Текст книги "Прелести"

Автор книги: Андрей Школин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Измайлов вновь замолчал и даже перестал трогать струны. Лолита, вместо того чтобы закрыть окно, продолжала диалог с дождём. Я ждал, что Игорь закончит начатую тему, но он вдруг просто протянул гитару.

– Андрей, спой что-нибудь? Правда, спой, пожалуйста.

– Что петь-то? – принял инструмент и покосился вопросительно.

– Не знаю. Что самому больше нравится. Вот цыганскую песню, как раз, и спой, если сможешь, – он посмотрел на девушку. – А Лола нам станцует. Станцуешь, Лолита?

– Как скажешь, – женщина повернулась в нашу сторону.

Я, немного озадаченный, принялся подстраивать гитару. Песни и пляски в темноте комнаты. Цыганочка с выходом из-за шторы…

– Ты помнишь песню, которую Михалков в фильме исполняет? «Мохнатый шмель»? Помнишь? Ну так спой, если помнишь, – Измайлов хлопнул в ладоши.

– МОХНАТЫЙ ШМЕЛЬ…

– Вот, вот. Ага…

– НА ДУШИСТЫЙ ХМЕЛЬ…

Лолита развязала пояс, откинула его в сторону и так, в распахнутом халате, отсвечивая в темноте белизной голого тела, прошлась в танце по комнате. Игорь прихлопывал в такт. Я ускорил ритм:

– НА ЗАКАТ, ГДЕ ДРОЖАТ ПАРУСА…

Цыганский ли это танец? Или ритуальный? Пляска шамана, точнее шаманки. Женщины, способной вызвать гром и успокоить бурю. Излечить болезни и привить болезни. По усмотрению… Чьему?

Лолита останавливалась, замирала и постепенно, медленно, медленно вновь начинала череду захватывающих, ритмичных движений. Так цыганский ли это танец?

– ТАК И НАДО ИДТИ, НЕ СТРАШАСЬ ПУТИ…

– Ладно, хватит… – Игорь сжал рукой гриф – оборвал песню. – Спасибо, – и повернулся к ещё не успевшей остановиться хозяйке. – Собирайся, Лола. Пора.

– Куда вы, на ночь глядя? – я отпустил струны.

– Да, ничего интересного, – Измайлов, щёлкнув выключателем, вернул свет в комнату. – Обещал быть на одной презентации.

Лолита, без тени смущения, скинула халатик и прошла мимо нас в ванную комнату. Через несколько секунд послышался шум падающей воды. Мой собеседник проводил обнажённую женщину взглядом и, откинувшись на спинку дивана, сидел, прислушивался к этому шуму.

– Никогда не любил цыганских песен, – он заслонился ладонью от света люстры. – Я и сейчас не люблю их. Цы-ган-щи-на… – Игорь произнёс это слово с растяжкой и в конце щёлкнул языком. – Хотя дело не в цыганах.

Дело не в цыганах… Я понял, что это начало нового монолога и отставил гитару в сторону. Но Измайлов «надежд не оправдал».

– Зачем я этот разговор-то затеял? Забыл…

– Ты с музыки начал, а закончил определением такого понятия, как цыганщина.

– Точно, – он поморщился. – Бред какой-то… Что к чему? Я уже, как Ницше стал себя вести – чем громче кричу о «значимом», тем ниже опускаюсь. Или наоборот – чем слабее становлюсь, тем громче кричу о собственной значимости. Ницше, твою… Ты, кстати, никогда внимания не обращал на подобные «перевёртыши»?

– Обращал.

– Вот, вот… На примере музыки хорошо видно. Ты должен знать. Если музыкант на сцене ведёт себя, как отморозок, одежду носит соответствующую, черепа разные, поёт о том, что: «Видал всех на одной штуковине», сто процентов – он человек беззащитный и робкий. Хотя на сцене – монстр, кровожадный и ужасный. А познакомишься поближе – безобидное, хрупкое создание. За себя толком постоять не может, и в жизни своей ничего ещё не видел. Поклонники, которые подобную «крутизну» слушают, – такие же. А кто песни о сострадании и гуманизме слушает? Правильно. Тот, кто уже по уши дерьма нахлебался. И кровь пролил, быть может. Пришёл браток в кабак с «работы», где час назад троих «мимоходом завалил», заказал рюмку водки, слушает песню «про маму» и слёзы льёт горькие. Песня жа-лост-ли-ва-я… Да ещё и крестится через раз при этом. Впрочем, всё это и про меня сказать можно. Не один в один, конечно, но всё же… Что-то я самокритичен стал, чересчур? Ну, где там женщина моя?..

