Текст книги "Обманутые сумасшествием (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Все… я молчу… – Айрант сделал примирительный жест руками. Сейчас, перед началом каторжных работ, он был не в том настроении, чтобы идти на серьезные конфликты и, желая кому-либо досадить, делал это не от внутренней злобы, а от праздного безделья, которое доживает свои последние часы.

Капитан обвел всех уничтожающим взглядом.

– Ничего… Обещаю вам, что уже очень скоро ваши болтливые языки немного угомонятся. Пока оставайтесь на местах, а мы с Оди совершим пробную вылазку.

Пришлось наряжаться в громоздкие неповоротливые скафандры, на местном сленге называемые просто «робой». Внутри них чувствовали себя как-то неуклюже, а толстячок Оди вообще походил на мыльный пузырь.

Еще минут через пять из нижней части «Гермеса», точно отвисшая челюсть, откинулся пандус, и планетоход, издавая злобное рычание во тьму, осторожно выглянул наружу. Сначала он в нерешительности повертелся на месте, потом освоился, наконец сориентировался в неприветливой темноте и, набрав скорость, быстро пошел вперед. Разбуженные пески взвились вверх небольшими желтыми фонтанчиками. Кьюнг включил прожектора и изжелта-красный оттенок поверхности чуждой земли стал виден на сотню футов вперед…

Пока лишь монолитная, застывшая от вечного холода равнина. И больше ничего. Угрюмая темнота нескончаемой ночи, как проклятие злых сил, тяготела над этой стороной планеты. Ее тяжесть ощущалась почти физически. Огромное черное небо давило на пески своей безумной массой. Рассвет здесь не наступал уже много миллионов лет и вряд ли наступит когда-нибудь вообще.

Помнится, еще в древности ходила красивая легенда про планеты, не имеющие внутреннего вращения. Их считали подверженными колдовству бога Хроноса, властного над временем. Кажется, он наказал их за то, что они, не повинуясь общепринятому в движении небесных тел порядку, захотели вырваться из плена собственной траектории, обрести свободу и унестись в неведомые просторы вселенной на вольное странствование. «И сказал тогда Хронос во гневе своем: " да будет время на вас вовсе остановлено, и да будет одна ваша сторона постоянно обращена к свету, а другая – к тьме, чтобы с одной стороны вас опалял вечный зной, а с другой жег вечный холод!». И стало так. И назвались эти планеты проклятыми среди всех планет вселенной. И не возникло на них жизни в настоящем, не возникнет и в будущем…».

Вот как оно все на самом деле-то! А вы говорите: «наука, наука!». Наука – лишь тоска и скука. Вместо того чтобы давать внятные объяснения процессам вселенной, она лишь морочит доверчивым людям головы. А космические религии, надо признать, не скупились на изобретательность, и в толковании законов природы ушли куда дальше самых смелых научных трудов.

Флинтронна спала – тихо и безмятежно… Действием ли выдуманного колдовства или таких же выдуманных законов физики, но на ее поверхности давно уже установилась статическая температура, медленно меняющаяся в зависимости от координат местности. И поэтому здесь никогда не наблюдали движения воздушных масс – ветров, тем более бурь или песчаных ураганов. Абсолютный, почти могильный покой…

Далекие и безжизненные звезды, нарисованные на небосводе, дарили планете призрачно-малое освещение, а по сути, как было замечено раньше, освещали лишь сами себя, да напоминали заблудшим сюда астронавтам, что в черноте вселенной, помимо привычной тьмы и вездесущего холода, где-то еще существует животворящий свет. Звезды были хаотично рассеяны от одного невидимого горизонта до другого, словно небо окропили брызгами огня.

Оди уткнулся шлемом скафандра в лобовое стекло планетохода.

– Все не могу поверить, что нахожусь здесь… Про эту планету понасочиняли столько черных баек, что если бы хотя б десятая доля из них оказалась правдой, нас бы с тобой уже…

Внезапная кочка. Планетоход резко подпрыгнул и тут же вновь принял устойчивое положение, продолжая буравить пространство песков. И что-то нехорошее кольнуло в сердце.

