Текст книги "Легко"

Автор книги: Андрей Скубиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Цыган вскочил, сразу принял положение «смирно», к несчастью сохранив усмешку на лице даже в момент тотальной паники. Может быть, это его прирожденное выражение лица, бог его наказал, может, по-другому он просто не мог. Но, похоже, капитана это окончательно вывело из себя. Он просто сорвался на этого цыгана, что за дела, пение на рабочем месте, на языке, который ни один из братских народов не понимает, в общем, форменная контрреволюция! Утром явиться на рапорт к командиру казармы, вместе с взводным, отвечающим за эту группу анархистов.

Когда офицер наконец вышел, в мойке установилась мертвая тишина. Каждый вернулся к своему делу, цыган тоже, мы переглядывались, но в целом сохранялась видимость спокойствия и дисциплины. Прошло три минуты, ровно столько, сколько нужно было дежурному, чтобы отойти от столовой, – двери снова распахнулись, и там стоял, боже упаси, сам бешеный. По чину поручик, но боялись его все, даже подполковник, командующий казармой. Запахло серьезной разборкой.

«Ты пел, цыган?» – загремел он.

В помещении стало так тихо, что можно было услышать муху, все уставились на поручика. Такой эффект бешеному явно понравился.

«Тот, кто поет, плохого не замышляет, – тем же тоном продолжал бешеный, голос загремел по всей казарме. – Передай командующему, когда его увидишь, что я сказал, что ты великолепно пел. Понял? Поручик Константинович сказал, что ему песня понравилась и что все хорошо».

Да, черт возьми. Хорошо ему. Еще один позитив. Позитивы – это люди особого типа. В целом они делятся на две разновидности. Так уж заведено. Сначала разорется сумасшедший идиот, который нагоняет на всех ужас и панику, потом приходит тип, отвечающий за ГУЛАГ, и говорит, что так и нужно делать. Неудивительно, что у него вся казарма ела из рук, даже тот цыган был как шелковый. Обе разновидности – стопроцентные позитивы, досконально следующие правилам. Вот Шулич сейчас и пытается продолжать в том же духе, при том что как раз он и отвечает за порядок. Он показал, что может быть настоящим психопатом; только клюнет ли на это наша деваха? Он – и тот и другой? Для этого нужно быть шизофреником. Он болен? Постепенно прихожу в состояние, когда требуется присутствие надежного дежурного дурака, который готов принять более жесткие меры, чем ты сам. Хорошо иметь обоих, надежного дежурного дурака и психопата-шизофреника, но когда речь идет о варианте «два в одном», это уже более затруднительно, поскольку никогда не знаешь, который из двух покажется на этот раз. Имея вооруженного психопата здесь, в лесу, я чувствую себя гораздо лучше, когда вокруг нас – что-то или кто-то, играющий с нами в какие-то игры, постепенно выводящий нас из строя. Кто-то, о ком мы вообще ничего не знаем, что и почему он хочет, не знаем ничего, кроме того, что он умеет удивительно быстро красть и что у него весьма умелые руки. Совершенная версия внутреннего врага. Шулич снова смеется, типа, что поделаешь, задачка д ля поручика Константиновича. Агата – Агата на меня явно обиделась, так, что она только смотрит на меня, как бы желая спровоцировать своей непробиваемой глупостью, классическим цыганским упрямством, которое не удастся сломить ни силану[26]26
  Силан – чудовище из фэнтези, живущее на «темной стороне силы».


[Закрыть], ни Сталину, ни предполагаемой устроенной жизни в доме матери и ребенка, которую я должен ей обеспечить. Где ей можно было бы спрятаться и от насильной семейки, и от этих диких деревенских жителей, которые с большим удовольствием сожгли бы ее на костре. Только ей, похоже, на все это откровенно наплевать.

Она-то как раз выживет. Всегда выживала. При этом ни способности планировать что-то, раздумывать о чем-то, ни хоть каких-то минимальных мозгов, баба, что тут скажешь.

Как вообще можно использовать это понятие – позитивы? И так пренебрежительно говорить о законах и правилах?

Я: А, так вот какую работу вы выполняете? А разве правила не были придуманы как раз для того, чтобы люди могли сосуществовать вместе?