И словно услышав своего «кавалера», из ванной комнаты вышла, уже наложившая макияж и поправившая причёску, Лолита.

– Ты готова? – поднял на неё голову Измайлов.

– Да, почти… Застегни мне, пожалуйста, платье сзади.

Игорь встал и помог даме привести в порядок свой туалет.

– Ну, вот и всё. Нам пора, – он взял со стула пиджак и, не спеша, влез в его рукава. – Я рад, что успел с тобой поговорить. Хотя ты всё равно ничего не понял, – сказано было почти с издёвкой, в присущей Измайлову манере. – Мы с тобой словно по спирали живём…

– Чего? – я тоже поднялся. – По какой спирали?

– Ну, я же говорю – ничего не понял… – он взял Лолу за локоток и повёл в глубь коридора.

Последовал за ними:

– Когда появитесь-то?

– Скоро, скоро… – Измайлов обулся. – Ладно, прощаться не будем. Выходи, Лола, девочка моя… – и когда хозяйка скрылась за дверью, добавил: – Вампирёныш, старыми сказками вскормленный, – он, в который уже раз, засмеялся, прошёл в открытую дверь и вдруг, перейдя порог, оглянулся и, убрав с лица маску смеха, поглядел мне в глаза. Была в этом взгляде какая-то усталость, разбавленная вечной его насмешливостью, и даже, может быть, на долю секунды, что-то похожее на ненависть. Впрочем, он тут же приветливо улыбнулся и, подмигнув на прощание правым глазом, захлопнул за собой дверь. Я услышал звук шагов на лестнице, затем подошёл к окну и глянул вниз.

Лолита стояла возле «Мерседеса», ждала Игоря. Через минуту он вышел из подъезда, ни слова не говоря сел в машину, запустил женщину в салон и, включив фары, тронулся с места. Я проводил их взглядом до поворота, а затем вырубил свет и бухнулся в Лолину постель. Спать.

Проснулся от боя настенных часов. Бум – бум… Четыре раза. Открыл глаза и уставился в потолок. Начинало светать. Игорь и Лолита ещё не вернулись. Четыре утра. Нельзя сказать, что выспался, но спать больше не хотелось. Странное состояние. Раньше, в это время, я ещё даже не ложился. Хотя в Красноярске уже восемь, и видимо сработал будильник внутри меня.

По стене проползла полоса жёлтого света, запущенная в комнату фарами проезжающего мимо дома автомобиля. Проползла и исчезла. Презентация… Какая ночью презентация?

Сейчас бы, в самый раз, закурить сигарету. Лежать, делать затяжки, меланхолично сбрасывая пепел вниз, на пол. Размышлять о чём-нибудь глубоком… Жаль, что я не курящий.

Перевернулся на бок и накрыл голову подушкой. Какого хрена проснулся? Спать надо. Спать, спать…

* * *

Следующий раз, когда открыл глаза, на часах было чуть больше восьми. Свесил ноги с кровати, скинул одеяло и рывком вскочил. В квартире по-прежнему – никого.

Открыл настежь окно и пошёл в ванную комнату. Принял душ, оделся, поставил на огонь кофейник, включил телевизор. Когда кофе заварился, наскоро сделал пару глотков из маленькой чашечки, вспоминая, во сколько же Вадик предлагал встретиться? Получалось, что конкретного времени он не указывал. Попробовать на удачу? Может, и вправду он где-нибудь возле Киевского вокзала шляется?

Выключил везде свет, телевизор и, обуваясь, внимательно оглядел прихожую, ища ключ. Действительно, на вешалке висела какая-то связка. Попробовал – подходят. Сунул связку в карман и захлопнул за собой дверь.

Первым делом отправился на Ярославский вокзал, куда по привычке, всякий раз приезжая в столицу, сдавал вещи в камеру хранения. В последний раз так же, прямо с самолёта, перевёз сумку в знакомое место и теперь забрал её.

Спустившись в метрополитен, по кольцевой линии добрался до станции Киевская и вышел на поверхность уже в другом районе.

