрел. Старик присел от страха и больше из-за угла не высовывался. Бойцы на выстрел ответили несколькими залпами.

– За мной!– крикнул Зеленин и с несколькими бойцами перебежал к дому. Бандит с чердака в перерыве между залпами полоснул поспешной очередью, но мимо. Прижавшись к стене дома, Зеленин показал жестом, дескать, продолжать огонь, а сам вскочил в дверь, ведущую в сени. На чердак полетели одна за другой две гранаты.

С улицы были слышны на чердаке взрывы, несколько очередей и одиночных выстрелов... Затем все стихло. Во двор вышел Зеленин, пытаясь завязать левую руку выше ладони. Правой рукой и зубами он затягивал бинт, автомат висел на ремне... За ним вышли трое красноармейцев, одного поддерживали под руки... Затем бойцы самообороны вытянули во двор труп бандита.

– На чердаке дым!– крикнул кто-то.

Все, кроме бойца, стоящего с винтовкой около трупа, и Зеленина, бросились к дому. На чердак начали подавать ведрами воду. Помогали уже и местные жители, сбежавшиеся на стрельбу.

Пожар был быстро потушен. Обгорело несколько снопов камыша и балка перекрытия. Видимо, от взорвавшейся гранаты.

– Товарищи,– обратился Зеленин к собравшимся.– Среди вас есть кто-нибудь из руководителей станицы?

Вперед вышла средних лет женщина.

– Я секретарь станичного Совета. Председатель в поле, бригадиров тоже нет. Да, вот еще фельдшерица, вон идет.

Зеленин увидел приближающуюся женщину с небольшим чемоданчиком.

– Я прошу вас, товарищ секретарь, возьмите понятых и составьте акт на причиненный хозяину ущерб. Мы все восстановим.

– Ничего не надо, сынок, не беспокойся,– возразил старый казак, хозяин дома.– Какой там ущерб. Главное, бандюгу уничтожили.

Только теперь Зеленин заметил густо выступившую на наспех завязанной руке кровь. Заметила это и фельдшер.

– Я перевязала раненого бойца. Давайте, и вату руку перевяжу.

– Спасибо, сейчас... У меня есть, товарищи, к вам просьба: посмотрите убитого – кто он?

Рана оказалась легкой, но Зеленина мутило от усталости и потери крови. Когда рука была перевязана, он сердечно поблагодарил женщину, затем кивком головы подозвал к себе возвратившегося ординарца:

– Ну что?

– Все передал дежурному. Приказано того, что в доме засел, захватить... Если нельзя взять живого – уничтожить.

– Уже все кончено.

Зеленин подошел к толпе, обступившей убитого.

На земле, раскинув руки, лежал человек лет сорока, в серой рубашке, без головного убора. Волосы удивительно яркого рыжего цвета – целая копна. На поясе пустая сумка от магазинов к немецкому автомату.

– Личность вроде знакомая,– подал голос кто-то из толпы.

– Кому?– спросил Зеленин.

– Мне,– и отозвавшийся вышел вперед.

– Кто он?– спросил Зеленин.

– Человек это не наш, он из эвакуированных. Работал в больнице в станице Старо-Минской. Я его там видел. Еще смеялся, какой, говорю, у вас врач рыжий. А станичники отвечают, не наш, мол, из эвакуированных.

– Доктор бандитом стал! Чудеса какие на свете, господи, прости,– удивлялась какая-то пожилая женщина...

– Товарищ Устинович! Я прошу вас составить протокол опознания. А то мне левой рукой...

– Есть!– Устинович начал пристраивать на колено планшетку.

– А акт о пожаре, товарищи, все равно составить надо, хотя хозяин и возражает. Пусть он будет у вас в сельсовете.

– Акт – это бумага,– сказал пожилой боец самообороны.– Мы вот, думаем, до темноты все залатаем. Тут пустячное повреждение.

Из соседнего двора женщины уже несли снопы камыша, бойцы прилаживали лестницу, кто-то из мужчин тянул несколько длинных тонких жердей.

В это время во двор въехала грузовая машина. Из кабины вышел младший лейтенант Заозерный и, доложив о прибытии, вручил Зеленину пакет.

... А убитым оказался действительно врач– Евстафий Гаврилович Кротов, он же Желтов, зять Дупеля – муж его старшей дочери Акулины.

Встреча

– Гражданин Селин, вы подтверждаете, что посланы Вильке в качестве его эмиссара?

– Да, подтверждаю.

– Ваша кличка, под которой вы числитесь в абвере?

– Дупель.