Шулич: Так я ведь точно это и сказал. Только не знаю, почему вот этим никто об этом ничего не рассказал. Мы за это точно не отвечаем.

Я: Нет?

Шулич: Да кто пойдет в цыганскую деревню объяснять отношения между полицией и общественным правлением, если для этого нужно сначала взять в заложники целую деревню? Это же невозможно, ведь все же с ума сойдут, будут кричать, что мы их терроризируем. И будут правы. Потому что уважение к законам и правилам начинается у мамкиной сиськи. Оно есть, когда у людей есть ощущение, что они – часть одного общества; это ощущение они должны получить уже у мамкиной сиськи, так же как и включаться в общество уже в свои первые месяцы. А так они знают только то, что полицейские существуют лишь для того на этом свете, чтобы их преследовать. Попробуй поговори с ними, если это так!

Ага, в его версии, получается, тоже виноват кто-то еще.

Я: Этого мне не нужно объяснять. Только вы своим поведением тоже не показали, для чего полицейские на этом свете! Почему же вы не помогли тогда, когда это было нужно, или не приняли мер тогда, когда это было необходимо?

Шулич: Мы же не можем быть рядом и караулить на каждом шагу. Я и говорю: всем вместе нужно исправлять ситуацию.

Я: То есть вы говорите, что каждый должен охранять свой участок земли колами или пушками, здесь, сейчас, перед ней вы это сказали.

Шулич: Этого я не говорил.

Агата: От нас никого не нужно охранять!

Оба смотрим на нее с удивлением, я, по крайней мере, откуда мне знать, что там думает Шулич. Я ведь для него несведущий дурак. Сейчас она будет еще иронизировать.

Я: Агата, смотри, мы здесь одни и общаемся неформально.

Агата: Как?

Я: Не важно. Речь о том…

Агата: Вот, вы странно говорите, а потом удивляетесь, почему происходят странные вещи.

Сейчас нужен был бы дополнительный экскурс, чтобы понять, скрывается ли за этой фразой то, что деревенская девчонка просто все перепутала, или что-то иное. Но меня это в данный момент не очень интересовало.

Я на повышенных тонах: Нельзя красть! Нельзя драться! Нельзя насиловать! Этого в современном мире делать нельзя! Ты это понимаешь? Такие правила!

Агата смотрит на меня остолбенело, Шулич слегка улыбается, сжимая свой бурек в руке, как настоящий клад.

Я: Нож в драке не брать! Да, понадобилось около двух тысяч лет, прежде чем нам удалось найти систему, когда каждый может жить, выжить, и ему не нужно бояться, что случится то, о чем я говорил.

Агата: Да что вы!

Шулич засмеялся, меня это неожиданно заблокировало, я как-то вдруг потерял мысль, к чему я все это говорил. Это Шулич виноват, Агате не удалось бы меня сбить.

Агата: Тогда зачем все это делают?

Я: Да не все же!

Бог мой.

Шулич: А кто вы по образованию? Философ, что ли?

Смотрю на него. Сейчас это явно. Раньше свое неуважение он передо мной хоть как-то скрывал, так что Агата могла и не заметить, хотя подсознательно, инстинктивно неуважение может почувствовать каждый дурак. В любом случае это не было явно. А сейчас Шулич потерял чувство меры и в этом. Он был готов открыто показать, что мы друг друга не понимаем и не уважаем, что мы друг другу несимпатичны, мы, которые перед ней должны выступить единым фронтом.

Мир таков, каков он есть, в лучшем его варианте, не тот скотский, с битьем. Система готова принять любого, кто обладает минимумом атрибутов, необходимых для того, чтобы человек оставался полностью свободным и при этом не ущемлял прав других людей, а тем более не спускался на уровень взаимоуничтожения. Я и Шулич в этом случае представляем объективные инструменты управления. А он тут подшучивает надо мной, прикалывается, другого слова не найти. Его вмешательство в ситуацию не так уж необходимо, но, если мозги есть, хоть чуть-чуть, он точно понимает, что делает. Да, это правда, все труднее удержать равновесие между правами одних и безопасностью других, но здесь-то речь не идет о каком-то хай-тек терроризме или о чем-то необычном. Задача – договориться с крестьянами! А мы даже этого не можем! Нужно взять под контроль мелкую локальную проблему, а как мы с этим справимся, если он у меня спрашивает, кто я по образованию? А потом еще жалуется, что нужно как минимум взять целую деревню в осаду, чтобы им объяснить очевидные вещи? А как их возьмешь в осаду, если мы сами перед этим ругаемся между собой? Поэтому лучше никому ничего не объяснять.

