Текст книги "Легко"

Автор книги: Андрей Скубиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Я хотел взглянуть на Агату, но неожиданно встречаюсь взглядом с маленьким и очень внимательным созданием. Младенец уставился на меня, сейчас он, оказывается, проснулся, и взгляд у него довольно острый. По сути, я до сих пор так и не понял, мальчик это или девочка. Мне это было не нужно. Но сейчас, когда младенец так внимательно смотрит, меня это раздражает. Как будто он хочет наладить со мной какую-то связь. Эй, дружок, лучше не надо. Мы пытаемся сохранять объективность. Я откашлялся.

Я Агате: С младенцем все в порядке?

Этот вопрос я задал для создания атмосферы безопасности и доверия, а с другой стороны, для разряжения обстановки, чтобы мы перестали все время пялиться на эту дорогу и гадать, куда мы попадем, что с нами будет, нападут ли на нас три огромных великана с большой дубиной. Потому что Шулич, по-видимому, именно этим и занят. Черт его возьми. А вот Презель – отличный водитель. Хотя, по-своему, за эту работу тоже нужно бога поблагодарить. Все-таки не так скучно, не одна только бюрократия, хоть иногда какие-то развлечения.

Агата: А что с ним будет.

Смотрит на него, младенец таращится. Потом глаза у него слегка заволокло, губки сжались, лицо немного напряглось: боже мой, похоже, он завершает переваривание пищи, тут все ясно. Совсем не нужно это много раз наблюдать, и так все понятно. Боже мой. Пару часов назад она его покормила, понятно, что это оживляет перистальтику, он и так уже долго держался.

Я: Что, ему нужно менять пеленку?

Агата: Все нормально, это мое дело.

Да, конечно, слава богу, еще не хватало, чтобы и это было частью моей работы.

Я сам себе действую на нервы. Отвожу взгляд в сторону от младенца.

Шулич и Презель таращатся на кустарники, создавая впечатление двух нормальных людей в затруднительной ситуации, а я ломаю голову, что нужно сказать этой красотке, чтобы разбить звенящую тишину между всеми нами. Нет, брат Шулич, господин Ворхес не выскочит на нас из-за куста с топориком, здесь вероятен словенский сценарий – немного наверх, потом немного вниз. Дорога – так оно и есть – действительно сильно расширилась, не такая разбитая и меньше колдобин. Выглядит так, будто это дорога, которая более оживлена с другой стороны, а с этой – просто заканчивается, сужается и исчезает. То есть, самую неприятную часть мы уже проехали.

От сердца немного отлегло. Мне так сильно этого хотелось, потому что именно я дал указание развернуть машину обоим силовикам, особенно Шуличу. Этот тип внизу сказал, что я здесь главный, само по себе это не такое уж неприятное, хотя одновременно достаточно тяжкое ощущение. Под тобой еще два крепких парня, но мне не хотелось бы своими мудрствованиями доставить им хлопот. Так что полное облегчение для меня настанет только тогда, когда я перед собой увижу огни Кочевья.

А потом этот запах. Ой-ой. Младенец действительно обкакался!

Даже Шулич обернулся, потом еще и Презель. Очень неприятно. Точно так, как я себе это и представлял.

Шулич: Этот ест еще что-то, не только молоко, так ведь?

Агата ничего не говорит, может, ей сейчас тоже неловко, а может, и нет.

Презель ржет: Блин, надеюсь, осталось недалеко.

Да, хорошо им, они оба спереди.

Едем дальше.

Дорога, дорога неожиданно, черт возьми, снова сузилась, опять колдобины! Черт возьми, это плохо. Мы едем уже десять минут. Передвигаемся как черепахи, нас трясет. Как дураки. Посматриваю на младенца. Пусть он неплохо держится, но при такой качке весь его срач размажется по всему телу, до лица. Хоть мы уже поднялись довольно высоко, и направление должно скоро поменяться, дорога должна пойти вниз. И я уже очень сильно этого хочу.

Следующие минуты были очень долгими и вонючими. Бесконечными.

Наконец, на вершине холма, то есть сразу под ней, дорога выровнялась. Деревья как бы даже немного расступились, хотя больше в сторону Камна-Реки; Кочевья или каких-либо огней вообще не видно, все закрыл лес; с другой стороны – ровная долина. Но даже этот вид, на звезды, хорошо на меня подействовал, мне снова полегчало, хотя вонь по-прежнему стояла просто невыносимая. Цыганское говно, если можно конкретизировать. Потом, через 200 метров, холмы расступятся, откроется вид и на противоположную сторону. А здесь, прямо вокруг нас – один лес, густая чаща. Да, и легкое зарево на небе на горизонте. ОК. Задача усложнилась после того, как дорога разделилась на две части, то есть наша дорога соединилась с другой, идущей перпендикулярно.

И сейчас успех всего дела зависит от того, какое решение мы примем.

Я: Стой!

Мне даже неловко, что я так ору, я не привык так командировать и орать. Но Презель в тот же момент затормозил, уже сам, поскольку раньше все увидел. Машина остановилась.

Я: Предлагаю небольшую паузу. – Остановку для смены пеленок и для осмотра местности.

Парни спереди начинают хохотать, наконец мы хоть в чем-то согласны. Как мало для этого нужно.

Снаружи воздух свежий, острый, по-прежнему удивительно теплый, несмотря на дождь, а звезд действительно феноменально много. Млечный Путь ясно видно, обе стороны в мелких точечках. Только то далекое зарево над холмами, на самом горизонте – это недалеко, ведь они очень высокие – доказывает существование цивилизации, но это зарево легкое, совсем как прозрачная занавеска, которая в один момент исчезает. А внизу действительно полная темнота без малейшего просвета, море темноты. Сплошная стена леса.

Презель Агате: У тебя есть пеленки?

Агата, пожимая плечами: В багажнике.

Шулич по-джентльменски открывает ей багажник. Я осматриваюсь, с трудом веря своим глазам. Какое облегчение после всего того, что случилось с нами внизу. Ни одной живой души, с сердца как будто упал камень. Только величественная природа и звезды. Звезды совсем рядом. Да, идея свернуть наверх оказалась отличной, что бы там Шулич не говорил. Здесь ощущаешь себя таким крошечным, со всеми дурацкими проблемами с этими отвратительными деревенскими кретинами в долине, которые дальше своего огорода ничего не видят. Точнее сказать, любого за их огородом воспринимают как врага.

Крутой поворот дороги поднимается еще вверх, вокруг лесочка, только там, по всей видимости, действительно вершина. Я не знаю, что здесь делает этот крутой поворот, ведь где-то здесь находится знаменитый кочевский праисторический лес, не так ли? Или этот праисторический лес – с другой стороны? Кто здесь косит или водит сюда коров? Есть ли наверху какое-нибудь хозяйство? Отсюда не видно, но, может, с другой стороны поляны, за леском. Бог его знает, что там сверху видно. Может, даже вся другая сторона, вплоть до Кочевья?

Смотрю в сторону Агаты: под лампочкой в автомобиле на переднем сиденье она только начала снимать одежду с младенца. Она наклонилась над ним, темные волны волос спадают с ворота куртки. Младенец спокоен, смотрит куда-то вверх, слегка двигая ногами и руками. Воплощение материнства, материнство в импровизированных условиях.

По-своему она все-таки красива, хоть и примитивна как животное.

Я, показывая наверх: Я бы поднялся наверх осмотреться. По-любому будем еще стоять некоторое время.

Шулич: Вам хочется размять ноги?

Ничего не отвечаю, в этот момент мне просто все равно. Скользнув по ним взглядом, убеждаюсь, что никто ничего против не имеет, и иду дальше.

Презель: Подождите, я с вами.

Непонятно, зачем – ну ладно.

Презель: Хочу посмотреть, видна ли дорога, та, что нам нужна.

Я: Луны пока нет, но скоро появится.

Презель: Луны нет, но, может, внизу есть какие-то огни. Звезды ясные.

Он уже идет за мной; ладно, черт с ним. Я хотел хотя бы две минуты побыть один.

Шулич: Ну и я с вами, ноги размять.

Я: А вы уверены, что это разумно?

Я остановился и обернулся, Шулич тоже посмотрел в сторону Агаты, по-прежнему склонившейся над ребенком.

Шулич: Ты испугаешься, если мы на секунду отойдем? Мы сразу же вернемся. Ты нас будешь все время видеть.

Девчонка даже не обернулась.

