Текст книги "Приключения и фантастика (сборник)"

Автор книги: Андрей Сдобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Вадим Николаевич Собко, Николай Петрович Трублаини, Василий Павлович Бережной
Приключения и фантастика

Скала Дельфин
ГЛАВА ПЕРВАЯ

Безбрежное синее море окружало город. Казалось, он лежит на острове, на самом же деле сразу за окраиной начиналась степь. Высокими кручами она сбегала к морю. Море было продолжением степи, ветер пролетал над городом, не останавливаясь. Море никогда не бывало спокойным. В солнечную погоду легкие волны разбивались о мол, обессиленные, катились к берегу и там исчезали одна за другой в серой, раскаленной солнцем гальке.

В порт прибывали пароходы. Они останавливались на рейде, потом подходили к пристани. К ним подъезжали вагоны, и в люки глубоких трюмов сыпалось золотыми потоками зерно, тяжело падали черные, блестящие глыбы донецкого антрацита, проплывали над головами и исчезали во тьме тяжелые ящики и штабеля леса. Иногда из трюмов выгружали машины в деревянных ящиках, и поезда везли их в глубь страны по широким, покрытым роскошными хлебами, степям.

С моря ежедневно приходил экспресс. Он стоял два часа у пристани, потом стекла в окнах домов вздрагивали от густого рева, за кормой огромного черного теплохода возникал зеленый пенистый бурун, поднятый винтом, и экспресс шел дальше вдоль берегов Черного моря.

В порту целый день сновали маленькие катера, перетаскивая баржи, краны, грузоподъемники; перекликались самые разнообразные гудки – от тяжелого простуженного баса голландского парохода до тоненького гудочка двухместного катера клуба «Юных пионеров». На берегу работали грузчики в мешках, надетых на головы. как шлемы.

Порт замирал после четырех часов пополудни, и тогда оживал город, который весь долгий летний день лежал, млея в солнечном зное, тихий и безлюдный.

Днем солнце стояло над городом, прямо над головой. Оно было ослепительно яркое, неумолимое и сжигало изумрудную траву в городском саду. Только большие деревья еще сохраняли зеленые кроны. Под ними была густая тень, тишина и прохлада.

Приближалась осень, но солнце пекло еще совсем по-летнему, и каждый вечер пляж был усеян людьми.

На пристанях возвышались горы арбузов и дынь. Арбузы были продолговатые, темно-зеленые и напоминали дельфинов. Прозрачные дыни словно истекали сладким медовым соком; яркие пятна красных помидоров в плетеных кошелках горели, будто маки; мелкие сливы, покрытые сизоватым пушком, грудились, ссыпанные прямо на широкий темно-серый брезент.

Приближалась осень, и кое-где уже начал появляться первый терпкий и сладкий зеленый виноград. Его большие тугие гроздья лежали среди круглых, словно выточенных из кости, яблок, первых осенних яблок.

Вечером, когда садилось солнце и морской бриз приносил желанную прохладу, в аллеях городского сада зажигались фонари, и матросы сходили с кораблей в город. Они шли по чистым улицам, совсем не похожие друг на друга: рыжие, как солнце, ирландцы, белесые англичане, черные негры с яркими белками глаз и ослепительно-белыми зубами, косоокие скуластые малайцы, чернявые, невысокие греки и еще множество матросов всех наций.

Они бродили по городу, пока не разыскивали клуб моряков, скрывались там, и никакие гудки не могли зазвать их до двенадцати часов ночи на пароходы.

А в саду, где вечером было прохладно и свежо, собиралась молодежь со всего города.

Пары двигались одна за другой, поворачивая в строго определенном месте, и ни одна не проходила ни на шаг дальше. Здесь были грузчики порта и рабочие консервных фабрик, здесь были матросы дальнего плавания и почтальоны, капитаны и бухгалтеры, и еще множество разного люда, населяющего город. Все это гуляло по главной аллее парка, смеясь, разглядывая знакомых и знакомясь, поднимая пыль и запивая ее теплой сладкой водой у многочисленных киосков, разбросанных по всему саду.

