355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Валентинов » Все будет хорошо » Текст книги (страница 9)
Все будет хорошо
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:53

Текст книги "Все будет хорошо"


Автор книги: Андрей Валентинов


Соавторы: Далия Трускиновская,Юлий Буркин,Леонид Кудрявцев,Юлия Зонис,Никита Аверин,Дарья Зарубина,Николай Романецкий,Андрей Щербак-Жуков,Антон Фарб,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»

Чай горчил. Бывший классный руководитель посетовал на собственную мягкотелость, вырвавшую его из привычного, устоявшегося бытия, из тихого мира лекарств, воспоминаний и приглушенной боли. Там, куда он попал, на людей наставляют оружие, обливают себя бензином, спорят с самим Творцом.

А ведь день еще не кончился!

Зло хмыкнув, Александр Петрович поднес руку к призраку – давно истлевшей синей кепке с длинным козырьком, сдвинул ее на ухо. Дрожишь, скелет? Ты еще не так задрожишь, когда узнаешь, куда я тебя поведу!

– Чай да чай! – ни к кому не обращаясь, вздохнул многоуважаемый шкаф. – Ешь вода, пей вода, шея наедай, да… По коньячку, Александр Петрович? А? У меня фляга в заначке…

– Шеф не одобрит, – пискнуло рядом.

Шкаф соизволил пояснить:

– Ради пьянства проклятого – не одобрит. И правильно, между прочим. Для профилактики – дело иное. Простудим мы товарища заслуженного учителя. Так что, капнуть граммульку?

Александр Петрович едва не выронил клюку. Сглотнул. Дожил, педагог! Уговаривать на коньяк – и кого? Еще бы лет пять назад… А уж десять!.. «Арарат», «Дагвино», «Три звездочки», «Пять звездочек», «Ангара», «Камю» из валютного магазина, «Курвуазье» на защите у однокурсника… А коктейли с коньяком? «Огни Москвы»! «Белый медведь»! «Русский флаг»!..

Были когда-то и мы крысаками!

– Спасибо, но я воздержусь… Какой у вас коньяк? Нет-нет, не говорите!

Хорошо, ночь скрыла предательский румянец.

– Шамиль Рустамович скоро обещался?

– Здесь я! – глухо ответила темнота.

23:17

…не разрулишь – прости...

– Знаете, Сан Петрович, как шулера поездные работают? Карты сдают, игру начинают, а потом по ходу правила меняют.

Во мраке депутат и чемпион походил уже не на сейф. Куда там сейфу! Гора – не гора, но утесу под стать.

– С практикой не знаком, – осторожно ответил учитель. – Слыхать приходилось. Кто правила поменял?

Совсем близко загудел мотор. Звук был серьезный. Не грузовик, но и не затрапезная легковушка.

– Мэнты! – разбойничьим басом сообщил Шамиль. – Наряд из города с каким-то майором-шмайором. Вы меня уму-разуму учите, а кто-то за нас всех решает. Меняет, понимаешь, правила…

Выдохнул – тяжело, с хрипом:

– С майором Дорфман приехал, секретарь горсовета. Я – простой депутат, а он – очень не простой. Большой человек, со связями. Он мне сейчас так сказал: «Уважаю я тебя, Шамиль! Поэтому даю тебе час, чтобы ты с братом все ваше говно разрулил. Не разрулишь – прости, я уж своими методами. У меня тоже братья есть. На хера мне твои проблемы?»

Извиниться за грубость Шамиль забыл. Или решил, что мат большого человека Дорфмана извинений не требует.

– Такие вот дела. Понимаете, Сан Петрович?

– Нет, – честно признался старик. – Но это и не нужно. Чего мы здесь стоим, Чисоев? Вперед!

23:25

…или изрек запретное...

Шагалось быстро, легко. Клюка мешала, путалась в ногах – не глядя, он швырнул глупую палку на самое дно хлебного моря, расступившегося в обе стороны, открывшего дорогу из рабства. Солнце припекало, жгло синюю ткань кепки. Серая пыль занавесом стояла на пути.

Сверху, из глубины небес, он казался точкой: бесцветной, почти неподвижной. Слишком длинна была дорога, слишком широким казалось поле. Но всякий путь однажды кончается, особенно если идти, никуда не сворачивая и без остановок.

– ТЫ ВСТАЛ И ПОШЕЛ. СДЕЛАЙ ЖЕ, ЧТО ВЕЛЕНО!