– Кстати, – Оди продолжал говорить, но голос его, приглушенный шепотом, выглядел болезненно-тоскливым, – в некоторых кругах на Земле бытует мнение, что этой планеты вообще не существует. Слышал такое?.. А все похоронные рейсы – лишь блеф для выкачивания денег.

Кьюнг долго молчал, казалось, не желая вступать в беседу. Потом все же нехотя выдавил из себя:

– Обещаю тебе, что через полгода… или даже раньше ты сильно усомнишься: существует ли Земля.

Что-то диковатое присутствовало в этом озадачивающем ответе. Оди до боли напрягал зрение, чтобы разглядеть невнятные образы темноты. Она как бы играла с его воображением и будоражила в нем некие абстракции, которые отражались в ней как в черном зеркале. И, если тьму уместно сравнить с безграничным вселенским океаном, то они наверняка находились на самом его дне. Перед глазами лишь сплошная непроницаемая завеса и нет даже призрачного очертания чего-либо определенного. Кьюнг посмотрел на компас и подкорректировал курс. Планетоход бесстрашно несся вперед, разрезая загустелый сумрак и оставляя после себя длинный виляющий след – надежный ориентир для пути назад.

– Ага! Кажется, их уже видать! – голос капитана внезапно ободрился, словно впереди было что-то радостное и долгожданное.

Оди еще раз стукнулся скафандром в лобовое стекло. Там, из глубины ночи магическим действом прожекторов на самой границе видимости стали появляться чернеющие точки. Их было сотни, если не тысячи… если не миллионы…

– Могилы?

Кьюнг молча кивнул. Он снова уткнулся в свою карту и показал пухлым пальцем скафандра где они сейчас находятся. Точки медленно надвигались, обретали форму и цвет, и вскоре в них можно было разобрать очертания небольших многогранных памятников. Сплошь усеянная могилами поверхность казалась какой-то нереальной, похожей на чью-то больную фантазию или на кошмарный сон собственной фантазии. Зловещая ночь, свисающая сверху, только обостряла чувство угнетения. Всюду – лишь одни символы смерти, надменно торчащие из песков.

– Я их вижу… вижу своими глазами! – Оди возбужденно осматривался вокруг, подготавливая себя к тому, что вот-вот придется выходить наружу. – Знаешь, что все это напоминает? Из праха воскресает целая легенда. Какой-то мрачный миф, которым на Земле морочили голову доверчивым людям да использовали в качестве страшилки для непослушных детей… оказывается, вот он! Перед глазами!

– Один мыслитель древности сказал: все в мире призрачно, только смерть реальна. – Кьюнг отключил двигатели, и планетоход, устав от долгого урчания, затих, погрузившись в тишину вечной ночи. – Все, выходим!

Глава вторая

Совершенно иной мир…

Чуждая взору и духу планета.

Непривычная темнота, довлеющая со всех сторон.

И еще безмолвные поселенцы этой дикой, пустынной местности, что обрели свой вечный дом под покровом песков.

Так в нескольких словах можно описать впечатления любого, кто впервые здесь появился. Через эту магическую инициацию чувств проходили все астронавты, участвовавшие в похоронных рейсах. Поначалу все просто молчат, тупо стоят и озираются по сторонам, задавая себе вопрос: «живой я или мертвый, в раю или в аду?». Через это в свое время прошел и Кьюнг. Вот наступил черед Оди. Он совершенно не ощущал собственного тела, точно оно зависло где-то между мирами, а его душа, созерцая могилы, могилы и еще раз могилы, первые секунды сильно усомнилась, что неподалеку отсюда, примерно в ста световых годах, есть живые люди, которые строят города и рожают детей…

– Капитан… ты куда нас завел? В другую вселенную?

– Успокойся. Пройдут сутки, двое, максимум – трое. Отрезвеешь и привыкнешь. Разумеется, я говорю об условных сутках. На рассвет здесь и не надейся… Кстати-кстати!

