Текст книги "Прелести"

Автор книги: Андрей Школин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Слушай, ты случайно в психушке не лежал?

– А откуда такие подозрения?

– Да не подозрения, просто можно дурака повалять, сказать, что ты психически не здоров, и раньше лечился. И документы, мол, имеются соответствующие. Ты ведь не воронежский, проверить трудно. Соображаешь, о чём я? Только диагноз нужно придумать.

– Психопатия подойдёт?

– А почему нет? – Владимир рывком приподнялся, сел и свесил ноги. – Хотя, психопатия не та статья, чтобы совсем спрыгнуть, но попробовать можно. Тебе закосматить нужно, закосить под дурака. Скажи следователю, что совершил преступление в состоянии психической неуравновешенности. Пусть назначит обследование. Может быть, на вольную больницу уйдёшь. Всё лучше, чем в тюрьме.

– Закосматить, – я перевернулся на живот и посмотрел на собеседника. – Что, считаешь, стоящее дело?

– Конечно стоящее. Хотя… – он поморщился, – хотя у тебя статья и так не серьёзная. Вот мне бы, с моей делюгой, закосматить, это да… Только у меня не получится. Попробуй ты. Не уйдёшь на больничку, так хоть на диете посидишь. Может быть, в дур-хату переведут.

– Куда?

– В дур-хату. Там всех, кто косматит, собирают. Цирк, а не камера. Некоторые даже дерьмо своё жрут, чтоб только их больными признали. Но это в основном по тяжким статьям – убийцы, насильники… – Бертник опять улёгся на шконку. – В общем, решай сам. Всё какое-то занятие, один хрен, делать нечего.

– Да уж, нечего… – я всё так же лежал на животе и смотрел на бритую голову сокамерника. – Я вот что хотел у тебя спросить. Ты зачем Ромку с Андрюхой стравливаешь?

– Я стравливаю?

– Я вчера с Романом говорил. Он-то действительно ведётся, не сегодня-завтра с кулаками кинется. Тебе это надо?

Бертник лежал некоторое время, не отвечая, затем также перевернулся на живот и поглядел глаза в глаза:

– А тебе какое дело? Ты-то что беспокоишься? – желтизна вставных зубов превратилась в сияющий оскал, пришепётывание разродилось шипением. – Тебя лично кто-нибудь трогает? Ты думаешь, заехал, приняли хорошо, так что-то из себя представляешь? Ты поспрашивай, как в другие хаты заезжают – месяцами угла своего найти не могут. Расчувствовался… Да если бы не я, где бы ты сейчас был?

– Благодарю, благодетель, – я не имел золотых зубов, да и просто клыки не стал показывать. – Я-то другое спрашиваю, зачем тебе это нужно?

– Ничего себе, ты разговорился… – Бертник округлил глаза. – Ты что, сомневаешься в том, что я могу делать то, что считаю нужным? Да ты отпиши по тюрьме, узнай у людей, кто я такой. Как жил, с кого получал. Хоть Ляпе отпиши, хоть Усману. Отпиши, отпиши, а потом уже спрашивай. Ишь ты, разумничался…

– Володя, я ведь не местный. Я, кроме Духа и Плотника, здесь никого из серьёзных людей не знаю. Да и про них только на тюрьме услышал. Я всю страну объездил и с людьми встречался поавторитетней твоих Ляпы да Усмана. Да и тебя тоже. Так что, не гни пальцы, они не только у тебя гнутся. Кроме Хазара, я ни с кем из воронежских никогда не встречался. Но он, я думаю, с тобой даже разговаривать бы не стал.

– А при чем тут Хазар? – Бертник несколько остыл. – Он вообще здесь не при делах. Он из Воронежа сто лет назад свалил.

Ага… Первый человек, который хоть что-то слышал про Дановича. Я постарался приглушить водопад мыслей в долине эмоций. Красивая фраза. Водопад мыслей в…

– Хазар… Надо же, с Хазаром он встречался… – Владимир опять уселся, поджав под себя ноги. – А где ты с ним встречался?

– Я же тебе говорю, по стране езжу, с людьми пересекаюсь разными.

– И что?

– И ничего. Говорю так, для ознакомления. Информации не имею только, где он в данное время находится. Ты не в курсе, случайно?

– Не знаю, – Бертник улегся на спину, подложив под голову руки. – Я вообще ничего не знаю и знать не желаю, – он закрыл глаза. – Я спать хочу.

