Текст книги "Отряд"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 53 страниц)

– А ты, я вижу, в огненном бое разбираешься?

– Не то чтобы разбираюсь, а уж это-то вижу.

– А что еще видишь? Смотрю, у тебя книжица… Разрешишь взглянуть?

Митька усмехнулся, протягивая приказчику обгорелого Рабле, коего с вечера таскал с собою, пока Прошка зашивал свой прохудившийся заплечный мешок.

Иван взял в руки книгу, пролистнул…

– Ого! – воскликнул он с нешуточным удивлением. – Латиница. Чья речь?

– Французских немцев.

– И ты… ты ее понимаешь?

Митрий скривился, словно от зубной боли:

– Не, просто так таскаю! Конечно, понимаю. Правда, не все.

– Откуда у тебя эта книга?

– Так… Купец один подарил.

Отрок не стал вдаваться в подробности, слишком уж навязчивым показалось ему поведение приказчика, прилип, можно сказать, как репей.

– Ты волком-то не смотри, вьюнош. – Ушлый Иван сразу заметил сменившееся настроение собеседника. – Я ж не просто так спрашиваю, а для твоего же блага. На службу-то ко мне пойдешь?

Митька хмыкнул:

– А куда теперь деться?

– Верно мыслишь! – хохотнул приказчик.

– Только ты еще так и не объяснил, что делать надобно. В чем служба-то состоять будет?

– Уже состоит, Дмитрий! – Иван рассмеялся. – Вот из вопросов и ответов на них и состоит.

Отрок покачал головой:

– Чудно! Только знай: я один, без Прошки…

– Прохор, кажется, молотобоец? – быстро перебил Иванко. – По крайней мере, он именно так говорил.

– Да, молотобоец, – подтвердил Митька. – И еще – добрый кулачный боец. За Большой посад постоянно стоит, супротив наших, введенских.

– Боец, значит? – Приказчик явно обрадовался, даже потер руки. – Славно! А ну-ка, зови его сюда.

– А чего его звать? – Митрий засунул в рот два пальца и, свистнув, махнул рукой. – Эй, Прошка! Давай сюда, дело есть.

Сидевший у костра Прохор как раз жарил на прутиках только что выловленную рыбку – окуней или хариусов. Услыхав зов, закрутил рыжеватой башкой, словно ошпаренный.

– Да не вертись, Проша, – засмеялась сидевшая рядом на еловом лапнике Василиска. – Эвон, с реки Митька зовет.

Прохор поднялся на ноги:

– Ну, пойдем, коли зовет.

– Ну нет! – Во многих вещах Василиска разбиралась куда лучше молотобойца, вот как сейчас. – Не пойду, тебя же зовут – не меня. Да и не один там Митька, с приказчиком этим… – Девушка еле заметно вздохнула. – А ты иди, Проша, иди. Я за рыбкой-то пригляжу – ужо к вашему приходу изжарится. Вон, и Анемподист-инок из лесу выходит, все веселее.

– Ну, смотри сама…

Иванко-приказчик и Митька сидели на камнях на берегу реки, невдалеке от брода. Чуть выше по течению, в небольшом омутке, обозные затеяли купаться, а пониже, у плеса, мыли и поили коней. И вроде, казалось бы, у реки было светло, уж, по крайней мере, светлее, чем в лесу, однако, отойдя от костра, Прошка долго привыкал к нахлынувшей вечерней мгле, синей и неожиданно теплой.

– Пойдешь ко мне на службу, Прохор? – едва юноша подошел, негромко поинтересовался Иван.

– На службу? – Прошка хмыкнул. – А ты кто хоть такой?

– Да говорил же, холмогорского гостя Еремея Хвастова приказчик и компаньон.

– Кто?

– Компаньон – это, Проша, слово такое, – пояснил Митрий. – Означает, что они с купцом дела ведут вместе.

– О, хорошо объяснил, – обрадованно поддакнул приказчик. – Так я вам вот что предлагаю – вы на меня работаете, то есть исполняете разные поручения и прочее, а я за это обеспечиваю вам и Василисе спокойную жизнь в Тихвине. Ну, и плачу.

– Что-что? – не поверил Прохор. – Еще и жалованье платить будешь?

– