Текст книги "Кто вы, Лаврентий Берия? Неизвестные страницы уголовного дела"
Автор книги: Андрей Сухомлинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Что касается дела Кедрова-старшего, Мешик просил учесть, что он его не арестовывал, расследовал это дело только до середины 1939 года. С Кедровым работало много следователей – около 20 человек, в том числе и он, а указания о расправе над Кедровым исходили от Берия.
В своих показаниях Мешик остановился и на деле сына М.С. Кедрова – Игоря Кедрова и деле Голубева – оба были сотрудниками НКВД.
По этому поводу Мешик заявил, что дело Игоря Кедрова было в производстве у следователя Либенсона и он, Мешик, к нему прямого отношения не имел, но Кобулов поручил заниматься этим делом и ему. Было известно, что Голубев и Игорь Кедров подали заявление в ЦК с жалобой на Берия. В суде было установлено, что ордер на арест Игоря Кедрова подписал Меркулов, а Мешик несколько раз допрашивал его как помощник начальника следственной части НКВД.
Рассказ Мешика оборвал Конев.
«Председатель Конев: Почему вы пытаетесь отгородиться от этого дела?
Мешик: Я с самого начала сказал суду, что не отгораживаюсь от Берия и от его преступлений. Разрешите продолжать показания? Итак, допрос Кедрова был поручен Либенсону. Кобулов лично интересовался этим делом. Кедрова не били, но как показал Либенсон, к нему, с целью психического воздействия, подсадили другого арестованного – Николаева-Журид,[132]132
Николаев-Журид Н.Г. (1897–1940). Ответственный работник НКВД СССР (последняя должность – начальник 3-го отдела ГУГБ НКВД СССР). Арестован 25.10.1938 г. Приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к BMH. Расстрелян.
[Закрыть] который и разложил его в направлении дачи признательных показаний. Должен сказать, что ещё до передачи этого дела в следственную часть Кедрова и Голубева вызывал к себе на допрос Берия. О чём он с ними тогда говорил, я не знаю, но скорее всего он угрожал им с целью понудить их дать признательные показания. Это подтверждается заявлением Кедрова на имя Берия и показаниями Либенсона. Из этого следует, что Берия проявлял повышенный интерес к этому делу. В результате Кедров подал заявление на имя Берия, в котором признавал себя виновным в измене Родине и в том, что написал в ЦК провокационное заявление в отношении Берия.
Председатель Конев: Вы знаете, что это заявление было получено от Кедрова путем избиений?
Мешик: Еще раз повторяю, что Кедрова Игоря не били. Но не исключена возможность, что Берия ему говорил, что если он не даст показаний с признанием, то будет уничтожен. Кобулов интересовался этим делом и всегда держал его на контроле. Вскоре после получения заявления от Кедрова, мне позвонил Кобулов, я это обстоятельство очень хорошо помню, так как он, узнав о подаче Кедровым заявления, предложил мне немедленно прибыть к нему с этим заявлением и мы вместе пошли в кабинет Берия. Это было мое первое посещение кабинета Берия и поэтому я хорошо помню все эти обстоятельства. Берия, прочтя заявление Кедрова, разразился страшной бранью на грузинском языке. Я растерялся.
Председатель Конев: Что вызвало раздражение Берия?
Мешик: Насколько я понял это заявление Кедрова не удовлетворило Берия, и он дал установку Кобулову: «Пусть Кедров расскажет, при каких обстоятельствах он был завербован для проведения шпионской деятельности, а затем в соответствующем месте укажет о своем провокационном заявлении». Берия порвал заявление Кедрова и бросил его Кобулову. Это заявление имеется в деле[133]133
В материалах уголовного дела этого заявления нет.
[Закрыть].
Председатель Конев: Подсудимый Кобулов, чем было вызвано раздражение Берия?
Кобулов: Я сейчас точно не помню, но, видимо, было так, как говорит Мешик. Брань была и это на Берия похоже. Берия был недоволен содержанием заявления, написанного Кедровым.
Председатель Конев: Подсудимый Мешик, вы подтверждаете, что со стороны Берия была проявлена особая заинтересованность к этому делу?
Мешик: Да, безусловно. Это было единственное дело, которым интересовался Берия за период моей работы в следственной части НКВД СССР.
Председатель Конев: С какой целью вы и ваш подчиненный следователь Либенсон изъяли из дела собственноручные показания Кедрова Михаила, Кедрова Игоря и Голубева?
