Текст книги "Прелести"

Автор книги: Андрей Школин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 3

Мы осенние листья,

Нас бурей сорвало…

А. Вертинский

Пару дней спустя Вадим откликнулся на моё предложение прогуляться по Арбату. В районе семи часов вечера он бросил свой автомобиль на парковке при ресторане «Прага», и мы пешком направились вдоль знаменитой московской улицы. Всё соответствовало неписаному, общепринятому стандарту. Фонари горели, сосиски жарились, а многочисленные туристы фланировали потоками воды навстречу друг другу. В самом начале улицы юные дарования лабали кустарный рок-н-ролл и очень нравились праздношатающемуся народу. Остановились послушать.

Вадик закурил и отбросил от себя грандиозный комок дыма:

– Лола про тебя спрашивала. В гости приглашает.

– У меня уже одна есть, двоих я не потяну.

– У меня их штук семь, и ничего, справляюсь.

– Да я не про это.

Музыканты заиграли нечто забойное, и многие зрители, в особенности те, кто успел принять «выше груди», пустились в пляс.

– Не хочешь так же? Вон с той толстушкой в паре?

Я не ответил. Молча глядел на ритмичные покачивания хмельных танцоров. Сегодня утром на Кузнецком Мосту обменял на рубли первую сотенную купюру Александра. Аванс пошёл в оборот.

– Вадим, ты узнал что-нибудь ещё?

– Он с минуту молчал, потом глубоко затянулся.

– Не знаю, что ты конкретно задумал, но моё мнение – не стоит туда лезть.

– Куда?

– Измайлов твой – человек серьёзный. Это не просто фрайер из левых коммерсантов. У него прихват везде, где только можно. Там политика, а это грязь та ещё. По лету хлопчик один трепанул что-то про Измайлова нехорошее, так больше парня того не видел никто. Пробивали Бутырку и даже Лефортово, думали, на тюрьме где завис – глухо. Его, кстати, Игорем зовут.

– Знаю.

– Конкретно сказать, чем Измайлов занимается, никто не сможет. Я знаю, где у него офис находится, там ГУМ разместить можно. Ещё он нацистам из какого-то движения помогает. Покровительствует, так сказать. У тех даже ресторан свой.

– Ресторан?

– Ага. Представляешь, там на входе швейцар вместо приветствия руку вскидывает. Ещё лет пять назад такому бы в кабаке голову пробили, а теперь ничего, нормально. Хайль – и все дела.

– И что, Измайлов там бывает?

– Нет. Он птица вертикального взлёта, по таким заведениям не шарахается.

Друг его туда частенько наведывается – Федяев. Но тот в Москве ни одного ночного клуба не пропустит. Гуляка, каких мало. Что у них с Измайловым общего, не пойму?

– Ты с Федяевым этим знаком?

– Да я-то, так себе… Постольку-поскольку. С ним Стёпа якшается, ну а я при Стёпе, как бы, типа…

– Может быть, сходим в тот ресторан, поужинаем?

– Ой… Если честно, не любитель я подобных сборищ.

– Ты что? Чужд духу единения русской нации?

– Так я же хохол.

Мы рассмеялись.

– Плюнь ты на них. Вечно на задницу приключения ищешь.

– На-на-на-на-на-на-на, нас бурей сорвало…

– Что?

– У Вертинского есть строчка про листья.

– Ну-ну…

Медленно двинулись вдоль Арбата и вскоре затерялись в его постоянном, многолетнем движении. Когда прошли всю улицу, туда и обратно, Вадим вдруг неожиданно сплюнул на мостовую и махнул рукой.

– А… Поехали в этот кабак, блин! Мне уже самому интересно узнать, что ты задумал.

– Нет, не сегодня. Лучше завтра. Сейчас давай просто проветримся.

– Ну вот, всё испортил. Я только настроился. Может быть, тогда к женщинам?

– К каким?

– Да к любым, мало их в Москве, что ли?

– Вези-ка ты меня лучше на Саянскую. Спать пораньше лягу. Завтра вставать ни свет, ни заря, человека одного увидеть нужно.

Вадим покосился недоверчиво, но вслух ничего не произнёс. Мы уселись в его БМВ, и машина плавно тронулась. За всю дорогу оба не проронили ни слова. Когда подъехали к дому, я показал пальцем на «свои» окна.

– Там сейчас живу.

– Ну, хоть окно показал, и на том спасибо.

Заставил себя улыбнуться и хлопнул друга по плечу:

– Ладно, ты. Может быть, зайдёшь, кофе попьём?

– Да нет. Поеду. Что-то тоже устал, а ещё до хаты переться.

– Ладно, до завтра.

* * *

Утром я не забыл «покормить» Лолиту, которая всё ещё оставалась живой и даже, как мне показалось, подросла. Феномен природы. Комар живёт уже почти неделю и хоть бы хны. Другая собака столько не живёт. Вот если бы её ещё на прогулку выводить можно было! Хищная комариха! Летает вокруг хозяина и на прохожих кидается: «Загрызу»!

– Лолка, ты за меня другим комарам глотки перегрызёшь? Что говоришь? Пошёл я, короче.

В центре Москвы зашёл в один из валютных магазинов, где отпускали товар только на доллары и немецкие марки. После недолгих примерок выбрал кое-что из одежды. Разумеется, за деньги Александра. Вернулся на улицу Саянскую и переоделся. Затем, купив букет роз, на такси подъехал к знакомому дому и вскоре здоровался с хозяйкой квартиры:

– Здравствуй, Марина. Извини, что без предупреждения. Проезжал случайно мимо, дай, думаю, зайду.

Она взяла розы и улыбнулась приветливо:

– Очень кстати. Мы о тебе только что вспоминали.

Прошёл в комнату и… Ба! Знакомые все лица. На диване восседал фермер-экстрасенс Пушкин-Белый собственной персоной.

– Привет, привет. Ты откуда взялся?

– Да я, собственно… Вот… – явно смущённый экстрасенс встал с дивана и протянул мне руку.

Ответил крепким рукопожатием и наклонился к сидевшей тут же Ирочке:

– Здравствуй.

Вошла Марина с вазой, которую поставила на журнальный столик. Затем аккуратно опустила в вазу цветы:

– Какие красивые. Дорогие, наверное? Мне даже неудобно.

– Неудобно в деревне через трактор перелазить, – скорее сглупил, чем сострил и покосился на экстрасенса.

Упоминание трактора ещё больше смутило бывшего фермера:

– Может быть, я пойду? А то…

– Сидите, сидите. Сейчас чай будем пить, – Марина засуетилась вокруг стола.

– Куда ты, правда? Я тебя сто лет не видел. Расскажи хоть, как живёшь, чем занимаешься? Медицинский центр свой ещё не открыл? – и уселся поудобнее напротив Пушкина-Белого.

– Какой там центр… На литературу денег не хватает.

– На какую литературу?

– Ох… Я два месяца назад из Германии книги по парапсихологии выписал. Контейнер пришёл, а как цену назвали, волосы дыбом встали. В десять раз больше, чем по договору.

– Целый контейнер книг?

– Ага.

– Зачем столько-то?

– Как зачем? – он задумчиво почесал нос. – Знания, ведь.

– Садитесь к столу, чай готов.

– Все расселись вокруг стола – я, Пушкин, Ирочка. Марина разлила по чашкам кипяток и присела тоже.

– Иринка, ты-то как поживаешь?

– Хорошо, дядя Андрей.

– О? Узнала, что ли, по голосу?

– Да, – девочка помолчала, – вчера Саша звонил.

– Какой Саша? – не сразу понял я.

– Ах, да. Александр вчера вечером позвонил, – вдруг встрепенулась Марина. – Как же я сразу не сказала.

– Кто?!

– Александр, – видя моё изумление, тихо повторила хозяйка. – Я ему телефон оставляла.

– И что?

– Сказал, что пока в Москву не приедет. Он в Нижнем Новгороде задержался. Но привет всем передал и пообещал, что, как только появится в столице, сразу к тебе, Андрей, заскочит.

«С него станется», – произнёс про себя, а вслух спросил:

– Когда, конкретно, не уточнил?

– Нет.

Тили-тили, трали-вали. Это мы не проходили, это нам не задавали. Ну-ну…

Фермер заёрзал на месте и после нерешительной паузы всё же поинтересовался:

– А Александр по профессии кто?

Можно подумать, я лучше тебя об этом знаю…

– Спроси его при встрече сам, хорошо?

– У него очень сильное поле. Хотя порой казалось, что поле отсутствует совсем. Жаль, мы мало общались.

Я лишь пожал плечами. Для меня – «поле» – это то место, где горох и пшеница растёт. А что подразумевал под словом «поле» бывший колхозник? Как тут не вспомнить монолог Александра по поводу упадка сельского хозяйства. В общем, промолчал.

Потом мы играли с Пушкиным в шахматы. Он страшно напрягался, но проигрывал раз за разом и при этом очень злился. Всё-таки в своё время я имел первый разряд, неплохо знал теорию, в которой мой противник не разбирался.

Кончилось всё тем, что вконец расстроенный фермер, не доиграв последнюю партию, стал прощаться.

После его ухода Марина присела рядом и, как в прошлый раз, погладила по «ёжику» на голове.

– Почему не заходил так долго?

– Боялся, что Александра ты ждёшь больше чем меня.

– Дурачок, он обещал помочь моей дочери.

– Обещал?

– Ну, или мне так кажется.

– А этот, зачем заходил?

– Тоже лечить пытается.

– Ты серьёзно?

– Я же говорю, что согласна на любую помощь. Утопающий хватается за соломинку.

– Жаль, что я не экстрасенс.

– Наоборот, здорово.

– А я всё слышу, – перебила нас Ирина.

Рассмеялись и прервали диалог. Пока Марина убирала со стола, взял телефон и набрал номер.

– Алло, Вадик? Ну что, ты готов?

– Усегда готов.

– Заедь за мной по адресу…

– Заеду.

– Ну, давай.

– Даю.

Короткие гудки.

– Уже уезжаешь? – женщина подошла и легонько потянула за галстук.

– Да. Сейчас за мной заедут.

– Когда появишься?

– Как всегда, не вовремя.

* * *

Мы подъехали к намеченному ресторану и остановились на стоянке перед зданием.

– Ты здесь был когда-нибудь?

– Да какая разница, – Вадим выключил двигатель, – пошли, раз уж приехали.

Посетителей было немного. Мы расположились у стены недалеко от эстрады. Аккуратные светильники в зелёных абажурах покрывали мягким изумрудным светом столики. Оркестр наигрывал ненавязчивые мелодии джазовых композиций тридцатых-сороковых годов и навевал определённое настроение.

Швейцар на входе, вопреки утверждениям моего друга, руки в нацистском приветствии не вскинул, а довольно приветливо предложил пройти вовнутрь. С улыбкой намекнул об этом Вадиму. Тот незамедлительно отреагировал:

– За что купил, за то и продаю. Сам здесь первый раз. Может быть, они только со своими так здороваются. Поживём, увидим.

Подчёркнуто вежливый официант протянул меню и хотел отойти, но украинец тормознул его:

– Нам водки и шампанского, а все остальное на своё усмотрение. Добро?

Официант кивнул головой и, стандартно улыбнувшись, удалился.

– Вот увидишь, раза в два обсчитает, не поморщится. Мы тут люди новые…

Часа через полтора покушавший и подобревший после выпитой водки Вадим, сняв пиджак, предался ностальгическим воспоминаниям и рассуждениям на тему заброшенности в «непрерывном потоке жизни». Я и слушал и не слушал, покачивая фужером в такт музыке и наблюдая за немногочисленными танцующими парами. Народу прибавилось, но всё равно оставалось достаточно свободных мест. Высокая молодая девушка медленно покачивалась в танце с подтянутым пожилым мужчиной вблизи нашего столика. Когда она поворачивалась ко мне лицом, я, не отрываясь, смотрел ей в глаза, и она выдерживала взгляд до тех пор, пока не отворачивалась во вращении танца. И так раз за разом, виток за витком до последних аккордов музыки оркестра.

Престарелый кавалер галантно увёл свою пару на место, и она исчезла из моего поля зрения и, возможно, из моей жизни, появившись, подобно падающей звезде, на короткий и тем только более запоминающийся миг.

– Вот ведь, Вадик, о чём мне сейчас подумалось, – перебил я рассказ друга. – О молнии. Я только сейчас понял, почему её вспышка так завораживает. Понимаешь, она не даёт ответа. Совсем. Ты видишь, что начинается гроза. Что небо затягивается тучами. Ждёшь молнию, но она ухитряется взорваться внезапно и так же внезапно исчезнуть. Даже гром догоняет несколько позже, с опозданием. Это и очаровывает. Вжик и всё… Вопрос, вроде бы, задан, а на ответ уже нет времени. Ты просто идёшь по улице, ни о чём не думаешь, никуда не спешишь, и вдруг происходит событие, которое на первый взгляд тебе абсолютно безразлично. Ненужное событие, мимоходное, но ты потом помнишь его всю жизнь и всю жизнь не понимаешь, почему оно оставило такой глубокий след в памяти. Мистический след. Иногда полезно не знать ответа на вопрос. Ответы утоляют жажду, но при этом убивают музыку. У тебя такое случается?

Вадим молча наклонился вправо и поглядел на «ту самую» девушку:

– Если ты о бабах, то я считаю…

– О ком?!

– А-а… Не о бабах? Тогда извини, – он театрально закатил глаза. – Кстати, вон и наш приятель, – и совсем удивлённо, – со Стёпой вместе…

В зал вошли четыре человека. Два рослых парня прошли первыми и, покосясь в нашу сторону, устремились к столикам, на которых красовались таблички – «заказано». Следующие двое вошли вальяжно, снисходительно посматривая на посетителей. Все четверо расселись за двумя столами. Парами. Незамедлительно подлетел официант. Поздоровавшись, он обменялся с клиентами репликами и умчался выполнять заказ.

– И ху из них есть ху? – посмотрел я вопросительно.

– Федяев поплотнее, с двойным подбородком, – Вадик начал натягивать пиджак, – ну а Стёпа рядом с ним, вот уж с кем встретиться здесь не хотелось бы.

– А те двое?

– Охрана. Куда же Федяев без телохранителей. У Измайлова моду взял. Андрюха, иди ко мне телохранителем. Или нет. Лучше день я тебя охраняю, день ты меня. Цирк будет, – он встал со своего места. – Ладно, пойду со Стёпой поздороваюсь. Этикет.

Украинец ушёл «прогибаться», а я в первый раз за сегодняшний вечер (до этого пил только шампанское) налил рюмку водки.

Вадик вернулся в хорошем настроении:

– Стёпа сегодня добрый. Они уже до этого где-то отдыхали. Про тебя, кстати, спрашивал: «Кто ты, да что ты?».

– Ты, разумеется, отрапортовал, как положено?

– Я сказал, что ты артист, – Вадик насадил на вилку жирный кусок мяса и подмигнул заговорщически, – поэт-песенник. Между прочим, у Стёпы в бардачке твоя кассета валяется. Я оставлял. Он любит такую музыку.

На эстраду поднялась смуглая, коротко стриженая певица. Пела на английском, закрыв глаза и ритмично покачивая бёдрами.

– А что, Стёпа твой с Федяевым давно знакомы?

– Не то чтобы давно… – Вадим наморщил лоб. – Видимо, Федяев Стёпе нужен зачем-то. Он, в принципе, просто так ничего не делает. Федяев – «карась жирный», известный коммерсант. Стёпа любит таких обхаживать. Вообще-то, Федяев с криминалом старается не якшаться, по крайней мере, публично. Имидж бережёт. Короче, не знаю…

Певица пела о любви. Во всяком случае, словосочетание «ай лав ю» прозвучало несколько раз. Красиво пела…

Через некоторое время моего товарища опять позвали за столик к «серьёзным людям». Вадик задержался там минут на двадцать. Назад пришёл в ещё более «приподнятом» настроении, видимо, «серьёзные люди» хорошо наливали. Не присаживаясь за столик, он наклонился ко мне и «выдал»:

– Тебя, это … Как бы … В общем, спеть просят.

– Что?

– Спеть просят, – Вадим произнёс это, как нечто само собой разумеющееся.

– Кто просит?

– Ну, как кто? – он обернулся в зал. – Сам знаешь.

– КупЫла мама конЫка, а конЫк без ноги, – я откинулся на спинку кресла и поднял глаза на посыльного. – А если не получится?

– Как хочешь… – Вадим выпрямился и пожал плечами, – скажу, что поэт-песенник объелся мороженного и осип.

Оркестр наигрывал джазовые композиции. Певичка ушла и больше не появлялась.

– Погоди. Что петь-то?

– Да на твоё усмотрение. Что самому больше нравится.

– А как я с оркестром договорюсь?

Мой друг криво ухмыльнулся:

– Это не Ваши заботы, молодой человек. Со всеми, обо всём уже договорились, – и, понизив голос, произнёс. – Только вначале речь толкни позаковыристее и, главное, пафоса, пафоса побольше. Они это любят.