Точка в центре желтой нивы на миг замерла. Не иначе, гордец в кепке показал Небу язык. Или кулаком погрозил. Или изрек запретное. Или все вместе.

Люди-человеки, как же вы предсказуемы!..

Беги, обезьянка!

23:31

…в ритуальных, понимаешь, целях...

Дневной мент-полковник был толст. Ночной майор походил на жердь, на швабру, наряженную в мундир. Зато голосистый, хоть в хор Пятницкого бери.

– Артур Рустамович! Сегодня, в ходе оперативного мероприятия, сотрудниками «Беркута» на вашем дачном участке был замечен гражданин Пашин Валентин Иванович, что зафиксировано в протоколе…

За забором молчали. Майора это совершенно не смущало.

– Мы получили сведения, что гражданин Пашин удерживается вами насильно. Более того, ему угрожает опасность…

– Друг у него есть, у художника, – гулко шепнул Шамиль. – А у друга брат – советник губернатора. Позвонили, сказали: резать лысого будут. В ритуальных, понимаешь, целях…

– Предлагаю недоразумение разрешить. Сейчас вы отпустите гражданина Пашина, а все прочее будет зависеть от его показаний.

Молчание.

Жердь качнулась к Чисоеву-старшему:

– Попробуйте вы, Шамиль Рустамович. Если и вас не пустят, буду решать вопрос радикально.

Депутат и чемпион шагнул к калитке. Внезапно ночь пахнула бензином. Бесформенная тень, похожая на пятно, вставшее ребром, заступила путь:

– Видкрыють! Видкрыють зараз!

Тень плясала, требовала:

– Тилькы пэрэвэртня не беры! Без нёго разбэрэмося!..

Александр Петрович улыбнулся:

– Я на твою должность не претендую, Коля. Кстати, – в глазах старика сиял отсвет спелых колосьев, – когда в следующий раз станешь в милицию звонить, чужим именем не прикрывайся. Скверно это. И люди могут ни за что пострадать.

В ответ зашипели: тихо, но выразительно.

Тем временем Чисоев-старший уже стоял у ворот. Костяшки пальцев сухо ударили в металл:

– Эй! Это я, Шамиль! Не время показывать характер, брат! Мне не откроешь, ворота взорвут. О себе не думаешь, об отце вспомни. Род наш вспомни! Разве Чисоевы разбойники? Убийцы? Магiарулаз кидаго кiудиязул хiурмат гьабулаан! Или ты уже не аварец?

– Цодагьалъ лъалхъе, – откликнулась темнота. – Заходи, брат.

Калитка открылась без скрипа, словно ночь растворила металл.

23:40

…и баран жив-здоров...

– Вы, Александр Петрович, прямо Красная армия из «Мальчиша Кибальчиша», – художник поморщился, растирая запястье. – Хреново, знаете ли, когда проводами вяжут.

Он оглянулся, скользнул взглядом по бревну – вкопанному на треть, еле заметному в густом мраке.

– Кстати, будет возможность, полюбуйтесь. Один в один рожа получилась. Громовержец Бечед, чтоб он пропал! Хоть сейчас в Эрмитаж… Нет, заявление писать не стану. Почему? Из пошлых меркантильных соображений. Заплатили отменно, а под суд наш горный орел все равно не попадет. Откупится – и меня вспомнит.

Одернул мятую штормовку, наклонился к самому уху:

– В сарае у них парень связанный, охранник. Меня-то освободить обещали, как все кончится, а его, Васю, чуть ли не съесть собираются. Блин, народные обычаи!

Во двор пустили троих – старшего Чисоева, учителя и майора. Коля-псих, просочившись непрошенным, со всех ног устремился к валуну, утонувшему во тьме. Взвизгнул отчаянно, вернулся, врезал пяткой по равнодушному бревну:

– Идолы! Кумиры! Горе вам, гришныкы!

Психа трясло:

– Зныщыть, спалыть! Инакше вас пэрэвэртэнь визьме!

– Что делать будем, Сан Петрович? – Шамиль не слушал Колю. Стоял растерянный, поникший. – С ментами я договорился, уедут. Если, конечно, уважаемый Валентин Иванович…

Лысый художник, фыркнув, отвернулся.

– Эх, нехорошо вышло, совсем нехорошо. Но, вроде, не пострадал никто, да? Все живые, все здоровые…

Из темноты донеслось возмущенное «бе-е-е-е!».

– И баран жив-здоров. Уходим, Сан Петрович, дорогой?