Агата: Почему испугаюсь? Только слишком далеко все равно не ходите, ночью здесь медведи.

Шулич уже пошел, вообще не обращая внимания на то, что она сказала. Ему по барабану, всё по-своему. Он мне вообще не нравится; испортил мне все удовольствие. Я бы сейчас вернулся к машине, а они вдвоем пусть идут наверх. Зачем я вообще приказал остановиться? Полчаса я бы продержался в той вонище. Собственно, остановиться мне захотелось, потому что вся эта неразбериха в долине меня перенапрягла, – мне захотелось остановиться, выйти, чтобы успокоить дыхание. Но ничего не поделаешь, Презель уже шагает мимо меня, Шулич будет здесь в любое время. Что сделаешь, раз это была моя идея. Ладно, природа – это природа. Одна для всех.

Надо сказать, воздух здесь действительно замечательный, этот весенний воздух в Кочевском Роге, десять километров вглубь нетронутой природы. Воздух собирается вокруг лица, в нем такая радость, как будто мы на вершине мира, а не в этой глухомани. Да, мы всех их провели, так удачно, я их всех провел. Они остались внизу. И они меня совершенно не волнуют, эти идиоты. Хотя по-своему мне есть за что их поблагодарить. Если бы не они со своими баррикадами, мы бы уже стопроцентно были в Кочевье, я бы висел на телефоне, а так я сейчас здесь, где еще никогда не бывал, для всего прочего еще найдется время. Хочу сказать, что если бы я еще когда-нибудь случайно здесь оказался, я не смог бы этого так оценить, как ценю сейчас. Так что спасибо вам, Малые Грозы.

Когда мы уже поднялись на верх поляны, тридцать метров над машиной, я обернулся: лампочка в машине горит, вижу женский силуэт, склоненный над ребенком. Презель поддал ногой камень на дороге.

Презель: У меня камень в башмаке.

Я: А мы правильно поступили, оставив ее одну в машине?

Полицейские смотрят на меня.

Презель: Без ключа машина не заведется, она заблокирована.

Шулич, начиная смеяться: А если ее медведь слопает…

Не могу понять этого смеха, как у обкуренного, но нет, похоже, у него просто выходит адреналин после всего, что случилось с нами внизу, сейчас он тоже понимает, как нам хорошо, как здорово мы их всех провели, эйфория ему ударила в голову, и он больше не похож на того равнодушного дядьку в форме, каким был раньше. Слава богу, свежий воздух делает чудеса.

Презель глухим голосом: И пол-Словении будет только радоваться!

Шулич: Даже господину министру полегчает.

Я: Нет, господину министру точно не полегчает.

Презель: А что, просто столкновение природных сил.

Я: Господин министр здорово разозлится, если мы потеряем Агату.

С трудом сдерживаю порыв смеха, не к лицу мне, особенно если они оба так развеселились. Это ведь правда, перед самим господином министром я стоял сегодня утром. Это такой деликатный вопрос, – говорил он мне. – Вы же понимаете, что это значит. Один из них сбежал, и пол-Словении идет на баррикады, а ты потом решай проблемы. Вы вообще знаете, что пишут о них в интернете?

Потом один из них увеличился в размерах так, что голова у него застряла в окне автомобильной дверцы, а ветер ему так дул в уши, что аж слезы потекли по лицу.

Ах ты, гной забитый, гореньский, в говне тебя закопать надо, бензином залить и сжечь… чтобы не воняло… иди в лес, мастурбируй там (слегка согнув локоть и мягкое запястье). Увидишь, тебе сразу полегчает. Я тебя так себе и представляю, бык самодовольный. Мастурбировать надо в лесу, а не в интернете.

СЛОВЕНСКИЙ НАРОД ВЫРОЖДАЕТСЯ И ДУРЕЕТ, ЧТО ЗАМЕТНО И НА ВЫБОРАХ. ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ НАРОД ВЫБИРАЛ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ УЖЕ ЧТО-ТО СДЕЛАЛИ ДЛЯ СВОЕГО КРАЯ, ОНИ ВЫБИРАЮТ МАФИЮ, КОТОРУЮ ПОДДЕРЖИВАЕТ ЦЕРКОВЬ. НЕ НАДО БОЛЬШЕ ПЛАКАТЬ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ У ВАС БУДЕТ ВСЕ МЕНЬШЕ ПРАВ, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ, И ВАМ ВСЕМ ПРИДЕТСЯ ЦЕЛОВАТЬ РУКИ СВЯЩЕННИКАМ, ТАКЖЕ, КАК САМИ СВЯЩЕННИКИ, ИСПОРЧЕННЫЕ ИЗВРАЩЕНЦЫ, ЦЕЛУЮТ РУКИ ПАПЕ.

Ты, независимый, я все время за тобой слежу, говоришь, у тебя чешется там сзади, ха-ха, позови какого-нибудь саама, пусть он тебя обработает, так, по-хорошему, поставит тебя на локти и почистит задничные каналы, и ты сразу все увидишь, никаких проблем не будет.

Монитор73, давай, прекращай, у меня в округе никаких цыган нет, а есть нелегальные мусорные свалки, кражи, наркотики, изнасилования, грязь на полу, взломы автомобилей, вымогание на улицах, барсетники… а каков процент раскрытия этих преступлений? Годовой отчет полиции говорит, что раскрытие заявленных преступлений 39 процентов! Да, дорогие мои, по этой логике мы все время находимся под угрозой – кого мы будем выселять и куда?

Единорог – пожалуйста, не обижайся на меня, я страдаю шизофренией и страшна, как задница у свиньи, очень закомплексованная личность, только бог мне может помочь.

мне ее Шаркези дал в наследство, когда я своего кузена женила, хороший парень, собирает радиаторы

– В округе Мердуши сожгли один наш неиспользованный объект, потому что боялись, что туда могут поселить цыган, – рассказывал мне министр, весь в шоке. – Подумайте только, полицейский объект. Местные жители!

– У этих людей стресс, – сказал я, – сильный стресс. Государство отвернулось от них.

– Да, только наше министерство их не оставило в беде! – Разозлился господин министр, но в тот же момент взял в себя в руки – прежде чем сказать, пусть идут жечь объекты министерства правосудия, министерства экологии, министерства социальной помощи и так далее, так нет, – он сделал серьезное лицо и посмотрел на меня. – Только вы; видно, что вы разумный человек и подходите для решения таких вопросов. Разбираетесь в них. Я боюсь туда отправлять обычных полицейских, не хочу, чтобы они все решали.

Мозги в этот момент у меня отказали, нужно понять: я – бюрократ. То есть, не то чтобы душой, просто так уж сложилось, я делаю это профессионально и многие бюрократические вопросы могу решать достаточно эффективно. Хотя я больше занимаюсь административными вопросами, я людей понимаю, у меня широкие взгляды, я ведь закончил гуманитарный факультет, а не какое-нибудь там полицейское училище или занюханный институт управления. Но в целом я не занимаюсь охотой на социально проблематичных мамочек, это в мои задачи не входит; для этого у полиции должно быть определенное количество специально подготовленных людей, не так ли? Тогда почему он говорит это мне? – раздумывал я. Но говорил он это действительно таким сладким голосом. Действительно мягко.

– Вы по своему основному образованию – психолог, я узнавал. Если бы было время, мы бы могли найти для вас более подходящую работу, но вы же сами видите, какая ситуация. Во-первых, никто не хочет за это отвечать; во-вторых, вопрос – кому можно довериться. Какого сорта политики или диверсанты лезут в это дело – этого вам объяснять не нужно. А вы – интеллигентный человек. В общем, если нам сегодня не удастся убедить эту девчонку вернуться к остальным, будет гореть пол-Словении. Люди сами будут себя поджигать. Самосожжение.

– Не могу поверить, – говорю я, но господин министр был очень убедителен.

– Господин подсекретарь, – говорит он.

1Abakus «Наши бюрократы в целом – вполне нормальные люди»… Я вот не могу с этим согласиться. Им сильно не хватает знаний, и у них неправильное отношение к работе на государственной должности.

Т. н. НЕЗАВИСИМЫЕ, националисты, – ваши комментарии говорят о том, что вы просто выжили из ума. Этими своими цыганами и цыганским вопросом просто раскаляете политически напряженную ситуацию и науськиваете патриотичных словенцев, чтобы они еще больше ненавидели цыганское отродье и вас, националистов, вместе с ними. ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ нужен незамедлительный референдум; граждане, а хотите ли вы получить в качестве соседей вороватых и ленивых цыган? РЕЗУЛЬТАТЫ народного референдума: нет, не хотим, 90 %. Это вы боитесь предложить, потому что трусите.

