Текст книги "Христианство на пределе истории"

Автор книги: Андрей Кураев

Впрочем, не только быт мирян вызывает горечь у блаженного Иеронима. Хуже то, что «не все епископы – истинные епископы. Ты обращаешь внимание на Петра, но не забудь и Иуды. Церковный сан не делает христианином»[789].

V век.

Епископство «прилично только… немногим… держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие. Поелику же изменили оное во властительство, лучше же сказать… в самоуправство, то знай, что об этом видном и вожделенном начальстве… понятие не высоко. Ибо всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают, одних давят, перед другими сами падают. Поэтому не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой трудной болезни»[790].

«При таком состоянии римской империи люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду христианства, строить друг другу козни, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого»[791]. «Епископы же нашего времени, епископы лишь по виду, глиняный род, устремились к богатству, должностям и почестям, дары же Святого Духа растратив на заговоры, преследования, заточения и тюрьмы» – свидетельствует автор «Лавсаика» в 408 г.[792]

«Спросил некто старца: „каким образом некоторые трудятся в городах и не получают благодати, как древние?“ Старец сказал ему: „тогда была любовь и каждый увлекал ближнего своего горе, а ныне, когда охладела любовь, каждый влечет ближнего своего долу и потому мы не получаем благодати“»[793].

VI век.

Север Антиохийский свидетельствует о благочестии своего времени: «Есть дни, когда служат поминовения, на которые все должны были бы прийти в первую очередь, но на которых, по правде сказать, мы не видим ни одного верующего. Только одни мы и присутствуем на богослужении и должны одновременно возносить молитвы и отвечать на них»[794].

Авва Орент однажды в воскресенье вошел в Синайскую церковь, вывернув свою одежду. «„Старче, зачем ты бесчестишь нас перед чужими?“ – „Вы извратили Синай, и никто вам ничего не говорит, а меня укоряете за то, что я выворотил одежду? Подите – исправьте то, что вы извратили, и я исправлю то, что я извратил“»[795].

«Отцы наши до самой смерти соблюдали воздержание и нестяжательность, а мы только расширяем чрево и кошельки», – говорил авва Афанасий[796].

В видении старец видит душу новопреставленного инока в огненном озере по шею и сетует: «Не ради ли этой муки я молил тебя, чадо, чтобы ты позаботился о своей душе?» В ответ же слышит: «Благодарю Бога, отец мой, что хотя голова моя свободна от мучений. По молитвам твоим я стою над головою епископа»[797].

«И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания? Не строим ли мы надгробий над могилами и не украшаем ли раки апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?»[798].

Понятна ли теперь горечь профессора патрологии Московской Духовной Академии (и расстрелянного в 1938 г. новомученика) И. В. Попова, заметившего при чтении «ареопагитического корпуса»: «когда знаешь, что такое были епископы IV-VI вв., и читаешь эти лицемерные уверения в их святости и боговдохновенности, становится тошно»[799]?..

VII век.

Сказано Господом – «Се Аз посылаю вы яко овцы посреде волков». «Но многие, когда принимают права правления, воспламеняются к терзанию подчиненных, с ужасом властвуют и вредят тем, которым долженствовали бы быть полезными. И поскольку они не имеют внутренней любви, то желают казаться господами… Но что мы, пастыри, делаем? Помыслим, какого осуждения достойно без труда получать награду за труд? Вот мы живем от приношения верующих – но сколько мы трудимся для душ верующих? Мы непрестанно должны помнить, что написано о некоторых: грехи людий Моих снедят (Ос.4, 8). И мы, живущие от приношений верюущих, делаемых ими за грехи свои, если едим и молчим, то, без сомнения, снедаем грехи их. Смотрите, мир полон священников, но редко встречаешь делателя на жатве Божьей, ибо мы согласны облекаться епископским саном, но не исполнять обязанностей нашего сана. Есть, любимейшие братья, в жизни епископов великое зло, которое сокрушает меня. Дабы кто не подумал, что я желаю причинить кому-либо личную обиду, я самого себя первого в этом зле обличаю: вопреки моей воле я поддаюсь требованиям варварской эпохи. Это зло заключается в том, что мы вдались в занятия века сего и что наши действия не соответствуют достоинству сана. Мы бросаем дело проповеди. Если мы призваны к епископскому званию, то это, вероятно, в наше же наказание, ибо у нас только имя епископа, но нет достоинств. Те, кто нам вручены, отходят от Бога, а мы молчим; они гибнут во зле, а мы им и руки не протягиваем, чтобы вытянуть их. Занятые мирскими делами, мы безразличны к судьбе душ… Я думаю, что Бог ни от кого не терпит более, как от священников… Виновниками смерти для гибнущего народа мы, которые долженствовали быть вождями его к жизни… Чему мы уподобим злых священников, если не воде крещения, которая, омыв грехи крещеных, посылает их к Царству Небесному, а сама после стекает в нечистые места?.. Боже, благоволивый наименовать нас пастырями в народе, сотвори, молим Тя, да имеем силу быть в очах Твоих тем, чем мы называемся на языке человеческом»[800].

«Сколь много вас собралось на торжество мученика; вы преклоняете колена, ударяете в грудь, испускает вздохи и молитвы и исповедания, орошаете лица слезами. Но обсудите, прошу, свои прошения, посмотрите, во имя ли Иисуса вы молитесь, т. е. просите ли вы радостей Вечной Жизни? Ибо в доме Иисуса вы ищете не Иисуса, если в храме Вечности неблаговременно молитесь о временном. Вот один на молитве просит жены, другой желает деревни, третий требует одежды, четвертый молится о даровании ему пропитания. Иной просит смерти врагу, и кого не может преследовать мечом, того преследует молитвой»[801].

VIII век.

«Весьма развратился нынешний век и весь преисполнен возношения и лицемерия. Труды телесные по примеру древних отцов наших, может быть, и показывает, но дарований их не сподобляется, – потому что не трудам, но простоте и смирению являет себя Бог»[802].

В этом же веке императору Константину Копрониму адресуется послание, подписанное именем преподобного Иоанна Дамаскина: «Епископы нашего времени только и заботятся о лошадях, о стадах, о полевых угодьях и денежных поборах, о том, как бы повыгоднее продать свою пшеницу, как лучше разливать вино, как продавать масло, как прибыльнее сбыть шерсть и шелк-сырец, и рассматривают тщательно только ценность и вес монеты; они старательно наблюдают за тем, чтобы стол их ежедневно был сибаритским – с вином благовонным и рыбами величины необычайной. Что же касается паствы, то о душах пасомых нет у них ни малейшей думы. Пастыри века сего истинно стали, по выражению Писания, волками. Как только заметят они, что кто-нибудь в подведомой их пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут и разразятся всевозможными епитимьями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемных поденщиков»[803]. Если учесть, что лишь ученые позднейшего времени оспорили авторство этого послания, то станет очевидным, что христиане того столетия не считали картину, нарисованную в нем, не соответствующей действительности и бросающей тень на имя святого отца.

IX век

«На то епископы, чтобы учить народ, как нужно веровать и как молиться… А епископы рода сего ни о чем ином не хлопочут, как только когда возлечь и как и чем пообедать»[804].

X-ХХ век.

Византийский император Никифор Фока (человек, лично склонный к монашеству и близкий к преподобному Афанасию Афонскому) в 964 г. издает новеллу о монастырских владениях. Текст нового закона включает в себя и нравственную оценку наличных церковных обстоятельств: «Божественное слово Отчее, имея попечение о нашем спасении и указывая пути к нему, научает нас, что многое стяжание служит существенным препятствием. Предостерегая нас против излишнего, Спаситель запрещает даже пещись о пище на завтрашний день, а не только что о жезле, суме и другой перемене одежды. И вот, наблюдая теперь совершающееся в монастырях и других священных домах и замечая явную болезнь (ибо лучше всего назвать это болезнью), которая в них обнаруживается, я не мог придумать, каким врачеством может быть исправлено зло и каким наказанием следует наказать чрезмерное любостяжание. Кто из святых отцов учил этому и каким внушениям они следуют, дошедши до такого излишества, до такого суетного безумия? Не каждый ли час они стараются приобретать тысячи десятин земли, строят великолепные здания, разводят бесконечные стада волов, верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашеский чин ничем уже не отличается от мирской жизни со всеми ее суетами. Разве слово Божие не гласит нечто тому противоположное и не заповедует нам полную свободу от таких попечений? Разве оно не поставляет в посрамление нам беззаботность птиц? Взгляни, какой образ жизни вели святые отцы, которые просияли в Египте, Палестине, Александрии и других местах, и ты найдешь, что жизнь их была до такой степени проста, как будто они имели лишь душу и достигли бестелесности ангелов. Христос сказал, что только усиливающийся достигает царствия небесного и что оно приобретается многими скорбями. Но когда я посмотрю на тех, кто дает обет удаляться от сей жизни и переменой одежды как бы знаменует о перемене жизни, и вижу, как они обращают в ложь свои обеты и как противоречат поведением своим наружности, то я не знаю, как назвать это, как не комедией, придуманной для посрамления имени Христова»[805].

В итоге закон запрещает создавать новые монастыри с заранее отведенными для них земельными угодьями и селами, но разрешает строить пустынные кельи для тех, кто будет сам кормить себя и готов действительно жить в нищете, молитве и уповании на Божий Промысл…

Печальная оценка церковной жизни императором подтверждается и святым. В том же веке преподобный Симеон Новый Богослов печалится: «Но что сказать тем, которые любят быть важными лицами и хотят быть поставленными в иереи, архиереи и игумены, когда вижу, что они не знают ничего из необходимых и Божественных предметов… О нечувствие наше и презрение Бога и всего Божественного! Ибо ни чувством не понимаем, что говорится, ни того, что есть христианство, не понимаем и не знаем в точности таинств христиан, а других поучаем. Отрицаясь же Его зрения, мы явно показываем, что мы не рождены, не произошли в свете, сходящем свыше, но – еще в чреве носимые младенцы или, лучше сказать, выкидыши, а домогаемся священных мест, восходим на апостольские престолы. А что всего хуже, большею частию деньгами покупаем священство и, никогда не бывши овцами, желаем пасти царское стадо, и это для того только, чтобы наподобие зверей наполнить чрево свое»[806]. «Мы изгнали отличительный знак нашей веры – любовь» (преподобный Симеон Новый Богослов )[807].

Печальнее же всего картина, рисуемая преп. Симеоном в «Общем наставлении с обличением ко всем: царям, архиереям, священникам, монахам и мирянам, изреченном и изрекаемом от уст Божьих»:

 
Среди же епископов есть и такие,
Которые саном гордятся безмерно,
Всегда превозносятся над остальными,
Считая их всех за ничтожных и низких.
Немало епископов есть, что по жизни
Весьма далеки от достоинства сана.
Я здесь говорю не о тех, у которых
Слова согласуются с жизнью, делами,
А жизнь отражает ученье и слово,
Но я говорю о епископах многих,
Чья жизнь не похожа на их назиданья,
И кто Мои страшные тайны не знают
И мнят, что Мой огненный хлеб они держат,
Но хлеб Мой они, как простой, презирают,
И думают, будто кусок они видят
И хлеб лишь едят, а невидимой славы
Моей совершенно увидеть не могут.
Итак, из епископов мало достойных.
Есть много таких, что высоки по сану,
А видом смиренны – но ложным смирением,
Противным, дурным, лицемерным смирением.
Гоняясь всегда за людской похвалою,
Меня презирают, Творца всей вселенной,
Как будто бедняк Я худой и презренный.
Они Мое Тело берут недостойно,
Стремясь превзойти всех людей, не имея
Одежды Моей благодати, которой
Они никогда и никак не имели.
Незванно и дерзко в Мой храм они входят,
Вступают вовнутрь несказанных чертогов,
Куда недостойны смотреть и снаружи.
Но Я, милосердный, терплю их бесстыдство.
Войдя же, со Мной говорят, словно с другом:
Себя не рабами хотят, но друзьями
Они показать – и стоят там без страха.
Совсем не имея Моей благодати,
Они обещают ходатайства людям,
Хоть сами во многих грехах виноваты.
Они надевают блестящие ризы,
Но чистыми кажутся только снаружи:
Их души – грязнее болотной трясины,
Ужасней они смертоносного яда
У этих злодеев, что праведны с виду…
Особенно главы епархий, престолов
Священноначальники часто имеют
И прежде Причастья сожженную совесть,
И после – совсем осужденную совесть
Входя в Мой Божественный двор с дерзновеньем,
Бесстыдно стоят в алтарях и болтают,
Не видя Меня…
Да, все, что написано мной, это правда.
И всякий желающий в том убедится
По нашим делам, иереев негодных,
И лжи никакой не найдет и признает,
Что Бог чрез меня говорит всем об этом.
Признает он все, если сам он, конечно,
Не кто-то один из творящих все это
И если не тщится он этим обманом
Свой собственный срам прикрывать, но однако
Пред всеми людьми и пред силами неба
«Все тайное тьмы» Бог соделает явным.
Но кто же из нас, иереев, сегодня
Сначала очистил себя от пороков
И только потом уж дерзнул на священство?
Кто мог бы сказать дерзновенно, что славу
Земную презрел и священство воспринял
Лишь ради небесной Божественной славы?
Кто только Христа возлюбил всей душою,
А золото все и богатство отринул?
Кто скромно живет и доволен немногим?
А кто никогда не присвоил чужого?
Кого же за взятки не мучает совесть?
И кто не старался при помощи взяток
Сам стать иереем и сделать другого,
Купив и продав благодать и священство?
Кто в сан не возвел недостойного друга,
Ему пред достойным отдав предпочтенье?
А кто не хотел бы епископским саном
Друзей наделить, чтоб в епархиях чуждых
Во всем обладать и влияньем и властью?
Но это обычным считается делом
И даже безгрешным у тех, кто вмешаться
Хотят непременно в дела всех епархий.
А кто не давал по указке начальства,
По просьбе мирских, и князей, и богатых
Священного сана тому, кто не должен
И кто не достоин быть пастырем в Церкви?
Поистине, нет никого в наше время
Из всех их, кто чистое сердце имел бы,
Кого бы не мучила совесть за это,
Ведь он непременно соделал что-либо
Одно из того, о чем сказано выше…
Так будет и с нами служащими в церкви,
Берущими смело церковные деньги
Для собственых нужд, для родных и знакомых,
Совсем не заботясь о бедных и нищих,
Дома возводящими, бани и башни,
Обители, замки. Так будет со всеми.
Кто копит приданное, свадьбы играют,
А церкви свои совершенно не любят,
Совсем не заботясь о них и не помня.
На долгое время от них отлучаясь,
Живем мы в других государствах и странах,
А жен своих вдовами мы оставляем,
Не помня о них и совсем не заботясь.
Иные из нас остаются на месте,
Но не из любви к прихожанам и храму,
А только что б жить от богатых доходов,
Их тратя на всякое злое распутство
А кто же из нас, иереев, стремится
Спасти свою душу, Христову невесту?
Хотя бы одного среди нас покажи мне –
Я буду и этим, поверь мне, доволен!
Но горе всем нам – иереям, монахам,
Епископам, клирикам века седьмого.
И если бы где-то такой оказался,
Кто мал пред людьми, но велик перед Богом,
Кто, познанный Богом, к страстям не снисходит,
Его, как злодея, всегда изгоняем
Из нашей среды и из наших собраний,
Подобно тому, как Христа отлучили
От Храма начальники, архиереи"[808].
 

В том же столетии, столетии крещения Руси болгарский книжник поп Косьма ( 970 г. ) объясняет, отчего так неостановима богомильская ересь: «Откуду бо исходят волци сии, злии пси, еретическая учения? Не от лености ли и грубости пастушьскы?»[809] О. Косьма признает правоту богомилов, обвиняющих православное духовенство в лености, пьянстве и казнокрадстве… «Послушайте, пастушеские старейшины, не почивайте, не крыйте бисера Господня в пьянстве».

За пределами Византии не лучше. Например, в XIII веке парижский епископ Гийом д'Овернь говорит о том, что одичание Церкви стало таково, что всякий, узревший его, повергается в оцепенение и ужас: «То уже не невеста, то чудовище, ужасающе безобразное и свирепое»[810].

А митрополит Владимирский святитель Серапион своей православной пастве адресует отнюдь не ласкающие слова: «Даже язычники, закона Божия не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют напрасно, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не продаст своего брата, а если кого постигает беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут. Мы же считаем себя православными, крещены во имя Божие и заповеди Его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаем; если б могли, доносами, завистью съели бы друг друга, но Бог нас охраняет. Вельможа или простой человек – каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?»[811]

Поздневизантийские канонические памятники рисуют весьма безотрадную картину церковных беззаконий: В XIV веке Матфей Властарь сокрушается: «Здесь уместно было бы возопить: аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит, ибо кто принимает управление честным домом, или какое бы то ни было служение в Церкви, или делается клириком, или получает монастырь в управление без некоторого даяния? А если всех сих, – и дающих, и принимающих беззаконно, – священные правила подвергают крайним наказаниям, то какая надежда спасения нам, не отступающим от общения с ними»[812].

Константинопольский патриарх Вальсамон печалится: «Я не знаю, какой это мирянин без всякой подачки получает управление богоугодным домом или церковную должность, или делается клириком, или получает монастырскую келью?»[813] О том же грехе говорится и в «Пидалионе»: «Симония так ныне укоренилась и действует, как будто считается добродетелью, а не богомерзкой ересью. Ныне все клирики беззаконно получают свою степень, беззаконно живут и умирают; оттого цепи рабства становятся все тяжелее»[814].

В русской церковной литературе начиная с XII века, то есть с домонгольских времен, известно «Слово о ложных пастырях». В «Златоструе» оно приписывается святителю Иоанну Златоусту[815]. Кто бы ни был автор этого слова, важно, что в течение многих столетий русские церковные читатели узнавали свою ситуацию в его горьких словах: «Рекше, егда пастуши възволчатся, тогда подобаеть овци овце паствити – в день глада насытяться. Рекше: близ смьрть на години, не сущю епископу, ни учителю, да аще добре научить и простый – и то добро. В притци лепо есть разумети: егда бы посла рать к некоему граду, ти некто бы простълюдин въскликал: „люди, побегнете в град, рать идеть на вы!“ То быша слышавъше, людие смышлении бежали быша в град и избыли бы зла, а несмышлении ръкли быша: „не князь мужь поведаеть, не бежим в град“. Пришьдши бы рать избила, а другых повоевала… Разумейте же, братие, како ти есть ныне: ратници суть беси, а учащего святителя несть, како бы убежати зла. Век бо сий короток, а мука долга, а концина близ, а вожа нетуть, рекше учителя. Учители бо наши наполнишася богатьством имения и ослепоша, да уже ни сами учать, ни им велять. О них же пророк рече: удебеле бо сердце людий сих, ушима своима тяжко слышать, очи свои съмжиша, и не хотять прияти разума спасеного, но и приимающих ненавидять. И сами быша врази своему спасению… Откуду убо вниде в ны неведение? Яве ли яко от непочитания книжнаго! <…>К ним же ныне благое время рещи: о горе вам, наставници слепии, не учившися добре и не утвержени книжным разумом, ризами крашители, а не книгами, оставляшеи слово Божие, а чреву работающеи, их же Бог – чрево и слава, иже от овець волну и млеко взимаете, а овець моих не пасуще»[816].

В XVI веке преподобный Максим Грек говорит о Руси точно в той интонации, с которой ветхозаветные пророки говорили об Израиле: «Внезапная погибель великолепного и сильнейшего греческого царства, постигшая его по праведному гневу за несколько лет пред сим, пусть заставит вас отстать от прогневления Меня, если не хотите подвергнуться тому же. Вспомните, какое благолепное пение, с каким благозвучным звоном колоколов и с какими благовонными курениями обильно совершалось Мне там каждый день; сколько совершалось всенощных пений во дни церковных праздников и торжественных дней; какие воздвизались там Мне прекрасные, высокие и чудные храмы, и в них сколько хранилось апостольских и мученических мощей, точащих обильные источники исцелений; какие хранились там сокровища высочайшей мудрости и всякого разума. И все это никакой не принесло им пользы, так как „вдовицу и сира умориша, и пришелца убиша“, как написано (Пс.93, 6). Оставив упование на Мои щедроты, они приписали все звездам; будучи побеждены златолюбием, возненавидели всякий закон правосудия, оправдывая за мзду всякого обидчика; также и в священные саны возводили не тех, которые сего достойны, но кто принесет наибольшую мзду, того и ставили учителем над Моими людьми. Убойтесь же этого примера! Перестаньте беззаконновать! Каким же служением вы можете благоугодить Мне? Видя Меня изображенным на иконе, вы украшаете изображение Мое золотым венцом, а Самого Меня, живущего среди вас, оставляете гибнуть голодом и холодом, тогда как сами всегда вкусно питаетесь и упиваетесь и украшаете себя различными одеждами. Снабди Меня тем, в чем Я нуждаюсь! Не прошу у тебя золотого венца, ибо Мое украшение и кованный Мне венец – это то, чтобы посещать нищих, сирот и вдовиц, доставлять им достаточное пропитание. Какую же радость может доставить Мне ваше сладкоголосное пение, соединенное с рыданиями и воздыханиями ко Мне по причине сильного голода нищих Моих?»[817]. В одной притче преподобный Максим встречает в пустынно-скорбном месте жену по имени Василия, то есть Царство, и слышит от нее: «Этот пустынный путь образует собою нынешний последний, окаянный век, как лишенный уже царей благочестивых и опустевший ревнителями Отца моего небесного, ибо все теперь ищут своего, а не Божия, не того, чтобы прославить Его добрыми делами, благотворениями и борьбою против тех, которые постояннно усиливаются стереть с лица земли истинную веру в Бога; стараются же только об увеличении пределов своей державы и из-за этого друг на друга враждебно вооружаются, друг друга обижают, радуясь кровопролитию тех и других верных людей; лукавством своим строят друг против друга разные наветы, как звери. А что всего более ввергает меня в окончательную печаль, это то, что нет у меня таких поборников, какие были у меня прежде, которые бы заступились за меня по ревности Божией и исправили бы самочинных обручников. Нет у меня великого Самуила, священника, который дерзновенно восстал против Саула, ослушавшегося меня, нет чудного Амвросия, архиерея Божия, который не убоялся царской власти Федосия Великого, нет Василия Великого, который премудрым своим учением навел ужас на гонителя Валента, нет великого Иоанна Златоуста, который изобличил сребролюбие и лихоимство царицы Евдоксии. Лишенная таких поборников и ревнителей, не справедливо ли уподобляюсь я вдовствующей жене и сижу при пустынном пути настоящего окаянного века?»[818]

В конце XVII века греческий проповедник святитель Илия Минятий обозревает свою паству и вспоминает Диогена, который ярким солнечным днем с фонарем в руке на площади искал человека. «Мне тяжело проводить сравнение, но сказать правду нужно. В то время, когда, как солнце в полдень, сияет православие, возжигаю и я светильник евангельской проповеди, прихожу в церковь и ищу христианина. Я хочу найти хоть одного в многолюдном христианском городе, но не нахожу. Христианина ищу, христианина! Я перехожу с места на место, чтоб найти его. Ищу его на площадях, между вельможами, но вижу здесь одно только тщеславное самомнение. Нет христианина! Ищу его на базарах среди торговцев, но вижу здесь одну ненасытную жадность. Нет христианина! Ищу его на улицах среди молодежи и вижу крайнее развращение. Нет христианина! Выхожу за стены города и ищу его среди поселян, но вижу здесь всю ложь мира. Нет христианина… Я хотел бы взойти во дворцы вельмож и сильных людей, чтобы посмотреть, нет ли там христианина, но не осмеливаюсь, боюсь… Все клирики и миряне, князья и бедные, мужи, жены и дети, юноши и старцы уклонились от веры, стали жить непотребною жизнью, нет ни одного, кто жил бы по вере. Христиане, без слез внимающие этому! Если вы не хотите плакать из сокрушения, плачьте из стыда!»[819]

В XVIII веке церковная жизнь Новгорода описывается такими словами: «От пресвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. В Великом Новграде так было до сегодняшнего, 1723, года в церквах пусто, что и в недельный день человек двух-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава Богу, мало-мало починают ходить ко святей церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большие праздники бывает и больше, и то страха ради, а не ради истинного обращения»[820].

Святитель Димитрий Ростовский произносит проповедь в неделю жен-мироносиц и вспоминает слова, сказанные ангелом женам при гробе воскресшего Спасителя («Возста, несть зде!» [ср.: Мф.28, 6]): "Где же Христос по Своем воскресении? Конечно, везде, как Бог, но не везде Своею благодатию… Не в храмах ли Он, воздвигнутых в Его честь? Нет, Его дом святой сделался разбойничьим вертепом. Соберутся люди в церковь, будто на молитву, а между тем празднословят о купле, о войне, о пиршествах, осуждают других, ругаются над ближними, разбивают хульными словами их доброе имя. Иные, стоя в храме, будто и молятся устами, а в уме своем помышляют о семье, о богатстве, о сундуках, о деньгах. Иной дремлет, стоя в церкви, а иной помышляет о воровстве, убийстве, прелюбодеянии или замышляет месть ближнему. Случается вдобавок, что духовные лица, пьяные, бранятся между собой, сквернословят и дерутся в алтаре. Нет, не храм это Божий, а вертеп разбойников: благодать Божия отгоняется от святого места, как пчела, гонимая дымом. Некогда Господь бичом изгнал продающих и купующих из церкви. А что, если бы Он теперь видимо пришел в святой Свой храм с этим бичом? Но нет, Господи, уже то время прошло, когда Ты изгонял бесчинников из храма; ныне наше окаянное время настало; уже мы Тебя изгоняем; теперь можно сказать о храме Господнем: несть зде Бога; был, да пошел прочь. Возста, несть зде… Многие крещены и просвещены истинною верою, но мало таких, в которых бы Господь обитал, как в Своем храме: и вор крещен, и тать, и разбойник, и прелюбодей, и всякий злодей просвещен правоверием, но Христа в нем не спрашивай: несть зде. Разве давно когда-то был Христос в этом воре в младенческие годы, а когда он пришел в возраст, отошел от него Христос! Возста, несть зде! Иной на вид кажется добродетельным, благочестивым: он богомолец, постник, нищелюбец, подвижник… Но все это лицемерие. Не ищи в нем Христа. Несть зде! Трудно сыскать драгоценный жемчуг в морской глубине, золото, серебро – в недрах земли; а еще труднее – Христа, обитающего в людях. Многие из нас только по имени христиане, а живут по-скотски, по-свински. Крестом Христовым ограждаемся, а Христа на кресте распинаем мерзкими делами. Посмотрим на духовного сановника и спросим его: с каким намерением и желанием достиг ты своего сана? Ради славы и чести Божией или для своей чести и славы? Ради ли приобретения душ человеческих во спасение или для приобретения собственных богатств? Поистине не один бы нашелся, который достиг этого сана не для пользы людей, а для своей корысти. Не служить пришел спасению человеческих душ, а для того, чтобы ему служили подначальные. Посмотрим на низшие духовные власти, на иереев и дьяконов, и спросим каждого: что тебя привело в священный чин? Желание ли спасти себя и иных? Нет, ты пошел сюда для того, чтобы прокормить себя, жену и детей. Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса. Иной, взявши ключи разумения, и сам не входит, и входящих не пускает, а иной и ключа разумения не брал. Сам ничего не разумеет: слепец слепцов вождит и купно в яму впадают. Не скоро здесь сыщешь Христа: несть зде! Может быть в монастырях поискать Христа? Но и в них все испортилось. Ничего не стало. Не в народе ли поискать Христа? Но где же более воровства, как не в народе? Если есть в народе какие-нибудь добрые люди, так и те за своими делами и утеснениями забыли Бога и от молитвы отступили. Не в людях ли великих, боярах и судиях, искать Христа? Но к ним нет доступа. В них едва ли когда и бывал Христос: в наши злые времена и правда скудна, и милосердия нет, а где нет ни правды, ни милосердия, там не ищи Христа: несть зде! Где же обрести Его? Придется сетовать с Магдалиной, говорящей: «взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша Его» (ср.: Ин.20, 13). Грехи наши взяли от нас Господа нашего, и не знаем, где искать Его. Иной кто-нибудь скажет: «Господь со мною, и я с Ним, я верую в Него, молюсь ему и поклоняюсь ему. А что из того, что ты поклоняешься? Поклонялись Ему и те, которые во время Его вольного страдания прегибали перед Ним колена, а потом били по голове тростью. Ты кланяешься Христу и бьешь Христа, потому что озлобляешь и мучишь своего ближнего, насилуешь его и грабишь, отнимаешь у него неправильно достояние; ты молишься Христу и плюешь Ему в лицо, испуская из уст своих скверные слова, укоряя и осуждая своего ближнего»[821].

«Оле окаянному времени нашему! Иереи небрегут, а людие заблуждаются; иереи не учат, а людие невежествуют; иереи слова Божия не проповедуют, а людие ниже хотят слушати. От обою страну худо: иереи глупы, а люди неразумны; слепые слепых водят, а купно в яму упадут!»[822]. Некоторые священники «по вчерашнем пьянствовании не протрезвившеся и похмельем одержими не приуготовльшеся к служению дерзают литургисати. Друзии же злонравнии в церкви и святом олтаре сквернословят, матерно браняшеся»[823]. «Клирицы чтут и поют без внимания, священники со диаконы во олтари сквернословят, а иногда и дерутся»[824].