Текст книги "Все будет хорошо"
Автор книги: Андрей Валентинов
Соавторы: Далия Трускиновская,Юлий Буркин,Леонид Кудрявцев,Юлия Зонис,Никита Аверин,Дарья Зарубина,Николай Романецкий,Андрей Щербак-Жуков,Антон Фарб,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Неправильные пчелы
Юлия Сиромолот
– Ай!
Фрау Ингеборга Винтер крепко хлопнула себя по шее. Что-то острое впилось в кожу, что-то холодное хрустнуло в ладони.
Это было насекомое. Большое крылатое пучеглазое насекомое с полосками на брюшке. Пчела. Но как? Здесь? У нее дома? Укусила? Хотя нет, у них же нет зубов... челюстей… Как это правильно сказать – ужалила? Шея болела. По белоснежной коже – фрау Ингеборга видела это в зеркале – стекала пронзительно красная капля. Не кровь, конечно, впрочем, кровь и не бывает такого цвета – как ярмарочный леденец…и она не пахнет леденцом… и не бывает такая приторно сладкая на вкус. Фрау Ингеборга озадаченно облизнула липкий от сахарного сиропа палец. Пронзительным взором уставилась на мертвое насекомое. Взгляд фрау Винтер, когда она того хотела, был вполне подобен ледяному пламени – прожигал и замораживал одновременно, но сейчас она просто стремилась получше разглядеть странное создание.
Конечно, оно было неживое. Совсем неживое – внутри полосатого тельца фрау Ингеборга разглядела мельчайшие колесики, крохотные алмазные подшипнички и микроскопическую, но мощную эфиропотенциальную батарею.
Фрау Винтер вздохнула и вышла, направляясь из личных покоев в крыло, отведенное Гонорию.
Возможно, мальчику будет интересно взглянуть. Кто знает, что ему будет интересно.
Гонорий Кауза был ее приемным сыном. Фрау Винтер нельзя было назвать сентиментальной – о, нет – но в самой идее ребенка, играющего в ее высоком замке на краю полярного круга, было что-то настолько правильное и соразмерное, что три года назад она все-таки поддалась зову и на какое-то время покинула свои владения. Она посетила Европу, Северную Америку и Австралию (повсюду ее приезд сопровождался статьями в газетах – небывалая! Внезапная!! Суровая!!!), но европейские, американские и австралийские сироты оказались на диво единодушны. Завидев высокую бледную даму, они принимались плакать, а те, что постарше, говорили: «У нее руки холодные», и наотрез отказывались даже подходить к ней поближе. Тогда фрау Винтер отправилась в Африку. Там ее принимали куда лучше, называли благословенной и чудесной, но и африканские дети рыдали от одного вида ее бледно-голубых глаз и молочно-белой кожи. Все, кроме этого мальчика.
Мальчику было тогда шесть лет, и он числился немым. Он не смотрел на фрау Винтер, и поэтому не плакал. Он все время собирал, разбирал и снова складывал мозаику из тысячи картонных кусочков, и смотрительница детского дома у подножия Килимандажро сказала, что единственную волю юный Гонорий проявил в день, когда эту головоломку им подарили спонсоры – он забрал ее себе и никому из детей не позволил даже притронуться, поднимая такой ужасный нечленораздельный крик, что дети быстро отступились и оставили маленькому чудовищу его забаву. «Вы прямо благодетельница наша, – сказала смотрительница, – ведь до него никому и дела нет». Бедолага Гонорий отчаянно визжал, когда его одевали в красный свитер, но фрау Винтер очень удачно брызнула на него ледяной водой из бутылочки, которую всегда носила при себе, и мальчишка отчего-то затих. Холодные капли на лице ему понравились, и эта нехитрая игра занимала его на пути из Африки на Север.