Учитель глянул вверх, в синюю бездну неба. Напоролся на солнечный луч, зажмурился. Бывает так, что ночью солнце видишь. Когда старый, всякое бывает.

«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»

– Позови брата, Шамиль.

С высоты идол-кумир казался вкопанной в землю спичкой. Жертвенник-валун походил на стертую пемзу. Люди же, едва заметные, оставались самими собой – упрямыми, своевольными грешниками. Таких ничего не стоит раздавить, вмять в сухую землю, смешать кровь с пылью.

Убедить – труднее.

23:45

…задание, признаюсь, мерзкое...

– Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович…

Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел – в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание: хриплое, больное. А еще – стук собственного сердца.

– Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право – быть недовольным. Вы обвинили во всем Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств…

Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли.

– Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий – если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и все. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки…

– Гришныкы! Гришныкы! – ударило в спину. – И мисто покараю, и людэй, и худобу йих…

– Вероятность указать не возьмусь, но она есть. Поэтому я уполномочен…

– Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!..

– …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличенного неизбежно – и без промедления! – отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник – или множество невинных.

Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло.

– Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберетесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева?

Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.

– …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН?

Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лежа в пыли, посреди летнего проселка, парень в синей кепке не слышал – и не мог услышать.

– СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ, ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ…

Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон.

Наверху замолчали. Вскоре прозвучало:

– ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ?

Послышались шаги. Кто-то мерял ногами проселок. Ступал тяжело, уверенно. Подошел к лежащему, склонился.

…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.

– Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!..

23:51

…тебе, скотине, дар пророка дан...

– …куда же ты полез, дурной оборотень?

От склянки несло ядреной химией. От хмурой Колиной физиономии – перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева – Артур, справа – Шамиль. Во тьме они казались близнецами.

– Вот! – довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. – Не помрешь, еще побегаешь.

Выпрямился, подмигнул со значением:

– Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!

Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?

Странное дело, Чисоевы как будто не заметили.

– Не слышат, – скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. – Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, мое. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А еще – потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.

Оскалился, отступил на шаг:

– Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.

Светлый, ласковый взгляд идиота…

23:53

…это и есть мой грех, брат...

– Ничего, – Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. – Все в порядке. Переволновался, наверное.

Чисоевы переглянулись.

– Все из-за тебя, – буркнул Шамиль. – Старый человек, уважаемый человек! Идемте отсюда, Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.

– Не уходи, брат!

Артур опустил голову, вдохнул поглубже:

– Не уходи, послушай. И вы все слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..

Громом ударил голос. Легким шелестом ответило эхо.

– Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пес!

Выгнулся дугой, уставился в черный зенит:

– Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, легкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного – родичи, у другого – золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня – один, да и тот краденый.

Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:

– Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошел бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?

– Рубикон, – еле слышно ответил старик.

– Вот! Турнир памяти отца – мой Рубикон, как у римского Цезаря.

У Шамиля отвисла челюсть:

– О чем ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…

Артур застонал:

– Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..

Закаменел лицом, на колени опустился.

Дрогнула твердь…

– Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня – и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!

Тихо, очень тихо…

Ночь.

Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:

– Брат!..

– Минуточку! – плетью ударил чужой голос.

Ночь плеснула огнем.

23:56

…увы, поздно...

…Идол горел – толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.

– Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнем». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович, Второзаконие, глава 7.

Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. На том, кто стоял посреди двора, белым огнем светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове – сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под нее выбивалась грива волос: светлых с черными, крашеными «перьями».

– Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдет ближе.

Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.

– Я сказал!

Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…

Пламенный санитар расхохотался:

– Каешься, Артурчик? Мун кватiана, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чем думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..

– Не надо! Стой!

Шамиль сверкнул глазами:

– Не знаю, кто ты, но скажу…

Вновь хлестнула плеть-смех.

– Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трехмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас – убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.

Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:

– Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя еще не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Все впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своем праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!

Бывший классный руководитель мотнул головой:

– Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…

– Бинго!

Пальцы сухо щелкнули, рассыпав веер мелких искр.

– «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…»

– Эй! – суровым голосом воззвал Шамиль. – Замолчи! Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!

– С Ним?

Пламенный санитар внезапно стал серьезным:

– С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, по определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…

Александр Петрович кивнул:

– Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул – и вновь собирался обмануть.

– Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.

– Погоди! – заспешил Шамиль. – Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!

Белый огонь вспыхнул ярче:

– Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить – пустое дело. Я дал Артурчику срок: долгий, целую жизнь. Если бы он подошел к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял…

– Я прощаю! Я обниму!..