Независимое предложение – пусть цыгане загрузят свой мусор в машину, и пусть их отвезут на свалку! Даже я это могу сделать, чтобы вокруг дома было чисто. Но они поступают по-другому! Кур у меня больше нет, потому что каждый месяцу меня пропадало по одной курице, хотя все были под замком и никакой зверь не мог их украсть! Понятно? Да, пока у нас хватает денег, чтобы купить себе куриные яйца. Только сколько у меня денег, тебя не должно волновать, ты их не считал, ОК? Может быть, что у цыган этих денег даже больше, все может быть! Только почему я должен содержать эту гнилую и ленивую цыганщину? А где ты живешь – меня ни капельки не волнует. Если у тебя с ними прекрасные отношения, ты с ними и живи.

В общем, все понятно.

Наверху – если смотреть от машины, сейчас можно увидеть только наши черные силуэты на фоне светлого, вселенского неба – ветер дует, но это великолепно. А внизу – море темноты, действительно, с этой стороны никаких огней, просто невероятно в это время суток, какая пустота, как в раю!

Только вот потом я увидел одно исключение. Черт возьми, только этого не хватало.

Темнота была далеко не везде такой плотной и стопроцентной, сейчас можно было увидеть всю окрестность как на ладони. Я увидел кое-что, что меня совсем не порадовало. Верхушки сосен и буков недалеко от машины закрывали вид слева вниз, а отсюда все прекрасно просматривалось. Я бы скорее согласился, чтобы это были привычные фонари, которые бы подтвердили слова Агаты о спуске в цивилизацию, но вместо того вот – внизу, прямо под нами, мигает только легкий оранжевый свет, как завеса, слегка. Очень первобытно. Совсем необязательно всматриваться, чтобы понять, что это такое.

Явно не то, что хотел министр.

Презель: Вы видите то же, что вижу я?

Я кинул на него беглый взгляд – да, он тоже смотрит вниз. Мы оба замолчали; говорят, молчание – самый лучший ответ. Конечно, вижу. В горле ощущаю комок. Огромный космос, а внизу – магия огня. Огонь – это действительно что-то первобытное. Обычно он у меня пробуждает в памяти приятные моменты. Школьный разгул после Юрьева дня на люблянском холме Рожник, включая рвоту после пьянки и синяки на теле от неудобной позы. Огонь на одиноких скалах на море летом, два старших приятеля романтично бренчат на гитаре, а в темноте светится кожа молодых девчонок, пахнущих… – золотое время! Или это, как в рекламе, что же там точно было, ну, в общем, сто лет назад был такой рекламный сингл, который встрял в голову, как гвоздь:

 
День, день, когда не знаешь – ни где, ни кто…
Кто, кто силу тебе даст для того,
А когда настанет ночка, в темноте тебя ждет зорька,
Когда почувствуешь это, будешь знать, где и кто.
 

Думаю, это про шампунь. А сейчас… Я никогда не думал, что мне когда-нибудь станет плохо, если я в темноте увижу огонь. Хотя это и не пожар.

Шулич нерешительно: Девка сказала, что с этой стороны только пара домов. Как она сказала – Старый Брег, что ли?

Нет, мы не можем так сразу сдаться.

Презель: Старый Брег.

Это нам сейчас совсем не нужно. Понятно, значит, и внизу про нас не забыли, это видно. Сарафанное радио сработало на отлично, новости проникли повсюду, даже до этих трех домов, где, между прочим, есть телевизор. Но, в конце концов, это тоже ориентир, тот самый ориентир, о котором говорил Презель, – сейчас мы точно знаем, где деревня и где люди. Даже с учетом того, что мы сейчас больше всего хотели бы, чтобы они о нашем существовании просто забыли.

Я: Не будем усложнять. Мы просто проедем мимо, не останавливаясь. Так быстро, как это только возможно.

Оба посмотрели на меня. Они как-то снова растерялись, как тогда, когда нас обступили жители деревни. Господин министр был совершенно прав – как можно доверять полицейским? Если надо, так надо.