Мешик: Собственноручные показания этих лиц были изъяты из дела в тот период времени, когда, как я уже говорил, я не имел к этому делу никакого отношения.
Председатель Конев: Продолжайте свои показания.
Мешик: По получении указаний от Берия, Кобулов вызвал к себе Кедрова и предложил ему написать новое заявление, в котором надо сначала рассказать о своей изменнической деятельности, а потом о подаче заявления. Кедрову дали бумаги и он стал писать новое заявление. К этому времени Голубев ещё никаких показаний не давал. Получив заявление от Кедрова, в котором он указал и об изменнической деятельности Голубева, Берия дал указания о переводе Кедрова и Голубева в Сухановскую тюрьму. Это была ужасная тюрьма, постройкой которой занимался еще Ежов, а окончил строительство Берия. В эту тюрьму переводили, как правило, «ежовских заговорщиков».
Председатель Конев: Вы уклоняетесь от существа дела.
Мешик: Однажды в кабинет Берия, оборудованный специально для него в Сухановской тюрьме, был вызван Голубев. В кабинете Берия находились Берия, я и сотрудник следственной части Шкурин, обладавший большой физической силой. Во время допроса Голубева, который отрицал свою вину, Берия дал знак Шкурину, стоявшему позади Голубева и тот своей громадной рукой нанёс сильный удар по лицу Голубева. От этого удара Голубев упал со стула на пол.
Председатель Конев: Для чего избивали Голубева?
Мешик: Для того, чтобы получить от него желательные для Берия показания. После этого Голубев, оправившись после удара, сказал, что он даст показания. Затем Голубева увели из кабинета.
Член суда Зейдин: Вы подтверждаете свои показания, данные во время предварительного следствия по этому поводу?
Мешик: Да, полностью подтверждаю.
Член суда Громов: Таким образом, Кедров и Голубев дали показания под физическим воздействием?
Мешик: Да, Голубев в силу физического воздействия, а Кедров – психического».
Больше ничего из того, что можно было бы включить в приговор, судьи от Мешика не получили. Пытались выяснить правильность присуждения ему Сталинской премии, но из этого ничего не вышло. Во-первых, это задача не суда, а во-вторых, заслуги Мешика в продвижении атомного проекта неоспоримы.
На вопрос суда, признает ли Мешик себя виновным в том, что «был исполнителем вражеских замыслов Берия по оживлению буржуазно-националистических элементов на Украине» Мешик ответил отрицательно. О собирании компромата на руководящих совпартработников Украины Мешик заявил, что это указание шло от Берия согласно его официальным запискам.
Рассказал Мешик и о конфликте со Строкачем – начальником УМВД Львовской области, который не хотел выполнять поручения Мешика и Берия о сборе компромата на партийных работников и доложил о них в ЦК КП Украины. Строкача за это Берия снял с работы.
В суде огласили показания нескольких свидетелей, изобличавших, по мнению суда, Мешика во многих его грехах.
В частности, по показаниям ответственного сотрудника МВД УССР Фадеева американский шпион Охримович воспринял мероприятия в УССР в 1953 году по замене русских руководителей на украинских «как реализацию идей ОУНа»[134]134
ОУН – Организация украинских националистов. Объединение националистов Западной Украины, образована в 1929 г. Преемница Украинской воинской организации. Имела собственные военные формирования – так называемую Украинскую повстанческую армию (бандеровцы). В основном действовала на территории Западной Украины.
[Закрыть], и по его, Охримовича, выводам, эти действия Берия и Мешика отвечали «целям и взглядам буржуазных националистов, в частности, агентуры англо-американских империалистов – оуновцев».
Мешик заявил, что Фадеев никакого отношения к Охримовичу не имел, и абсолютно правильно отметил, что Охримович – это прежде всего враг.
Огласили и такие показания Фадеева:
«Наши агенты случайно встретили главаря ОУН «Лемеша», о чем я сообщил Мешику. На это Мешик мне сказал: «Не вздумай идти в обком и трубить об этом. Никому ничего не говори».
Мешик все это отрицал. Кстати, если это правда, сообщение о контакте агентуры с одним из главарей ОУН является государственной тайной, о которой обкому КПСС знать не положено.
Припомнили Мешику и его выступление на партийной конференции МВД в марте 1953 года. По мнению суда, это усугубляло его вину. Вот выдержки из того выступления:
«Прежде всего, я хочу поздравить вас с тем, что руководство Министерства внутренних дел СССР поручено сейчас товарищу Лаврентию Павловичу Берия, что кончился, наконец, тот мрачный период, когда органы государственной безопасности находились в руках авантюристов типа Игнатьева. Мне хочется напомнить вам, товарищи, мрачную страницу в истории органов, относящуюся к 1937–1938 г., когда заговорщик Ежов широко развернул свою предательскую деятельность, которая заключалась, в частности, в том, что, следуя своим вражеским целям, Ежов уничтожил огромное количество преданных Родине и партии людей. Вторичный приход товарища Берия к руководству чекистскими органами вновь ознаменовался разоблачением преступников, стоявших у руководства МВД, и исправлением искривлений в работе органов. С приходом товарища Берия чекистские органы коренным образом изменили направление своей работы и снова стоят на страже интересов советского народа, интересов коммунистической партии, на страже советской законности. В связи с этим несомненно, что уже сейчас восстановлен авторитет органов МВД и что в самое ближайшее время органы МВД снова будут пользоваться поддержкой и любовью советского народа».
Откровенно говоря, я, кроме неприкрытого подхалимажа, ничего в этих тезисах не вижу. Правда, в суде Мешик неожиданно поменял свою позицию на 180 градусов и из преданного подчиненного превратился в дополнительного обвинителя Берия. Закончились показания Мешика в суде монологом:
«Я хочу кончить свои показания теми же словами, которыми начал. Я был пособником Берия, не зная, что он является врагом. Всякий пособник совершает преступление и я не прошу снисхождения у суда. Я думаю сейчас только о том, чтобы не солгать суду и помочь выяснить всю правду…»
Мешика опять оборвал Конев.
«Вопрос: Вы признаете, что были соучастником Берия?
Мешик: Я был его пособником, т. е. выполнял преступные распоряжения Берия».
За три дня суд допросил пять подсудимых, осталось два – Меркулов и Берия. Первый генерал армии, второй маршал. Почему их решили допросить последними? Думаю, не случайно. Во-первых, допросив подчиненных и менее, так сказать, активных участников преступлений, суд собрал определенный объем доказательств и информации и как бы прижал к стенке основных подсудимых, показав, что они изобличены показаниями других лиц. Это, пожалуй, было главным. И еще. Старшее и среднее поколения, «прошедшие» через КПСС, хорошо помнят негласные правила партийной жизни, когда на различных партмероприятиях – бюро, собраниях, активах, конференциях, съездах – очередь для выступлений выстраивалась «по восходящей». Начальник, подводя итоги, всегда выступал последним, а если первым – то только с докладом или в застольях, с первым тостом. А коль скоро все специальное судебное присутствие по этому делу состояло из совпартработников, то они и применили знакомое им правило допрашивать начальников – Меркулова и Берия – последними.
Итак, Всеволод Николаевич Меркулов – генерал армии и министр государственного контроля СССР. Повторюсь, что с 1946 года он в органах не работал, перенес инфаркт и был переведен на более спокойную работу: вначале в ГУСИМЗ, а затем в указанное министерство, где был назначен министром, сменив на этом посту Льва Мехлиса.[135]135
Мехлис Л.3. (1889–1953) – в 1924–1930 гг. помощник генерального секретаря ВКП(б), в 1930–1937 гг. зав. отделом печати ЦК ВКП(б) и редактор газеты «Правда», в 1937–1940 гг. начальник Главного управления политической пропаганды КА и зам. наркома обороны СССР, в 1940–1950 гг. нарком (министр) государственного контроля СССР, одновременно в 1940–1941 гг. зам. председателя СНК СССР, в 1941–1942 гг. начальник Главного политического управления РККА и зам. наркома обороны СССР, в 1942–1945 гг. член Военного совета 6-й армии, Воронежского, Волховского, Брянского, 2-го Прибалтийского, Западного, 2-го Белорусского, 4-го Украинского фронтов, Прикарпатского военного округа. С 1950 г. – на пенсии.
[Закрыть]
На вопрос суда, признает ли себя виновным в совершенных преступлениях, Меркулов разразился тирадой:
«Нет, не признаю. Со всей категоричностью и искренностью заявляю: нет, нет и еще раз нет. Я антисоветчиком не был, заговорщиком не являлся, не изменял Родине ни действием, ни мыслями, ни дыханием. Я не совершал террора. Предъявленные мне обвинения я считаю ошибкой прокуратуры. Мне стыдно оправдываться и соединять вместе два слова: «я» и «враг». Я жертва рокового для меня стечения обстоятельств».
Рассказ Меркулова неоднократно прерывался Коневым, требовавшим говорить по существу и не отвлекаться. Это в конечном итоге удалось, и допрос пошел по старой схеме.
Подробно выяснены отношения между Меркуловым и Берия. Меркулов вспомнил, что попал в поле зрения Берия еще в 1922 году, когда в ЧК Грузии был опубликован сборник статей «Чекисты к 1-му Мая» и там он, Меркулов, поместил свой фельетон. О чем был фельетон, Меркулов не уточнил, но именно после него, как считал Меркулов, начались хорошие отношения с Берия. Далее Меркулов рассказал об отношениях между Берия и тогдашним председателем ГПУ Закавказья Павлуновским. Суд долго выяснял, почему Берия все время продвигал Меркулова по службе. Меркулов ушел от прямого ответа, но это и так было ясно: Берия доверял Меркулову как себе.
Далее суд стал выяснять, почему Меркулов написал два письма Берия с просьбой о совместной работе. Одно в 1938 году, когда Меркулов работал в Тбилиси зав. транспортным отделом ЦК КП Грузии. А второе – в Москве в 1953 году, когда он был уже министром госконтроля СССР, а Берия – министром внутренних дел. Меркулов ничего нового не сказал. Но понятно: эти письма – свидетельство его преданности и лояльности.
Меркулов «признался», как в 1949 году на торжестве по случаю 50-летия Берия на банкете чрезмерно хвалил его, а в 1940 году в газете «Заря Востока» была опубликована биография Берия, ее подготовил он, Меркулов, преувеличив заслуги Берия.
Меркулов рассказал об одной интересной детали, роковой для Берия.
В 1932 году Берия поручил Меркулову выехать в Баку и изъять из архивов документы, подтверждающие службу Берия в 1919 году у мусаватистов. Он это задание выполнил.[136]136
Подробно о выполнении этого задания будет рассказано ниже.
[Закрыть]
Далее пошли конкретные факты. О незаконном аресте сотрудников НКВД Кедрова-младшего и Голубева. Меркулов пояснил, что ордер на их арест подписал он, но по указанию Берия, а о включении в список на расстрел в 1941 году Кедрова-старшего он, Меркулов, ничего не помнит.
Надо отметить, что в ходе допроса Меркулову довольно-таки часто отказывала память.
В протоколе суда записано так:
«К несчастью, моя память не сохранила ничего по поводу этого списка. Очевидно я принимал какое-то участие в составлении этого списка по указанию Берия, безусловно, давая указания о составлении его, Берия сказал, что это делается по распоряжению свыше».
Выслушав это, Берия неожиданно заявил:
«Список на расстрел 25 человек я мог поручить составить только Кобулову и Меркулову».
Тут же со стула вскочил Кобулов:
«Я лично не участвовал в составлении списка на 25 человек, но я присутствовал, когда Берия давал указания об этом Меркулову, при этом был еще и Мамулов».
Короче, разбирательство приняло активную форму.
Далее суд стал разбираться с Меркуловым по делу научного работника – директора одного из институтов И. Белахова. Еще на следствии это дело было выбрано как образец беззакония, творившегося в НКВД – НКГБ накануне войны. И Меркулов имел к нему самое прямое отношение. В течение двух лет из Белахова выбивались показания о его шпионской, контрреволюционной деятельности начиная с 1918 года, а потом ему еще пытались «пришить» интимную связь с женой Молотова Полиной Жемчужиной. Следствие по этому делу контролировал лично Меркулов, он же несколько раз продлевал сроки содержания Белахова под стражей, два раза допрашивал его. Белахов трижды объявлял голодовку, и добиться от него ничего не смогли. Его подвергали нечеловеческим пыткам, а в 1941 году расстреляли без суда в составе тех 25 человек, о которых уже говорилось. Дело Белахова было приобщено к делу Меркулова в виде «протокола осмотра» на 14 листах и подписано членами следственной группы – Базенко, Цареградским и Кавериным. Там много интересного.