Светлее стало ненамного, но первая ласточка в окошко уже постучала. Если поймать ласточку, наступление рассвета не ускорится, но и не замедлится. Тогда какой смысл ловить? Не проще ли сесть на крыльцо и спокойно ждать вторую ласточку, третью, а там и только что проснувшихся солнечных зайцев. Наказуемо бездарное браконьерство. Всё нужно делать вовремя!

– Володь…

– Что?

– Я, кажется, погорячился. Нервы… На самом деле, к тебе никакого негатива не испытываю. А за совет благодарю. Попробую, действительно, следователю про психопатию сказать. Может, что и получится.

– Ага, может, и вправду вылечат, – Бертник повернул ко мне голову и улыбнулся. Улыбнулся нежно и трогательно. Мудак…

Глава 19

Из стены возникли руки…

Спите, дети – это глюки.

Фольклор

В помещении привратки, куда меня завели дожидаться отправления в свою камеру, находились человек пятнадцать таких же подследственных, со всех режимов, включая троих с малолетки. Все трое были, разумеется, разукрашены татуировкой от головы до ног. У одного даже на веках виднелись синие буквы. Этот-то и был самым беспокойным. Два его кореша сидели на скамейке, а он, за неимением места, вынужден был тусоваться по камере. Пацанёнок бродил взад-вперёд, искоса поглядывая на скамью, на которой кроме малолеток восседали несколько строгачей. Наконец, выбрав на его взгляд самого недостойного, решил самоутвердиться. Остановился перед мужичком лет сорока пяти в неброской одежде, курящего бычок и не обращающего на малолетку никакого внимания. Постоял, глядя в упор, и вдруг, стараясь выглядеть как можно внушительнее, для чего даже вытянул руку и, отогнув в сторону ладонь, произнёс:

– Из какой хаты-то будешь?

Вся привратка замерла в ожидании начала комедии. Мужичок, прищурив глаз, поглядел на хлопца и, не спеша, произнёс:

– Ну, из семь-три. А что?

– Из семь-три-то? – малолетка сделал вид, что просчитывает, где это находится. – А ты кто по масти-то?

Привратка молчит, ждёт развязки. Мужик глубоко затягивается, выдыхает тугой дым и, не глядя на пацана, пожимает плечом:

– По масти-то? Да чёрт я закатайвату, – и наделанно зевает.

Привратка ещё не взрывается диким гоготом, все ждут последнего аккорда. Малолетка выпячивает глаза, загибает пальцы и выдаёт:

– А я – полупацан!

И всё. Взрыв, рёв, гогот, смех… Малолетка, осознав, что смеются над ним, теряется совершенно. На шум прибегают менты и, открыв дверь, стоят, помахивают дубинками, пытаясь понять, что же случилось… Через пять минут меня поднимают назад в камеру.

В хате не спал никто. Шёл фильм с элементами эротики. Такого зрелища не пропускали никогда. Не успел я войти, как сзади раздался голос коридорного:

– На прогулку пойдёте?

Я развернулся и приготовился выйти.

– А что, больше никто не желает? – мент уныло пинал сапогом край фрезы. – Одному не положено.

Оглядел «эротоманов» и вопросительно развёл руки в стороны:

– Ромка, пойдём проветримся.

– Да нет, я спать сейчас лягу.

– Юрик, пойдём погуляем.

– Ну, пошли, – Макар слез со шконки и стянул вниз Чернова. – Хватит валяться.

Уже когда вышли в коридор, до меня дошло, что в камере кого-то не хватает. Кого-то одного.

– А где Бертник?

– К адвокату только что увели, – Тарас лукаво скосил глаза. – Буквально, перед твоим возвращением.

– К адвокату?.. – я повернул за угол и вышел вслед за другими из коридора в сторону двориков.

Сегодня прогулочный дворик попался маленький. Маленький даже по меркам тюрьмы. Макар вынул из-за пазухи тряпичный мяч и хмуро огляделся:

– Здесь даже в футбол не поиграешь толком. Придётся просто тусоваться, – он пнул мяч, что есть силы, вверх. Тот, ударившись о сетку, застрял в железе. – Тьфу, блин… Теперь и мяча лишились. Лучше бы кино остался досматривать. Ну-ка, Серёга, подсади, может достану.

– Ага, достанешь… Если только двоих вас подсажу, а потом в гроб слягу.

– В гроб, в гроб, – передразнил Макар. – Что теперь без мяча делать будем?

В это время заиграл громкоговоритель радио, использовавшийся для глушения межкамерных переговоров гуляющих арестантов. Как всегда, передавали любимую композицию подследственных и осужденных – песню оленевода Алангельды из одноимённого поселка Эвенкии. Братва пришла в восторг.

– Началось, ёбсель-мобсель, – сплюнул на снег Серёга. – Может, потанцуем? Чем не дискотека?

– Конечно, потанцуем, – Юрик подпрыгнул в воздух, – тебе что, музыка не по душе?

– По душе.

– Тогда танцуй, – Макар сделал несколько пируэтов. – Андрюха, а ты что не пляшешь? Не поддерживаешь, что ли?

– Я больше гопак люблю, – и потоптался на месте. – Закажем?

– Ага, вон видишь, дубак с автоматом прогуливается? – Чернов указал рукой вверх. – Этот тебе на своём инструменте любую музыку сыграет, только попроси. До, ре, ми, фа, соль…

– Может, всё-таки достанем мяч, как-нибудь? – Макар всё не мог успокоиться и прыгал, задрав голову.

– Да сплетём другой, всё равно в хате делать нечего, – Серёга шмыгнул носом и вытер лицо рукавом телогрейки. – Что, Андрюха, к следаку водили?

– К следаку, – кивнул головой.

– А ты за каким судом закреплён?

– За Левобережным, как и ты.

– Слышь, Юрик, – Сергей на ходу обернулся к Макару. – С Левобережного народу сколько много – я, ты, Ромка, теперь вот Сибиряк.

Тот не ответил, лишь угрюмо посмотрел на нас обоих. Мы втроём продолжили обычное хождение взад-вперёд по длине дворика. Пройдя пару дистанций, Юрик, наконец, отреагировал:

– Вам-то что. У вас статьи пустяковые. Скоро на волю выйдете. А мне ещё чалиться… Если бы не первая судимость… На меня граждане судьи будут смотреть, как на лицо повторно совершившее тяжкое преступление. Мол, один раз отсидел и не исправился, дадим ему под завязку, посмотрим, как запоёт. Какая уж тут справедливость, – он со злостью пнул ногой рыхлый снег.

– А что у тебя в первый раз было? – я до сих пор не интересовался, кто в камере за что сидел раньше.

– Сто сорок шестая – разбой. Ещё по малолетке. Пять лет отсидел. Вышел на свободу – нарочно никуда не влезал. Женился, жил спокойно. Почти шесть лет на воле провёл. Дочка большая выросла. Если бы не этот бык… – он ударил кулаком по шершавой стене. – Падла. Попался же… – и увидев, что я вопросительно поднял голову, продолжил. – Зашёл летом в кафе пивка попить (я кроме пива и не пил-то ничего), взял бутылку, сел за столик. А за соседним столом компания водку жрёт. Я их всех почти знаю, из нашего же района. Ну и один, как водится, начал дёргаться: «То, да сё…», пальцы веером. Я его по-хорошему попытался успокоить, а он стул хвать и на меня. Я нож-складник достал из кармана и ещё раз повторил, чтобы не подходил. Куда там. Тот и не слушает. Как же, крутой. Ну, я и вогнал в брюхо по самую рукоятку. Не дожидаться же, когда стул на моей голове разлетится. Главное статью-то пришили – не «превышение мер допустимой самообороны», а «нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом». Вот такие дела… Юрик ещё быстрее зашагал по протоптанной в снегу дорожке.

– Так ты тут, значит, с лета сидишь? – я задрал голову вверх и проводил взглядом очередную стайку местных «блатных» воробьёв.

– Ага, с июля в этой хате.

– Всё время в одной и той же?

– Всё время.

– Сторожила… Контингент, наверное, раза три при тебе сменился? Никого не осталось из тех, с кем в июле сидел?

– Точно, никого, окромя одного, – Макар, усмехнувшись, переглянулся с Сергеем. – Есть ещё один, кто с лета вместе со мной баланду хавает. Вроде брата родного – не разлей вода. Куда я, туда и он. Дружбан… Не знаешь о ком я говорю? Ну… – он сделал паузу. – Я, как заехал в хату, его на следующий день к нам перевели. Биография – не подкопаешься. Двадцать лет по лагерям различным мотался. Где только не был. И на севере, и в Осетии, и на других зонах Союза. Арестант со стажем. Четыре года получил и два из них уже после вынесения приговора на тюрьме торчит. Понял теперь, кто?

– Барон?

– Он голубчик, – Макар опять глянул на Чернова. – С Серёгой мы уже на эту тему разговаривали. Из-за этого Барона моя жизнь здесь вся нараскоряку пошла. Мразь конченая. Я – лох, при нём свою делюгу подробно раскладывал, да про вольные делишки распространялся. А потом удивлялся: «Откуда следователь всё знает?» Сука… – Макар точно танк двигался взад-вперёд по дворику, наклонив голову, готовый пробить эту прочную стену. – Я к следователю, он в тот же день следом за мной к адвокату. К какому адвокату? Ему приговор вынесли, чёрт знает когда. Тем более дрель украл в деревне… Да с такой делюгой даже к следователю всего раз вызывают – ясно, как солнечный день в совхозе. А его каждую неделю выдёргивали раньше. Сейчас чуть пореже… У него оборванца денег на адвоката отродясь не было, к адвокату он ходит… Вот козлина.

– Главное ведь, не предъявишь ничего, – вмешался Серёга. – Барон скользкий, на всё ответ найдёт. Столько лет за решёткой – всему научишься.

– Ага, – внезапно остановился Юрик. – Я ему пару раз ненавязчиво вопросик подкидывал, так он отвечает, что на него новое дело шьют, потому и сидит на тюрьме. Что тут скажешь? Выпулить из хаты его нельзя, заорёт: «Беспредел!», мне же потом и предъявят за это. Вот и остаётся только себя ругать за то, что раньше «дружбана» не разглядел.

– Да, весело… – я тоже остановился и набрал в лёгкие морозный тягучий воздух. – Вот тебе и удобная хата. Маленькая, народу немного, места всем хватает, да ещё и телевизор в придачу… А что, Бертник к адвокату часто ходит? Или именно сегодня вызвали?

Макар и Чернов одновременно усмехнулись. Юрий внимательно посмотрел на меня и, перестав улыбаться, ответил. Ответил после секундной паузы.

– Насчёт Бертника не знаю. Своё мнение о нём я тебе уже высказывал. Думай сам. Тройники – маленькие хаты для того и существуют, чтобы в них такие компании, как наша, подбирались. По всей тюрьме по пять человек на одну шконку приходится, а у нас благодать. Только на хрен она такая благодать не нужна. Обратил внимание, что в нашей камере никто не пьёт, даже траву не курит, хотя возможность достать всё это есть? Это потому, что каждый на каждого косится и не знает – донесёт тот куму да следаку или не донесёт. Вот так-то. В каждом тройнике сидят свои такие «кукушки» и, как правило, из числа побольше отсидевших и своими сроками авторитетных. К которым и не подступишься сразу. И к Барону с Бертником не подберёшься, пока конкретных доказательств не будет, – Макар опять внимательно поглядел мне в глаза. – На тебя, вот, уже тоже коситься начали, кстати…

– На меня?

– На тебя, на тебя. Ты ведь у всех про Хазара расспрашиваешь?

– А ты откуда знаешь?

– Да вся хата уже знает, не я один. Не догадываюсь, какие у тебя расклады и зачем тебе Хазар нужен, мне это не интересно и, если честно, всё равно, но вот желающие подобную тему раздуть могут появиться. Так что, смотри. Здесь – тюрьма…

– А… Вот оно что?.. – я щёлкнул языком и посмотрел через сетку на бдящего дубака с автоматом Калашникова в могучих руках. – Ну, это дело поправимое. Насчёт Хазара спрашивал потому, что кроме него и своего подельника в Воронеже не знаю никого. Если бы как-то весточку ему на волю дать, глядишь, может быть, помог чем. Гревом, адвокатом. Только, походу, всё впустую. Никто не знает ничего или делают вид, что не знают. Не по тюрьме же отписывать?

– Ты это серьёзно? – Юрий почесал рыжую голову. – Тут, видишь, какая закавыка… Я сам о нём подробно не знаю, но если ты правду говоришь, что с Хазаром знаком, то можно было бы смотрящему отписать, а там решить, что к чему. Юрик-Дух если его знает или хотя бы что-нибудь знает, то найдёт возможность переслать мульку на волю. Только стоит ли? Столько шуму поднимется, а тебя, может быть, выпустят скоро. Дело-то пустяковое, хотя… – он вновь задумался на ходу.

– Да не забивай голову, – махнул я рукой. – Придумаю что-нибудь. Это… Я сегодня у следака был. Он говорит, что дело закрывать будет, но я на обследование напросился, по поводу «съехавшей крыши». Может быть, на вольную больницу уйду.

– Какое обследование? Закосматить решил? – Серёга уже несколько минут стоял в углу дворика.

– Попробую, может что получится. Не получится, так на диете посижу хотя бы немного.

– И что, есть на что косить? – приподнял бровь Юрик.

– Ещё бы. На психопатию, – и солидно развёл в стороны руки.

– А… Психопатия… – передразнили в голос оба арестанта. – Ну, пакосмать, пакосмать. Всё равно делать нечего. Глядишь, и вправду на вольную больницу увезут, – Макар улыбнулся. – Или в дур-хату к настоящим психам, там точно крыша съедет набок, – загоготал Серёга. – А может, у тебя уже съехала? А? Ну-ка повернись, погляди влево-вправо. У нас тут один косматил, так его менты дубинками лечили. Лучше всяких таблеток. Сотрясение мозга получил, сразу выздоровел, – и опять оба заржали.

– Га-га-га, – передразнил их я. – Подсказали бы лучше, что да как.

– Начнёшь косматить, подскажем, – у Юрика поднялось настроение, и даже, как будто показалось, что нудные звуки «чарующего» горлового пения, доносившиеся из репродуктора, уменьшили громкость своего звучания. – Когда он только устанет, этот погонщик верблюдов?

– Не верблюдов, а оленей, – умно поправил Сергей.

– О, ещё один знаток прекрасного. Куда деваться? – Макар хлопнул себя по ногам. – Ты мне уже надоел со своей мудростью. Как бочка в затычке, что ни скажу, сразу лезешь умничать.

– Ага, точно бочка в затычке, – хмыкнул Чернов. – Бочка в затычке… Сам придумал или тоже по радио услышал?

– По телевизору, – низким голосом отпарировал Юрик.

Серое небо навалилось на сетку и продавило её своей многотонной тяжестью. Рыхлый морозный снег хрустел и отсчитывал километры и похожие друг на друга дни. Стены дворика сжимались и разжимались, стараясь поймать в ловушку, раздавить и сожрать хватающиеся за жизнь, вездесущие, но сжатые в пространстве электроны, нейтроны и протоны незамерзающей машины времени. Движение по вытоптанной в снегу колее. Зимнее движение.

* * *

Примерно месяца четыре назад, в сто двадцать седьмой камере, один из молодых арестантов вскрыл себе на руке вены бритвочкой. Произошло это ночью. Пока достучались до коридорного, пока коридорный выяснил, что от него хотят, весь пол оказался залитым кровью. Минут через двадцать пацана утащили в санчасть. Утром привели назад зашитого, но зашитого как-то не так. Не так настолько, что рука обиделась и начала незамедлительно гнить. Спустя две недели додумались снова показать парня тюремным врачам. Парня не видели долго… Недавно он передал весточку, что на суде его признали невиновным в угоне автомобиля и оправдали. Пацан был счастлив. Руку ампутировали…

* * *

– Поступило ваше заявление с просьбой провести обследование. Чем это вызвано? – врач глядела мимо меня прозрачными серыми глазами. Глаза совершенно ничего не выражали. Привычка… – Так чем это вызвано?

– Видимо тем, что моё психическое состояние далеко не лучшее, – подсознательно я видел в ней не врача, а просто ухоженную женщину тридцати лет, с короткой стрижкой и длинными покрытыми фиолетовым лаком ногтями на музыкальных пальцах. Первое, на что приятно было посмотреть за время пребывания в тюрьме.

– Ну и что? Многие могут назвать своё состояние далеко не лучшим. Например, я. Это ещё не повод проводить обследование или экспертизу, – глаза по-прежнему смотрят на меня, но сквозь меня. – Ваше, как вы его назвали, «далеко не лучшее состояние» не помешало, тем не менее, совершить преступление.

– Способствовало.

– Что способствовало?

– Способствовало совершению преступления, – я слегка прижимался лопатками к спинке стула и как бы вскользь продолжал разглядывать психиатра.

– Значит, Вы утверждаете, что совершили преступление, находясь в состоянии аффекта? – она говорила монотонным, меланхоличным голосом и что-то записывала в тетрадь. – Ещё что-нибудь хотите добавить по этому поводу?

– Хочу.

– Что?

Я немного помолчал, а потом решил сострить, но получилась глупость.

– Между прочим, у меня психопатия в тяжёлой форме.

Она никак не отреагировала на мою «остроту». Она видела здесь и не таких клоунов и слышала не такое. Отреагировал мент, который привёл меня в кабинет санитарной части и теперь охранял молодого медицинского работника от «преступного элемента»:

– В тяжёлой, в тяжёлой. Была б моя воля, я бы махом всех вылечил, – и нежно погладил любимую дубинку.

Пришёл мой черёд промолчать. Женщина закончила писать и подняла глаза:

– Ну, что ж, с завтрашнего дня начнём вас обследовать. Переведём в особую камеру, проведём экспертизу. Сейчас ответьте на несколько вопросов.

Последовали стандартные тесты на предмет болезней дальних и близких родственников и перенесённых в детстве заболеваний. По всей видимости, врача удовлетворили мои ответы.

– Что ж, можете идти. Встретимся через некоторое время.

– Извините, пожалуйста…

– Да? – она механически приподняла брови.

– Нельзя ли оставить меня в прежней камере? Тем более, насколько я знаю, в специальной камере мест свободных нет.

– Ну, что ж, если вы настаиваете, то мы оставим вас там, где вы находитесь.

– Спасибо, – встал со стула и направился к двери. – До свидания.

– До свидания, – она опять просматривала бумаги.

– Знаете, доктор, на фоне этого зоопарка вы приятно радуете глаз.

Она, разумеется, на эту реплику не отреагировала никак.

Едва войдя в хату, я объявил присутствующим (арестанты в это время смотрели телевизор), что отныне являюсь дураком и психом. Никто не удивился…

– Присаживайся на мою шконку, – Бертник разматывал носок и не смотрел фильм принципиально, мотивируя это тем, что «он и на воле кинов насмотрелся». – Что в санчасти сказали?

– С завтрашнего дня будут вести за мной наблюдение, – присел к нему на шконку, – точнее с сегодняшней ночи.

– Всё… Теперь лепилы через каждые шесть часов в волчок заглядывать будут. Смотреть за тем, как ты себя ведёшь, – Владимир мотал и мотал шерстяную нитку. – Тебе нужно время засечь, когда они приходят. У них и «колёс» возьмёшь всяких. Только проси побольше – пригодятся. В дур-хату-то не обещали перевести?

– Да нет, вроде здесь оставят.

– Ну и хорошо. В дур-хате делать тебе нечего. Врач, который с тобой разговаривал, – тюремный или с воли?

– С воли, скорее всего. Женщина молодая, симпатичная.

Все моментально забыли о телевизоре и повернулись в мою сторону.

– И что, она тебя осматривала? – перевернувшись на живот, чувственно прошептал Барон.

– У-у-у… – я понял, что если скажу правду, следующий раз от меня непременно будут ждать эротики. – Да нет, шучу. Старуха страшная. С зубами железными…

Интерес к событию тут же был сокамерниками утерян. Я завалился на шконку, закрыл глаза и вдруг услышал над ухом сладострастный шёпот прокрутившего в мозгах картинку Барона:

– А старуха тебя осматривала?

* * *

Первый тюремный медик – лепило пришёл в четыре часа утра. Я ещё не спал. Он вначале несколько секунд смотрел в глазок, а затем открыл кормушку. Андрюха подошёл посмотреть, кто это и, увидев человека в белом халате, кивнул мне. Я наклонился к кормушке и столкнулся лицом к лицу с улыбающимся «наблюдателем».

– Ну, как дела? – продолжал улыбаться он.

– Хуже, – серьёзно произнёс я.

– Что так?

– Не спится. И голова раскалывается. Есть таблетки какие-нибудь успокоительные?

– А без таблеток уснуть не можешь?

– Пробовал, не получается.

– На, возьми парочку, – лепило протянул две пилюли.

– Эти слабые, – оглядел их с видом доктора Айболита. – Не помогут.

– Съешь ещё вот эту, – он положил в ладонь коричневый шарик аминазина. – Есть какие-нибудь жалобы, замечания?

– Когда меня врачу покажут?

– Ну… Этого я не знаю.

– Тогда больше ничего. Пойду попробую успокоиться.

Лепило закрыл кормушку и двинул работать дальше. Я в свою очередь скинул колёса в карман и несмотря на «слабое здоровье» завалился спать.

И приехал цирк…

Наблюдатели приходили стабильно раз в шесть часов. Утром следующего дня, едва лепило открыл кормушку, к ней подскочил Бертник и высунул наружу голову:

– Как там ваш больной? – улыбнулся ему наблюдатель.

– Какой больной?! – округлил глаза, отчего вид его приобрёл смесь свирепости и отчаяния, Володя. – Да я с ним в одной хате жить не могу. Он же нас тут всех поубивает. Несколько ночей не спит, тусуется, того и гляди, зарежет спящего. Не здесь ему место, а в дурдоме. Убирайте сейчас же, а то я сам придурком стану.

– Чем же он вам так насолил? – опешил лепило. – Не такой уж он тяжёлый. Вполне с ним можно ужиться.

– Да?! Вот ты залазь сюда и уживайся сколько хочешь. А мне хоть и дадут лет десять, но ведь всё не вышку. За что же я погибать-то должен? Переводи его отсюда, а то он всех порешит!

От меня это не зависит, – лепило был молодым, мало до этого общавшимся с зеками. – Не я его в эту камеру определял, и не мне его переводить.

– Убира-а-ай его отсюда!!! – точно бык заревел Бертник.

Молодой медик в испуге захлопнул кормушку и поспешил прочь. Через секунду кормушка опять распахнулась, и обозначилась круглая красная морда удивлённого коридорного:

– Чего орёте?

– Кто орёт? – все в хате мирно занимались своими делами.

– Как кто? – мент удивлённо обшмонал взглядом камеру. – Смотрите мне.

– Лёха, ты чего такой сердитый? Не опохмелился, что ли? – опять подошёл к кормушке Володя. – Хочешь сигарету хорошую? – и достал пачку «Мальборо».

– Давай, – коридорный протянул мощную руку и взял сигарету.

– Да бери две. Бери, бери, не стесняйся. На прогулку-то скоро пойдём?

– Сейчас поведу, минут через десять, – и закрыл кормушку.

Через шесть часов всё повторилось. Вечером опять. Ночью, часа в три, Ромка разбудил меня, и я принялся тусоваться по камере, дожидаясь наблюдателя. На этот раз лепило прибыл пожилой. Он долго подглядывал через волчок за моими передвижениями, потом открыл кормушку:

– Не спится?

– Да хрен знает, что такое. Уже четвёртые сутки глаз не смыкаю.

– А из-за него вся хата с одним глазом закрытым спит, вдруг чего удумает, – вставил из-за плеча Роман.

– И таблетки не помогают? – старик не обратил на Ромку никакого внимания.

– Не помогают. Дай другие, посильнее.

– Ага, тебе даёшь, а потом все в камере их жрут, как ненормальные. Что я, не знаю этой разводки, что ли? Столько лет уже здесь работаю, – он, тем не менее, полез в карман и достал несколько «колёс». – На, вот эти попробуй. Диету-то дают?

– Сегодня стали кормить получше, вроде, – я рассмотрел пилюли повнимательнее. Красно-жёлтые пилюли. – Таких я ещё не ел.

– Вот и попробуй, куда это годится трое суток не спать. Ладно, ложись отдыхай, утром ещё зайду.

Когда он ушёл, я протянул таблетки Роману.

– Не хочешь?

– Да ну… – он поморщился. – Давай лучше отгоним в какую-нибудь хату, на чай поменяем.

– Давай…

По прошествии девяти суток бодрствования, я забеспокоился – не затянулась ли «бессонница»? И почему меня до сих пор не вызывают в санчасть? Исправно кормили диетой, каждые шесть часов «успокаивали» таблетками, но никакой экспертизы не проводили. Я принялся писать заявления на имя начальника ИЗ 311. Написал несколько листов, после чего попросил у молодого лепилы сильнодействующих транквилизаторов и верёвку в комплекте. На следующий день коридорный отвёл меня в сан-часть…

«Человек в белом халате» указала рукой на стул по другую сторону стола и оторвалась от бумаг. Глаза, по-прежнему, смотрели сквозь меня. Холодные, серые, красивые…

– У Вас действительно проблемы с психикой, – губы скривились в еле заметной ухмылке. – Зачем Вам верёвка?

Я неопределённо пожал плечами и ничего не ответил.

– Ну, что ж, проведем небольшое тестирование, – она взяла в руки пять или шесть карточек, отобрала одну и протянула мне. На карточке были изображены беспорядочно разбросанные цифры, от одного до ста. – Постарайтесь по порядку найти и указать, за определённый промежуток времени, все цифры. Готовы? Начали.

Я с трудом нашёл единицу, но затем дела пошли значительно лучше, и к концу пятой минуты с радостью обнаружил целых восемнадцать чисел. Женщина выключила часы в тот момент, когда я остановился на цифре двадцать один.

– Андрей, – она впервые обратилась по имени. – Мне бы хотелось, чтобы Вы серьёзнее отнеслись к тестам. В конце концов, это ведь необходимо Вам, а не мне. Попробуем ещё раз.

– А чего-нибудь другого нет? Мне, честно говоря, не нравится искать цифры. Их так много, а я один…

– Хорошо, – врач вздохнула и протянула следующую карточку. – Постарайтесь запомнить фигуры и предметы здесь изображённые, а затем перечислить их, желательно в том порядке, в котором они расположены.

На листе бумаги красовались какие-то домики, молоточки и яблочки. Всего штук двадцать. Особенно мне понравилась лошадь.

– Запомнил? – Она убрала карточку и кивнула головой. – Давай.

– Лошадь, – улыбнулся я.

– Хорошо. Дальше?

Дальше я задумался, соображая, чем порадовать доктора – лодочкой или ягодкой? Почему-то пришёл в голову трактор, но такой картинки на карточке не было. Я вытянул под столом ноги, откинулся на спинку стула и несколько секунд молча рассматривал красивые черты лица женщины.

– Ну, так что? – она несколько утомлённо перевела взгляд с меня на карточку. – Неужели и это так трудно? Хотя бы ещё пару предметов Вы запомнили?

– Яблоко, молоток, лодка, гриб, стул, дом, конь, ягода, бабочка, кувшин, солнце, божья коровка, скрипка, будильник, улитка, книга, стакан, арбуз, ножницы и жестяная банка изображающая космический корабль. Всё?

– Отлично, – она с удивлением сверилась с карточкой. – Вот только будильник с улиткой местами поменялись, а так… Хорошо… Теперь вот эту карточку, хотя… Карточками мы, видимо, больше заниматься не будем. Проведём тест другого характера, – психиатр протянула чистый лист и карандаш. – Попробуйте изобразить на бумаге следующие понятия. Как сможете, конечно. Главное это то, как Вы себе представляете в одном предмете свои ощущения. Нарисуйте предмет, который, по вашему мнению, наиболее полно олицетворяет понятие счастья. Нарисуйте счастье…

Лист бумаги белый, белый. Ни помарки, ни трещинки. Счастье в рисунке… Я представил, что бы на моём месте нарисовал, скажем, Барон. Или Бертник. Или Ромка Зверев. Или Макар. У всех представление о счастье разное, сугубо индивидуальное, скрытное, не для показа на публике… Карандаш застыл в руке перпендикулярно листу.

– Ну, если не счастье, то хотя бы радость.

Я продолжаю молча разглядывать ровный четырёхугольник заснеженной паузы. Карандаш зависает над снегом. Ещё мгновение и он провалится и утонет в сугробе. Другое мгновение, миг, отрезок мига…

– Хотя бы что-нибудь изобразите…

Карандаш падает.

– Извините, как Вас зовут?

– Яна Александровна.

– Яна Александровна… Яна Александровна, мне почему-то кажется, что на этом листе больше ничего не нужно рисовать.

– ?

– Я думаю, что здесь есть всё. И счастье, и радость, и боль, и горе, и страх, и сомнения. Может быть, я не прав, но мне так кажется… Что бы вы не попросили нарисовать, этот рисунок уже спроецирован сюда с самого начала. С момента просьбы. Или правильней сказать – предвосхищая просьбу. Предвосхищая… Странно всё это, конечно, находясь в тюрьме, рисовать карандашом на бумаге счастье. Для меня – эта белизна сама по себе живёт ответами, и так же сама задаёт вопросы. В рисунке ответа нет, как нет ответа в самом ответе. А здесь есть всё, – я убираю карандаш в сторону и замечаю точку оставленную им. Женщина тоже замечает. – Ну вот, гармония нарушена. Появился рисунок. Точнее непроизвольный след, заменяющий любой рисунок. И настроение меняется полностью. Нет белизны, а значит, нет ни прежнего счастья, ни прежней радости. Вот…