Кьюнг развернул Оди в другую сторону, попросил глянуть на небо и, ткнув пальцем в направлении тусклой мерцающей точки, расположенной в замысловатом треугольнике среди себе подобных, торжественно произнес:

– Познакомься, эта звезда по имени Солнце. Если бы с нами был Айрант, он наверняка запрыгал бы на месте от радости и закричал: «Я оттуда! Я оттуда!». Потом бы задал свой коронный вопрос: «А вы все откуда? С какой планеты?». Ты же знаешь этого недоумка, чтобы нас развлечь, он уже гонит собственные штампы. Нет бы придумать что-то оригинальное.

– Вот ч-черт… – Оди все никак не мог отойти от психологического шока. – Эта маленькая искорка, которая может погаснуть от легкого дуновения, и есть наше…

– Да! Только дуть придется десяток миллиардов лет. Тогда точно погаснет.

Могилы маленькими продольными бугорками тянулись прямыми линиями, у которых не было ни начала, ни конца. Ибо с одной стороны из тьмы они возникали, с другой – в такой же тьме растворялись. Прожектора освещали лишь ничтожно малый участок этого безграничного вселенского погоста, накрытого саваном заледенелой тишины.

Пластиковые памятники были самой незамысловатой конструкции, основное достоинство которых – легкий вес и удобство транспортировки. Они словно вырастали из песков, незримыми корнями уходя в недра планеты. И от того, что вокруг не происходило ни единого движения, мир казался каким-то нарисованным, навеки застывшим, похожим на музей смертей. Последнее сравнение наиболее удачно.

На каждом из памятников, как отпечаток мимолетной жизни, виднелась фотография и какая-нибудь внушительная эпитафия. Если покойный принадлежал одной из религий, то памятники украшали соответствующие фетиши, символы или тексты из священных писаний. Кое-где из песка торчали искусственные цветы, посеревшие от сумрака и печали. Всюду – лишь идеальное безмолвие, пропитанное смертоносным метановым воздухом.

– Смотри внимательно, Оди, наша будущая отчизна… Когда здесь появится Фастер, он обязательно прочтет нам внушительную проповедь, а в конце добавит: «из праха мы возникли, в прах и обратимся». – Кьюнг прошелся между рядами могил и посветил на них фонарем. – Кстати, погляди-ка, любопытная надпись.

Оди посмотрел в сторону светлого пятна, где на памятнике была различима еще не обесцветившаяся фотография молодого парня с последующим текстом: «Я долго искал смысл жизни, но так и не нашел. Все лишь пустота и мракобесие. Я покидаю этот мир, и пусть меня похоронят на Флинтронне… Джоук Блакстер».

– Покончил с собой? – спросил Оди?

– Похоже… Если здесь послоняться, много любопытного можно вычитать. А что, если хочешь, оставайся здесь, мы скоро вернемся и начнем работы, заодно и познакомишься с этими…

Капитан так и не подобрал нужного слова для завершения своей мысли, но в его предложении чувствовалась явная издевка.

– Между прочим, неплохое испытание психики для новобранцев, – добавил он.

Из под обзорного стекла скафандра на него посмотрела пара проникновенных недоумевающих глаз. Оди, закупоренный со всех сторон плотным комбинезоном, успел уже вспотеть, и по его лицу текли прозрачные струйки. Он признался себе, что планета сумела возбудить в нем банальный детский страх. Каким бы именем с приставкой «фобия» его не называть, чувство осталось тем же самым. Этой болезнью, впрочем, перестрадали многие, даже маститые, прошедшие «плазму и черные дыры» старожилы космоса. Да, Флинтронна умела внушать ужас кому угодно, а такие чувствительные, меланхоличные и неуравновешенные личности, как Оди, были для нее просто лакомой забавой. Она темными щупальцами лезла в душу, лелеяла в ней страх, возводила его до апогея, и все это – без единого звуки или движения…

– Капитан, я не строю из себя героя и никогда им не являлся. Признаю, что подвержен человеческим слабостям, и оставаться здесь одному пока не вижу смысла. Какие-то бредовые психологические испытания… Лучше еще часок отдохнуть перед работой.

Оба немного помолчали, изучая пустоту ночной мглы, вслушиваясь в ее погребальную тишину. И тишина была настолько безжизненной, что казалось, здесь умерла сама Смерть.

– А что, Галлюции представляют серьезную опасность? – Оди посмотрел на открытую дверцу планетохода как на единственное в мире убежище.

– Для таких как ты – да… И чем больше ты будешь о них думать, тем скорее они вылезут из твоей собственной головы и натворят чего им вздумается. Нужно просто внушить себе, что ИХ ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Ты наверняка читал многие отчеты и знаешь, что рассказы о галлюцинациях по большей части не выдумки. Действительно, от долгого пребывания на планете и, как следствие, от нервного перенапряжения, у некоторых астронавтов случались разного рода диковатые видения. Но причина только в этом, не более… Кто-то называет их мистериями и пытается связать с чисто физическими процессами, например – с действием магнитных полей… Бред! Все эти поля возникают в голове у шизофреников. Потому-то, зная твою внутреннюю неуравновешенность, я и взял тебя работать в паре с собой.

Слова капитана слегка обжигали, холодно и бесцеремонно раскрывая душевные недуги Оди, о которых и так все уже догадывались. Но тот быстро смирился, так как слова эти были правдой, а Кьюнг, тактично намекнув, что данный разговор останется лишь между ними, продолжил:

– Будь спокоен, я за свою жизнь поведал такое количество этих могил, что они во мне давно уже не вызывают никаких эмоций. Рабочее сырье – не более… Все, едем назад!

Планетоход вновь заурчал и поплелся по только что проторенной колее. Его звук, как впрочем и любой звук, возникший в океане вечной тишины, немного разгонял повсеместное уныние, притуплял чувство угнетения, вносил хоть какую-то живость туда, где властвовала только смерть. А сигнальные огни звездолета, показавшиеся вскоре, представляли, пожалуй, единственное отрадное зрелище. Уныние и тьма здесь были тождественны друг другу, слова-синонимы, означающие практически одно и то же.

Во мраке звездолет чем-то напоминал… нет, сравнение явно идиотское, но это первое, что приходило на мысль любому, кто имел возможность посмотреть на него издали. Короче, он сильно походил на наряженную новогоднюю елку, украшенную гирляндами разноцветных огоньков. Впрочем, эту глупую ассоциацию вызывали именно огни, так как форму и контуры самого лайнера во мраке было почти не разобрать. Маленький островок жизни среди тления и скорбных могил… Какое-то безумное торжество, делающее неравный вызов вездесущей печали…

Однако, что такое жизнь? И что такое смерть? Кто-то сказал, что лишь зеркальные отражения друг друга.

* * *

Работы начались практически незамедлительно. Всем хотелось только одного: как можно скорее покончить с этим НЕблагородным, НЕблагодарным и НЕблагообразным делом могильщиков и сматываться назад. Как уже говорилось выше, разделились на три группы: Кьюнг – Оди, Линд – Фастер, Айрант – Фабиан. На языке похоронный компаний это называлось расселить пассажиров по своим квартирам. Трупы аккуратно вынимались из грузового отсека и укладывались в объемные передвижные контейнеры-катафалки, которые потом цеплялись к планетоходам и доставлялись к месту захоронений.

Смерть была вновь потревожена. А ее вечные пленники отправлялись в свой последний путь… За тысячелетия теософских споров так и не пришли к общему выводу: является ли смерть святыней или проклятием, или даже так – святым проклятием. Здесь, на Флинтронне, она являлась практически ВСЕМ. Первопричиной реальности, самой реальностью и ее завершающей стадией.

Сама погребальная технология была стара и до тупости примитивна. Встроенные под днищем планетохода ковши экскаватора вырывали неглубокие ямы, в них аккуратно укладывались усопшие, потом засыпались песком, вручную приходилось лишь подравнивать окантовку могил. Затем устанавливались соответствующие памятники, и на том похоронная церемония считалась завершенной. Планетоход разрывал новые ямы… и далее по тому же алгоритму идет бесконечный цикл.