По выходу из метро, я оказался в самой гуще торгующего всякой всячиной народа. Натурально всякой всячиной. От колбасы непонятного сорта, до почтовых конвертов сталинского периода. Пройдя меж рядов и не обнаружив ни Вадима, ни его БМВ, повернул назад, перешёл дорогу и стал бродить возле коммерческих киосков. Срезая угол, обошёл с тыльной стороны эти «мини-маркеты» и сразу же наткнулся на группу цыганок.

ТАК ВПЕРЁД, ЗА ЦЫГАНСКОЙ ЗВЕЗДОЙ КОЧЕВОЙ… – вспомнилось.

– Дай, дорогой, рубль на хлеб, – подошла вплотную пожилая гадалка. – Всю твою судьбу дальнейшую поведаю. Дай, не жалей.

Сделал вид, что не услышал…

– Не жалей денег. Дай. Потом сам спасибо скажешь, – не отходила та. – Всего– то рубль прошу.

– Не дам, – поморщился и повернулся к ней спиной. – Даже на хлеб не дам.

– Ждёт тебя, красивый мой, дом казённый, – негромко так произнесла. В спину.

– Тьфу… Дура, – я опять вышел на заполненное людьми место.

Вот тебе, Андрюха, и Мохнатый шмель… Где Вадик-то? Обойдя все киоски и не найдя друга, направился в сторону гостиницы «Киевская». Вот тут-то и увидел знакомую машину с помятым крылом. Их там стояло много, машин.

Возле одной кучковались человек пятнадцать мужчин. Половина – русские, другая половина – «лица кавказской национальности». Горячо что-то обсуждали. Среди этих пятнадцати был и Вадик.

Подошёл к его автомобилю, положил сумку на капот и стал ждать. Повернулся спиной к братве, облокотился о БМВ, принялся разглядывать привокзальную картинку. Суетящихся, как в муравейнике, спешащих на посадку пассажиров пригородных поездов, желающих сделать «необходимую покупку» пассажиров дальних поездов, продавцов, стремящихся сбыть всё, что у них есть на руках, неважно кому, главное за сколько, и просто праздно шатающихся «москвичей и гостей столицы».

Наконец, Вадик закончил «очень серьёзные разговоры» и подошёл к машине. Поглядел в очередной раз на помятое крыло, выругался, пнул по колесу и протянул руку:

– Привет. Вот ещё забот прибавилось, машину ремонтировать. А на чём я всё это время ездить буду? На метро, что ли?

– Что? На метро западло? – я ухмыльнулся и тоже глянул на крыло. – Полезная вещь. Общение с народом непосредственное, так сказать…

– Ага. Мне общения как раз и не хватает. Мне эти общения уже вот где сидят, – он ударил легонько ребром ладони себе по шее. – Целыми днями только и делаю, что общаюсь, общаюсь… Кстати, ты про Измайлова-то уже слышал?

– Что слышал? – по спине пробежала ящерица.

– А… Не слышал, – украинец снял солнцезащитные, фирменные очки и посмотрел в сторону гостиницы. – Сегодня. Ночью. С моста. На машине. Вот такие дела…

– Что? Ты толком объясни. Что с моста на машине?

– Просто с моста на машине, – Вадик повернулся ко мне. – На большой скорости пробил ограждения и в Москву-реку…

– И что? – ящерица никак не хотела понимать.

– И всё, – мой друг опять надел очки. – Раз и всё. Наверное, пьяный был, как всегда. ГАИшники говорят, что он два квартала под сто пятьдесят шёл. Сейчас уже в морге. Женщина с ним какая-то… Впрочем, в морг увезли лишь то, что от них осталось. Удар сильный. Больше я ничего пока не знаю. С утра на том месте, где он ограждение пробил, ментов и ГБешников полно было. Я как раз мимо проезжал.

– … твою мать! Вот и всё… – я стоял и смотрел на Вадима, но так, словно сквозь него. Да и действительно, сквозь него. Дважды два – семь. Ранняя пташка клюёт небесные орешки. Чьи орешки? – Когда, ты говоришь, он?..

– От ментов слышал, что под утро. Примерно, часа в…

– Часа в четыре?

– Да, где-то так. А что?

– А ты знаешь, кто был с ним в машине?

– Кто?