Вот, например, выдержка из письма Белахова, написанного в тюрьме на имя Меркулова:
«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по 3–4 раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым частям. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувства и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали.
Дело дошло до того, что я мочился кровью, перешибли позвоночник и я стал терять сознание и появились галлюцинации. Врач все это видел и санкционировал дальнейшее избиение.
Избиение происходило в Наркомате в комнате № 552-а. Избивали Визель, Зубов и еще одно лицо, потом Иванов (комната 234) и Подольский.
Избивая, от меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гр. Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя Наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут. На такую подлость я идти не мог.
Тогда меня отвезли в Сухановскую тюрьму и избили до полусмерти. В бессознательном состоянии на носилках отправили в камеру».
В протоколе судебного заседания ответ Меркулова на вопрос суда по этому факту записан так:
«Меркулов: молчит».
Далее на допросе в суде Меркулов в конце концов признал свою причастность и к тому печальному списку расстрелянных (25 человек), и к направлению в спецлагерь их родственников, и к конфискации имущества этих расстрелянных, и даже в участии в издевательствах и пытках, применяемых к подследственному Боровому и еще, как записано в протоколе, «к трем или четырем человекам, каждый раз по указанию Берия или свыше».
Меркулова допрашивали судьи и о жене маршала Кулика К. Симонич-Кулик. Он, Меркулов, признал, что сам разработал план ее ареста, сам проверял засаду, выезжал на место захвата и контролировал ход операции.
После ареста Симонич-Кулик он вместе с Берия допрашивал ее и вел протокол допроса. Меркулов в суде показал, что уничтожить Симонич-Кулик было велено свыше, о чем говорил ему Берия.
Подтвердил Меркулов и то, что Берия в 1936–1938 годах из Тбилиси посылал письмо Евгению Гегечкори в Париж, а он, Меркулов, даже редактировал это письмо, т. к. Гегечкори был у них «в разработке». Меркулов показал, что в 1946 году на имя жены Берия диппочтой пришло письмо из Парижа от Е. Гегечкори, и он вручил его лично Берия. Это, по всей видимости, было расценено как связь с лидером грузинских меньшевиков, причем как со стороны Берия, так и со стороны Меркулова. Во всяком случае, из протокола следует, что к такому выводу пришел член суда Михайлов.
Тот же Михайлов пытался разобраться и с тем, почему на одном из совещаний в 1943 году Меркулов ориентировал оперативный состав НКГБ СССР на развертывание в стране агентурно-осведомительской сети.
Меркулов разъяснил бывшему первому секретарю ЦК ВЛКСМ, что это обычная, нормальная работа в органах госбезопасности.
Конев не согласился и даже прочитал выдержку из приобщенных к делу тезисов одного из докладов Меркулова на совещании в 1943 году:
«Я сравниваю работу агентурной сети с сетью рыболова. Он десять раз закинет сеть, на одиннадцатый – поймает щуку Как делает рыболов: маленькую рыбку бросает обратно в воду, крупную забирает. И чем больше сеть и мельче клетка, тем больше улов».
От себя замечу, что Всеволод Николаевич рыбак, видимо, был слабый, коль скоро сетевую ячейку называет «клеткой» и полагает, что успешный улов возможен при ячейке мелкого размера. «Какова снасть – такова и рыба» – вот лозунг истинного рыбака. Большая ячейка – большая рыба.
Окончание допроса Меркулова вылилось, можно сказать, в перебранку между ним и Коневым.
«Председатель Конев: Подсудимый Меркулов, вы ничего не сказали о своих преступлениях, вы не искренне говорите суду.
Меркулов: Нет, я искренне даю показания суду. Безусловно, происходили ужасные вещи, эти преступления организовывал Берия, он преследовал личные цели, он боялся, что будет разоблачен, что подтверждает расправа с Кедровым. Теперь я считаю, что и расстрел 25 человек был произведен для того, чтобы включить в этот список Кедрова. Берия включил в этот список Кедрова потому, что он имел в отношении Берия компрометирующие материалы, и если бы он был освобожден, то сообщил бы о преступных действиях Берия в Центральный Комитет.
Председатель Конев: Таким образом, неопровержимые факты уличают вас в том, что вы являлись активным участником изменнической группы заговорщиков, ставившей перед собой преступные цели захвата власти и ликвидации советского строя, при этом вы лично на протяжении многих лет были тесно связаны с главарем изменнической группы – врагом народа Берия и вместе с ним совершали тягчайшие преступления. Вы это подтверждаете?
Меркулов: Нет.
Председатель Конев: Садитесь.
Меркулов: Слушаюсь.
Допрос Меркулова закончился 21 декабря 1953 года в 14 часов 50 минут. Был объявлен перерыв до 17 часов.
Но немного о другом.
Все то, о чем идет речь в этих главах, взято из протокола судебного заседания. Протокол большой, 340 листов. Напечатан на пишущей машинке и сформирован, т. е. подшит и пронумерован, в отдельный том или, как говорят не специалисты, – папку. Пусть папка. Дело не в этом.
Документы, отпечатанные на машинке, имеют в отличие от «рожденных» в компьютере свое лицо. По ним можно сделать некоторые интересные выводы.
Так вот, весь протокол судебного заседания, находящийся в деле Берия, не первый экземпляр. Старшее и среднее поколения хорошо помнят, каким способом печатались документы. В каретку машинки вставлялось 5–6 листов бумаги, между которыми закладывались копирки. Последние экземпляры «пробивались» хуже, и их было труднее читать. В протоколе суда по делу Берия бросается в глаза то, что запись показаний Меркулова исполнена более бледным шрифтом, чем остальных, а Берия – еще бледнее. Это значит, что протоколы размножались в большом количестве, и чем выше был начальник (в частности, Меркулов и Берия), тем больше экземпляров их показаний готовилось. Уже достоверно известно, что и копии, и оригиналы протоколов рассылались всем членам Президиума ЦК. Вот и получилось, что, допустим, десять первых экземпляров отослали в ЦК, а одиннадцатый – самый плохой – оставили себе. Это что касается Меркулова и Берия. Что же касается менее «привлекательных» фигурантов, то документы с их показаниями в таком количестве не печатались, поскольку они были как бы менее интересны.
Короче, протокол показаний в суде Берия, как и Меркулова, читать без применения «технических средств» порой нельзя. Хорошие экземпляры отправили в «инстанцию», а плохие оставили себе в деле.
* * *
В 17 часов 21 декабря 1953 года начался допрос Берия.
В книге А. Антонова-Овсеенко читаем: «Поначалу Берия прикинулся сумасшедшим: бросался то вперед, то назад, размахивал руками… Внезапно к нему бросился Москаленко и отрезал пуговицу на брюках. Они начали спадать, и подсудимый тотчас успокоился» Надеюсь, вы понимаете, что все это глупость.
Ничего нового Берия в суде не сказал, за исключением того, что неожиданно признал себя виновным в службе в мусаватистской разведке в 1919 году, о чем еще будет отдельный большой разговор. В остальном виновным себя он, как и прежде, не считал.
Вновь суд подробно разбирался с анкетными данными и биографией Берия, его родственниками, их судьбой, работой Берия в Грузии. Он пояснил, что в 1937–1938 годах по всей стране прокатилась волна борьбы с «право-троцкистским подпольем», а это влекло, как он выразился, «большие перегибы, извращения и прямые преступления». Эта практика, как показал Берия, была установлена еще при Ежове и проводилась им в основном с помощью Гоглидзе и Кобулова. Сам он неоднократно участвовал в допросах арестованных, давал указания и установки.
Изменником и заговорщиком он никогда не был, о захвате власти не помышлял. Суд опять начал оглашать показания свидетелей, допрошенных на следствии.
В частности, огласили показания Цатурова о том, что Берия (дословно) «благодаря интригам, иезуитской хитрости, маккиавелистским приемам достиг своей цели – стал председателем Зак. ГПУ».
Огласили предсмертную записку Долидзе:
«…Совершается ужасное и чудовищное дело, истребляются люди, беспредельно преданные партии Сталина. Моя просьба перед смертью – подумайте над этим. Мои показания, как и многих, сплошной вымысел, надуманный под палкой».
Показания Багирова:
«Отношения Берия к Серго Орджоникидзе являлись одним из наиболее убедительных примеров подлости Берия, его карьеризма и вероломства».
Показания помощника Берия – Шария:
«…Мне известно, что Берия внешне относился к С. Орджоникидзе, как бы хорошо, а в действительности говорил о нем в кругу приближенных всякие гадости…»
Москаленко пытался выяснить у Берия, почему он во время гражданской войны в 1920 году, сидя в Кутаисской тюрьме, не принимал участия в голодовке коммунистов. Берия пояснил, что в голодовке он участвовал активно, но до окончания ее он заболел и его перевели в тюремную больницу.
Опять суд начал разбираться с родственниками Берия, проживавшими в Париже. Ничего нового Берия не сказал ни о Евгении Гегечкори, ни о Георгии Джакели, ни о Николае Гегечкори, ни о попытках «выйти» на их родственницу – жену Лаврентия Нино, а затем и на него самого.
Вновь обратились к делам М. Кедрова, его сына Игоря и сотрудника НКВД Голубева. Вот выдержки из протокола.
«Член суда Кучава: Оглашаются показания Багирова.
«Кедров мне известен, причем известен с самой лучшей стороны. Кедров являлся старым большевиком, активным участником и организатором обороны Севера в период гражданской войны, а затем членом Президиума ЧК при Ф.Э. Дзержинском. Это был человек большой нравственной чистоты и честности. Как уполномоченный Дзержинского, Кедров приезжал в Баку и проводил проверку работы ЧК».
Берия: Не помню, может, это было до меня.
Член суда Кучава: Вам стало известно, что Кедров располагал компрометирующими вас материалами, поэтому вы его арестовали и истязали в тюрьме?
Берия: Нет. Мне это неизвестно.
Член суда Кучава: Оглашаю показания сына Кедрова (том 9, л.д. 211)
«…В 1921 году отец, в качестве полномочного представителя ВЧК – ОГПУ был в Баку; я был с ним. Мне известно, что отец проводил обследование Аз. ЧК и сообщил о результатах Дзержинскому в Москву. У отца была особая тетрадка, где такого рода донесения писались под копирку. В одном из них отец сообщил о том, что какие-то дела, которые вел Берия (тогда Берия был зам. пред. Аз. ЧК), вызывали у него сомнения политического характера; в связи с этим отец делал вывод о том, что Берия не соответствует занимаемому им посту и не может быть на руководящей работе в органах ВЧК – ОГПУ. Это письмо было отослано Дзержинскому, кажется, осенью или зимой 1921 года. Копия хранилась у отца до момента его ареста вместе с другими документами, содержащимися в этой тетради. Накануне ареста отца я был у него дома, и отец мне сказал, что эту тетрадку он спрятал в надежном месте, но где – он этого мне не сказал».
Снова суд вернулся к делам Белахова, Слезберг, сестер Канель. Берия все это признавал, ссылаясь, правда, на указания инстанции (кого именно – не выяснено) и даже на работу какой-то специальной комиссии.
Такая же ситуация с похищением жены маршала Кулика.
Несколько вопросов задано и о судьбе посла СССР в Великобритании дипломата Майского, подозреваемого руководством КПСС уже в «наше», послевоенное время в шпионаже в пользу английской разведки и освобожденного из тюрьмы Берия. Берия пояснил, что Майский ни в чем не виновен, под арестом давал неопределенные показания о своих связях с Черчиллем, а также ссылался на уже умерших Томского и Коллонтай. Прямых улик против него не было. Поэтому он и был им, Берия, освобожден. Вновь вернулся суд к убийству дипломата Бовкун-Луганца с женой.
По этому эпизоду доказательная база была хорошая. Как вы помните, в первые дни следствия были допрошены все участники этого убийства – и прямые, и косвенные: Берия, Влодзимирский, Кобулов, Церетели, Миронов. Не было только допроса Рапава – бывшего в то время (в 1939 г.) наркомом внутренних дел Грузии.[137]137
Рапава А.Н. (1899–1955) – в 1936–1937 гг. зам. наркома внутренних дел Грузинской ССР, в 1937–1938 гг. председатель ЦИК, затем председатель СНК Абхазской ССР, в 1938–1941, 1941–1943 гг. нарком внутренних дел Грузинской ССР, в 1941, 1943–1947 гг. нарком (министр) государственной безопасности Грузинской ССР, в 1948–1951 гг. министр юстиции Грузинской ССР, в 1951–1953 гг. находился под арестом по делу «мингрельской националистической группы», в апреле – июне 1953 г. министр государственного контроля Гр. ССР. В августе 1953 г. арестован и в 1955 г. расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР
[Закрыть] В августе 1953 года Рапава тоже был арестован в Тбилиси, где велось дело «грузинской группы» высокопоставленных сотрудников МВД: Рапава, Рухадзе, Церетели, Савицкого, Парамонова, Кримяна, Хазана.
Так вот, для допроса Рапава по этому эпизоду еще на следствии в Тбилиси полетел начальник следственной части по особо важным делам Главной военной прокуратуры Кульчицкий. И к началу суда такой протокол допроса был уже в деле Берия. Он окончательно расставил все точки над i. Читаем протокол допроса Рапава.
«Вопрос: Во время передачи вами дел МВД Грузии в 1948 году вновь назначенному министру Рухадзе в вашем сейфе, в числе особо секретных документов, находился технический акт автодорожного происшествия от 8.07.1939 г. и один экземпляр газеты «Заря Востока» с сообщением о том, что в ночь на 8 июля 1939 года в результате автомобильной катастрофы погиб полпред СССР в Китае Бовкун-Луганец И.Т. и его жена Нина Валентиновна.
Для чего вы хранили у себя эти документы?
Ответ: Автокатастрофа с Бовкун-Луганец была инсценирована мною по указанию Берия и Кобулова. От Кобулова я получил указание хранить документы по этому факту в своем сейфе, где они находились до передачи мною дел Рухадзе.
Вопрос: Расскажите, для чего и как была инсценирована автокатастрофа с Бовкун-Луганец?
Ответ: Примерно в мае-июне 1939 года мне позвонил по ВЧ Берия и дал указание встретить в Тбилиси выехавшего из Москвы полпреда СССР в Китае Бовкун-Луганца с женой, устроить их в дом отдыха лечкомиссии Грузии в Цхалтубо и устроить туда же двух сотрудников НКВД, прибывших из Москвы в Тбилиси.
Я встретил Бовкун-Луганца, показал ему город, затем он был устроен в дом отдыха Цхалтубо. Вместе с женой.
Прибывшие из НКВД СССР два сотрудника (одного фамилия, кажется, Петров, а другого не помню) рассказали мне, что они имеют указание Берия или Кобулова, точно не помню, уничтожить Бовкун-Луганца путем отравления его в доме отдыха, после чего необходимо сообщить о его смерти в печати. Это было вызвано якобы тем, что Бовкун-Луганец разоблачен как заговорщик, связанный с Ежовым, и поэтому нужно создать легенду, чтобы его сотрудники, находящиеся в Китае, не оказались невозвращенцами.[138]138
Причина принятия решения о ликвидации И.Т. Бовкун-Луганца и его жены до конца не ясна, и в деле более подробных сведений об этом нет.
[Закрыть]
Устроив обоих сотрудников в дом отдыха Цхалтубо, я позвонил Берия и высказал ему свои соображения о нецелесообразности таким способом убирать Бовкун-Луганца, так как такая смерть должна безусловно повлечь вскрытие трупа, а следовательно может вызвать много недоразумений. Похоронить его, не вскрывая, при таких обстоятельствах – это тоже могло быть не менее подозрительно. Берия мне сказал, что он сообщит дополнительно, дав мне понять, что он этот вопрос выяснит.
Вскоре после этого, через несколько дней, Берия дал мне указание арестовать Бовкун-Луганца и его жену и отправить их в Москву, что я и выполнил.
В начале июля 1939 г. мне позвонил по ВЧ Кобулов и дал указание организовать встречу вагона, в котором сопровождались Бовкун-Луганец и его жена, подготовить автомашину для инсценировки автопроисшествия, организовать похороны с почестями и опубликовать в газете, что Бовкун-Луганец и его жена погибли при автокатастрофе по дороге Кутаиси – Цхалтубо. Мною было все подготовлено и я встретил служебный вагон в районе Кутаиси. К моему приезду Бовкун-Луганец и его жена уже были мертвы. Мы их погрузили на грузовую автомашину, а одну легковую автомашину «ГАЛ» пустили под откос на шестом километре дороги Кутаиси – Цхалтубо, создав легенду, что пострадавшие увезены в Тбилиси,[139]139
Показания Рапава в этом эпизоде не согласуются с показаниями на следствии Влодзимирского. Противоречия не устранены.
[Закрыть] а к месту «происшествия» была вызвана автоинспекция, составившая соответствующий акт, в котором было указано, что при автокатастрофе погиб и шофер Чуприн Борис. Фамилия шофера легендирована.