– Шамиль! – выдохнул Александр Петрович. – Иди к брату, быстро!

Сноп искр – резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течет на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд.

– Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно.

– Не поздно!

Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь:

– Не поздно. Я иду к тебе, брат!


3. АРТУР ЧИСОЕВ

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

00:01

…ты что, каменный?..

Рука соскользнула. Пот? Ерунда! Потных Артур Чисоев хватал и бросал на раз – привык за годы тренировок. Старая привычка никуда не делась. Но крашеного медбрата словно натерли маслом. Твердый, горячий, гладкий – не уцепиться.

Медбрат, подумал Артур. Нет-брат.

Недобрат.

Сгинул плащ, похожий на халат. Противник был в борцовском трико, красном, как язык пламени. Артур тоже был в трико: темно-синем. Он не удивился: некогда. Трико? Арена? Все правильно. Артур шел к брату, а медбрат стоял на пути.

Такие дела.

Рывком медбрат сократил дистанцию: сбивая руки, проходя вплотную. Артур вывернулся чудом. Нырнул, скользнул за спину, но медбрат, гори он огнем, оказался на диво проворен. Борцы замерли: каждый, сильно наклонившись вперед, успел обхватить соперника за шею, вцепился мертвой хваткой. Теперь свободные руки борцов плели сложную силовую вязь, пытаясь выиграть второй захват – беспощадный, единственно верный.

Вокруг гигантской чашей распахнулся многотысячный стадион.

…первые секунды поединка. Они вскрывают знание о сопернике, как консервный нож – банку. Чтобы рассказать о себе, соперник должен сопротивляться. Самые страшные, самые опасные – те, кто не сопротивляется. Ты делаешь все, что хочешь, пьянея от безнаказанности. Все! До последней, убийственной секунды, когда понимаешь: вот, ты подписал себе приговор, и обжалованию он не подлежит.

Поясница. Колени.

Плечи. Локти. Живот.

Скорость и резкость. Сила и реакция.

Мышцы и связки. Суставы и сухожилия.

Тело дралось, как солдат в рукопашной. Тело знало, что смертно, уязвимо; плевать оно хотело на это подлое, предательское знание. Ничего не болело. Все служило верой и правдой.

Захват!

Захват, вход, бросок – настоящий, амплитудный, на пять баллов. Без разведки, нахрапом. Такое удавалось, и не раз, особенно с наглецами, любящими форс. Этот из позёров, может попасться.

Захват!..

Ты что, каменный?

00:02

…почему ты не застрелился, Артурчик?..

На трибунах взрёвывала толпа.

Зрители приветствовали каждую удачу медбрата – и разочарованно смолкали, когда Чисоеву удавалось выйти сухим из воды. Вопли мало смущали Артура. Его мучило другое: от соперника резко пахло коньяком. Голова шла кругом, и Чисоев не сразу обратил внимание на главное нарушение правил.

Судьи на арене не было.

Скользкий удав с пятизубой пастью извернулся, нырнул подмышку. Обвил, обхватил. Чужое плечо ударило в грудь, ниже ключицы. Не соскочить, понял Артур. Он пошел навстречу: легко, покоряясь чужой силе. В последний миг, уже отрываясь от земли, толкнулся ногами – увлекая медбрата за собой, скручиваясь с ним в единый клубок, ком мышц и ярости.

Чаша стадиона завертелась, слилась в разноцветный калейдоскоп. Цвета были блеклые, как в старых советских фильмах, снятых на пленке Шосткинского ПО «Свема». В смазанной круговерти, окнами во вчерашний день, выделялись резко обозначенные, знакомые лица. Вика. Ксюха. Маленький Вовка. Александр Петрович. Девочка Таня с огромным букетом.

Единственные, кто не кричал, подбадривая медбрата.

В проходе меж секторами, в пяти шагах от арены, замерла бронзовая статуя. Позади нее горячий ветер вздымал пыль, гонял по ступенькам шуршащий мусор: конфетные фантики, обертки от мороженого, билеты. У Артура слезились глаза. Он никак не мог рассмотреть: кто стоит в проходе? Отец? Брат? Бронза, припорошенная пылью?

Камень загораживал дорогу.

Камень, от которого несло коньяком.

…камень.

Памятный валун, сгоревший там, во дворе, за спиной, сведенной от напряжения в крутые узлы; восставший из пепла. Под руками, в захвате, плечом в плечо – камень, камень, камень.