Гонорий и теперь, спустя три года, не произносил ни слова, не поднимал головы и не смотрел на свою приемную мать. Но зато у него было много холодной воды, огонь в камине, красный свитер, игрушечный медведь Бамба, полезнейшая рыбная диета и миллион кусочков льда в головоломке, которую он часами складывал в огромной гулкой игровой комнате. Холод ему был нипочем, несмотря на африканское происхождение.
– Гонорий, мальчик мой, – сказала фрау Винтер, остановившись на пороге. Голос ее взлетел высоко под балки, откуда тонкая снеговая пелена свешивалась, как стяги, и рассеивалась в воздухе, не долетая донизу. – Посмотрите, что я вам принесла.
«Посмотрите» – это было, конечно, сильно сказано, потому что мальчишка даже не обернулся. Но мелькание черных пальчиков замедлилось, и фрау Ингеборга знала, что он ее услышал и что можно подойти – он не закричит, не отползет подальше, накрываясь оленьей шкурой, служившей ему и ковром, и покрывалом. Таким мелочам фрау Винтер научилась давно. Она подошла поближе и положила насекомое в протянутую через плечо розовую ладошку. Гонорий внимательно всмотрелся, потом разворошил часть головоломки и ее кусочками быстро и ловко написал на полу: «неправильные пчелы».
* * *
– Я, извините, не волшебник какой-нибудь, – сварливо сказал Тинкертоц. – Я, извините, все-таки даже где-то часовых дел мастер.
– Не считая той куклы, которая ожила и наделала такого переполоха…
– Вздор, – буркнул механик, профессор свободных наук и, кто его знает, может быть, немножко и волшебник. – Вы и сами знаете, Паннакот, всю историю раздули журналисты, кукла не проработала и месяца, а государственный переворот устроила та юная авантюристка, с которой я сделал бедной кукле наружность… Поэтому я больше не создаю искусственных существ размером больше мыши… Да вы-то чего от меня хотели?
Гость профессора смутился. Это был рослый широкоплечий мужчина, что называется, кровь с молоком и косая сажень в плечах. Рядом с профессором он казался совсем молодым, но вообще его румяное лицо было обманчиво – иногда на нем проглядывала не то усталость, не то тайная печаль. Сейчас он залился краской, покашлял в кулак и даже повозил по полу носком башмака.
– Э-ээээ, понимаете… эээ… как бы вот сказать…
– Ну так и скажите! Эдак вы до самого обеда будете мекать и бекать!
– Да дело уж больно необычное… и я даже никак не могу рассудить, правое или нет…
– Да говорите же, вот ещё…
– Да что же тут рассказывать, – Кальдерий Паннакот даже сморщился от досады и от усилий выговорить то, что было у него на уме. – Ведь дело-то мое растет. Может, конечно, это и кажется так со стороны – мелочь, дамская радость, детские шалости. А вы знаете, что не бывает двух одинаковых бочонков меда? Что коровы должны есть исключительно особую траву с гор, чтобы сливки были нужного оттенка и с таким вот этим, знаете, ароматом живым таким… А орехи? Я сам езжу за орехами, потому что если кожица, не дай Бог, будет горчить, пропадет же вся партия ядра… а виноградное сусло? А патока? А изюм, лакричный корень, сухофрукты и фрукты свежие… я же дома не бываю почти. А тут изволь все бросать и раз в год ездить на север… и для чего?
– Для чего?
Паннакот вздохнул.
– Вы только не смейтесь, мастер Тинкертоц… но я езжу биться.
Старик поднял бровь.
– И батюшка ездил, пока мог держать меч… и дедушка, и прадедушка, и прапрапра… Видите ли, уже прапрадедушка предпочитал делать вид, что у него там этнографический интерес… прадедушка делал вид, что охотится… ну и все такое… потому что ну какие в наше время могут быть битвы?
– Да, какие?
Паннакот оглянулся, словно ожидал, что отовсюду будут торчать любопытные уши. Но в доме и на улице было тихо – в летний зной и подслушивать никому не охота.
– Ритуальные, – выдохнул он.
– Да полно!
– Клянусь прапрадедушкой! У нас в семье был какой-то богатырь, понимаете, чуть ли не ещё в те времена, когда люди были родом из камней… или из деревьев… или из коровьей лепешки… ну или верили, что они от этого всего происходят… Вот он этот обычай и завел…
– Просто удивительно, – сказал Тинкертоц, и под его действительно удивленным взглядом сама собой залисталсь книга «О вещах несказанных», лежавшая на столе посреди всяческого металлического хлама и алхимической посуды. – И кто же ваш противник?
– Одна… одна очень почтенная дама… Я, право, даже не помню, то ли это была битва Зимы с Весною, то ли Севера с Югом… но, в общем, она тоже сейчас последняя в роду… По-моему, и ей не очень нравится махать мечом раз в год по долгу, так сказать, эээ…. А сейчас мне же просто некогда ездить на эту битву! У меня как раз в это время конгресс кондитеров в Малине! Я уже подготовил три доклада, один лучше другого, послал устроителям, и они приняли все три! А до этого я поеду на ярмарку в Цапфендорф, там будут показывать новейшее оборудование…
– Это-то я понял, но ко мне-то вы, любезный Кальдерий, все-таки явились зачем?
– Я хотел попросить, чтобы вы сделали для меня куклу, – уныло пробормотал Кальдерий.
– Ну вот, опять двадцать пять! Мы же вроде начали с того, что кукол с обликом живых людей я не делаю!
– Но почему? Я же не собираюсь устраивать государственный переворот…
– Да поймите же, несчастный, – загремел Тинкертоц, – что такая кукла – это неэтично! Даже для того, чтобы она могла хотя бы ходить и завязывать себе шнурки на башмаках, мне придется напихать в нее столько кристалликов памяти, столько ультрамикропроводочков, настроить такой тонкости схемы, что это будет ваше подобие почти во всем. И что вы станете с ним делать? Пошлете его махать мечом против какой-то старухи?
– Она вовсе не старуха, а даже ещё очень хорошо сохранившаяся дама!
– Это дела не меняет. Пошлете разумное существо заниматься какой-то семейной враждой… а если он погибнет?
– Никто ни разу в этой битве не погиб, – запальчиво отвечал Паннакот. Ее смысл в самой битве, а не в победе там, или что… Ну, бывает, я там отморожу палец… или ухо… но ведь куклу можно было бы сделать морозостойкую…
– Никакую куклу я делать не буду, – отрезал Тинкертоц. – ни морозостойкую, ни тугоплавкую, ни даже газоразрядно-режущую! Подумать только, а что бы он делал после этой битвы? Вы бы его выключали? Ставили бы в шкаф до следующего года? Стыд и позор вам, Кальдерий, вы сын моей лучшей ученицы, и несете такую ужасную чепуху!!! Ну ладно, я был молод, натворил ошибок… но кто вам сказал, что я их буду повторять???
Паннакот вздохнул и повесил голову.
– А Мелисента ведь редкая умница… Как она поживает, кстати?
– Хорошо, – отвечал воитель поневоле, – матушка-то, слава Богу, здорова и крепка… Привет вам велела передавать.
– Один привет? Без варенья?
– Да я вас вареньем залью, достопочтенный, каким хотите – с марципаном, из томатов, из опунции, из мексиканской агавы с червячком, из райского яблочка, из апельсинов, пассифлоры… да хоть из фрукта жак! Только помогите мне как-то избавиться от этого дурацкого сражения, я же, в самом деле, не былинный герой какой-нибудь, да и ход времен года не нарушится, если я не помашу мечом…
– А вдруг? Наверняка-то вы не знаете…
– Не знаю, – сказал Паннакот. – Так-то я человек здравомыслящий, но иногда вот тоже подумаю – а вдруг? А ведь это же сады… поля… виноградники… пасеки… выпасы… и не один же я с этого живу, вот мне как-то и того… боязно. Не погубить бы это все ненароком-то… В конце концов, и прадед, и прапрадед, и прапрапрадед… зачем-то же ездили на битву?