– Расскажите, где и как вас готовили для заброски через линию фронта?

– В начале сентября сорок первого года я был отозван из штаба РОА в Мюнхене и направлен на Восточный фронт в распоряжение штаба Альфреда Готта, который передал меня Вильке.

– Еще раз повторите ваше задание.

– Мне было поручено связаться с ранее заброшенным к вам нашим агентом по кличке Посол и с началом наступления немецких войск возглавить работу всех подготовленных им групп.

– Кто и где вас готовил к заброске в тыл Красной Армии?

– Подготовку и инструктаж я получил в поселке Джанкой. Руководили подготовкой гауптман Вильке, обер-лейтенанты Остер и Ятаров...

Беседа в этом плане длилась с перерывом более четырех часов. Юдин и Бельтфер находились в кабинете под видом следователя и охраны, внимательно слушали показания Дупеля. Иогану надо было войти в роль, чтобы затем выступить перед Послом в качестве 3юйда-113. Для этого нужны были не только пароль и другие сведения, а и детали, именно детали. В последующие два дня Бельтфер и Юдин присутствовали при допросах Шубина, в том числе при последнем допросе, а точнее во время встречи его с матерью.

... Она вошла в кабинет, робко села на краешек предложенного Васиным стула. На приветствие ответила настороженно: понимала, что неспроста вызвали ее сюда, а по какому-то важному делу. По какому же? Зачем им понадобилась простая колхозница?

Васин смотрел на гостью открыто и дружелюбно. Спросил:

– Вы – Шубина Надежда Арсентьевна? Девичья фамилия Нилина?

– Да, была Нилина, а по мужу – Шубина. Вот и справка из сельсовета. Взяла на всякий случай.

– Не надо. Мы верим вам. Есть необходимость, Надежда Арсентьевна, коснуться вашего прошлого.

– Господи! Да я об этом уже рассказывала десятки раз и раньше, и после опять расспрашивали. В моем прошлом ничего для вас интересного нет. Была жизнь, да прошла.

– Почему же прошла? Сколько вам сейчас лет?

– Сорок шесть.

– Вы замужем?

– Нет. Была... Быльем поросло то замужество.

– Где же ваш муж, кто он?

– Супруг мой, Шубин Федор Поликарпович, был казачьим офицером. Во время гражданской войны утек за море. Я-то тифом заболела при отступлении, поэтому муж оставил меня здесь у добрых людей, а сам ускакал.

– А дети у вас были?

– Сынок был, Алеша. С собой его Федор взял,

– Где же он, сын ваш, теперь?

– Если жив, то, наверное, где-то там, где и отец...

– А где отец?

– Не знаю. Скитается, наверное, где-то по заграницам, если успел тогда уплыть. А если потопили пароход, то... вместе с сыном...

Шубина опустила голову.

– И никаких известий от них не было?– продолжал спрашивать Васин. Двое других сидели молча.

– Нет, не было,– вздохнула Шубина.

– И вы не пытались его разыскивать?

– Пыталась. Люди посоветовали через Красный Крест искать. Я и написала. А ответа все нет и нет. Правда, потом меня все спрашивали, где муж, какую я с ним связь держу. Ну я им ничего не могла сказать, кроме того, что письмо по совету добрых людей написала, а сама о нем ничего не слыхала.

– И больше не тревожили?

– Нет. Правда, в тот год участковый часто наведывался ко мне, все спрашивал, не приходил ли муж. А позже никто не тревожил.

– Чем же вы занимались с тех пор, как расстались с мужем и сыном?

– Работала, как и все. Вначале у хозяина, где меня оставил муж, а потом в колхозе. Привыкла. Люди мне верили, поддерживали меня. Среди них и горе забылось.

– Мне говорили, что вы хорошо раньше работали?

– А что ж, пока здорова была. Это сейчас-то не очень много его, здоровья, но все равно тружусь, что поручают. Не хочу от людей отставать в такое тяжелое время. Знаете, даже стыдно признаться – я раньше самогоном промышляла. А когда почувствовала, что за нее проклятую люди да и председатель наш товарищ Бояркин на меня начали коситься, прекратила и сама все уполномоченному милиционеру рассказала. Он посмеялся и говорит: «Вы, гражданка Шубина, свой завод самоконфискуйте и в реку выбросьте». Я так и сделала.

– А Марущака вы хорошо знали?

– Марущака? Этого, что убили недавно? Как же не знать? Знала. Наведывался он ко мне с дружками, пока не спровадила. Угрожали мне... Но их вскорости уничтожили. Я сама Александру Сергеевичу, командиру, что в Степанидиной хате стоял, рассказывала, что Марущак возле Никифора Гнилицкого, бакенщика, ховается. На реке Кубань, Там их дезертиров поганых и порешили.

– А скажите, Надежда Арсентьевна, вы сейчас своего мужа и сына узнали бы, если бы довелось встретиться с ними?

– Узнала бы, спрашиваете? Супруга-то узнала бы, я думаю, а вот сыночка – не знаю. Помню, беленький был такой, светлоглазенький... и двух годков не было, как потеряла я его.

Шубина умолкла и отвернулась. Васин потихоньку советовался о чем-то со своими помощниками, а Шубина, вспомнила ока вдруг далекие годы своей молодости, и горькая обида за бессмысленность ее жизни в который раз обожгла сердце. «Ведь,– думала она,– прошло время прахом. Другие в моем возрасте уже внучат нянчат. Я осталась бобылкой – ни роду, ни племени, ни мужа, ни детей,– такой и сейчас живу».

Как из дальнего-да лека дошел до нее голос майора:

– Скажите, Надежда Арсентьевна, если немец будет подходить сюда, вы уедете?

– А то как же?

Шубина пристально посмотрела на Васина:

– А скажите, товарищ начальник, что вы про мужа с сыном спрашивали, узнаю ли, дескать? Уж не нашелся ли кто?

– Да как вам сказать, Надежда Арсентьевна. Есть тут один гражданин. Говорит, что он Шубин. Скажу вам откровенно, хотя это, может быть, и жестоко по отношению к матери: он пришел с той стороны, понимаете, от немцев, и особой откровенности у нас не проявляет. Мы думаем, если он ваш сын, то может быть, вам что-нибудь расскажет.

Более мой! Что он ей говорит, этот майор. Шубина слышала слова, но смысл их не доходил до ее сознания: в мозг, в сердце стучала свалившаяся на нее радостная весть: сын!! Нашелся!! А может быть, все это лишь призрачная надежда, и человек этот чужой, не Алеша...

Надежда Арсентьевна поднялась со стула, и побелевшими губами спросила:

– Где же он?

– Товарищ Михайлов!– позвал Васин.– Проводите сюда задержанного.

Шубина остановилась и замерла посреди комнаты, устремив взгляд на дверь.

Он вошел, остановился. Посмотрел на женщину ничего не выражающим взглядом. А она пристально всматривалась в его лицо. Затем подошла, отвернула сзади воротник его рубашки и воскликнула:

– Ой, сыночек мой! Алешенька!– и медленно стала оседать на пол.

Шубин присел возле, пытался поднять:

– Мама, мамочка моя!..

Женщину бережно подняли, положили на деревянную лавку. В комнату вошел санитар, достал кусочек ваты и, смочив тампон в нашатырном спирте, поднес его к носу Шубиной, потер виски. Она открыла глаза, посмотрела по сторонам. Михайлов подал ей кружку, она сделала два-три глотка, вздохнула:

– Сынок, Алешенька! Вот где нашла я тебя...

Он опустился у лавки, положил ей голову на колени и замолк. Плечи Шубина вздрагивали.

По распоряжению Васина, мать и сына поместили в отдельную комнату, разрешили до утра побыть вместе. Как доложил утром следователь, они почти до рассвета проговорили. Как и следовало ожидать, Алексей, хоть и поведал многое о своей жизни, но больше расспрашивал мать. Об основном – о цели прихода из-за линии фронта, о работе в полиции, своей принадлежности к немецкой разведке – вообще не упоминал. Об отце рассказывал неохотно, с обидой в голосе.

Надежда Арсентьевна своим материнским сердцем чувствовала, что не случайно сын так скуп на слова, даже с нею. Конечно, не только к ней немцы и ее бывший муж, теперь тоже немецкий офицер,– послали его. Родного сына втравить в такое дело... Сам волк и его волком сделал. Вот он рядом, ее кровинушка. Тоже рад встрече...

«Что же теперь будет со мной?—думала Шубина.– Арестуют? За что? За то, что муж – немецкий офицер и сын неизвестно кто? Так она в том не виновата, так жизнь сложилась. Родителю, покойному Арсентию Пантелеевичу, приглянулся Федор, и знать других он не желал. Как же: подофицер, юнкерское закончил, из семьи богатого торговца. Будущий сват тысячами пудов хлеба ворочал, на реке свои баржи имел, голытьбу всей округи в руках держал за долги. Сам Нилин – наказной атаман. Как не породниться. Вот и вышла. И что? В семнадцатом от красных бежали, а в двадцатом его совсем из России выгнали. И разметала судьба всех по свету, поломалась жизнь непутевая. И все эти годы она вроде как и не жила, а существовала. Все чего-то ждала, а чего – и сама не знала. Так и старость подкралась. А сейчас эта война... Сын нашелся. Разбередил душу до самого дна. Что будет теперь? Что будет?»