Шулич разворачивает бумагу и разламывает надломленный бурек на два куска. Несколько крошек падает в траву. Один кусок он предлагает Агате, которая голыми руками жадно хватает его, как лисица какая-нибудь, несмотря на то что бурек горячий, перехватывая пальцами, губы приоткрылись, полные слюны. Смотрю на нее, снова острое чувство: эти губы мои тоже.

Я: Я подсекретарь в министерстве внутренних дел. Я представляю министра.

Шулич: Да, ну и что? Даже у министра десять лет назад украли машину, помните? А у другого министра обокрали квартиру. Депутаты дерутся на парковке с полицейскими, а потом фотографируются в парламенте с пистолетами. А вы говорите, разработали систему.

Просто нет слов. Взглядом прошелся по Агате, она сейчас смотрит на своего младенца, ей кажется, он вот-вот проснется.

Я: Что вы с таким отношением делаете на этой работе?

Шулич: Как что, вы же сами раньше сказали. Слежу, чтобы люди не сцепились друг с другом. То есть, когда они дерутся, я их стараюсь развести в разные стороны. По необходимости узнать, кто виноват. Поэтому эта профессия мне кажется честной.

Я: То есть, семейка Шаркези вам подходит?

Лучше бы я прикусил язык. Этого перед Агатой я не должен был говорить, правда она ведь сейчас сфокусирована на своем горячем буреке.

Шулич: Да разве я это говорил! Я только сказал, как обстоят дела. Так что нет смысла читать лекции. В современном мире нельзя драться! Потому что мы разработали систему! Да кто это будет слушать?

Неудивительно, что дела обстоят так плохо. Совершенно неудивительно. Луна уже сошла с ума, на небе почти нет звезд, небо серебряно-голубого цвета, свод как будто покрылся кровлей. Читаю лекции? Да я стараюсь быть простым и понятным, и то не получается, а потом мне постоянно предъявляют обвинения. Хотя я говорю вещи, которые должны быть сами собой разумеющимися, но, по-видимому, не для всех.

ЭТО НЕ ЦЫГАНЕ, ЭТО КАННИБАЛЫ!!!!!!!!!!!!!!!!

Хочу вернуться к домашнему очагу, чтобы можно было печь кур, там так хорошо, даже воды в туалете не нужно спускать, как падает, так все и падает.

У нее руки как у Шакти. А у меня рожа как у египетского животного.

Шулич: Чем больше ответственности отдаешь кому-то, так называемым специалистам, тем глупее получается, потому что каждый потом хочет, чтобы кто-то другой взял на себя проблемы, например в разборках с соседями… А потом все ждут, что система должна прийти и сама вырыть каналы с крокодилами вокруг их дома! Потому что, мол, существует система! На всех полицейских не напасешься! Хотя я слышал, что кто-то именно этого и добивается. Как дети.

Я: А я что говорю?

Шулич только смотрит на меня, а потом откусывает свой бурек. Над головой у него прорисовывается облачко, на котором написано «Понятия не имею». Несколько крошек сыра прилипло к его губам, потом одна упала, когда он начал жевать.

Я: Поэтому нужно людей изолировать, чтобы они не дрались друг с другом и не крали друг у друга! Потому что у каждого есть шанс решить все по-другому! Их только нужно обучить, дать им пример —

Шулич жует, не имея намерения продолжать разговор.

Я: А это возможно! Дать пример! Создать прецедент. А вы, какой пример вы дали? Даже женщин и детей вы не защитили, когда их из дома выгоняли колами и факелами! Транспортом вы им помогли, в старую казарму отвезли! А потом люди вас просто развернули, вместе с машиной! А все почему?

Шулич глотает.

Шулич: А, вы обиделись.

Я: Речь не о том, что я обижен, речь о примере, который вы не смогли показать.

Агата: Точно так! Кто нас здесь защищает?

Я: А ты молчи! Поселение и раньше никто не защищал!

Замолкаю. Нет смысла. Мне самому уже кажется, что мои слова слишком умные, как рассуждения какого-то там сумасшедшего автора из рубрики «Письма читателей». Нет смысла. Я здесь, на месте действия, и что я делаю? Развожу философию. Шулич был прав. Развожу философию. Агате сказал, пусть она заткнется, вместо того чтобы ее просто остановить. Ведь она будет бурек у Шулича с рук есть. Он будет заниматься ее интеграцией, а не я. Он, которому на нее, по сути, глубоко наплевать, только кругами ходит. Тот самый, кто раньше вырвал ребенка у нее из рук, хотел сбросить его в ущелье. При этом у него честная профессия. Женщины не любят, когда им говорят, чтобы они замолчали. Все, что хочешь, лучше им по роже врезать. Только не игнорировать. Но спровоцировал меня Шулич, не она. Хотя, может быть, это самая умная вещь, которую я ей вообще за все время сказал.

Я обернулся в ее сторону.

Я: Ладно, можешь говорить. Скажи мне вот что: почему вы крали медь? Ваша семья, это что у вас – традиция такая? Медные трубы и статуи перед культурными центрами, по данным полиции?

Если я уже для них дурак, буду дураком до конца.

Агата: Да кто говорит, что мы крали медь? Может быть, подростками, несколько лет назад! Это только…

Я: Да, после того, как один раз все украли, естественно, вам уже больше ничего не осталось, это ведь не на всю жизнь. Ладно, давай по-другому. Почему вы украли медь?

Агата: Дети, чтобы купить сигареты! Вы же знаете, какие бывают дети!

Я: Подростки, которые сейчас ходят с аудиопримочками, нерегистрированными. Медь, чтобы купить сигареты? Браво. Почему вы крали медь?

Агата: Мы ее не крали! Люди берут то, что находят, если не на что жить! Но не наши!

Я: Я не говорю о том, когда берут то, что находят, говорю о системе, о принципе. Откуда этот ваш принцип, что медь – свободного пользования? Почему именно медь?

Агата: Да ведь не только медь…

Это становится сейчас – экзистенциально, что ли, как сказать.

Я: А ты понимаешь, что я вообще здесь говорю? Я тебе пример дать хочу Один пример, что это не имеет смысла, простой пример, без формальностей. Почему вас людьми не считают! У меди – своя функция. Смотри, я дома заказал себе медную трубу, когда унаследовал дом. И когда я возвращаюсь домой усталый с работы, хочу, чтобы моя медная труба все еще была на этом доме, потому что труба медная именно потому, чтобы ее на 100 лет хватило. Потому что нужно думать вперед. Хочу, чтобы памятник на кладбище и медная лампа у могильного памятника моих предков оставались там, где он сейчас находится, и чтобы так оно и было. Потому что это нужно уважать. А не так, чтобы разные там выродки это разрушали. Памятники нужны, это уважение. Медь – это тоже уважение. И если кто этого уважения не проявляет, то и другие его уважать не будут.

Агата: Но ведь медь – это деньги.

Смотрю на нее. Конечно, правда, говорю как пьяный дурак, она смотрит на медь так, как испанцы смотрят на золото в Америке: увидел – забери. Ей наплевать, находится это золото на алтаре бога солнца или змеи, или что там они освящали.

Я: Но это не ваши деньги! Люди за это заплатили! Те деньги, которые они заработали! Или кто-то когда-то из вашей семьи какие-нибудь честно заработанные деньги приносил домой?

Агата размышляет, потом все-таки что-то говорит, из чувства протеста.

Агата: Да, двоюродный брат из Грича, он мусорщик.

Как это ее хватает. Типа, вот, смотри, какую нам дают унизительную работу. Как будто их заставляют делать эту работу. Пусть не возникает, любая работа почетна. И кроме того, неправда, у цыган тоже бывают красивые дома и хорошая работа. Если они ведут себя нормально, а не так, как эта семья дегенератов.