Тинкертоц посмотрел на гостя с сожалением.
– Даже и не знаю, право, чем бы я мог вам помочь, мальчик мой… Я давно оставил грандиозные проекты, занимаюсь вот полезными мелочами, изощряюсь, так сказать… Вот делаю механических пчел, дабы они могли летать дальше обычных и служить дольше, да и суровый климат им нипочем…
Тут старик прервал плавную речь. Несколько мгновений он смотрел на Паннакота, потом фыркнул, как собака спросонок, и велел показать ему на карте место битвы. Кондитер указал точку на Полярном круге.
– Хм-хм, – прогудел Тинкертоц. – Я на самом деле совершенно не знаю, как вам могут пригодиться мои пчелки. Это обычные создания, летают, собирают нектар… Но было бы интересно испытать их в совершенно уж суровом климате… да и расстояние большое… ах, как вы удачно пришли, Кальдерий, как удачно…
– Ну так, а битва-то?
– Точите меч, – отрезал чародейный механик. – А доклады отдайте вашей матушке, она отлично их прочтет, насколько я помню, она мастерица была не только варенья варить и трансмутации устраивать… И перед отъездом заходите ко мне, может, мои пчелки чего-нибудь и разведают…
Проклиная все на свете, Паннакот вылез из мотосаней и побрел, проваливаясь по колено в нехоженые снега. Что-то случилось с топливной системой – не разбирать же все на морозе… и о черт, опять придется просить оленей у фрау Ингеборги, а это так унизительно… Снег скрипел, меч со скрежетом волочился сбоку, и Паннакоту пришлось отстегнуть его и взвалить на плечо, как лопату или весло. Он брел в полярной ночи под северным сиянием, от которого тьма не становилась светлее, а только приобретала особый оттенок вроде мятного леденца. Бедняге даже запах леденцов мерещился – тут, где всегда пахло только холодом и оленьей мочой… «Ну и ладно, – думал Паннакот, – в этот раз я уж точно ей скажу…» Сказать он собирался уже лет пять или шесть, не всегда одно и то же, но каждый раз взгляда бледно-голубых глаз фрау Винтер было достаточно для того, чтобы все слова не просто замерзли в горле, а прямо-таки сублимировались, как лед на ветру. Ветер, между тем, толкал бедолагу кондитера в спину, как бы намекая, что нечего и пытаться повернуть обратно, не сделав привычного дурацкого дела. А старик Тинкертоц, к которому Кальдерий зашел, как было условлено, так ведь ничего толком и не сказал. Ещё и хихикал – мол, тебе понравится, поезжай… Понравится! Как ЭТО может понра… оооой!
Паннакот споткнулся и провалился в сугроб.
И это был очень странный сугроб. Не мягкий и пушистый, но и не жесткий, выстуженный ветрами. Он принял в себя окованного сталью и вооруженного мечом Паннакота, и окружил его плотной массой. Вокруг пахло, как в молочной лавке. С носа незадачливого бойца скатилась подтаявшая снежинка.
Она была сладкая.