Презель: Потом у них появится причина подозревать нас в чем-то. Если мы промчимся со скоростью сто километров.

Шулич: Ну, давайте еще табличку с номерами снимем с машины, чтобы они нас быстрее узнали.

Презель: Из темноты и бездорожья, откуда обычно появляется сами знаете кто.

Внутри меня что-то сжалось. Хорошо, не важно: быстро или медленно; я бы, конечно, хотел побыстрее, чтобы нас не остановили, потому что если нас остановят, могут и на крышу перевернуть, в любом случае будешь чувствовать потом себя полным идиотом. Хотя в любом случае их будет мало. Раз, два и обчелся. И стопроцентно – я бы на их месте зажег огни с другой стороны поселка, поскольку бы ожидал, что кто-то может приехать из другого места, со стороны цивилизации, а не со стороны бездорожья. Получается, когда мы будем у баррикады, нас еще с радостью выпустят из деревни и только потом будут биться головой о деревья, какие они дураки. Что? Конечно, если их пятьдесят, тридцать, они смелые до одурения, один другого подбивает вставлять палки в колеса. А если их только семь или восемь, кто их так разозлит и поставит на обороты? Не осмелятся; и потом, они поумнее, с ними можно договориться. Нужно просто размышлять логически.

Другое дело, если их много.

Потом в свежем ночном воздухе появился какой-то запах, сигаретный дым. Понятно, кто к нам подошел. Нет, никто ее не сожрал, хотя, по сути, как бы я этого ни отрицал, лучше бы ее сожрали.

Агата с энтузиазмом: Мы пойдем дальше пешком?

Младенец у нее снова в слинге, надежно закручен в одеяло. Чистый, вся вонь исчезла. Как можно этих детей так быстро почистить, если их родителей никак не удается. Со светлыми глазами, которые сейчас кажутся зелеными, окурок красной точкой передвигается в сумерках, за рукой. Вероятно, от этого открытого пространства и свежего воздуха ее тоже наполнило энергией, так что уговаривает ехать сама, без лишних вопросов.

Шулич мне: Что скажете? Это была ваша идея!

Я смотрю на него. Я? Идти пешком?

Хорошее настроение, охватившее его на природе, похоже, стало понемногу исчезать. Что это? Какая-то проблема? Сразу, как только эта девчонка рядом?

Я: Когда мы спустимся вниз, решим, как дальше. Мне кажется, нам нужно спускаться здесь до Старого Брега и повернуть направо, не так ли?

Агата не двигаясь с места: Нет, налево – дорога справа идет наверх и мимо. Ата, что слева, разворачивается немного ниже.

Смотрю на нее, Шулич тоже. Хорошо, мне так не кажется, только нет смысла теоретизировать: если она нас привезла сюда, следует надеяться, что она нас отсюда и вывезет. А что делать, если нам наше дорогое полицейское управления не выдало даже карту. Такое действительно может случиться только в полиции; и стопроцентно все полицейские с удовольствием всех расспрашивают, куда нужно ехать. В этом случае понятно, почему не могут найти ни одного преступника, хорошо еще, что могут найти дорогу домой.

Шулич снова за свое: «Это была ваша идея».

* * *

Прежде чем мы залезли в машину, я должен был заставить девчонку убрать за собой, потому что все использованное, обкаканное белье и грязные салфетки она просто-напросто выбросила на землю рядом с машиной. Да, думаю, эти люди действительно сделаны по-особому: что с них падает, то падает. Через два часа рядом с ней вырастет целая куча мусора, даже если она ничего не будет делать! Да, им можно помогать, я это и собираюсь сделать, ведь она тоже человек, – я мог бы себе это выбить в качестве специального проекта в министерстве, министр меня при этом бы стопроцентно поддержал, лишь бы его оставили в покое, – только большой вопрос, насколько реально здесь можно что-то изменить. Все говорят, что против них никто ничего не будет иметь, если только они согласятся стать цивилизованными, только не очень понятно – а возможно ли их разбудить, вытащить из этой инертной расхлябанности, приучить к порядку? Я что здесь, в роли нового Пигмалиона из Брезовицы? Спокойно, шаг за шагом: на данный момент исправить хотя бы то, что нас действительно сильно раздражает. С чего-то же нужно начать. А начать можно с того, чтобы собственное говно или говно своих детей нужно прикрыть, чтобы не воняло, – или же говно своей собаки, – и убрать в пакетик, пока не появится возможность выбросить его в специальное, для этого предназначенное место.