В первую смену никто не чувствовал утомления. Движимые каким-то безумным героизмом, они и впрямь мнили, что копошась вместе с покойниками, они совершают целый вселенский подвиг. Но уже очень скоро эта однообразная, грубая и монотонная работа начала откровенно надоедать. А первичные чувства космической экзотики и диковатой черной романтики быстро угасли. Незнакомая взору конфигурация звезд, свисающих с неба, тоже лишь поначалу вызывала некое любопытство. Впрочем, наблюдательный глаз смог бы заметить в черном полотне галактического пространства уродливые подобия тех созвездий, что видимы с Земли. Наше Солнце маленькой светлой точкой, искоркой ностальгии затерялось во множестве себе подобных. Запуталось среди других звезд, стало мизерным, абсолютно холодным и ничтожным, практически неотличимым от своих мертвых соседей. Порой и вправду казалось – оно было уже нереальным, просто нарисованным на небе и оставшимся лишь в воспоминаниях…

Тем не менее, окончание первой смены являлось Событием с большой буквы. Айрант даже не хотел покидать кладбище, все бродил между могил, «наслаждался их красотой». Потом догонял остальных и кричал по радиосвязи как ненормальный:

– Здесь настоящий рай! И милый сердцу край!.. Кстати, я все забываю, с какой вы планеты?

* * *

Звук планетохода переходил в гулкое урчание, когда тот разгребал под собою пески, оставляя продолговатую яму. Прожектора наполняли ее своим искусственным светом: ярким, пронзительным, но лишенным тепла и радости. В глазах рябила желтизна песков и матовая краснота глинистого грунта. Линд подолгу вглядывался в эти раскопки, надеясь отыскать если не драгоценность, то что-нибудь заслуживающее внимания. Но увы… одна окись кремния, глина и кристаллики заледенелой влаги – словом, привычная для взора обыденность, единственной драгоценностью в которой были лишь мелкие бесформенные камни, да и те попадались крайне редко.

– Кто там следующий? – всякий раз, когда возникал чей-либо голос, тишина испуганно вздрагивала.

Фастер указал на труп молодой девушки, красота которой, не тронутая тлением, хорошо проглядывалась сквозь полиэритан. И оба осторожно уложили ее в только что приготовленное углубление. Последнее движение тела. Последний, прощальный блеск исчезающих звезд. Последний знак внимания со стороны еще живущих…

– Жалко таких… – Линд говорил то, что на самом деле думал. Несколько секунд он полюбовался живописным узором ее лица и махнул рукой. Еще через пару минут на этом месте образовался бугор свежеизрытого песка. – Кто там на очереди?

– По виду какой-то профессор, – Фастер пододвинул труп поближе к краю контейнера.

– Послушай, ты и здесь читаешь свои молитвы? – врач резко сменил тему разговора, желая, быть может, внести некое разнообразие в тупую монотонность механической работы. – Хоть бы рассказал какой-нибудь анекдот, а то все молчишь и молчишь… Всяко веселее стало бы.

Фастер, рассказывающий анекдоты, если такое мыслимо вообразить, являлся бы сенсацией дня, поэтому Линд и не пытался скрывать иронию своих слов. Его напарник частенько игнорировал вопросы, будь в них пошлость или глумление над верой. Скорей всего, он отмолчался бы и сейчас, но потом все же нехотя пробурчал:

– Не имею к ним пристрастия. Пустое занятие для пустых людей.

– Извини, приятель, пусть каждый из нас остается при собственном мнении, но я тебе выскажу свое: все мы подохнем, уляжемся где-нибудь рядом и будем медленно догнивать, позабыв о бедах и радостях.

– А куда же денется душа? – радиосвязь, искажая естественный тембр голоса, делала его чужим, незнакомым, пришедшим из неведомой глубины. Причина, из-за которой Линду вдруг показалось, что не Фастер, а некий дух из потустороннего мира гулко и внушительно спросил его: «А КУДА ЖЕ ДЕНЕТСЯ ДУША?».