Агата: А еще один брат у меня в Ново-Месте, он пробовал найти работу. Выучился на массажиста, совершенствовался в Италии, коллеги помогли. Все делал профессионально, открыл бизнес, индивидуальный предприниматель, рекламу в интернете сделал, салон в аренду взял в Ново-Месте. Я там была один раз, здорово. Но не пошло. Ему дали помещение по соседству с одной русской врачихой, которая лечила людей с помощью компьютеров. Ей не нравилось работать по соседству с цыганом. Он делал массаж вместе с девушкой, словенкой. Ну, эти русские и сцепились с ними. Врачиха вбила себе в голову, что цыгане хотят ее убить. Перед своими русскими клиентами цыган грязью поливала. Им обоим начали угрожать. Деньги, что они клали в банк, начали исчезать. Кто у них крал, непонятно. Один раз брата вообще избили, когда он закрывал салон. Его девушка выиграла в лотерею, а владелец киоска не хотел ей выплатить деньги, говорил, что ничего не знает. Тоже словенец. Странные вещи с ними происходили, я бы такого не выдержала, всего того, что они рассказали. Потом эти русские сами начали делать массаж и поменяли замок, а брата просто не впустили в здание, так все и закончилось.

Я: Какие русские?

Агата: Сейчас он снова собирает старое железо. – Русские, из России! Поезжайте в Ново-Место, в центре города, недалеко от железнодорожной станции, прекрасный массажный салон, плюс врачебный кабинет, от кожных болезней, лечение компьютерами. А все сделал мой брат, это все он придумал, а они у него отобрали! Потому что он цыган! А девушка у него была – словенка!

Поляна и лес вокруг нас под луной действительно меняются, только не могу понять как. Эта ее история, что она сейчас рассказала, из мира гномов и фей, но она в нее, похоже, верит, так живо рассказала, будто все своими глазами видела. А руки, ноги, голова и бедра у нее, как у меня, а еще у нее грудь, вагина и ореховые, светлые глаза. Я уже видел глаза человека без сознания, но такие…

Если бы можно было что-нибудь сделать. Отрезвить ее. Чтобы она меня больше так не раздражала. Она такая умная, так все знает! Зачем я тогда ей нужен? Внизу бы ее как минимум побили камнями, а потом увезли бы какие-нибудь скинхеды из Любляны, если бы не было меня! Зато она так хорошо знает, как можно использовать все, что попадается под руки, от меди до грибов! Только какая-то русская мафия обижает – что, дерматологи-информатики? Врачебный кабинет для кожи. Неудивительно, если у нее потом сотрудники «скорой помощи» крадут маму, это все сговор фармацевтических компаний, опыты на людях делать! Весь мир в каком-то жутком заговоре, просто годзилла какая-то!

Этих людей интересует только то, как бы им сбежать и спрятаться, и ничего другого.

@sirijus боже, какие злые слова, мать твою, только правда, или ты дурак, или сумасшедший, не надо тут мне обижать демократию и правительство. Коммунизм – это бычий член. Достали вы меня, коммунисты, вы хотели государство уничтожить, но вам не удалось, хе-хе, сначала свое профукали и свалили, а теперь говорят, не надо творить коммунистического героя, мол, это невозможно. Мы, демократы, не позволим, чтобы коммунизм победил.

OSCAR, для обогащения лексического запаса лучше всего тирольские порнофильмы, особенно если в них выступает Ханси Хинтерсейер.

Всякие разные Monitor-ы и так далее. Вы понимаете, что вы со своим уровнем коммуникации так низко опускаетесь, что Шаркези для вас – это интеллектуалы? Monitor1, может, нам нужно переселять всех, кто где-то нелегально проживает? В каком законе это написано? А разве для этого не прописана специальная процедура, за которой следят инспекционные службы, или там суды всякие? Что значит, полиция не смогла проникнуть в село? А зачем тогда такая полиция? Они ведь деньги за это получают. Ни фига! Лучше всего, конечно, просто переселить проблему, поменять, так сказать, место жительства, чтобы полиция не пугалась и могла проникнуть в селение и охранять имущество депортированных. Правда, потом, когда у полиции обеденный перерыв, у них все равно что-нибудь украдут – не агрегат, его уже сегодня украли, а что-нибудь еще, гармошку, например. И таким образом неясные истории краж продолжатся, и полиция никогда не сможет ничего сделать. Так что словенчики типа Monitor1 и подобные симпатяги, замороченные на том, что не является чистокровно стопроцентно словенским, будут еще сильнее напрягать свои до аминя пустые мозговые клетки и таким образом поддерживать наше правительство, которое именно на помощь таких мозговых трастов и рассчитывает. Рассчитывает на комплекс полноценности и идиотизма.

Я люблю водить Фольксваген Гольф. А Гольф любит возить меня.

@komunist провокатор, сволочь, примитивщина, как все запущено, дайте мне пистолет, я с удовольствием их расстреляю, как кошек… хх, киски пусть живут, а цыгане должны откинуться!!!!!!!!!!

Меня промышленным образом бальзамировали; чтобы я пугала всех в аду!

КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИЙ, МЕНЯ ЗАСТАВЛЯЛИ НА СПИНЕ НОСИТЬ ЦЫГАН В ШКОЛУ, ПОЭТОМУ МЕНЯ ЕЩЕ СЕГОДНЯ ЗОВУТ – АВИАНОСЕЦ ЦЫГАН – ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ТАКУЮ ЖИЗНЬ

* * *

Агата – в пяти метрах, младенец – в слинге на земле, завернутый в свои одеяльца. Ее даже не хватило на то, чтобы попросить меня проследить за ним. Я бы его подержал. Даже Шулич ничего не сказал. Глаза Агаты ярко светятся в лунном свете, она как на ладони, темнота не помогает.

Она сняла джинсы и села на корточки. Джинсы она опустила до самых щиколоток, ее колени при свете луны казались совсем темными по сравнению с белизной лица. А лицо почти белое. Надо бы что-то сказать, как-то вмешаться, интерпеллировать, но я не буду, потому что знаю: она это делает специально, чтобы спровоцировать меня. Лучше я буду смотреть в сторону. Но вот Шулич…

Конечно, нарочно. Нарочно не пошла за кусты, а так встала, чтобы мы ее хорошо разглядели. И смотрит при этом на Шулича главным образом. Шулич смотрит на нее совсем спокойно, глаза у него светятся. Он даже не дергается, рот у него приоткрыт, губы масляные от бурека, просто так не сотрешь. Одобрительно смотрит на нее, как специалист, член специального жюри развлекательной программы РТВ Словении. Так, нарочито спокойно, мол, все под контролем. Мол, мы уже видели и не таких, а покруче, на нашей полицейской станции, мол, и не то увидишь, только тетки, может быть, пострашнее и потолще. Хотя, конечно, не каждый день. Она, если бы она это делала прилюдно на парковке, получила бы штраф, протокол о нарушении седьмой статьи Закона об охране общественного порядка и спокойствия. А здесь, мол, не общественное место. Хотя мы тут вдвоем, и мы не часть ее семьи, так что однозначно подпадаем под определение общественности. Решительно не согласен быть членом семьи.

Младенец уже проснулся, удивленно смотрит на меня из своей кучки – вероятно, меня хорошо видно в свете углей. Как будто хочет сказать: что, а ты все еще здесь? Глазки у него темные, темнее, чем у мамы, похоже, он еще не до конца понял, стал ли я за это время добрее или же лучше на всякий случай заорать, как бестия, если я к нему приближусь. Слегка размахивает ручонками. Лежит достаточно близко от меня; мне видно, что его светлая одежка уже немного испачкана, особенно на рукаве, – черт его знает, сколько времени он в той же самой одежке. Она ведь кладет младенца на землю. Конечно, на его одежде остаются пятна.

Десять секунд, а она все еще сидит на корточках.

Нет, она присела не только пописать. Нет, не только пописать.

Сидит и сидит, и смотрит на нас, точно видно, как она напрягается. Глазам своим не верю. Но это именно так, дамы и господа. Она будет срать, тут, перед нами будет срать, в пяти метрах от того места, где она только что ела, в пяти метрах от ребенка.