Паннакот не поверил, конечно. Он съел добрую пригоршню довольно жирного сладкого снега – конечно, это было не настоящее сливочное мороженое, но все-таки молоком и медом отзывалось. Заодно Паннакот нечаянно лизнул стальную перчатку, и боль в примерзшем кончике языка подтвердила, что это ему не снится и не кажется. Он не знал, что и думать, однако сидеть в сугробе, пусть бы и кондитерском, не стоило. «Эдак ещё замерзну…Вон, уже и в ушах звенит… и точки какие-то пред глазами мелькают». Паннакот собрался с силами и не без труда, опираясь на меч, вырвался из липкой ловушки. Гудение и звон стали громче, а точки перед глазами и вовсе замельтешили. «Зря я ЭТО ел», – подумал Кальдерий, леденея от страха изнутри, но рукою непроизвольно замахал, отгоняя мельтешение – и что-то холодное и колючее зашевелилось в ладони. При свете полярного сияния он разглядел слюдяной блеск крыльев, усики, большие сетчатые глаза… это были стальные пчелы старика Тинкертоца! Позади развороченный сугроб гудел уже очень громко и сердито, и Паннакот, забыв, что на нем надето немало одежек и сверху ещё панцирь, который даже самые суровые механические пчелы едва ли смогли бы пробить, припустил от улья изо всех сил к видневшемуся вдали замку. Несколько раз на бегу он поскальзывался на льду, который был, судя по запаху, фруктовым. Пчелы отстали, однако Паннакот все трусил мелкой побежкой просто потому, что остановиться означало задуматься, а на это у него сейчас недоставало сил.
Однако же вот и арка ворот, вот и двор, и повсюду пахнет так, будто он дома, в доставшейся от деда и прадеда кондитерской лавке, а не вышел на доставшуюся от них же постылую битву.
Согласно ритуалу, ему полагалось стукнуть рукоятью меча о неподъемный щит какого-то давно забытого воина, и звон должен был пойти по всему замку, и затем фрау Ингеборга Винтер, величественная, ледяная и прекрасная, спускалась к нему с оружием, выкованным не из стали, а сделанным из самого чистого и потому невиданно прочного льда, и они обменивались положенными ударами…
Но сегодня все было не так. Отдышавшись, Паннакот понял, что фрау Ингеборга уже здесь. Над внутренним двором, над застывшим фонтаном витал могучий аромат земляники. Полярное сияние металось над замком, меняя цвета, и Кальдерий не мог понять, точно ли у его извечной противницы брови горестно вздернуты, углы рта опущены и обрамлены трагической складкой, а на ресницах смерзлись слезы, – или все это лишь мерещится.
Потом он увидел, что фрау Ингеборга безоружна.
У него у самого, надо полагать, было столько недоумения и растерянности в облике, что хозяйка Зимнего замка уже развела белые ледяные, не нуждавшиеся в перчатках ладони, уже и губами шевельнула, как бы собираясь сказать: «Ну, видите вы это разорение?», как вдруг послышались шаги, и из внутренней арки показался мальчик.
Паннакот никогда не видел Принца Зимы, хотя, конечно, слышал что-то такое, не то слухи, не то враки… Это был совсем маленький мальчик, не старше десяти лет, и насколько фрау Ингеборга была бела и светла, настолько же он был черен. Так и должно быть, подумал Паннакот – полгода же тут белый день, а полгода ночь… Принц брел к ним не спеша, и вот он-то как раз был вооружен маленькой детской сабелькой, как показалось Паннакоту. Мальчишка остановился в шаге от Кальдерия и черкнул по нему странным быстрым взглядом исподлобья – будто зеленые искры заплясали, отразившись в больших черных глазах.
– Мама сердится, – сказало зимнее дитя, шепелявя и не очень правильно выговаривая другие звуки. – Не хочет тут оставаться. Ей слишком сладко. Ты нас увезешь?
– Если твоя… мама согласится…, – пробормотал Паннакот, запинаясь и еле ворочая языком от неожиданности, и боясь посмотреть на Снежную королеву – вдруг она откажется?
– В горы? – спросил дьявольски проницательный ребенок, который как будто подсмотрел мелькнувшее перед Кальдерием видение его горнолыжного домика – пожалуй, фрау Ингеборге там будет хорошо, и никаких кондитерских пчел, конечно…
– В горы.
Мальчишка кивнул и сунул в рот то, что Паннакот принял за сабельку – это была цветная фруктовая сосулька. Неправильные пчелы, неправильный мед, замок из варенья и мороженого – какие уж тут ритуальные битвы. Паннакот оглянулся, сунул меч в первый попавшийся ванильный сугроб и засмеялся.