Господи, так немного надо, чтобы перестать быть цыганом.

Я Презелю: Поехали.

Что, нужно повторить? Презель что-то тянет, какая-то заминка, машина что-то никак не заводится. Смотрю на Агату; лекция о порядке особо ее не задела, она просто таращится, исподволь, явно в шоке, в смертельной обиде, как я вообще мог читать ей мораль о природе и об уборке.

Презель: Похоже, у нас тут небольшая проблема.

Двигатель дергается, но все никак. Природа вокруг такая же, что и раньше. Только восторг куда-то испарился. Или мы сами заставили его испариться. Все стало банальным. В силу обстоятельств.

Шулич: Аккумулятор?

Презель: Откуда я знаю.

Чувствую, как меня постепенно охватывает раздражение и что оно охватывает не только меня. Презель поднял руки над баранкой, потом зло осматривается – как будто виноваты все остальные, а я, мол, все правильно делал, что мне говорили, а сейчас, мол, такое.

Я: Что, что нужно поправить?

Шулич: Без паники. Двадцать метров, и будет спуск вниз.

Шулич открывает дверь, вылезает из машины. Баба молчит, смотрит на звезды. Напряженно слежу за Шуличем, который открыл капот машины. Какой смысл, если такая темнота? Что там сейчас можно увидеть? Хватит дурака валять.

Он стоит, не двигаясь, не шевеля руками. Наконец что-то говорит.

Шулич: Глазам своим на верю.

Презель: Да что там?

Шулич согнулся так, что его не видно.

Шулич: Иди сам посмотри. Черт бы побрал эту девку.

Отодвинулся, а потом обернулся и смотрит назад, в сторону Агаты, которая по-прежнему таращится. Презель открывает дверь, выбирается наружу и тоже склоняется над двигателем. Дотрагивается до чего-то рукой.

Презель: Ха-ха.

Шулич уже рядом, резко открывает дверь со стороны Агаты, и она чуть ли не вываливается из машины. Хватает ее за руку и вытаскивает, так что даже меня сталкивает с сиденья; ребенок почти выпал из слинга, удивленно открыл глаза и начал гугукать. Шулич так сильно потянул, что Агата чуть не упала, в руках полицейского она как кукла; похоже, в первый раз за все время она по-настоящему испугалась, стала просто гуттаперчевой.

Шулич: Черт тебя побери, баба сволочная, если ты думаешь, что нам больше делать нечего, как по холмам разным разъезжать, мы тебе сейчас покажем.

Я: Да что случилось?

Шулич: Она вам сейчас расскажет.

И окончательно вытянул ее из машины. Агата рукой удерживает ребенка в слинге, лицо ее сводит наполовину от боли, наполовину от облегчения, как будто, наконец, началось что-то такое, к чему она привыкла, а не все это непонятное, уборка салфеток и так далее. Младенец только таращится.

Я: Как вы себя ведете? Что случилось?

Презель: Аккумулятора больше нет.

Он облокотился на дверцу с моей стороны.

Я: Сломался, что ли?

Презель: Нет, он сказал: прощай, дальше без меня. Ладно, Шулич, зачем уж так-то?

Мне стало еще хуже. Все это чересчур неясно. Что они себе позволяют? Они что, из ума выжили? Какие аккумуляторы?

Это поведение неприемлемо.

Я: ОСТАВЬТЕ ЕЕ В ПОКОЕ!

Я заорал, как психованный, а что делать, похоже, это единственное, что все здесь понимают. Этого нельзя больше переносить. Передо мной позволяет себе такое. Шулич аж вздрогнул, но бабу по-прежнему держит за руку, так что она не может вырваться; потом спокойно потянул наверх, так что она повисла у него в руках, не желая встать на ноги, из протеста висит, мол, давай, брось меня на землю, чего ты ждешь. Шулич два-три раза пробует поставить ее на ноги, потом ему это надоедает, и он бросает ее на машину, фактически припечатав к дверце. Автоматически, как будто он это проделывает каждый день.