Пафоса было много. Едва объяснив пианисту, что же именно предстоит играть, я взял в руку микрофон и, глядя исподлобья, чётко проговаривая слова, произнёс заранее заученную (разумеется, для другого случая) речь:

– Иногда, когда становится трудно идти вперёд, мы, взвалив на свои уставшие плечи груз пережитого, делаем один резкий шаг назад в прошлое. Лишь на мгновение остановившись и выпрямившись, мы сбрасываем на землю всю тяжесть давившего на нас груза и возвращаемся в настоящее. Возвращаемся, оставляя за спиной… Нет, не пустоту. Оставляем наши радости и горечи, победы и ошибки, любовь и ненависть. Оставляем с одной целью – идти дальше. Идти навстречу нашей конечной цели. Идти навстречу свету.

Публика, не прекращая жевать, устремила единый подвыпивший взор в сторону эстрады.

Я подал знак рукой аккомпаниатору и начал:

 
– Каждый день под окошком он заводит шарманку.
Монотонно и сонно он поёт об одном…
 

Опытный музыкант легко подыграл начальным фразам, а вскоре полностью уловил гармонию переделанной мелодии известной вещи Вертинского.

 
– Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик.
С измождённой душой, ты не знаешь стыда…
 

На открытое место перед эстрадой вышла одна, только одна пара и закружилась в нарастающем ритме вальса. Перед последним, третьим, куплетом пианист, как договаривались, произвёл модуляцию.

 
– Может это пророк или просто обманщик?
И в какой только рай нас погонят тогда?
 

Одинокая пара кружила между мной и притихшим залом, и была в этом какая-то странная торжественность. Торжественность на грани крика…

 
– Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи,
Сумасшедший шарманщик —
Твои песни нам лучше забыть навсегда,
Навсегда, навсегда.
 

Я поблагодарил Маэстро и зал и под аплодисменты сошёл со сцены.

– Ну, ты могёшь! – Вадим долго тряс мою руку. – Сильно! Пойдём, тебя ждут.

Стёпа просто буркнул: «Привет», а хорошо, примерно как Вадик, поддатый Федяев протянул руку: «Фёдор Степанович» и добавил:

– Люблю артистов. Особенно хороших (я, по всей видимости, попал в разряд последних). Твой друг обмолвился, что ты сам песни сочиняешь. Сейчас свою спел?

– Почти… – «Уклончиво» ответил хороший артист.

– Раньше я здесь тебя что-то не видел. Ты не москвич?

– Нет. Из Сибири. К другу приехал.

– Сибиряк, что ли?

– Да, вроде.

– Ну, давай тогда выпьем.

Выпили. Федяев закусил и кивнул головой в сторону оркестра:

– Музыкой серьёзно занимаешься?

– А что, в этой жизни есть смысл заниматься чем-то всерьёз? – попытался заглянуть в его глаза, но тут же отвёл взгляд в сторону.

– Музыкой, наверное, стоит. Хотя… – он покосился на Стёпу, – это всё философия. Чем в Москве занимаешься?

– Пока живу.

– Хорошо сказано, – Фёдор Степанович рассмеялся и поглядел на своих охранников. Те тоже натянуто заулыбались.

– Пока… Все мы живём от «пока» до «пока». Как ты в микрофон сказал? Идти навстречу свету. Так, вроде?

– Так.

– Нет, ты не думай плохого, я тебя не подначиваю, мне действительно песня понравилась, я бы с удовольствием ещё послушал, – он немного помолчал. – А в Сибири чем занимаешься? Музыкой? Или тоже, «пока» живёшь? – и тут же махнул рукой, – Не хочешь, не отвечай. Попоёшь ещё?

Четвёртую песню я закончил петь как раз к тому моменту, когда любой, поначалу культурный, цивильный российский ресторан начала девяностых годов превращался в КАБАК. Когда танцуют под любую музыку, пьют любые напитки и считают либо закадычными друзьями, либо смертельными врагами всех присутствующих в зале. Именно в такой момент я подошёл к Вадиму.

Он сидел за чужим столиком, в обнимку с какой-то Натали и что-то ей страстно нашёптывал на ухо. Натали в ответ заливалась конским смехом. За столом при этом присутствовали ещё человек пять незнакомых людей.

– О, Андрюха! А я только что… – приподнявшись навстречу, заорал украинец.

– Пошли, Вадик, нам пора.

– Как пора? Да ещё время детское.

– Вот потому и пора, – подозвал официанта и расплатился по счёту. Сумма оказалась совсем небольшой. Рассчитавшись, я начал поторапливать своего друга.

– А её возьмём? – уставясь на меня пьяным взором и не отрываясь от своей «подруги», промычал Вадим.