– А-а… – он махнул рукой, – старая заигранная песня. Вот ты, знаменитый электронщик, скажи мне: куда девается электрический ток, когда отключают питание?

– Речь идет не о материи…

Похоже, разгорался очередной теологический спор, как и все предыдущие, внешне насыщенный пестрословием, но совершенно бессмысленный по своей внутренней сути. Вообще, любопытно было бы послушать, но один из них, предвидя утомительную бесполезность продолжать дискуссию, вернулся в изначальную точку разговора:

– Ладно, кажется, мы собирались уложить профессора в его законную могилу.

Планетоход непрерывно работал, издавая самые разнообразные низкочастотные звуки, невесть что означающие на языке механизмов, но они были куда приятнее, чем мертвая зловещая тишина. И свет прожекторов, отгоняющий назойливый сумрак, являлся надежным оружием от всех порождений тьмы: кошмарных образов, глупых страхов, с ними связанных, от этих, никем еще не осмысленных Галлюций – короче, от всего дурного. Свет являлся добрым волшебством, рассеивающим злые чары ночи.

Совсем неподалеку, не сломленный мраком, победно горел еще один огонек – там работали Кьюнг и Оди. А чуть дальше (расстояние, наверное, с полмили) Айрант со своим другом Фабианом. Ночь, простирающаяся во все концы мироздания, накрывала их своим пленительным колпаком, правда, ветхим и во многих местах продырявленным мерцанием звезд. Все частенько тревожили эфир, подбадривая друг друга сомнительными остротами.

* * *

– Титановый идиот! Ты не можешь ровнее ложить труп?! – негодующе орал Айрант. – Ты же видишь, несчастный недавно помер и хочет, чтобы его похоронили как человека, а не зарывали как собаку!

– Извините, сэр. – Робот протянул в глубь могилы свои металлические пальцы-щупальца и исправил ошибку.

Впрочем, бортмех остывал так же мгновенно, как и воспламенялся. Уже спокойным, почти ласковым голосом он произнес:

– Рассуди сам, Фабиан… Ты ведь способен размышлять о своей загробной жизни?

– Поясните, сэр.

– Представь, что жизнь тебя окончательно доломала. Все! Хана! Все блоки вышли из строя, суставы заржавели… Где бы ты хотел после этого лежать: в беспорядочной вонючей куче металлолома или аккуратно, под прессом, расплющенным для переплавки цветных металлов? – Айрант на миг вообразил себе и ту, и другую картину, одинакова вызывающие улыбку, и добавил: – Есть разница?

Робот что-то долго анализировал на разных частотах всех своих встроенных процессоров, его брови самым неестественным образом уползли на лоб. Холодные алгоритмы никак не могли прийти в согласование с искусственной псевдофантазией. На какие-то мгновения даже показалось, что он «завис» подстать древним компьютерам.

– Сэр, все-таки не понимаю…

– А в твоем титановом черепе вообще способно возникнуть понимание чего-либо?.. Пойдем за следующим!

Контейнер, доверху набитый телами, беспорядочно и небрежно, словно неким рабочим материалом, начал понемногу пустеть. Но и этот незначительный факт вызывал чувство облегчения, так как определенная часть работы все-таки была позади. Все утешались единственной мыслью: как только последний труп обретет свой законный покой, как только будет установлен последний памятник, ни какая сила в мире не сможет долее удерживать их на этой планете. Старт произойдет незамедлительно.

Факт сей был известен и Фабиану, но тот не испытывал ни радости скорого возвращения, ни горечи нудной могильной работы. Он ходил в бессодержательной молчаливой тесноте, отмеряя ее механическими однообразными движениями, порой растворяясь в ночи, а затем, поблескивая обшивкой, возвращаясь в зону видимости. Для него то и другое было равнозначно. Как третье и четвертое. Как пятое и десятое… Может быть, кто-то назовет это счастьем, но бездушный механизм, пусть неимоверно сложный, пусть чародейством электроники максимально приближенный к человеку, все же оставался самим собой – механизмом, не ведающим ни страха, ни утомления, ни даже чувства пустоты и равнодушия. Если это и счастье, то тоже – чисто механическое…

Айрант глянул на часы условного времени.