У меня в голове все шумит. Это что-то ненормальное. Давайте, поехали, чего мы ждем? Что вы здесь делаете? В долине у нас дела. Срочные! Что за фокус, какие аккумуляторы? Как этот аккумулятор может просто исчезнуть? Она же младенцу пеленки меняла, а не разбирала машину. Мы даже на сто метров не отошли, какое там. Мы бы услышали, если бы она открыла капот. Эти два полицейских просто ваньку валяют, причем так, что я себя чувствую идиотом, присевшим на диван выпить кока-колы как раз в тот момент, когда мафия начинает стрелять.

Шулич схватил ребенка, вырвав его прямо из рук, из слинга. Ребенок заорал, но его крик перекрыл другой. Я потерял терпение, выскочил из машины.

Я: НЕМЕДЛЕННО ВЫПУСТИТЕ ЕЕ, СЕЙЧАС ЖЕ! ОНА ПОД МОЕЙ ОХРАНОЙ, СЕЙЧАС ЖЕ! ПРЕКРАТИТЕ! ЭТО ПРИКАЗ!

Шулич делает два шага назад, вперившись в Агату, размахивает слингом с младенцем; она, похоже, в любой момент потеряет контроль над собой, как-то вся напряглась, согнулась, и лицо ее перекосило.

Шулич: Я выброшу его вниз, в долину. Куда ты его положила?

Агата: ПРОКЛЯТЫЙ КОЗЕЛ СРАНЫЙ! ПРОКЛЯТАЯ ВОНЮЧАЯ ГНИДА! С ТОБОЙ КОНЧЕНО!

Шулич: Как мне страшно! Куда ты его спрятала?

Презель: Эй, баба, это не шутки!

Я хватаю Шулича за локоть – жесткий, но со мной он ничего не сделает, подчинится.

Я тихо, почти сквозь зубы: Если сей же час не вернете женщине ребенка, я лично позабочусь о том, чтобы вас уволили. Она – под ответственностью министерства внутренних дел, а не полиции.

Агата: ПРОКЛЯТАЯ ГНИДА! ВСЕ МОИ БРАТЬЯ ТЕБЯ В РОТ БУДУТ Е…АТБ! МЕДЛЕННО, ЧТОБЫ ТЫ ВСЕ ЗВЕЗДЫ УВИДЕЛ! СОБАКУ БУДУ ВОДИТЬ МОЧИТЬСЯ НА МОГИЛУ ТВОЕЙ МАТЕРИ!

И все это под отчаянный плач маленького Тоне. Шулич смотрит только на нее, не обращая на меня никакого внимания. На какую-то минуту показалось, что Агата готова в любой момент наброситься на него, невзирая на последствия, похоже было, что она теряет над собой контроль. Моя рука совершенно спокойно держит за локоть полицейского, кажется, что это его рука трясется, а я по-прежнему могу управлять ситуацией, пусть даже сейчас. Потом неожиданно, не оборачиваясь в мою сторону, Шулич сунул орущее существо мне в руки, почти в грудь, так что я аж отскочил. Неожиданно младенец оказался у меня в руках, я почувствовал детский запах и едва не выронил малыша. Боже мой, этот парень совсем сошел с ума. Да он же ребенка мог уронить на землю; тот так заливается криком, что через открытый рот младенца я вижу все его внутренности, горячие и трясущиеся. Только сейчас до меня дошло, как же сильно он может орать.

Шулич: Да пожалуйста. Посмотрим на эту вашу охрану и попечительство. Вы можете его даже домой отнести, только идти придется пешком.

Шулич отступил, обернулся, так спокойно, и отправился в обход вокруг машины.

Шулич мне через плечо: Я применил недозволенные методы. Извиняюсь.

Агата по-прежнему опирается на машину, вообще не двигается и не сводит с меня взгляда. Я растерялся, на секунду действительно растерялся: мне непонятно, что надо было делать и в какой именно последовательности. Делаю к ней два шага, протягиваю ребенка. Она вырвала его у меня из рук, не дав мне даже рта раскрыть для извинений. Я просто посмотрел в сторону этого ненормального полицейского, который продолжает обходить машину, приближаясь к Презелю. В итоге мы с цыганкой оказались с одной стороны машины, а оба полицейских – с другой. Агата, в припадке материнской заботы, вся скрючилась над ребенком, полностью его закрыв и энергично убаюкивая, но малой продолжал надрываться.