– Да бери, кого хочешь.

– Тогда поехали.

Он долго прощался со всеми оставшимися за столом, потом стал требовать официанта. Узнав о том, что я рассчитался, начал убеждать взять назад деньги, ведь платить будет непременно он. Наконец, с горем пополам, мы вышли из ресторана. Вадик тащил за руку еле тикающую Натали и с первого раза не признал свою машину.

В таком состоянии он сел за руль и включил зажигание. Проехав, игнорируя светофоры, два квартала, наконец, обернулся и спросил:

– А куда едем-то?

– Да хоть куда, только на дорогу смотри. Поехали к Лолке, что ли?

– Поехали, – обрадовался Вадим и, на полной скорости развернувшись, выскочил на встречную полосу дороги.

Лолита, как ни странно, находилась дома. После короткого совещания решили, что наш общий друг отвезёт меня и её на Саянскую, а сам, со своей новой Натали, вернётся к Лоле домой.

На том и остановились.

Глава 4

Одна смазливая «короста»

Мне объяснить пыталась просто —

Любовь,

Изобразив её рабу…

Е. Амирамов

Я валялся на кровати и слушал, как капли воды выбивают беспорядочную дробь о края ванны. Лолита-женщина принимала душ. Эта мелодия падающих капель заставляла время сжаться и, распрямившись, лопнуть. В образовавшемся надрыве отчётливо прослушивался дождь. Весенний дождь. Майский дождь. И в открытую форточку доносился запах не середины апреля, а конца мая. Вот-вот должен был выстрелить изо всех своих ****ских орудий ловелас гром. А похотливые коты, претворившись соловьями, заблажат гимн наступающего лета так, что настоящие соловьи в шоке выпадут из своих только что насиженных гнёзд. Вот, вот…

Но в это время Лолита выключила воду. Дура. Всё кино испортила.

– Привет, проснулся-таки? – она, обёрнутая полотенцем, подошла и присела на кровать.

– Таки, проснулся. Принеси кофе.

– Сейчас, – ушла на кухню и начала греметь посудой.

Бум, дзинь… Я, закинув руки за голову, считал, сколько раз она прогремит. Получилось одиннадцать.

Девушка где-то нашла поднос, который я раньше в упор не видел, и, расставив на нём чашки, принесла всё это в комнату.

– Спасибо, – приподнялся и взял одну из чашек.

– Спасибом не отделаешься, – Лола забралась на постель с ногами и прислонилась к стене, – я с тобой итак как сестра милосердия вожусь. То жажду утоляю, то лечу, то ублажаю.

– Заплатить, что ли? – я равнодушно пил свой кофе.

– Глупый. Если бы я хотела от тебя только денег, то взяла бы их ещё в первый раз. Ты мне просто нравишься, и я за тобой ухаживаю, потому что хочу этого. Женские слабости. Могу я сделать что-нибудь хорошее для мужчины, которого в данный момент люблю.

– Даже любишь?

– В данный момент, в данный момент… Знаешь ведь поговорку: «Сердцу не прикажешь».

– Ты ещё вспомни: «Любовь зла…», – допил кофе и поставил чашку назад на поднос.

– Это там, где про козлика?

– Да нет. Про козла, пожалуй, – хрустнул, потянувшись, всеми суставами. – И как часто посещает тебя сие светлое чувство?

– По-разному. Я, вообще, любвеобильная женщина.

– Ну, в этом-то мне довелось убедиться, так сказать, на личном опыте.

– Неужели? И как? – Лолита медленно провела рукой по одеялу и остановилась как раз в том месте, где был спрятан предмет гордости большинства мужчин. Моей, разумеется, тоже.

– Что-то потеряла?

Она откинула полотенце и наклонилась надо мной. Её небольшая, аккуратная грудь почти касалась моего подбородка. Смочил слюной ладони рук и осторожно, медленно дотронулся до её сосков. Затем, так же медленно, стал вращать ладони, каждую в разные стороны, правую – по часовой стрелке, левую – против. Причём, только едва-едва прикасаясь к вздувающимся и краснеющим живым бугоркам. Лолита, держась на руках, изогнулась и запрокинула голову назад так, что её волосы растеклись чёрной лентой по ключицам и доставали почти до талии. Мои руки ласкали её шею, уши, лицо, потом вновь принялись за грудь.

Внезапно она сдёрнула одеяло и резко, стремительно припала губами к низу моего живота. В один миг почти вся гордость оказалась затянутой во влажную, горячую, вращающуюся, приятную воронку. Я позволил себе расслабиться и откинулся навзничь на подушки. Но только на несколько секунд. Уже через мгновение Лолита, добившись нужной упругости, выпустила из пасти свою жертву и вытянулась на мне с тигриной элегантностью, вновь лишь слегка касаясь горящими сосками моей груди.

– Муррр…

– Ишь ты, кошечка. Только вот домашняя или дикая?

– Пожалуй, дикая. А вот ты обещал показать своё домашнее животное. Её, кажется, тоже Лолитой зовут?

– Она там, на подоконнике.

– Где? Я утром шторы открывала, на подоконнике один стакан стоял. Туда комар как-то залетел, представляешь? Комар в апреле. Чудеса. Только у тебя, наверное, такое возможно.

– Ну и где он теперь, этот комар?

– Как где? Я его убила.

– Что?!! – резким движением я, сбросив с себя и женщину и загремевший поднос, спрыгнул на пол и подбежал к подоконнику. Стакан был пуст. Тетрадный лист валялся на полу. МОЕЙ Лолиты нигде не было. Чёрт… Вот и апрель устал смеяться. Обман раскрылся. Шоу не превратилось в судьбу. Кровь не заменила эликсир бессмертия. Ухабистый мир. Лолита съела Лолиту.

Я несколько секунд смотрел на проснувшийся чужой, огромный, злой, серый, насмехающийся надо мной город, а затем развернулся к кровати и подошёл к женщине:

– Встань.

– Что?

– Встань, встань.

Лолита, с недоумением поглядев на меня, медленно поднялась с постели. Я без замаха, но сильно, ударил её ладонью по лицу. Девушка отлетела, ударилась головой о стену и упала на простыни.

– Встань!

Лола, закрыв руками разбитое лицо, сжалась в комок и испуганно отползла в угол кровати:

– Андрей, что с тобой?

Глядя ей в глаза, я присел на край постели:

– Ну, и что ты наделала?

– Что я наделала?

Протянул руку:

– Не бойся, больше не ударю.

Лола ещё глубже втиснулась в угол.

– Да встань ты!

Я сдёрнул её с кровати, но девушка, не поднимаясь на ноги, бессильно упала на пол. Подтащил Лолиту к окну и поставил перед лицом пустой стакан:

– Вот, что ты наделала, – затем вытер слёзы со щёк девушки, встал, ушёл на кухню и назад вернулся с ножом. Представляю, о чём подумала Лолита, увидев меня с этим ножом…

Я вытянул вперёд левую руку, сделал надрез и, когда выступила кровь, отшвырнул нож в сторону.

– Слижи. Да не дрожи ты так. Сказал ведь, больше не трону. Слижи кровь и, если хочешь, можешь уйти домой. Ну!

Совершенно сбитая с толку, перепуганная Лола послушно припала губами к моей ранке. Её слёзы смешивались с горячей, наполненной жизнью жидкостью, и получался удивительный, адский коктейль, равного которому по энергетической составляющей никогда не найти среди земных напитков.

Апрель опять обманул природу. Цепь разомкнулась. Баланс.

– Теперь иди умойся и собирайся.

Девушка убежала в ванную комнату и щёлкнула замком. Раздался звук падающей воды. Звук, бьющий по ушам. Ненавистный звук. И комариный писк, точно труба в расстроенном, несыгранном оркестре. Труба зовущая, труба вопрошающая. Кто ты, одинокий трубач? Что означает этот набор странных звуков? Небеленый потолок и отпечатки комариных трупиков, как звёзды на грязном небе. Разве я их убил?

Лолита одевается, не разбираясь и путаясь в вещах. Лолита торопится. Девочка напилась крови. Какая может быть диета? Играй, трубач, не обращай внимания на ноты. Ноты врут. Гляди в них, а дуй своё. Ду– ду– ду… Один комар, два комара – финиш. Лолита ушла.

Хлопнула дверь. Я остался один. Взял стакан и выбросил в мусорное ведро. Затем заварил крепкий кофе. Странно, но ранка после Лолиты удивительно быстро затянулась и уже больше не кровоточила. Я выпил кофе и закрылся в душе. Подставив голову под струю воды, стоял и совершенно ни о чём не думал. Настоящий экстаз – стоять под прохладной водой и ни о чём не думать. Ни о Лолитах, ни об Александре, ни о ком. Жаль, что экстаз тоже приедается. Увы.

Выйдя спустя некоторое время на улицу, я долго бесцельно бродил по пьющему весеннее тепло микрорайону. Бродил, не зная чем заняться, и не желая ничем заниматься. Бродил, молча вглядываясь в лица суетливых прохожих и разглядывая нелепые витрины. Зашёл, без надобности, в музыкальный магазин «Петро-шоп», расположенный по соседству с моим временным логовом. Подошёл к остановке и вместе с толпой пассажиров оказался проглоченным итак под завязку набитой пастью троллейбуса. Спустился в метро и очутился на станции Таганская. По кольцевой линии доехал до Киевской и вышел на привокзальную площадь, где на удивление опрятно одетые цыганки пытались всучить товар, не особо объясняя, что он из себя представляет. Наконец, подошёл к телефону и набрал знакомый номер, а через полчаса был у Марины дома.

Лолита – Марина. Похоть – переходящая в нежность, и любовь – обретающая двуполость. В принципе, разве есть существенная разница?

– Здравствуйте, дядя Андрей, – Ирочка глядела мимо меня бесчувственными глазами.

– Не называй меня больше дядей. Зови просто – Андрей. Хорошо?

– Как Сашу?

Вздохнул и присел рядом с ней на диван:

– Как Сашу.

– А ты ещё долго будешь в Москве?

– Наверное, долго.

Мама находилась рядом и с улыбкой слушала наш диалог.

– А куда ты поедешь потом?

– Потом? – я ощутил на своей руке тёплую ладонь Марины. – Потом я уеду куда-нибудь далеко-далеко.

– В тридевятое царство?

– Пожалуй, ещё дальше.

– Дальше не бывает, – ребёнок засмеялся. – Дальше только край света.

– Вот туда я и уеду.

– Как же ты будешь жить, если там самый край света?

– Я буду искать свою сказку.

– Сказки не бывают своими, сказки все общие. Если бы у всех были сказки, то их бы было слишком много.

– А их и так много. У каждого своя сказка. У тебя, у меня, у мамы и у всех других людей.

– И ты расскажешь мне свою сказку?

Я помолчал, некоторое время не отвечая на заданный вопрос. Рука Марины всё сильнее сжимала моё запястье. Рука была горячая и влажная. Рука выдавала эмоции, являясь барометром настроения.

– Расскажу, Ира. Обязательно расскажу, но только не сейчас.

– А когда?

– Когда ты очень, очень захочешь её услышать.

Марина встала и взяла дочку за оба мизинца.

– Пойдём к бабушке. Бабушка сегодня в гости звала.

Иринка слезла с дивана и серьёзным, взрослым голосом произнесла:

– Андрей, когда я вернусь, то очень, очень захочу услышать твою сказку.

– Хорошо. Обещаю, что она будет интересной.

Они вышли из квартиры, а я снял телефонную трубку и набрал номер с визитки, которую мне вчера сунул по-пьяни Федяев.

Трубку сняла секретарь:

– Господина Федяева, если можно.

– Кто его спрашивает?

Назвался. Через несколько секунд услышал:

– Да?

– Господин Федяев?

– Ну, говорите, говорите.

Ещё раз назвался:

– Вы вчера, в ресторане свою визитку оставили. Просили позвонить.

Он долго пытался вспомнить, наконец, произнёс:

– А, ну да, помню, конечно. Хотел что-нибудь?

– Мы же встретиться собирались, вопрос один обсудить.

– Да? – пауза… – Сегодня я не могу. Давай завтра, с утра, в моём офисе. Хорошо?

– Хорошо.

– Адрес на визитке записан. Ну, до встречи, – и Фёдор Степанович положил трубку.

Отошёл от телефона и услышал, как вновь скрипнула входная дверь. Вернулась Марина.

– Отвела ребёнка?

– Отвела, – женщина вплотную приблизилась ко мне.

– А зачем? – мои руки обняли её талию.

– Понятия не имею.

– Зато я знаю, – и, прижав к себе, впился в зовущие желанием губы.

Крик вырвался на свободу. Глаза налились помешательством. Два тела, бессильные доползти до спальни, упали на диван и забились в конвульсиях. Звериное чувство стонущей плетью стегало рвущиеся на части куски плоти, доставляя обоим грязное наслаждение. Вторая половина утреннего триллера. Дополнение. Променад в аду, но какое наслаждение! Ух…