Не то чтобы это меня как-то раздражало, у меня пустой желудок, мне просто не хочется вдыхать специфические запахи. Плюс есть вероятность, что я на что-то наступлю, когда захочу прогуляться. Ну и что, раз будет вонять, мы сменим позицию. Нужно шевелиться, об этом знали еще в старые времена. Через пару месяцев здесь будет только буйная растительность, не так ли? А мы будем ходить кругами, в стороне от вони, и ждать, когда из говна вырастет урожай.

Может, заорать?

Сейчас она уже настолько действует мне на нервы, что я готов был орать на нее, как на трехлетнюю соплячку. У нее самой ребенок. А кто бы тогда был я, если бы начал на нее орать? Воспитатель? Нет, проигнорирую. Вообще уже не верю, есть ли смысл реагировать на это нормально, в общепринятых рамках; это я ощущаю себя здесь чужеродцем, чужеродец не на своем месте в этой ситуации тотального, тотального…

Да это просто демонстрация, только чего, не знаю. Своеволия.

Она явно хочет нам показать, насколько отличается от тех баб, которые живут в нашем мире. Любой ценой, даже если нас стошнит. Ей наплевать. Она крутая.

А я воспитан по-другому. Младенец все еще смотрит на меня. Проверяет, как раньше те крестьяне перед Камна-Рекой.

Не понимаю даже своей реакции. Я мог бы ее схватить за руку – но это не возымеет никакого эффекта, это не тот тип женщин, которых можно схватить за руку. Она просто воспринимает меня как чужака, кого-то с другой стороны стены, не более того. Это должно быть так, иначе она бы не сделала того, что сделала. Всего лишь требовалось обойти машину, и все. Хотя, конечно, и там остались бы следы. Она не нуждается в интимности, этим она меня страшно уязвляет.

Всего-навсего отойти и скрыться за машину.

то есть… в нашем садике будут играть в домино трое мальчиков и две девочки-цыганки… не так ли, мышонок?

А как же каштан?

значит, где я? На распутье между западной материалистической цивилизацией и восточной мудростью. Мышонок – как статуя стоит на своем мнении и ждет от меня какого-то серьезного контраргумента.

…секси?

Когда я его раздену?.. секси – без всего… говорим о каштане.

Я люблю домино… и мне нравятся девочки. Нужно подумать… Ладно, нужно прийти в себя.

Мышонок Маус… пойдешь к мальчикам? Не знаю, понравится ли мне это… Я бы тебя взяла себе. Ладно, посмотрим, сколько времени уже. Может, дедушка Мороз вмешался. Времени уже полчаса прошло.

Презеля по-прежнему нет. Господин министр тоже не соизволили вмешаться, великого чуда не произошло, пока только малые чудеса.

Встаю и вальяжно иду к машине. Кажется, все в порядке, такая же, как мы ее оставили. Дверец с другой стороны тоже уже нет. Как это произошло? Ну да, что-то с ними опять произошло. Что произошло со мной? По сути, девчонка за все это время еще не сказала ничего, что не являлось бы миллион раз слышанными клише, из чего можно заключить, что внутри нее за все это время ничегошеньки не изменилось. Да ведь и я ничего не сказал такого, что не было бы клише, на этом уровне меня держит сама ситуация. Но дело еще и в моменте высказывания, не только в способе: клише может содержать и правду, если оно сказано к месту и удачно, я и хотел это сделать. С позиции доверия. Почему Шулич все время мне в этом мешал? Почему он ей предложил бурек? Ясно, что потом уже ничто не помогало. Я говорил только общеизвестные вещи, все ведь просто, только говорить их нужно умеючи. Так, как надо. Может, я просто кретин?

Не хочу смотреть на эту бабу, как она у нас на глазах покрывает известно чем все, что для меня имеет значение.

Пауза. Спокойно. Нужна пауза.

Когда я заглядываю в машину не нагибаясь, только через переднее окно, мне кажется, со стороны водителя чего-то не хватает.

Конечно, понятно же, там опять что-то стащили.

Мне уже все равно.