Боясь разбудить спящего Алексея, она приподнялась на локоть и долго-долго рассматривала в предрассветном сумраке родное лицо. Волосы, как у Федора, и нос схожий. Женат ли? Так и не добилась вчера ничего. Даже этого не сказал. Кто же он? Неужто вражина, как и Федор? Нет, не верю, не может быть. Даже если и послали его со злым умыслом, покается он, уговорю...

Часов в семь постучали. Красноармеец принес завтрак ей и сыну. Проснулся Алексей, потянулся, поздоровался, сел. Спросил, как ей спалось и, откинувшись головой к стене, долго-долго о чем-то думал. К еде не притронулся. Не ела и мать. Расчесала волосы, поправила сбившуюся за ночь одежду, села возле него, прижалась и просидела так, пока за Шубиным не пришли.

– Ну, может, попрощаемся, маманя?– молвил он, поднимаясь.– Пришли за мной. Может, последний раз видимся...

– Алешенька! Да повинись ты, непутевый. В чем вина-то твоя,– мать, обхватив сына за шею, забилась у него на груди в рыданиях.

Он насупился, снял ее руки со своих плеч, слегка отстранил ее от себя и, ссутулившись, шагнул мимо конвоира за порог.

Долго не могла успокоиться Шубина. Сидя у стола, плакала тихо, подперев рукой подбородок. В таком положении ее и застал вошедший в комнату Васин. Поздоровавшись, сел рядом с ней, намереваясь продолжить разговор, но увидел, что еда стоит нетронутая, спросил:

– Вы что же, Надежда Арсентьевна, не завтракали?

– Какая теперь еда?..

– Меня зовут Аркадий Павлович...

– Тяжко мне, Аркадий Павлович, ох тяжко! Лучше б не встречала я его. Душу разбередила только. Что он натворил-то, скажите? Что с ним будет? Скажите правду!

– Правду? Суд его ждет. Я вчера уже сказал вам, Надежда Арсентьевна, враг он, ваш сын. Враг и вам и народу нашему. Не на прогулку и не только для встречи с вами его сюда послали немцы. Он пошел по стопам отца.

– Ах ты, боже мой! Он сам-то вам хоть что-нибудь рассказывал?

– Говорит очень мало, правду скрывает.

– Может, вы при мне с ним погутарите? Я бы постыдила его, ведь сын он мне!

– Это можно, если вы этого желаете. Пока позавтракайте и никуда не уходите со двора, а то часовой вас не выпустит без моего разрешения.

В обед встреча состоялась. Майор Васин в присутствии матери спросил Шубина о цели прихода из-за линии фронта.

И снова Шубин будто преобразился. Не было вчерашнего Алексея, не было ни дрожи в голосе, ни искренности в васильковых глазах. Они опять смотрели колюче, настороженно, исподлобья. Он повторил то же, что рассказывал на предыдущих допросах. И ни слова сверх того.

– Вижу, Шубин, вы ничего не осознали,—покачал головой Васин.

– Алеша,– обратилась к нему мать,– скажи ты все, ради бога. Ну осудят тебя, а там, даст бог, и жив останешься. Жить будем вместе.

– Нет, маманя, жизни дальше мне нет! Тут я враг, и один мне конец.

– Что же ты натворил, сынок?

– Что натворил? А как только подрос и как стал понимать, кто мой отец, кто дядя Андрей, что с нами сделала Советская власть, так с тех пор у меня начала расти злость на всех. Я никому не могу этого простить. Всех бы этих активистов, коммунистов...– он зло заработал желваками.

– За что так, сынок? Что же они тебе сделали плохого?

– Жизнь они мне покалечили, еще до войны по судам затаскали, баландой кормили да работать за троих заставляли.

– За что же тебя судили?

Шубин молчал...

– Ларек он с дружком обокрал до войны,– вмешался Васин.– А с начала войны он вместе с вашим братом Нилиным Андреем Арсентьевичем полицией руководил в поселке шахты «Кондратьевка», где братец ваш жил до начала войны. Там они при немцах всю власть вершили.

– Что же это, батюшки, значит, и сын мой людей мордовал?