Текст книги "Обманутые сумасшествием (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Черт его знает… Не исключена даже эволюция.

– Эволюция?! Здесь?! – Кьюнг выкрикнул эти два слова с такой эмфазой, будто каждое из них обожгло ему гортань.

– А чего удивляться? Мы занесли сюда мертвые тела, а вместе с ними массу бактерий и многоклеточных. Ведь на Земле, если вы еще помните, все когда-то начиналось с одной клетки… В глинистой почве имеется немного воды и кислорода. А уж в пище для этих маленьких сволочей недостатка нет, сами знаете.

Объяснение выглядело уж слишком незатейливым и таким же неубедительным. Но сама идея черной эволюции на планете, где всюду только смерть и тление, отдавала своеобразным изяществом.

– Интересно… А если развитие организмов будет продолжаться и через миллиард лет здесь возникнет разумная жизнь? Этим гуманоидам даже в голову не придет: кто были их далекие предки.

Линд выбросил червей в ящик с отходами и тщательно вымыл руки. Затем громко произнес:

– Потомки праха… Это даже звучит! Хотя я весьма сомневаюсь. На планете слишком мало воды, и вряд ли эта пустыня способна породить что-нибудь большее, чем класс кишечнополостных или членистоногих.

Айрант, доселе пребывающий в умиротворительном молчании (молчание с его стороны всегда было маленьким праздником для остальных), открыл свой второй глаз и разочарованно покачал головой:

– Сборище придурков! – после вступительного комплимента он еще раз мотнул головой и продолжил: – Воистину вижу, что вы здесь уже посходили с ума, только я не ожидал, что это произойдет так скоро. Эволюция за сто пятьдесят лет! Каким места кишечника вы думали, когда это говорили?!

– А у тебя есть другое объяснение? – Кьюнг еле сдерживал себя от негодования.

– Да просто в желудке одного из покойников завелись какие-нибудь аскариды и прилетели сюда с Земли, как и все мы! – То, что произошло за этими словами, являлось вершиной нонсенса. Айрант достал платок и начал вытирать из-под глаз якобы навернувшиеся слезы, всхлипывая при этом.

– Ты… чего…

Бортмех еще раз плаксиво всхлипнул:

– Несчастные животные! Они перенесли такое тяжелое космическое путешествие! Столько перегрузок! – и громко разрыдался… потом столь же громко расхохотался, убирая платок в карман.

– Идиот он и есть идиот. – Кьюнг нервно оттолкнулся ногами от стены и прокатился вместе с креслом почти в другой конец лаборатории. – А что касается версии с аскаридами, то это исключено. Перед стартом все трупы проходят радиационную дезинфекцию, убивающую даже личинки…

При выражении «трупы проходят» Линд сам еле сдержался от смеха.

– Плевать мне на дезинфекцию! – Айрант всегда начинал кричать, как только его мнением пренебрегали. – Ее проводят такие же оболтусы, как и мы! И плевать мне на всех этих червей! Пусть себе копошатся! – и потом тихо добавил: – Это тоже люди в конце концов…

В разгорающийся спор встрял примирительный голос врача:

– Послушай, капитан. Айрант, конечно, у нас бестолочь, но сейчас его версия более правдоподобна. Я как-то и не подумал о времянном промежутке. И я тоже считаю, что панику тут поднимать нечего.

– Но в предыдущих отчетах об этих червях не было ни единого слова…

– А в нашем будет. Я дам им полное описание. – Линд вдруг стал задумчивым, потом подошел к мусорному ящику и еще раз глянул на виновников всей суеты. – Кстати, капитан, ты взял самые длинные экземпляры?

– Откуда мне знать? Я ж их не на базаре выбирал. По-моему, там были и больше – дюймов пять.

– И это, возможно, еще не предел… – Врач снова стал задумчив и принялся расхаживать по лаборатории, его непонятная встревоженность подсознательно передалась другим. – Какие-то идиотские мысли лезут в голову, но высказать их стоит…

– Говори, в чем проблема.

Последовал взгляд, обращенный к Фастеру. Верный служитель Брахмы находился где угодно, только не в этой лаборатории. Его четки медленно ползли между пальцев, и казалось, если они сейчас остановятся, то вместе с ними остановится и время во Вселенной.

– Да у меня все не выходит из головы та дыра, в которую он провалился…

– Будешь непрерывно пребывать в благочестивых молитвах, не смотря себе под ноги, еще не туда прова… – начал Айрант.

– Заткнись! – капитан даже не крикнул, а рявкнул на него.

Линд задумчиво потер свой нос, потом махнул рукой:

– Бред все это… пойдемте лучше поедим и отоспимся перед новой сменой.

– Говори! Говори! – Кьюнг снова прокатился на кресле. – Я уж точно не смогу уснуть, если не выслушаю очередной бред. Я коллекционирую бредовые мысли, понимаешь? В тетрадке у себя записываю.

– Короче… мы сообща списали это явление на метеорит. Но что-то я думаю, для падения метеорита уж слишком маленький угол и невероятно большая глубина…

Все замолчали. В воздухе чувствовалось нарастающее напряжение, даже сам Фастер наконец-то остановил время во Вселенной и вопросительно уставился в сторону Линда.

– Ну-ну! Продолжай свою мысль! – настаивал Айрант.

Так возникла легенда о червях-монстрах. Всерьез в нее, конечно же, никто не верил, но сама идея проникла в мозг как инфекционная зараза. И навязчивая мысль, что у них под ногами, возможно, ползают гигантские твари длиною несколько футов, готовые в любой момент вырваться наружу, причем – в любой точке песчаного океана: эта мысль как ядовитая заноза засела у каждого в подсознании, нарушив и без того тревожный покой. Проблема резко усугубилась тем, что через несколько суток Линд и Фастер обнаружили еще две подобные дыры. Тривиальная идея просто-напросто разрыть и посмотреть что там такое почему-то никому не пришла в голову… или не хотела приходить. Оди запустил в стратосферу планеты несколько зондов для съемок поверхности. Причины были две: во-первых, еще не до конца угасшая надежда все же отыскать следы пропавшей «Астории», и второе – какие еще сюрпризы может таить невидимая взору поверхность. Скорее всего – никаких, но будет лучше, если об этом скажут данные фотоанализа.

* * *

Оди сидел в капитанской каюте и по нескольку раз пересматривал снимки. Он поворачивал их под разным углом к свету, исследовал линзой, даже внюхивался в них и совершал другие несуразные действия, пытаясь разгадать ребусы этих непонятных линий.

– А в предыдущих отчетах…

– Полное молчание, – ответил Кьюнг, не дослушав полностью вопроса. Он хмуро глядел на потолок, где медленно проплывали искусственные облака, то затмевая голубизну «небес», то рассеиваясь, то проваливаясь куда-то за стенку. Неужели где-то и в самом деле еще существует голубое небо?

Оди долго хмыкал, урчал, чмокал – словом, издавал какие угодно звуки, только не осмысленную речь. Слов, видать, просто не находилось. Только замешательство и недоумение.

– Съемки-то хоть проводились?

– Не помню, чтобы об этом кто-нибудь писал. Похоронные компании отправляют сюда не с целью изучения живописной поверхности Флинтронны, а… ну, сам знаешь для чего.

– Вот что любопытно: все они практически на дневной стороне, на нашей их совсем мало, и ближайшие уж очень далеко, чтобы добраться туда на планетоходе.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. Если эти линии… – капитан запнулся на данной фразе, крайне нехотя выговаривая последующую за ней откровенную глупость: – Если все же в простительном помрачении рассудка предположить, что эти линии и в самом деле следы от мифических червей, то почему… почему они, зарождаясь здесь, дырявят всю планету и вылазят на обратной стороне, где более двухсот градусов?

– Это ты у меня спрашиваешь?

В каюте их было только двое, и последний вопрос выглядел еще глупее предыдущего. Оди засунул обе ладони в свои вьющиеся волосы, пошевелил ими вместо извилин, но даже это не помогло. Вместо разумного ответа он произнес самое банальное слово, которым как затычкой пользуются всюду, где ни черта не понимают:

– Бред… Можешь записать в свою тетрадку для коллекции. Что угодно, только не это.

– Я тоже так считаю… А другое объяснение? Может, трещины?

– Нет. Для трещин слишком округлая форма. На каналы, по которым когда-то текла вода, также непохоже. Здесь нет ни определенного источника, ни направления: какие-то беспорядочные извилины. – Оди швырнул снимки в сторону. – Пожалуйста, давай только не будем вдаваться в предположения, что это творение некого разума, или еще круче – некого божества. А если тебе интересно мое мнение, то вот оно: надо плюнуть на все эти загадки, побыстрее заканчивать свое дело и сматываться отсюда.

Кьюнг вдавил себя в спинку кресла и снова откинул голову, уставившись в потолок. Там, кстати, «распогодилось». Облака на какое-то время исчезли и теперь с «неба» лилась приятная для глаз матовая голубизна. На одной из полок задумчиво сидел плюшевый медведь с пришитым ухом. Когда Кьюнг был маленьким ребенком, он с ним спал в одной кровати, часто разговаривал, даже брал с собой на прогулку. Сейчас все общение между ними ограничивается двумя незатейливыми фразами. Когда капитан пребывает в излишне подавленном настроении, он подходит к медведю и спрашивает: «Ну как дела, приятель?». Выслушав молчаливый ответ, отвечает сам: «У меня немногим лучше…».

* * *

Три планетохода, пробуждая дремлющую тишину своим монотонным урчанием, ползли по вязким пескам и волочили за собой неповоротливые контейнеры. Вечная, нескончаемая ночь затянулась так долго, что стало казаться, будто всякий свет во вселенной навсегда погас, а его маленькие осколки, то есть звезды, уже догорают и вот-вот должны исчезнуть. Тогда в мире не останется ничего, кроме предвечной, пропитанной холодом темноты, как это было в Перечеркнутых веках. Искусственный свет прожекторов, как мог, пытался вести с ней неравную борьбу, но со стороны выглядел настолько жалким…

Куда ни глянь: сверху, снизу, со всех четырех концов незримых горизонтов – лишь этот едкий жгучий сумрак, едкий для глаз и жгучий для сознания, выдержать долгий натиск которого бессильна самая твердая психика.

Вскоре показались могилы – угрюмые обитатели тьмы, хозяева ночи и собеседники для умершей тишины. Гнетущие чувства, вызываемые видом памятников, окаменелых от собственной неподвижности, временами угасали, притуплялись, но по малейшему поводу возрождались вновь. Жизнь, само это понятие, в их присутствии казалась лишь затянувшимся мгновеньем между первым криком рождения, прозвучавшим когда-то в прошлом, и надгробной плитой, уже установленной в недалеком будущем. Увы, как бы не были долги, извилисты и «неисповедимы» человеческие пути, все они сходятся в одной точке. Каждый астронавт, находясь здесь, не мог отделаться от ощущения, что, обманув линию своей судьбы, он преждевременно забежал вперед, добрался-таки до этой конечной точки бытия, чтобы еще живому, любопытства ради, коснуться теней загробного мира…

Легенда о гигантских червях-монстрах, взятая частично из головы, частично из прочитанных в детстве книг, частично из облика той ямы, куда провалился Фастер, – короче, ни на чем реально не основанная, являлась по сути лишь робкой надуманной гипотезой, но в то же время оказалась ловушкой для воспаленного воображения. Никто их никогда не видел, никто даже не замечал во тьме подозрительного движения, но вера в скрываемые песками ужасы возникла независимо от желания воли, природного хладнокровия и доводов рассудка. Линд, как автор идеи, был больше всего подвержен ее пагубному влиянию. Один только Айрант демонстративно покрутил пальцем около виска и решительно заявил, что в песках нет никаких чудовищ, а все эти дыры образовались, по его мнению, от того, что кто-то «усердно помочился». Впрочем, все это только слова: внешняя форма внутренних помыслов. А что у него было в душе – ему только одному и известно.

Планетоходы уже подползали к великому погосту. После них, словно бесконечные черные змеи, лежали на песках следы от колес. Когда гул двигателя канул в тишину, Линд нехотя вылез наружу. Он поглядел на длинные ряды свежих могил, сделанных лично ими, и испытал даже чувство некого удовлетворения от собственного творчества.

– Все-таки когда вернемся на Землю чертовски приятно будет вспомнить, что на далекой жуткой планете остались следы нашей деятельности. Я обязательно буду рассказывать об этом своим внукам, вот только не знаю: станут они гордиться мной или морщиться от отвращения.

Фастер молчал. С него вообще тяжело было вытянуть какое-то слово. Его напарнику часто приходилось задавать вопросы и самому же на них отвечать. Он почти никогда не заводил разговор первым, лишь если к тому принуждала необходимость. Общение с «неверными» для таких субъектов было равносильно осквернению, даже безобидные разговоры – бессмысленной тратой времени, которое можно провести интересней – ну, например, прочитать какую-нибудь мантру, или еще интересней: прочитать другую, более захватывающую мантру. Его уже давно воспринимали таким, каков он есть. Привыкли.

Линд не спешил начинать работы. В начале каждой смены у него шла духовная война с собственной ленью и с осознанием того, что «УЖАС, впереди целых двенадцать часов каторги!!». Он отошел вглубь кладбища и посветил на некоторые памятники. Сказать, что под светом фонаря они оживали, было бы слишком большим преувеличением, лучше так: становились чуть более реальными. Незначительным движением руки с них срывался черный саван ночного покрова. Линд, погрузившись в собственные раздумья, рассматривал эти символические, точно замерзшие во времени многогранники, к подножьям которых крепились неживые цветы – такие же символически, обреченные на вечное увядание. На него с фотографий глядели неподвижные лица. Лица с равнодушным взором и уже никогда не постареющей внешностью. Они словно выглядывали из загробного мира, созерцая мир еще живущих…

Вот образ молодой девушки: каштановые волосы, проникновенная, манящая голубизна глаз, едва приметная улыбка, как бы говорящая: «ничего, мне сейчас так же хорошо, как и при жизни». Она была красива. Очень красива. Линд прямо-таки залюбовался. Эпитафия гласила: Лидия Хьюмэн, 4123–4146». Далее шел текст: «Наша дорогая, родная Лидия! Да упокоится душа твоя на далекой Флинтронне! Да будет пухом тебе чужая земля! Спи спокойно и не забывай о нас… Твои отец, мать, родные». Рядом был похоронен какой-то ученый, но тот хоть достиг своих законных семидесяти лет и покинул этот мир по велению самой природы. На фото он был изображен в строгом пиджаке, галстуке, с аккуратной прической и несколько пугающим пронзительным взором. Надпись выглядела довольно любопытной: «Я знаю, что все во вселенной прах и тлен. Жизнь – лишь тлеющие угольки, из небытия возожженные и в нем же угасающие. Моя последняя просьба перед смертью: похороните меня на Флинтронне. Если окажется, что у людей на самом деле есть душа, то пусть она вечно парит между звезд.». Далее шла малоразборчивая подпись.

– Эй, Фастер, а что, его душа на самом деле парит между звезд? Как специалиста тебя спрашиваю. – Линд обратился к напарнику, но тот не отвечал.

Он находился совсем неподалеку и в данный момент читал надпись на другом памятнике. А потом произошло нечто непонятное, почти страшное… Фастер вдруг резко упал на колени, загнулся и прислонился шлемом скафандра к подножью памятника. В таком положении он пробыл минуты две. «Совсем с ума спятил!», – Линд поначалу всерьез испугался, но подойдя ближе и прочтя эпитафию, поспешил успокоиться. Всякая идиотская выходка имеет свое объяснение, если взглянуть на нее глазами самого идиота. На серебристой пластинке под фотографией красивыми волнистыми рунами был выведен следующий текст: «Да будет благословен великий Брахма, Творец всего сущего, Вдохновитель всякой жизни и Путеводитель всякой человеческой судьбы! И да будут прославлены все служащие Ему! Пишу это с надеждой, что моя душа обретет в следующем воплощении более смиренную плоть и более совершенный дух… Айн Кус».

– Ты что… знал этого парня?

Фастер медленно поднялся с колен и вяло махнул рукой: мол, отвяжись.

– Ну ладно, нам пора работать, – Линд напомнил о существовании реального мира с реальными проблемами.

Планетоход начал издавать странные звуки: то слышался привычный монотонный гул, то он, как раненое стальное чудовище, агонизирующее завывал, то наоборот – вдруг резко затихал, словно захлебываясь собственными возгласами. Нестабильная работа двигателя отражалась на изможденных нервах настоящей нервотрепкой.

– Чертова телега! Надо бы посмотреть, он явно косит под дурака, совсем не хочет работать! Я пока отключу аккумуляторы.

Линд залез в недра машины, и в мире наступил идеальный мрак. Прожектора погасли. А звезды, как маленькие дырочки в черном полотнище небес, все еще мерцали от сомнительности собственного существования. Не было видать ни линии горизонта, ни каких-либо очертаний, ни собственных рук. Три аварийные красные лампочки на корпусе планетохода вмиг превратились в горящие глазницы затаившегося во тьме чудовища. Врач спешно стал нащупывать кнопку ручного фонаря, но тут чья-то рука схватила его за локоть… Кажется, это был Фастер…

А кто же еще?!

– Фастер, ты? – глупее вопроса немыслимо было и вообразить.

– Я… только, пожалуйста, отнесись к этому спокойно. – Его голос слегка изменился, невидимая рука продолжала удерживать локоть.

– Что еще за бредни? К чему я должен отнестись спокойно?

– Просто погляди назад.

Линд осторожно обернулся… Не поймешь – вдали или вблизи (тьма путала расстояния) было различимо слабое матовое свечение, возникающее словно из ниоткуда. С полминуты потребовалось, чтобы сообразить, что свет будто бы испарялся с поверхности самих могил, как испаряется влага с сырой земли, рождая собой туман. И в этом жутковатом тумане вырисовывались смутные, почти призрачные очертания памятников. Линд так и думал: ЧТО-НИБУДЬ и КОГДА-НИБУДЬ на этой планете все равно должно произойти. Дыма без огня не бывает. Чувствовало сердце, гладко эта авантюра не пройдет. Не зря ходили слухи, не зря сплетались сплетни…

– Вот чертовщина… Ты впервые это заметил?

– Скажу больше, – произнес Фастер, – я уверен, что раньше свечения не было. Нам уже несколько раз приходилось выключать прожектора. Теперь вглядись в еще одну странность: могилы фосфорируют не все, а лишь некоторые из них, причем – только в одной стороне.

Вглядываться тут было нечего, все лежало как на ладони. Врач чувствовал, как его сердце усиленно качает кровь по всем сосудам, и от этого в голове стоял вязкий, едва различимый гул. Мысли, наспех порожденные сознанием, выглядели просто издевательски-беспомощно. Они плавали внутри скафандра, мельтешили перед взором и, вместо того, чтобы успокоить рассудок, только еще больше действовали на нервы. Загадка требовала какого-то решения или хотя бы понимания случившегося, на самый худой конец – просто гипотезы. Но не было ни того, ни другого, ни третьего. Оба стояли и лишь тупо наблюдали абсурдное явление. Больше ничего. Неформально Линд считался за главного в их паре и, чтобы прервать затянувшееся молчание, принялся размышлять вслух:

– Может, те трупы, что дольше пролежали в земле, вернее – в глине, больше подверглись разложению, а это всегда связано с выделением фосфора… Впрочем, сомневаюсь, что в здесь вообще уместен термин «разложение». Его по сути не должно быть, процент кислорода настолько мал…

– Даже если и так, – прервал Фастер, голос его был на удивление ровным и спокойным, – смотри внимательно. Среди светящихся могил есть экземпляры давних захоронений, а также сделанные нами лично буквально несколько смен назад.

В тот момент, когда Линд поддался постыдному для астронавтов смятению и замешательству мыслей, обычно молчаливый Фастер вдруг обрел способность размышлять здраво и хладнокровно. Он для чего-то прошелся вправо-влево, разглядывая аномалию под разными углами, словно в этом должна присутствовать некая подсказка, потом вновь перешел на радиосвязь:

– Ничего больше не замечаешь?

Линд решил пройтись по его маршруту, но лишь вяло пожал плечами.

– Разве того, что мы уже видим, мало?

– Светящиеся области, если объять их взором одновременно, в своей совокупности образуют некий рисунок, похожий…

– Похожий на заглавную букву «D»… Все! Теперь вижу! И что, по-твоему, это значит?

– Думаю, Death… Ведь вполне логично.

Линд включил наконец фонарь, и они обменялись продолжительным взглядом. Прозрачные забрала скафандров слегка туманили их лица, покрывая их флером некой нереальности.

– По-моему, ты рехнулся… тебе действительно следовало бы чуть меньше молиться и чуть больше пребывать в общении с нормальными людьми.

– Хорошо, «нормальный» человек, вразуми меня и предложи свое, научно обоснованное объяснение тому, что ты видел.

Линд открыл было рот, но не произнес ни слова. Слов-то не было. Альтернатива отсутствовала. Он снова уставился в черноту ночи, несколько раз с силой зажмуривал глаза, тряс головой, даже бил себя по колену. Со стороны выглядело глупо, да и видение от этих выходок никуда не пропадало и нисколько даже не менялось. Почва явно излучала свет – да, очень слабый, но достаточный для того, чтобы быть зримым для глаз, помрачая при этом разум и чувства.

– Ладно, Фастер, я погорячился. Ну, хорошо, ты, как представитель единственно верной и всеобъясняющей религии, можешь мне сказать, что тут происходит?

– Это не из области религии. Тут явление физики, психологии или… – пауза в голосе предвещала какую-нибудь ценную мысль, но ее так и не последовало.

– Может, уже начались Галлюции? Капитан все нас ими пугает, напугать никак не может…

– Неплохое начало… Думаю, капитана об этом и следовало бы спросить.

Когда все предложения были исчерпаны и все возражения были выслушаны, Линд включил дальнюю связь:

– Кьюнг, как у вас там дела?.. сильно занят?.. нам необходимо, чтобы ты пришел сюда… сейчас… это надо видеть.

Опять молчание… А оно всегда томительно, особенно, если не знаешь на какую тему молчим. Фастеру был хоть повод почитать свои благочестивые мантры: какая-никакая, а польза. Врач же стоял в полнейшей растерянности. Надежда на то, что пройдет время, и этот бред сам собой растворится в темноте – канет туда, откуда возник, – оказалась тщетной. Свечение, хоть и ненавязчивое, но реально существующее устойчиво пребывало перед глазами и тихо жгло без того измотанные нервы. При включении электрического фонаря оно пугливо исчезало. Впрочем, была еще надежда на Кьюнга. Вот сейчас он придет, от души рассмеется и протянет: «а-а… бывало, и не раз».

* * *

Капитан воткнул лопату в песок.

– Пока отдыхай. Мне нужно ненадолго отлучиться. Что-то вызывает Линд.

Оди неуклюже развернулся. Вообще, космический скафандр был ему, мягко говоря, не к лицу. И без того полная фигура астрофизика внутри вздутого скафандра походила на пухлого медвежонка из детской сказки. Кьюнг до сих пор удивлялся, как этот человек смог пройти строгую комиссию и записаться на дальний рейс, да еще для тяжелых физических работ. Оди передвигался по поверхности планеты так же неуклюже, как и выглядел в неестественном для себя обмундировании. Обычно мы привыкли видеть толстячков где-нибудь в барах, сидящими за столиками с надутыми животами и потягивающими пиво, или в министерских креслах, или… да где угодно, только не в дальнем космосе. Кьюнг, насколько мог, оказывал ему снисхождение, но иногда его медлительность просто бесила.

– Вызывает? – спросил Оди, его голос по радиосвязи шел напополам с кашлем.

– Не знаю, может просто соскучился. Ты остаешься за старшего, и гляди, чтобы никто не угнал наш планетоход. Вообще… полюбуйся пока звездным небом.

– А… кто его может угнать?

Кьюнг тяжело вздохнул. Уж и пошутить нельзя.

– Представители высокоразвитых недружественных нам цивилизаций. Ты никогда не видел, как они угоняют планетоходы? Подлетают на своих тарелках, скидывают трос с огромным крючком, цепляют его за заднее (именно за заднее!) колесо и, пока такие разини как ты любуются звездным небом, они этот планетоход под мышку и – удирать! Так что, если заметишь летающую тарелку, сразу сбивай ее лопатой. Они лопат жуть как пугаются.

Оди ничего не ответил. Он понял что над ним снова издеваются. Не подшучивают, а именно издеваются. Да и капитан вовремя сообразил, что слегка перенапряг тему. Потом примирительно добавил:

– Ладно, постараюсь вернуться как можно скорее, – он проткнул тьму лучом своего фонаря и зашагал прочь.

Оди молча смотрел ему вслед, пока удаляющуюся фигуру не поглотил сумрак. Затем он настороженно оглянулся и понял, что остался совершенно один. Звезды уныло подмигивали ему с бесконечных высот. Рядом в еще большем унынии лежала штабелями груда мертвых тел. Трупы наслаивались друг на друга в несколько рядов, и каким бы не был кощунственным Айрант Скин, но жаргон «консервы» придуман им неспроста. Все они были как под заклятием скованы вечной неподвижностью: закоченелые конечности, застывшие лица, более похожие на маски. Словом, совершенно угасшая жизнь, которая оставила после себя лишь внешнюю оболочку. Уже очень скоро Оди надоело развлекать себя сим бессюжетным зрелищем, он залез в кабину планетохода и плотно закрыл за собою дверцу.

* * *

Капитан бесконечно долго всматривался в экзотичное светопредставление. Эфир то и дело пробуждался его невнятными для слуха и недоступными для понимания бормотаниями: что-то ворчал, бубнил себе под нос, иногда даже мелодично, нараспев… Так и подкрадывалось ощущение, что он, следуя проторенной дорогой Фастера, решил попробовать свои силы в молитве. И лишь когда в этом бормотании, сначала тихо, виртуально, потом более явственно стали проскальзывать матерки, искушение сразу отпало. Линд не выдержал испытания неопределенностью и первым задал вопрос:

– В прошлой экспедиции такое бывало?

– Нет, глубокоуважаемый.

– А вообще, в отчетах каких-либо похоронных компаний?

– Не читал, милейший.

– Тогда что это?! Что?!

После долгой, почти бесконечной паузы пришел ответ:

– Хрен в сияющем пальто.

Пока что можно было сделать лишь один определенный вывод: если Кьюнг беззаботно нацепил на себя маску полуидиота, значит происходящее его не очень-то беспокоило. А может, просто мстил за бестолковый вызов? Он опять что-то принялся напевать, этакое душевно-баламутящее, потом серьезно произнес:

– Свет очень слабый, но реальный – это факт. И действительно, чертовски напоминает букву «D»! Послушай, Линд, друг мой, сходи-ка, возьми образцы грунта с этих могил.

– Мне… идти туда? В эту чертову галлюцинацию?

Откровенно-недобрый и в чем-то недоуменный взгляд метнулся в его сторону из-под шлема капитанского скафандра.

– О-о-о… А кто-то, помнится, всех нас наставлял: «изгоним из сердца ростки страха и боязливости». Кто же это был? Что за гений мысли? Не наш ли бортовой врач?.. Непохоже.

– Я схожу, – спокойно сказал Фастер и удалился во тьму.

Линд, пропуская мимо ушей язвительную иронию, продолжал пытать Кьюнга одним и тем же вопросом:

– Ну хоть какое-то объяснение, капитан!

Тот лишь вяло отмахнулся.

– Непонятное аномальное явление… Устраивает? Другого пока дать не могу. Это чтобы работа на планете не показалась нам скучной и однообразной, вот судьба-злодейка и подбросила нам феномен: думай теперь, ломай себе голову… Прежде всего надо удостовериться, что свечение существует на самом деле, а не сидит у нас в мозгах.

Следует учесть, что на Флинтронне Линд был неофитом, малоопытным новобранцем, не успевшим привыкнуть к ее причудам (впрочем, то же можно сказать о Фастере, Оди и бесшабашном Айранте). Он все воспринимал всерьез, даже слишком всерьез – в том и беда. И этот иронично-издевательский тон капитана его только раздражал.

– Кьюнг, я и вправду ничего не могу понять. Ладно бы светились только места старых захоронений – объяснение подыщется. Но буква «D», будь она проклята, вообще не поддается никакой логике…

– Про логику здесь забудь. Это приказ. И убедительно тебя прошу, не поднимай паники. Мне одного истерика во как хватает! Вон, видишь на небе созвездие? Оно чем-то напоминает букву «А», а еще рядом с ним – чем не буква «Н»? Что, теперь из-за этих совпадений сходить с ума?

– Ты тактично увиливаешь от прямого ответа.

– Нет!! – Кьюнг не выдержал и закричал. – Нет у меня никакого ответа! Ни прямого, ни кривого, ни кособокого! Ты взял бы на досуге почитал отчеты прежних похоронных компаний. Чего они только здесь не видали! Одним мерещились призраки из дыма, другие наблюдали кровавый туман, окутавший планету. Был такой Роби Никлонс, так вот он утверждает, что проснулся как-то утром и увидел, что кладбище опутано железными цепями. Бесконечные цепи тянулись от одной могилы к другой, ими же был опутан и звездолет. Обрывки цепей ползали по песку словно змеи, извивались, издавали звуки… Но когда упомянутый Роби Никлонс обнаружил собственную команду, якобы работающую над захоронениями, когда увидел, что из скафандров вместо человеческих рук выглядывают кончики цепей… он чуть не рехнулся. Но тому хоть была весомая причина.

– Капитан, то, о чем ты говоришь, являлось простой Галлюцией…

– Запомни! Галлюции простыми не бывают. Люди от них сходят с ума! А ты тут… готов разводить панику из-за каких-то светлячков.

Реакция Линда оказалась совсем уж неожиданной. Он сначала чуть слышно хихикнул, и вдруг громко расхохотался. Смеялся с какими-то истерическими завываниями, перегибаясь пополам и хлопая себя по коленкам. В динамиках Кьюнга этот гомерический хохот отдавал ледяным звоном – не из мира живых людей. Вот тут и капитан испугался не на шутку. Он схватил врача за плечи и принялся усиленно трясти, будто вытрясая из его души вселившегося беса.

– Эй, парень…

Линд, подверженный демонической экзальтации, уже чуть не падал, между приступами смеха он пытался что-то объяснить:

– Это такие… ха-ха-ха! ма-а… ха! ма-аленькие светлячки, да?! – он как пьяный шатался в разные стороны, даже не пытаясь совладать с собственной истерикой. – Такие малюсенькие! У-ха-ха!! Такие крохотные! Они завелись в метановой атмосфере! Ха-ха… Как все просто! А мы-то голову ломаем…

Короче, у одного из пятерых психика уже давала сбои. Ни усилие воли, ни напускное лживое равнодушие не могли устоять перед хищником среди всех страстей – страхом. А когда является хищник, человек, как известно, становится самим собой. Никакая маска не держится на лице. Как только приступ прошел, Линд удивленно посмотрел на собственные руки, пощупал свое тело, мотнул головой и уже совершенно спокойно произнес:

– Прости, капитан… со мной сейчас что-то было.

Дьявольское наваждение, от которого уже рябило в глазах, явно вырисовывало на фоне бездонной тьмы злополучную «D». Утверждать, что она сияла или мерцала, было бы дикой помпезностью, совершенно не соответствующей этому жуткому зрелищу. Она источала свет словно медленно действующий яд. А сам свет, хоть и слабый, псевдореальный, обжигал, не имея жара, леденил душу, не обладая холодом, и кажется, издавал еще злобное шипение, абсолютно лишенный при этом звука.