– Еще целых полсмены… Шесть часов любоваться этими бесплатными ужасами!

Он понимал, что находится здесь практически один. Фабиана можно счесть за компаньона лишь с большой условностью, скорее – вспомогательный инструмент, ходящий на двух ногах и издающий звуки. Конечно, если быть безумным романтиком, можно принять за общество груду покойников, даже побеседовать с ними (некоторые астронавты, спасаясь от страха, так и делали!), но к числу безумных романтиков бортмех явно не относился.

Впрочем, со временем все острые чувства притуплялись. Темнота становилась явлением обыденным, а могилы и покойники – печальными атрибутами жизни, к которым тоже можно привыкнуть. Лучи прожекторов пробивали толщу ночного покрова и создавали искусственный микромир видимости – будто осколок еще тлеющей реальности, за пределами которой господствовала лишь сплошная черная мгла. Кислотная мгла, разъедающая все образы и очертания сущих в мире вещей. Сказать, что лучи прожекторов заменяли здесь солнечный свет, будет, хотя и нелепо, но в общем-то верно, – сойдет за ту же безумную романтику. А вот утверждение, что их спасительный свет не позволял окончательно подвинуться умом, – как нельзя метко и точно.

Никто из тех, кто не побывал на Флинтронне, не в состоянии себе даже вообразить, как действует на психику Тьма Абсолютного Нуля, усугубленная сознанием того, что под тобой армия смердящих трупов, приправленная страхом, что вот-вот выползут из ее закоулков легендарные мистерии-галлюцинации, чтобы этот самый страх не остался несбыточным чаянием.

Если говорить в целом, то первые две смены прошли относительно спокойно, за каждую из них было совершено более трехсот захоронений. Работая такими темпами, даже без выходных, как минимум придется торчать здесь полгода… или полвечности… Разницы нет. Уже через неделю, по словам капитана, должна закончиться всякая лирика (т. е. душещипательные восхищения неизведанным уголком вселенной, этими прекрасными звездами и этим чудным космосом), на смену придет простой будничный труд, тяжелый и монотонный, давно уже всеми проклятый, изо дня в день становящийся все более изнурительным. Еще через пару месяцев он осточертеет до такой степени, что один вид трупов будет вызывать душевную и телесную тошноту. А в самые последние дни работа на планете превратится в настоящую каторгу, и одна лишь мысль, заглушая все другие помыслы, станет жить у каждого в голове: поскорее выкопать последнюю яму и покинуть это многократно проклятое место.

Именно тогда, как свидетельствуют архивы прежних похоронных компаний, в состоянии душевной дестабилизации и ментального перенапряжения, существует вероятность появления Галлюций. Эти эфемерные наваждения, хоть изредка и происходят на планете, но с ее природными процессами не имеют ничего общего. И, если не обращать на них никакого внимания, они быстро исчезают.

* * *

Космическая таверна (честное слово, после смердящей тьмы казавшаяся душеспасительным оазисом) была полна своими привычными посетителями из людей и компьютерных фантомов. Одни просто оживляли ее молчаливые стены, другие – имитировали многолюдность. Избыток впечатлений необходимо было выплеснуть наружу в виде беседы.

– Нет, моя фантазия рисовала несколько иную картину, – Линд, насколько мог, придавал своему голосу, мимике, движениям интонацию полного равнодушия. Он отхлебнул кофе, делая вид будто наслаждается его вкусом, и продолжал: – На Земле кладбища всегда сочетались с… ну там, с густой травой, оградками, цветами, погребальными венками, траурными лентами, и так далее. Здесь же все слишком просто и угрюмо. Я даже раньше не воображал, что где-то может существовать такая жуткая темнота. Именно жуткая, чувственная… Стоит выключить прожектора, и весь мир вокруг исчезает. Романтика, черт бы ее побрал!

Слово «романтика», неуместное и даже нелепое для Флинтронны, что-то слишком часто стали употреблять в разговорах, быть может, вкладывая в него какую-то черную иронию.

– …романтика, – озабоченно протянул Оди. – На Земле и сами похороны проходят не под звуки нецензурных ругательств, а с траурной музыкой, речами и слезами – короче, со всем подобающим настоящим похоронам. А здесь… – он на мгновение замялся, подбирая нужную фразу, – конвейер. Грубый конвейер. Святотатство.

Айрант выплеснул из стакана остатки кофейной гущи. В его глазах блеснул знакомый всем звериный огонек, вспыхивающий в тот момент, когда он хотел сказать что-нибудь цинично-ядовитое.

– А кто тебе не дает?.. Можешь перед каждой могилой толкать громкую речь! Позови еще Фастера, он будет читать по усопшим отходные молитвы. Ну, чтоб было как на Земле!.. Я вам могу выделить Фабиана, он будет громко рыдать по умершим, причем, на всех частотах диапазона, даже ультразвуком… А что, Фабиан! – он обратился к стоящему рядом роботу. – Вставим в твои, извиняюсь за выражение, мозги соответствующую звуковую программу, и ты будешь целые сутки ходить, оплакивая умерших. Во жизнь настанет!

Всем казалось, что Айрант шутит, причем – грубо и необдуманно, но в его голосе, как электрический разряд, вспыхнул приступ очередного бешенства:

– Только запомните одно: ждать мы вас здесь не будем! Сделаем свою долю и смотаемся ко всем чертям! А вы здесь хоть до конца дней своих плачьте, рыдайте, толкайте громкие речи, пока не передохните…

Линд глубоко вздохнул, подавляя этим собственное раздражение. Вообще-то, в гневе его видели крайне редко. Его бледное, без тени загара, лицо, в котором присутствовало нечто греческое (нос с горбинкой), в неоновом свете сильно походило на скульптуру. И по сути было равнодушным как скульптура. Даже гневаться он умел хладнокровно, пассивно, без глупых выкриков и жестикуляций. И в данной ситуации он спокойно, почти умиротворяющее произнес:

– Послушай, приятель, ты больной человек. Как врач тебе говорю. Вот только диагноз точно не могу определить, но по-моему у тебя в голове стали расти пяточные шпоры. – Линд согнул указательный палец, постучал им по крышке стола, потом по своему лбу. – Понимаешь? Такое иногда случается.

– Айрант! – Кьюнг вновь использовал свой властный голос хозяина. – Разговор идет о серьезных вещах, так что сделай нам одолжение – заткнись и помалкивай! Большего от тебя не требуется.

Бортмех принялся нервно ходить взад-вперед, понимая насколько в замкнутом пространстве все они проводят свою жизнь. Сначала ему хотелось от злобы броситься с головой в виртуальное море, но потом он резко обернулся и, вразумляя невразумимых, рявкнул на них:

– Да неужели вы до такой степени отупели, что не понимаете простых вещей?! Для нас это обыкновенная работа! За нее нам платят деньги! Де-нь-ги! Кому нужны ваши сентиментальности? Покойникам? Совсем уже из ума выживаете? А ведь только вторые сутки прошли…

Произошла какая-то резкая перемена, заставившая всех замолчать, даже Айранта. Первое мгновение, по инерции увлеченные разговором, они вообще не сообразили что к чему. Потом дошло: за стенами таверны раздался протяжный колючий звук – нечто похожее на скрип. Так бывает когда садишься на веками несмазанный, с ржавыми пружинами, диван. Слышали все, потому что разом стали недоуменно переглядываться. Настораживал не столько сам звук, сколько озадачивающий факт: ВСЕ шестеро находились здесь, ТАМ никого не было. Чуть слышно шумели волны виртуального моря и больше ничего… Полная тишина, пропитанная тупым непониманием случившегося. Тишина тягостная и жаждущая чьего-либо голоса.