Где-то в стойле затрубил соскучившийся по быстрому бегу олень.
Человек, которому везло
Владимир Бережинский
«...Орлиное гнездо – дом престарелых для бывших диктаторов...»
Г. Г. Маркес «Осень патриарха»
Ему всегда везло. Он знал это с самого детства. Ему повезло с родителями, со страной, с временем, с друзьями и соратниками. И когда они все вместе начали бороться с тогдашним Главой, ему повезло уцелеть после серии страшных провалов в организации. И именно тогда родилось изречение: «Если кого-то начинают называть Вождем, Отцом, Главой, значит, он уже умер, только еще не знает об этом». Впрочем, теперь эти слова помнит только он. Остальные умерли.
Ему всегда везло. Но больше всего повезло в такой же, как сегодня, солнечный день много лет назад. С тех пор этот день стал государственным праздником. А его самого с недавних пор за глаза стали звать Папашей. И еще «лучшим другом дзюдоистов и (почему-то) горнолыжников». Он знал об этом и не обижался. Это ведь говорят любя – эту любовь он заслужил, когда еще в самом начале своей власти провел успешные переговоры с террористами, захватившими самолет. Он тогда рискнул полезть к ним, хотя все – и начальник его охраны, в том числе, были против. Ему тогда повезло. А, может быть, ему просто помогли друзья-десантники, так же как и позже, во время организованного главохранником мятежа. Потом они были переведены в разные гарнизоны, и почти никого из них нет уже в живых – возраст, нервы, опасная профессия...
Но пора вставать. Действительно пора? ведь сегодня юбилей, и предстоит торжественный обед, парад и прочие положенные мероприятия-побрякушки.
Он подошел к лагуне и с удовольствием бросился в воду. Он всегда любил море и особенно любил плавать в самый свирепый шторм, проверяя свое везение. Так же, проверяя себя, он в начале карьеры летал на боевых самолетах и ходил на новых кораблях... И вот уже много лет купается в этой тихой, отгороженной от моря стальной сетью и чем-то там еще лагуне под надежной охраной. Вон, на скале один маячит. А скольких еще не видно. Он опустил взгляд и увидел совсем недалеко треугольник плавника. Не может быть! Акула!?! Откуда здесь?!
В молодости он был хорошим пловцом, даже брал призы. Правда, с тех пор прошло немало времени, и он изрядно отяжелел. Сказывалась не очень напряженная жизнь. Но теперь... Кричать не было ни сил, ни смысла. И он просто плыл. Со скалы донесся крик, потом первый сухой щелчок, потом очередь.
Когда он выбирался на берег, лагуна позади казалась кипящей. По воде расплывалось желто-красное пятно. Он медленно встал на ноги и пошатываясь (дыхание все-таки сбил) побрел прочь. Моря сегодня не получилось. Жаль. Придется, видимо, заменить его бассейном, хотя эту мертвую воду он не то, чтобы не любил, а так – соль смывал... Впрочем, главное, – что ему опять повезло. Да по-иному и быть не могло. А акула? Разберутся, кому положено. Или с ними разберутся. Кому положено.
Нырнув в бассейн, где обычно смывал морскую соль, в донельзя гадком настроении, он сделал несколько энергичных гребков, чтобы размяться, и тут ногу пронзила острейшая боль. В нее впилось несколько некрупных рыбок. Вылезши на бортик, он, поскуливая, отодрал от кожи вцепившихся мертвой хваткой рыб, обругал подбежавшего охранника (чего обычно не делал – зачем грубить тому, от кого зависит твоя жизнь, а у него работа и так нервная), и захромал в дом.
...Когда в дверь предупредительно стукнули (давняя привычка-никогда не доверять особо радиосвязи), он застегнул верхнюю пуговицу, наигранно тяжело (надо, надо привыкать к степенному облику – который год уже в Большой Политике) поднялся и шагнул на крыльцо. Взрыва он не услышал – мягкая горячая волна приподняла его и швырнула вперед, грудью на машину. И лишь тогда на него накатился грохот. Ошметки бунгало засыпали все вокруг, не задев его. Пострадал только костюм. «Повезло» – потерянно подумал он.
За последние годы жизнь стала размеренно-рутинной, даже скучноватой. Но, кажется, сегодняшний юбилей обещал некоторое разнообразие...
Выезжали машиной. В проливе кто-то поставил мины, на которые немедленно напоролась охрана, а геликоптер разлетелся в клочья, едва оторвавшись от земли. Он, правда, опять отделался разодранной одеждой да несколькими ссадинами.
Водителю в этот день пришлось показывать себя так, как никогда раньше – выскакивать из-под падающих деревьев и валунов, проезжать по рассыпающемуся прямо под колесами мосту, а когда уже на въезде в город по машине саданули из базуки, он успел-таки заслониться броневиком охраны. Что ж, ему везло и в выборе подчиненных. И на некоторых из них падала тень его Везения.
...Отгремела музыка военного парада, отзвучал государственный гимн, лишь где-то вдали громыхал орудийный салют. Наступило время торжественных речений. Он мысленно вздохнул, повторил про себя текст и поднял бокал. В зале на мгновение стих звон хрусталя – все внимали. Последний раз громыхнул залп, и настала тишина. И в эту тишину особенно отчетливо ввинтился вой снаряда...
«Не везет», – отрешенно успел подумать он.
* * *
– Вы знаете, коллега, я не вижу в этом случае ничего особенного. Так, фантазии, сны, может быть некоторый инфантилизм. В общем, мой диагноз подтверждается. Так что я не очень понимаю, чем конкретно Вас заинтересовал этот случай. Ну, вообразил он себя этим, как его...
– Папашей. Но неужели Вы не помните, КОГО называли Папашей? А это изречение? Оно действительно принадлежит Ему? Да и тела, как Вы помните, не нашли. Не зря же потом так долго муссировались слухи о том, что Он все-таки жив.
– Да все я помню. Просто... Неужели вы и впрямь считаете, что такое везение возможно на самом деле? Дворец тогда разнесло прямым попаданием. Да и везение ли это – вместо быстрой и яркой смерти оказаться здесь? Не уверен. Отнюдь... Кстати, Вы знаете, почему нашу лечебницу называют Орлиным гнездом? Здесь ведь было расположено то самое бунгало...
Маленький остров в безбрежном бассейне
Лейтенант Артур Мак-Нилан с отвращением втянул застоявшийся воздух, шагнул за дверь и оказался на прокаленном пыльном плацу. Задержав на секунду дыхание, он задумчиво произнес:
– Джоунс?
– Да, сэр! – сержант обдал его запахом пота, пыли и застарелой ваксы.
– Ммм?
– Караулы выставлены, сэр! Сменная рота отдыхает, сэр! Происшествий и ран нет, сэр! – пролаял Джоунс и зачем-то добавил: – Сэр?..
– За час до захода зайдите ко мне – ночью ожидаются гости.
– Есть, сэр! – и гороподобный сержант растворился в пыльном мареве.
Артур довольно усмехнулся – остальные, положим, резервисты, но этот – настоящий; подергал нос, зачем-то поправил кобуру и нырнул в спасительный сумрак бунгало.
* * *
Молодой военный вождь Ва-Пута-Нисо выскользнул из сырого сумрака джунглей на обожженную солнцем поляну. Сделав несколько шагов, он медленно выдохнул, и тут же рядом с ним возник шаман. Вождь ожидающе посмотрел на него.
– Юноши собраны и ждут тебя в большом доме. Следящие пошли в заросли, – не сказал, а почти подумал шаман. И зачем-то добавил: – Вождь.