Пусть Шулич этим занимается. Он со своим утверждением «на машине еще можно ехать». Пусть он сам разбирается, что не так. Ему даже в голову не приходит контролировать машину! Я должен это делать. Хотелось бы мне видеть, как он собирается вести машину по Кочевскому Рогу без аккумулятора, без дверей и без руля: если у него это получится, тогда сам Франц Шаркези может выдать ему диплом о вождении по-мужски. А тормозить так, ногой по земле. Меня не волнует. Ничто меня не волнует, машина и так уже никуда не едет, что бы ни случилось. Нужно найти другой вариант.

Ни на что не похоже. Все почему-то рушится. Здесь мне лучше бы вообще замолчать, по-любому не имеет смысла. Русские. Из России. Пришли и заселились в наши лучшие сказки. Сначала делать массажи, а потом нас просто избивать. Где она нашла этих русских! Всегда кто-то другой, одни преступники вокруг! А мы по-прежнему там, где мы есть.

Когда я обернулся в сторону огня, Агата уже вернулась на свое старое место рядом с ребенком, который улыбается ей. Там, где она недавно сидела на корточках, осталась только кучка детских салфеток. Вероятно, было очень приятно и освежающе, ее задница должна издавать такой чудесный аромат, как никогда ранее. От этих шикарных современных салфеток из соцприюта, то есть казармы, по ее мнению, совершенно неподходящей для жизни. Откуда она всеми возможными способами хочет сбежать. Просто удивительно, какие у них умные дети, ко всему привычны.

Плевать мне на этих цыган. Она хочет в дом матери и ребенка. Пожалуйста, счастливого пути, руль вы уже украли, давайте, дальше разгребайте сами.

Когда я снова подошел к огню, меня зашатало, как будто пьяного, приступ легкого головокружения, хотя я и не ел бурека; просто качает. Хорошо было бы что-нибудь выпить. В горле пересохло, жажда страшная.

Я сажусь.

Я: Слушай, Агата, раз уж нам нечего делать и мы никуда не едем, можно тебя кое-что спросить?

Агата аж вздрогнула. Ну, раз уж мы начали игру, давай до конца.

Я: Ты понимаешь, почему жители деревни вас не любили? Почему они так вас ненавидели, что пришли прогнать вас, стереть с вашей земли? Без следа?

Агата смотрит на меня. Ничего не поделаешь, смотреть всякий умеет.

Нет, не полностью ты ответила на мой вопрос, Агата, ответ неверный. Техника диалога по методу Сократа. Что-то должно случиться. Что-то должно будет случиться, чтобы ты что-то поняла. Не просто так сидеть здесь. Будет ли какая-нибудь реакция? Услышим что-то новое?

Я хочу только того, чтобы что-нибудь случилось. Чтобы что-нибудь произошло. Пусть вернется Презель. Пусть на нас нападут орды преступников из леса. Пусть появится Марьян Ерман[27]27
  Словенский журналист, комментатор событий черной хроники (драк и проч.).


[Закрыть]. Пусть придет мисс Худолин. Я просто хочу, чтобы что-нибудь наконец случилось. Не можем же мы вечно сидеть на этом холме, далеко от своей кровати, с неработающим телефоном.

Я: Что сделали бы со мной твои братья, как ты думаешь?

Шулич встает. Ему не удается скрыть выражения скуки; похоже, ему тоже не терпится прогуляться. Может, он хочет пройтись до машины? Может, пора уже посмотреть, в каком состоянии транспортное средство? Так, на всякий случай, ради спортивного интереса? Интересует ли его хоть что-нибудь?

Разбили бы мне братья Шаркези череп? Мой прекрасный череп? Ладно, не самый красивый, но я к нему привык, другого нет, я не хотел бы, чтобы его раскроил кто-то, кому русские сделали массаж.

А здесь еще есть кто-нибудь?

Шулич неожиданно нагибается, берет ребенка, лежащего рядом с Агатой, под мышки. Младенец удивленно уставился на него – кажется, что этого жеста ему очень не хватало; не морщится, не кричит. Все обиды забыты. Шулич поднимает ребенка на руки. Агата вздрагивает – похоже, в ней заговорил инстинкт, – хочет вскочить, но сдерживает себя. Шулич укладывает ребенка, тот удобно разместился у него в объятиях. Похоже, Шулич ничего плохого ребенку делать не собирается. Агата расслабилась, смотрит ему в лицо. Как-то уж больно восхищенно.