– Лолита, – достал из кармана связку ключей и бросил на капот. – Лолка. Я у неё дома ночевал. Сегодня…

Вадик удивлённо, сквозь очки, посмотрел на меня. Затем, ничего не говоря, достал сигарету и закурил. Пускал клубы дыма и продолжал молчать. Я пошарил рукой в сумке, достал пакет с фотографиями и отделил одно фото.

Жизнь по спирали? На самом деле? Смена декораций? Вакансия? Игра? Руки напряглись, чтобы порвать лишнюю карточку…

Хлопья белого снега летом. Бумажный снегопад. Фотография, разорванная на миллион белых снежинок. Ветер. Вьюга… Или белые перья падающей птицы? Улетающей птицы? Жизнь по спирали… Слабость в силе, сила в слабости. Кто придумал снег? Снег летом…

Ну что? Прощаться не будем? Скоро свидимся? Выходи Лола, девочка моя, вампирёныш новыми сказками вскормленный. Слова, слова…

Слова первые – слова последние. Фотография разорванная – фотография выдуманная. Человек на фоне снегопада. Разорвать?..

Я ещё раз вгляделся в знакомое лицо. Затем аккуратно вытянул три другие фотографии и накрыл ими портрет Измайлова. Все четыре фото вернул обратно в пакет, а пакет опустил в сумку:

– Намбо-ван.

– Что? – встрепенулся Вадик.

– А ничего. Всё ништяк… Ван, ту, фри… Миллион. А ветер дует и дует в дудку. Дует и дует…

– Что?!

– Я говорю – миллион. А ты думал сколько?

Украинец снял очки и посмотрел озадаченно. На то, как я несу всякую чушь. На то, как по-идиотски хлопаю глазами. На то, как просто стою и улыбаюсь. Как просто стою и улыбаюсь. Просто стою и улыбаюсь. Стою и улыбаюсь…

Улыбаюсь я.

1993–1994 г.г. Красноярск, Париж.

Прелесть вторая
Когда плачут волки, просыпаются совы

Огонь сожрал тузов, как зиму март —

Всё те же навороты «русских горок».

Но в новом стосе больше красных карт,

И я, пожалуй, выберу шестёрок…

Глава 17

Осень на часах в ярко-красных бархатных погонах,

Осень на лице в печали мокрых паутин.

Разрисуй мне небо теплым колокольным звоном,

Я давно отвык от мелом писаных картин…

Автор известен

Коридоры, коридоры, коридоры… Бесконечные рукотворные лабиринты. Достойное воплощение гениальной практичности. Кто-то же их придумал. Как имя того ценителя прекрасного, спроектировавшего первые тюремные коридоры?

Скрип открываемых и закрываемых железных дверей похож на скрип тяжело-груженного состава, трогающегося с места, набирающего обороты и устремляющегося в путь. Кольцевая линия, пассажиры все в сборе, гудок… И сразу вслед за гудком начало кинофильма с меняющимися актёрами, но одним и тем же сценарием. Коридоры, коридоры…

Вертухай, точно Моисей, ведущий целый народ в нужное место. Точно Сусанин… Этот уже привёл однажды, но ему всё нипочём, улыбается приветливо, шепчет ласково: «Стоять, лицом к стене, руки за спину, продолжать движение». Зелёные погоны, зелёная форма, зелёные стены, зелёное болото. И вновь – коридоры, коридоры, коридоры…

Моисей-Сусанин останавливается и толкает дверь кабинета. Довёл…

– Здравствуйте, гражданин следователь.

– Андрей Григорьевич! Присаживайтесь, – он в дорогом костюме и с печальными глазами. Но следак не один. Чуть поодаль на стуле суровый дядька с озабоченным за судьбу государства взглядом на мудром лице.

– Так… Ну, наверное, перейдём на «ты». Как, ты не против?

– Нет, конечно, – соглашаюсь я.

– Вот и хорошо. Тогда приступим к делу, – следователь раскрыл папку с документами и перевернул первый лист.

– Прошу прощения, у меня что, новый адвокат?

– Почему новый?

– Просто гражданин, сидящий в углу, не похож на Галину Андреевну.

– С Галиной Андреевной… – он, не поднимая головы, продолжал рыться в документах, – ты встретишься несколько позже. А сейчас, я думаю, в твоих интересах отвечать коротко и ясно. Договорились?

Можно было и не договариваться – разницы особой всё равно не ощущалось. Я лишь пожал плечами.

– По делу о хищении государственного имущества, – следователь, наконец, поднял голову. – Серебров изменил показания. Теперь они у вас сходятся. Договорились, значит. Да? – он усмехнулся. – Договорились, договорились… Следственный изолятор не предполагает полную изоляцию, всё что нужно вы друг другу уже сообщили. Но, тем не менее, первоначальные показания остаются в силе, и суд это учтёт. Лично для меня в этом деле всё ясно. Будем вскоре закрывать, – мужчина откинулся на спинку стула, достал пачку «Кэмела» и закурил. – Угощайся.

– Не курю.

– Ну, в камеру возьми, друзей угостишь.

– Прямо, как в фильмах… А можно всю пачку… – и посмотрел скромно на никотинового верблюда.

Следователь улыбнулся и повернулся к другому мужику, затем опять ко мне:

– Находчивый подследственный. Ладно, бери, договорились.

– Хорошие сигареты курите… – так и подмывало уточнить: «Гражданин начальник», но я всё же не употребил этот штамп, а просто опустил пачку в карман.

– Ну, так я же закон не нарушаю, на адвокатов деньги не трачу. Могу себе позволить. Кто тебе не давал? Или в тюрьме лучше?

– В тюрьме хуже…

– Ну, ну… – он, кстати, часто нукал. – Может быть, имеются какие-нибудь жалобы или предложения?

– Предложения. Есть.

– Интересно. Ну и…

– Предлагаю послать запрос в Красноярскую краевую психиатрическую больницу на предмет получения документов о моём психическом заболевании. И ещё не мешало бы занести в дело показания о том, что я совершил преступление, находясь в состоянии психической неустойчивости.

– Ага, замечательно… И что, в Красноярске действительно имеются такие документы?

– Имеются. Ну, так как?

– А я что, против, что ли? – следователь записал что-то на листе бумаги и протянул мне. – Обследование, так обследование. Просто дольше до суда в тюрьме просидишь. Двадцать дней, как минимум.

– А я и не тороплюсь, – поставил закорючку-автограф под заявлением и протянул обратно. – Куда спешить-то? Если дадут года четыре, то какая разница, где сидеть.

– Ну, четыре года, допустим, вряд ли дадут, – он продолжал писанину. – Тем более, ты же знаешь, что активная помощь следствию поощряется. А ты сразу во всём сознался, молодец. Если дальше так пойдёт, то, думаю, есть шанс получить условную меру наказания.

– Меня на месте взяли, – и пожал плечами, – какой дурак станет отпираться.

– Ладно, это мне не интересно. Мне ваше с Серебровым дело не упирается никуда. У меня, кроме вас, ещё двадцать человек под следствием, и половина из них тяжкие. Так что, проходи своё обследование, и с лёгким сердцем в зал суда, – мужчина потянулся и прикрыл рукой зевоту. – Я вообще через месяц в ГАИ ухожу работать.

– Поздравляю.

– Спасибо, – он вдруг достал из дипломата пакет. Чёрный пакет. Знакомый пакет. И выложил на стол то, о чём я уже и сам догадался – четыре не сорванных лепестка ромашки-гадалки. – Меня сейчас вот что интересует. Во время обыска в квартире Сереброва, в твоей сумке с вещами найден пакет с этими фотографиями. Тебе знакомы люди на них изображённые?

То ли – чёрт побери, то ли… Хотя белые хлопья снега, клочья разорванной карточки Измайлова, так и не упали на землю летом, зимой дождик ненужных расспросов вряд ли обрадует.

Я взял пакет в руки и внимательно пересмотрел всё его содержимое. Всё на месте.

– Знакомы.

– Кто они?

– Там у меня ещё портрет Ельцина лежал. Нужно объяснять, кто такой Ельцин?

– Ельцина мы не нашли, а эти фото там были. Какое отношение ты к ним имеешь? Только давай без этого…

– К кому конкретно. Люди разные.

– Хорошо, поговорим о каждом отдельно, – следователь опять посмотрел на сидевшего в углу мужчину. – Ты знаешь, что Измайлов погиб в автокатастрофе летом этого года? Ты был с ним знаком?

Я оставил в руке одну фотографию и отразился в уверенном и надсмехающимся над всем миром взгляде – взгляде Игоря.

– Знаю. Был.

– При каких обстоятельствах познакомились?

Вот спросил… Может, действительно всю правду рассказать, глядишь, на обследование сразу в психушку упечёт.

– Измайлов, одно время, в Москве был моим музыкальным продюсером.

– Допустим… А остальные что, тоже продюсеры?

– Остальные? – я положил фото Игоря на стол. – А кто вас конкретно интересует?

– Конкретно… – следователь протянул руку и указал на снимок Хазара. – Например, вот он. Правильно. Всё сходится. Верной дорогой идёте това… Или идут? Или иду?..

– Данович Эдуард Александрович, – продолжил будущий гаишник, – ни в музыкальной, ни в продюсерской деятельности замечен раньше не был. Хотя, конечно же, как человек талантливый, мог бы преуспеть и на этом поприще. Так, всё-таки, какое отношение к нему Вы имеете? – он опять, почему-то, перешёл на «Вы». – Или храните эти фотокарточки, как хранят портреты известных актёров и политиков? Того же Ельцина, например. А, Андрей Григорьевич?

Зарешёченное окно отбрасывало на стену зарешёченную тень. Я протёр глаза, выдержал паузу, затем вновь протёр глаза:

– А кто он, на самом деле, этот Данович?

– Это Вы нас спрашиваете?

– Вас. Сам я не знаю, а знать хочу.

– Зачем?

– Потому что ищу.

Следователь посмотрел, то ли с интересом, то ли с недоверием, и опять «затыкал»:

– Дай-ка сигарету.

– Я не курю.

– Чего не куришь? Я только что тебе пачку подарил.

– А… Извиняюсь, забыл, – достал обратно «верблюда» и положил на стол.

– Да мне только сигарету, – он закурил и выдохнул дым в сторону. – Зачем ищешь?

– А если отвечу, что я его родственник?

– Чей?

– Дановича.

– О, ёб… Школин, ты насчёт психбольницы действительно правду сказал или пошутил?

– Правду.

– Понятно. И, что, никогда раньше ты с Дановичем не встречался?

– Нет, никогда.

– А какого тогда хрена его в Воронеж искать приехал? Располагаешь сведениями, что он здесь находится?

– Я знаю только, что он здесь родился.

– И всё?

– И всё.

– А где сейчас Данович?

– Вот это я бы и сам хотел узнать.

Следователь перевернул фотографии и указал на исписанные ручкой, несущие информацию оборотные стороны:

– Твой почерк?

– Нет.

– Чей?

Пришлось помолчать. Недолго. Секунд сорок.

– Гражданин следователь, как вас по имени отчеству?

– Павел Петрович.

– Павел Петрович, – взял в руку фото и внимательно вгляделся в черты лица человека на нём изображённого. – Я ведь действительно очень хочу узнать информацию о том, где находится Хазар. Очень. И вы такой информацией располагаете в большей мере, чем я.

Правду сказал. Чистую…

– Да мы-то знаем, а что толку? – в первый раз за всё время вмешался в разговор второй мужчина. – Данович в данный момент проживает во Франции. Мы думали, Вы сообщите нам что-нибудь интересное. Ну, ладно. Считаю, что в продолжении беседы нет смысла, – он повернулся к следователю. – Видимо, можно отпустить гражданина Школина.

– В камеру, в смысле, отпустить, – улыбнулся мне следак и, собрав фотокарточки, сложил их в дипломат. – Что ж, проходи своё обследование и добро пожаловать в зал суда. Всего хорошего.

– Можно один вопрос?

– Да, конечно, – он вопросительно приподнял брови.

– По окончании судебного заседания мне будут возвращены эти фотографии?

– А зачем тебе фотографии на зоне?

– На какой зоне, Павел Петрович? – я, стоя возле двери, поглядел на следователя. – Ну, так как, вернёте?

– Вам будут возвращены все Ваши вещи, – ответил за него второй. – И ещё… – он также неподвижно сидел на стуле, – Дановича можно найти в Париже. А информацию получить в торговом доме «У Вагнера», расположенном на станции метро «Ля Фурш». Запомните?

– Спасибо, постараюсь.

– До свидания. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся…

– Возможно, – я взглянул на вертухая, который уже ждал, открыв дверь, и вышел в коридор. Анализировать услышанное – бессмысленно. Принять, как есть – заманчиво. Просто проигнорировать – глупо. Запряга-а-ай ка, дядя, ло-ошадь рыжую, лохма-атую…