Ва-Пута-Нисо кивнул и, не торопясь, направился к большому дому, жестом разрешив старику удалиться. Фокусы с исчезновениями и появлениями его давно не развлекали, а вот почтения от шамана он добивался довольно долго, но добился-таки. Хотя зачем старик сегодня сказал «Вождь»? Просто так? В сомнении он подергал ухо, почесал нос, отгоняя злых духов, и шагнул в сумрак большого дома.
* * *
Выстрелы оказались неожиданными – у кого-то не выдержали нервы, кто-то дернул спуск, и – загрохотало так, что сразу заложило уши.
Мак-Нилан прямо из-за стола вынырнул на улицу, царапая кобуру. Мимо с топотом пронесся кто-то, неузнаваемый в ночной темноте. Хотя налета и ожидали уже давно, суматоха все-таки поднялась немалая. Что-то неразборчивое за выстрелами кричал Джоунс, палили, казалось, отовсюду, в кого-то уже попали – было слышно, как он ругается – в кронах полыхнуло из огнемета.
И вдруг все стихло, как отрезало – нападавшие так же незаметно растворились в подступавших к самому периметру зарослях. Как будто никого и не было, а все почудилось...
* * *
Все началось уж слишком неожиданно – просто кто-то из молодых пошевелился, его заметили, и тут же поднялся шум. Да такой, что Ва-Пута-Нисо сразу перестал слышать даже самого себя.
Он продвинулся немного вперед, стараясь понять, что же там происходит. Но вокруг трещали сучья, кто-то кричал неразборчиво на бегу, кто-то стонал – ему, похоже, досталось, в кронах неожиданно вспыхнуло пламя. И вождь жестом отдал приказ воину, сопровождавшему его. Тот канул в джунгли. А потом как-то сразу все стихло – напасть внезапно не удалось, пришлось отойти.
* * *
Над головой проплыло несколько звезд – не то сателлит, не то высотный самолет. В кустах цвиркнула ночная птица, а может, и цикада – черт их тут разберет. Над океаном полыхнула далекая зарница – там начинался шторм.
Джоунс помял в горсти лицо и тоскливо посмотрел на лейтенанта. Артур взглянул на часы и хмуро кивнул. Приближалось утро, поэтому не имело смысла снимать дополнительные посты – отоспаться в конце концов можно и днем, «все лучше, чем в гробу». Хотя второго налета, скорее всего, не будет – психи они там, что ли? Да и посредник (любопытно, кто он, и что за дурацкая идея – сделать посредника на учениях засекреченным от участников? Так что это может быть кто угодно – хоть Джоунс, хоть какой-нибудь «рядовой» из резервистов), вероятно, уже зафиксировал результат для отчета о последствиях учебной тревоги. Пока все было вроде нормально. Но кто их там разберет?
Светало...
* * *
Ва-Пута-Нисо дернул ухо и поднял голову. По Верхнему Пути прокатился огненный след. Шаман сидел, зарыв лицо в ладони. В кустах цвиркнуло – кто-то из молодых пытался подражать не то цикаде, не то птице кхэу, но так неумело, что разобрать, кому именно, было нельзя. В воздухе запахло сыростью – приближалось время больших гроз.
– Плохо. Очень плохо, – сказал вождь. – Нас не поймут предки. Да и старейшины спросят, чему мы научили юношей. А чему ты их научил? Камни, травы и приметы – все это нужно, чтобы жить, но без воинских умений они просто не выживут. Ладно, собирай их – будем повторять. Другого времени у нас все равно уже не будет – надо успеть сейчас – скоро посвящение. И если мы там опозоримся, то нам придется перестать быть живыми. А каково быть мертвым среди живых – тебе не надо объяснять. А я пойду договариваться со Следящими.
Светало...
* * *
– Земля! – радостно завопил впередсмотрящий. Из рассветного тумана поднимались смутные очертания скал. Матрос был доволен – обещанная господином Адмиралом Океана-Моря награда теперь уж точно достанется ему...