Эго продолжалось до тех пор, пока в клубе моряков большой колокол не провозглашал начало спектакля или кино; тогда аллеи пустели и хозяйки киосков поспешно закрывали торговлю и тоже торопились в клуб.

Наконец город затихал, фонари в саду гасли, улицы становились безлюдными, и только кое-где возле домов особенно азартные грузчики продолжали стучать костяшками домино, да время от времени проходили запоздалые пары.

А когда уже последние матросы разбредались из клуба моряков, садились в лодки и отплывали на свои пароходы, в городе становилось совсем тихо, город засыпал, чтобы наутро снова начать солнечный, горячий трудовой день.

В один из последних дней августа 1928 года, когда солнце, перейдя зенит, уже начинало клониться к горизонту и в порту гудки возвестили окончание работ, теплоход «Крым» приближался к городу.

Осторожно проведенный лоцманом по неширокому проходу между подводными камнями, он вошел в тихую бухту и стал разворачиваться, чтобы причалить к пристани.

Высокий, стройный, окрашенный в черный цвет, с красной ватерлинией и красными кольцами на двух массивных трубах, он был очень красив, даже величествен. Люди густо заполняли все его палубы. На верхней палубе пассажиры, которые должны были ехать дальше, в Батуми, покачивались в плетеных креслах; внизу тесной толпой стояли те, кто собирался сойти на берег.

На корме теплохода, которая круто обрывалась вниз, как бы исчезая где-то под палубой, стоял рослый молодой человек лет двадцати семи и рассматривал город. С палубы теплохода были видны только здания порта, и человек, отвернувшись от берега, стал смотреть на зеленый, прошитый белыми полосами пузырьков, пенистый след от винта. У ног его стоял небольшой чемодан в синем чехле с красными каемками, а на руке лежал синий дождевой плащ.

Статный, широкоплечий, с голубыми глазами и русыми волосами, он ничем особенным не отличался от многих людей своего возраста. Манера сдержанно и неторопливо двигаться и то, как поводил он плечами, поднимая увесистый чемодан, говорили о большой силе.

Его лицо с высоким и чистым лбом, немного выдающимися скулами и красиво очерченными губами было привлекательно. Улыбка, спокойная и беззаботная, хотя и несколько ироническая, открывала ряд белых зубов.

Человек стоял на верхней палубе кормы и смотрел, как теплоход причаливает к пристани.

Вот, просвистев в воздухе, уже полетели на пристань тонкие веревки со свинцовыми гирьками на концах. Следом упали в воду тяжелые канаты, привязанные к ним. Матросы на берегу поймали веревки, вытащили канаты, и через несколько минут теплоход медленно, устало причалил к пристани. Бурун за кормой стих.

На сходни гурьбой кинулись пассажиры, и началась сутолока.

Высокий человек – его звали Борис Петрович Коротков – решил не толкаться и сел на свой чемодан, дожидаясь, пока схлынет толпа.

Теплоход остановился как раз там, где кончалась каменная пристань и начинался отгороженный невысоким заборчиком пляж.

Из города туда все время подходили люди.

Коротков видел грузчиков-силачей, которым ничего не стоило таскать по 10 пудов. Сейчас они смеялись, как малые дети, играя в море и стараясь затянуть друг друга в воду.

Он видел высоких загорелых девушек. Они всю жизнь прожили в этом городе на море и наверное сумели бы проплыть под теплоходом. Но больше других его внимание привлекла группа мальчишек, которые лежали у самого заборчика, изредка поглядывая на корму теплохода. Их тела, прожаренные до костей солнцем, просоленные морем, загорели до темно-коричневого цвета и под тонкой пленкой соли, покрывавшей их, казались сизоватыми. У всех были светлые, выгоревшие на солнце волосы, которые по сравнению со смуглыми лицами казались совсем белыми, и облупившиеся курносые носы.

Никакой одежды на мальчишках не было, кроме коротеньких трусиков. Только по форме и иве ту этих небольших полосок материи можно было отличить их одного от другого.

Мальчики были различного возраста. Младшему лет десять, самому старшему – тринадцать, но здесь, в этой компании, все они были равны и с одинаковым чувством собственного достоинства поплевывали в море и шлепали ногами по воде, когда волна с шелестом набегала па гальку.

Они почти не смотрели на Короткова, пока тот сидел один на чемодане, но когда рядом с ним стали двое – толстяк «курортного вида» в ситцевой пестрой рубашке, белых брюках и тюбетейке и дама в шляпе с большими полями, – мальчишки вдруг встрепенулись и подняли к теплоходу обветренные веселые лица.

– Дядя, – закричал один из них толстому мужчине, – дядя, кинь гривенник!

Толстяк вопросительно взглянул на свою спутницу, потом достал из кармана гривенник, размахнулся и бросил его на берег. Монета серебряным пятнышком вспыхнула на солнце, упала на гальку, подскочила, и в ту же минуту высокий мальчик в красных трусиках схватил ее и быстрым движением сунул в рот за щеку, словно проглотил. Самый маленький из компании крикнул на теплоход с ноткой презрения в голосе:

– Куда же ты бросаешь? В воду кинь! Мы и оттуда достанем.

Человек в тюбетейке заинтересовался; он порылся в кармане, вытащил целую пригоршню мелких монет и подошел к самому краю кормы.

Борис Петрович поднялся и тоже вслед за ним подошел поближе.

Первая монетка, маленькая и блестящая упала в воду, и в ту же секунду все мальчишки сорвались с берега и очутились в волнах.

Мальчик в красных трусиках плыл первым. Достигнув того места, где упала монетка, он нырнул. Следом скрылись под водой остальные ребята, и через несколько секунд там, где только что плавали десять беловолосых голов, покачивались только волны. Даже странно было: куда могли исчезнуть так мгновенно ребятишки? С кормы теплохода сквозь прозрачную воду было видно очень глубоко, хотя дно казалось темным и камни на нем рассмотреть было невозможно. Борис Петрович увидел целый рой гибких тел. Они опускались все ниже и ниже: монетка тонула, и мальчики ныряли за ней. Так собираются вокруг кусочка хлеба, брошенного в воду, маленькие серебряные верховодки; они возятся с ним, толкая в разные стороны и откусывая по крошке, пока хлеб не размокнет.

Мальчишки кружились в глубине, и сквозь толстый слой прозрачной воды казались длинными зеленоватыми рыбами.

Прошло с полминуты; тела сплетались и расплетались, чтобы сплестись снова, потом мальчишки по одному стали выплывать, и один из них. тот самый, в красных трусиках, поднял над водой мокрую руку.

Гривенник блеснул в лучах солнца и в ту же секунду исчез во рту мальчика.

Человек в тюбетейке захлопал в ладоши, его спутница тоже с любопытством смотрела на ребят, а на лине Бориса Петровича появилась широкая одобрительная улыбка.

Толстяку понравилась эта игра, он бросил еще одну монету, и снова рой тел закипел в воде, и снова мальчик в красном вынырнул и показал блестящее серебро. Торговка, сидевшая с яблоками возле самого пляжа, довольно усмехнулась. Человек бросал и бросал монетки в воду, и не было почти случая, чтобы кто другой из мальчишек взял добычу.

Щеки у мальчика раздулись от спрятанных за ними монет; казалось, что у него на обеих щеках флюс.

Наконец толстяку надоела эта забава. Он крикнул мальчикам что-то неразборчивое, то ли похвалу, то ли ругань, и отошел. Борис Петрович остался один.

Совсем неожиданно высокий человек в сером костюме, сидевший в кресле неподалеку от Короткова, поднялся и подошел к борту.

– А оттуда достанете? – спросил он, подбрасывая большую монету-полтинннк, и указал рукой на море с другой стороны теплохода.

Мальчишки, которые уже вылезли на берег, удивленно посмотрели на него, потом один покачал головой и предложил пассажиру самому лезть в море, если он хочет попасть на ужин крабам.

– Эх, вы, герои! – сказал тот, усмехаясь. – А еще хвастаетесь: мы, мы!

Мальчик в красных трусиках поднялся с гальки и стал у самой воды. Волна с шипением набегала на его маленькие ноги, а он стоял неподвижно, как небольшая, искусно отлитая из темной бронзы статуя.

Только теперь Борис Петрович рассмотрел его, как следует. Рассмотрел и понял, почему в этой игре мальчик всегда выходил победителем. Хорошо развитые плечи и грудь, руки с крепкими, выпуклыми мускулами были не по-детски сильны. Широкий в плечах, он как бы суживался к ногам, всем строением тела напоминая рыбу.

На его лице с облупившимся курносым носом горели темные, серьезные глаза. Мальчик смотрел на человека, и где-то глубоко в зрачках закипало возмущение.

– Кидай полтинник, – крикнул он и бросился в море, огибая корму теплохода. Он плыл очень быстро, хотя и не торопился. Не делал ни одного лишнего движения, и вода расступалась, легко пропуская его вперед. Он двигался в море так же свободно, как другой идет по берегу, вода была его второй стихией, мальчик чувствовал себя в ней превосходно.

Когда он обогнул корму, человек в сером костюме поднял руку и, размахнувшись, бросил полтинник. Монета исчезла под волной, и в то же мгновение мальчик нырнул. Человек посмотрел на часы.

На берегу, затаив дыхание, стояли товарищи мальчугана.

Секунды бежали, уже прошла целая минута, и Борис Петрович начал волноваться. Не придется ли звать осводовцев, спасать мальчика? Ему стало не по себе: и надо же этому человеку испытывать силы юного моряка!

Но страх его был напрасным: прошло еще сорок секунд, и мальчик вынырнул совсем не там, где его ожидали.

Он лег на спину, тяжело и сладко дыша, набирая полную грудь воздуха, смотрел на солнце, на Бориса Петровича, на товарищей, поднимал руку, и в руке его был полтинник.

– С самого дна достал, – крикнул он, и это было чистой правдой.

Совсем не двигая руками и работая ногами, словно рыба хвостом, он быстро подплыл к берегу.

– Одна минута сорок секунд, – спокойно отметил человек в сером и опустил руку с часами.

В этот миг густо заревела сирена на теплоходе. Через полчаса «Крым» отправится в путь. Борис Петрович вспомнил, что ему надо спешить. Он задержался из-за мальчишек и потерял напрасно много времени.

Схватив свой чемодан, он быстрыми шагами сбежал по трапу на нижнюю палубу и пошел к сходням, где уже давно не было ни одного пассажира.

Человек в сером костюме тоже взял свой небольшой кожаный чемодан, стоявший рядом с креслом, и не спеша сошел па пристань.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На окраине города в красивом домике из белого камня живет Варвара Павловна Кивенко. Варвара Павловна, высокая, полная женщина, проживает здесь уже очень давно. Соседи успели смениться несколько раз, а ома все продолжает жить в своем белом приветливом домике. Никто не знает, на что она существует, и никто никогда не видел, чтобы она ходила куда-нибудь на работу или работала дома. Однако Варвара Павловна, солидная, представительная, пользуется уважением у соседей, и иначе, как «мадам Кивенко», ее не называет никто.

В маленьком домике живет еще работница, которая днем торгует на пристани яблоками из сада мадам Кивенко, и мальчик Вася, дальний родственник Варвары Павловны. С утра он уходит в школу, днем пропадает неизвестно где, а вечером помогает работнице по домашнему хозяйству.

Иногда к мадам Кивенко приходят гости. Это люди, разные по возрасту, разные на вид. Заглядывают матросы с иностранных пароходов. Что они там делают – не знает никто, да никто и не интересуется этим: у каждого много своих хлопот.

А мадам Кивенко расхаживает по своим владениям – по саду и домику в красном халате и мурлыкает арии из оперы «Кармен».

Голос у нее хриплым, и когда она напевает лаже самую нежную мелодию, стекла в окнах тихо вибрируют и звенят…

Когда вечерние сумерки мглистой пеленой стали закрывать город и с моря подул легкий, приятный бриз, Петр Андреевич Глоба постучал в калитку сада мадам Кивенко.

Он постучал уверенно, хорошо зная, куда идет. Тотчас залилась звонким лаем собачонка, которую мадам Кивенко всегда носит на руках, спуская на землю только в чрезвычайных случаях.

Работница открыла калитку, и Петр Андреевич вошел в дом мадам Кивенко. Он нес небольшой кожаный чемоданчик. Золотые часы поблескивали на левой руке.

Мадам Кивенко встретила гостя на веранде. С минуту она рассматривала его, стараясь узнать.

Потом, наверное, узнала, заволновалась, засуетилась и поспешно пригласила в комнаты, испуганно оглядываясь вокруг.

Когда Вася пришел домой, Варвара Павловна и Глоба сидели друг против друга за столом, на котором стояло несколько бутылок молодого вина. В большой вазе лежали фрукты из сада мадам Кивенко, но гость не обращал на них внимания. Он наливал себе полстакана молодого, терпкого розового и прозрачного вина, потом доставал откуда-то снизу, то ли из кармана, то ли из-под стола бутылку водки, доливал в стакан, одним духом выпивал эту смесь и нюхал кусочек черного хлеба. Странно было, что он ничуть не опьянел, хотя и выпил, судя по пустым бутылкам, уже немало.

Когда Вася вошел, мадам Кивенко повернулась к нему вместе со стулом и протянула ладонью вверх руку – тяжелую руку с пухлыми короткими пальцами. Несколько колец впивались в пальцы в разных местах, и пальцы напоминали сардельки.

– Ну, давай! – сказала она.

Вася полез в карман и вытащил целую горсть серебряных монет и один бумажный рубль. Все это он с опаской высыпал на ладонь мадам Кивенко и отошел к двери.

Варвара Павловна начала считать деньги. Глоба с любопытством наблюдал эту сцену.

– Четыре восемьдесят, а где еще полтинник? – грозно спросила мадам Кивенко, и щеки ее, пылавшие от выпитого вина, стали сизыми.

– Мало бросали сегодня… – оправдывался Вася, краснея и пятясь к дверям, – завтра я больше принесу.

Вася жил у Варвары Павловны, и сна кормила его, по каждый день мальчик должен был давать своей тетке пять рублей. Он добывал их самыми разнообразными способами: доставал монеты с морского дна. таскал пассажирам чемоданы через весь город, но очень часто бывало, что пяти рублей не набиралось. Тогда Вася выдерживал целую бурю издевательств и гнева мадам Кивенко.

Так и в этот день она поднялась со своего места и подошла к Васе, грозная и красная.

– Давай сюда полтинник, – повторила она, сдерживаясь, чтобы не ругать Васю при Глобе.

– Не было никакого полтинника,– стараясь говорить твердо, отвечает Вася, но губы его дрожат. Он вот-вот наплачет. Ему очень не хочется расставаться с большой серебряной монетой. И не в том дело, что это пятьдесят копеек. Их можно заработать в порту. Но ведь этот полтинник он достал с морского дна почти на середине бухты. Там глубоко и темно, там скользкие камни и рыбы, которые ничего не боятся, там трещит и ушах от огромного давления воды. Он сам достал оттуда эту монетку, а теперь почему-то надо отдать ее мадам Кивенко.

Мадам Кивенко ничего не говорит. Величественным жестом она открывает дверь в кухню. В комнату врываются запах жареного мяса и лука, шипение сала на сковородке, треск поленьев в плите и звяканье посуды. Мадам Кивенко машет рукой, и и двери появляется толстое, грязное от угля и жира лицо торговки яблоками.

– Был полтинник? – грозно спрашивает ее мадам Кивенко. Торговка мелко крестится:

– Как бог свят, был! Чтоб мне до вечера не дожить, чтоб меня гром побил, – начинает клясться она.

– Давай, – снова протягивает Васе свою могучую длань мадам Кивенко.

Торговка уже спряталась за дверью; Вася стоит перед разгневанной мадам Кивенко молча.

Глоба смотрит то на мальчика, то на Варвару Павловну, и на его губах играет ехидная усмешка.

Вася оглядывается, словно ища спасения, но от Глобы нечего ждать помощи. Тогда Вася набирает полную грудь воздуха, глотает его. точно боится, что через несколько минут ему будет нечем дышать, сжимает кулаки, поднимает на мадам Кивенко глаза, стараясь не проронить ни одной слезинки, и впервые в жизни не слушается своей тетки.

– Не дам! – твердо говорит он, делая огромные усилия, чтобы мадам Кивенко не услышала, как от ужаса и удивления перед собственной смелостью мелко дрожат и стучат его зубы. – Не дам! Я за ним на самое дно моря нырял. Я за него вам завтра рубль принесу, а его не дам.

Мадам Кивенко на секунду остолбенела. Кровь отливает от ее лица, но тотчас щеки снова лиловеют, и она взрывается целым фонтаном черной злобы.

– Так вот какая благодарность, – кричит она, упираясь руками в бока. – Вот какая благодарность! Ты о нем заботься, ты корми его, ты беспокойся о нем, а он, грубиян этакий, будет тебе разные подлости делать! Да как ты можешь сказать «не дам», когда я тебе приказываю? Да как ты подумать об этом можешь!

Глоба видит, что Вася колеблется. Он вспоминает, что это – тот самый мальчик, который доставал монету с морского дна. Еще минута – и напуганный Вася отдаст полтинник. Глоба решает вмешаться.

– Варвара Павловна, – говорит он. Разъяренная мадам Кивенко мгновенно забывает свой гнев и пытается мило улыбнуться.-Варвара Павловна, я думаю, что в ознаменование наше встречи можно устроить маленький праздник для него,-он показывает пальцем на Васю. – Пусть будут все радостными и этот день, когда мы так приятно встретились.

Мадам Кивенко уже не помнит своих угроз. Она лаже ласково улыбается Васе, но Вася хорошо знает цену этой улыбке.

– Ну, иди на кухню, ты, грубиян, – смилостившись, говорит она,– да благодари Петра Андреевича. Если бы не он, плакал бы твой полтинник.

Петр Андреевич наливает в стакан вина и водки, залпом выпивает и говорит:

– Не за что благодарить. Услуга за услугу.

Вася выходит в кухню, так и не разобравшись в словах Глобы. Полтинник лежит у него в кармане; он достает монету, чтобы еще раз полюбоваться ею и вспомнить сумерки морского дна, усатых бесстрашных рыб и солнце, сверкающее солнце, солнце и ветер над морем.

Но Марья, торговка и кухарка, давно ждет мальчика. Горы немытой посуды, неколотые дрова, не вынесенные помои и сор и еще много всякой кухонной работы оставлено для него. Далеко за полночь, когда мадам Кивенко уже громко храпит в кровати, а кухарка засыпает в своем углу, светится окошко в маленькой кухне.

Вася ложится только тогда, когда вся посуда перемыта, перетерта и выставлена рядами в шкафу, медные тазы сияют, как солнце, под светом лампы, кастрюли сохнут на теплой плите; чисто вымытый. пол начинает подсыхать, а в окне, поднимаясь из-за бледный, серый, предосенний, рассвет.