И шепот – гулкий, эхом бьющий в виски:

– Почему ты не застрелился, Артурчик?

Это не борьба. Это работа каменотеса. Грузчика. Древнего, мать его, грека, о котором рассказывал школьникам Александр Петрович. Грек катил камень в гору: день за днем, вечность за вечностью, зная, что ноша сорвется обратно, что придется спускаться и начинать все сначала.

Греку повезло: его камень молчал.

– Почему ты не застрелился? Боишься пули? Тогда удавись в сарае. Тут есть подходящий. И веревка имеется, крепкая, нейлоновая. Я еще утром подбросил…

Не слушать. Отрешиться, как от утробного воя трибун. Запретить чужому бормотанию иглой прошивать мозг. Отключить память. Погасить бешенство.

Ломать! Ломать!..

– Почему ты не покончил с собой, Артурчик? Ада боишься? Он тебе обеспечен: хоть так, хоть так. Чего ты ждешь? Хочешь уйти в компании? Завтра умрет твоя дочь. Задушит сына, выбросится из окна...

Пальцы скользят по камню. Ищут трещинки, сколы. Зацепиться бы! Он-то думал бороться с человеком, обычным крепким парнем, широкоплечим, с мощной шеей...

– У нее девятый этаж, верно? Спаси ее от ада, умри сам!

Артур закусил губу, плеснул силой в налившиеся сталью руки.

Ломать!..

00:03

…ты же мужчина!..

Медбрат всей тушей навалился сверху. Прижал к ковру – к земле, к раскаленному песку пустыни, скрипящему на зубах:

– Почему?!

Камень обрушился с боков, сомкнулся, сдавил. Хлестнул серой кипенью:

– Ад! Ад для самоубийц!

Сбилось дыхание. Желтизна разлилась под веками. Сейчас перевернет, понял Артур. На лопатки, вбивая в ковер, гася сознание. Взгляд скользнул поверх чужого плеча, мимо камня – на бронзу. Шамиль, увидел он. Шамиль… Прижизненный памятник чемпиону Чисоеву, Шамиль стоял без движения, с живыми, налитыми болью глазами.

– Вечные муки! Возьми их себе, ты же мужчина!..

Артур зарычал. Ответ клокотал в глотке, отказываясь превращаться в слова. Натянулись, готовы лопнуть, мышцы и сухожилия. Кости едва не вывернулись из суставов. Плотный коньячный дух, казалось, пропитал воздух. Борцы, зрители, стены – все потело коньяком.

– Брат! Ломай его!

Крик вспорол гул стадиона с хрустом, как нож – спелый арбуз.

– Ломай!

Бронза осталась бронзой. Она сдерживала сопротивление тела, не давая Шамилю кинуться на арену, но с голосом бронза не справилась. Артур видел, как напряглись жилы на шее Шамиля, как раскрылся рот – и по серым губам побежали тонкие, кровоточащие трещины

– Ломай, да! Ты же мужчина!

Бушевали трибуны, приветствуя медбрата. Бешеный водоворот затягивал на дно. Единственная точка покоя в кипящей воронке – бездвижный, кричащий Шамиль.

Точка покоя.

Точка опоры.

Артур стиснул зубы. Выгнулся, опасно подворачивая правый локоть. В плечевом суставе хрустнуло. Медбрат без труда вернул преимущество, но Артур успел подогнуть ногу, уперся коленом в каменный живот. Сейчас, подумал он. Сейчас…

Паук-многоножка боком пошел по арене.

– Ломай, брат! Сделай его!

Стадион замолчал. В густой, душной тишине Шамилю вторили новые голоса. Женщины, ребенок, старик:

– Ломай!

– Почему ты не застрелился? – прохрипел медбрат.

Тиски из гранита. Вопль измученной плоти.

– Почему?

Надо было бросать сразу. Через себя, как он и собирался. Артур промедлил долю секунды, жалкое мгновение. Теперь было поздно.

– Почему?

Бедро пронзила боль: черная, страшная. Перед глазами распахнулась ночь. В ней вспыхивали колючие звезды.

– Почему?!

00:04

…раз ты просишь...

В ночи под звездами Артур улыбнулся медбрату. Ты сломал мне бедро? Радуйся. Но сейчас у тебя заняты руки. Переворот, всем телом, с упором на здоровую ногу. Бедро взорвалось адской болью, когда Артур оказался сверху. Лопатки соперника впечатались в ковер.

– Держи, брат! Не отпускай!

– Не отпущу, – согласился Артур.

Или только подумал?

Лицо медбрата побагровело. Артур не душил его. Знал: удушающие – запрещены. Пусть на этом стадионе пахнет коньяком, пусть нет судьи – правила есть правила. Он просто держал, обхватив соперника, сдавив подреберья ногами, сломанной и здоровой, не давая как следует вдохнуть.

– Почему?!

Артур держал. Молчал.

– Почему?..

И еле слышно, задыхаясь:

– Отпусти меня…

– Хорошо, – согласился Артур. – Раз ты просишь.

01:01

…дети выросли...

– ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ, ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!..

Золото хлебного поля – от горизонта до горизонта. Пыль узкого проселка. Звон летнего зноя.

– ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЕШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!..

По проселку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские желтые пуговицы, уродливый воротник) – и мальчишка лет семи: темноволосый, гибкий, черноглазый.

– ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!..

Парень и подросток ведут беседу. Говорят спокойно, не повышая голоса. Мальчишке скучно. Он то и дело срывается на быстрый шаг, обгоняет, нетерпеливо оборачивается.

А из глубин бирюзового омута гремит:

– ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ…

Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит.

– ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ…

– А что там, за полем, Сан Петрович? – подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. – Очень узнать хочется, да.

Парень щелкает пальцами по козырьку кепки:

– Не спеши, Чисоев. Поле еще перейти надо. Видишь, какое большое, шагать и шагать! А что там… Не знаю.

– Вы? – сомневается подросток. – Не знаете?

– Я не знаю. Ты даже не представляешь, Чисоев, сколько я не знаю!

Он смеется:

– Поглядим, авось не испугаемся!

Услышав последние слова, мальчишка подпрыгивает от возмущения:

– А я не боюсь! Мы с братом никого не боимся!

Парень подмигивает хвастуну:

– Завидую тебе, Артур. Лично я много чего боюсь. Дантиста, например. Боюсь, а иду…

– ГОРДЫНЯ! – гремит сверху. – ИСТИННО ГОВОРЮ ТЕБЕ…

Что именно, остается загадкой. Гром рассыпается мелким кашлем:

– ЭЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ЗНАЕШЬ, НЕ СЛИШКОМ ВЕЖЛИВО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ…

– Сан Петрович! – подросток с удивлением запрокидывает голову. – Там, наверху! Гроза, что ли?

– НЕ ХОЧЕШЬ ПУГАТЬ ДЕТЕЙ, ТАК ХОТЬ РУКОЙ ПОМАШИ…

Парень ловит зрачками густую синеву:

– Слышу, Шамиль. Наверное, самолет. Звуковой барьер переходит... Перегрузки, жуткое дело!

Он срывает с головы кепку, машет, рассекая горячий воздух:

– Счастливого полета!

Хлопает спутника по плечу:

– Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берет. В небе еще ничего, а как вниз поглядишь!..

* * *

– Эй! Ты меня слышишь?

Александр Петрович не слишком надеялся на ответ. Сон есть сон, здесь свои законы. Улыбался, глядел сверху, из синей бездны небес – на хлебное поле. С высоты прожитых лет – на себя давнего, молодого разлива. Это свойственно возрасту: разговаривать с самим собой. Иные считают такое мудростью. Иные – маразмом.

– Знаешь, не слишком вежливо с твоей стороны…

И с моей, решил он, тоже. Прыгай, обезьянка! Сколько раз Александр Петрович повторял в мыслях эти слова, глядя на школьников, разыгравшихся к концу большой перемены. Без насмешки, без желания обидеть – от всей души завидуя умению прыгать, забыв о контрольной по географии, о том, что Волга впадает в Каспийское море, и скачи теннисным мячиком или лежи пластом, а впадает, и баста.

– Не хочешь пугать детей, так хоть рукой помаши!

В ответ кепка рассекла звенящий зной:

– Счастливого полета!

Спасибо, подумал старик. И тебе, приятель, скатертью дорога. Смеясь, Александр Петрович отвернулся от земли, от спелой, сыплющей зерном нивы. Запрокинул голову, глядя вверх, выше неба. Над синей бездной, где он, не смущаясь годами и сединами, плыл, как мальчишка – в сельском пруду, вставал могучий купол. Округлая твердь из металла. В полировке, словно в оконном, залитом дождем стекле, сквозила тень: кажется, город.

Кажется, золотой.

– Трудная служба, – сказал старик. – Очень. Понимаю, чего там. Извини, если что не так. Дети выросли…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю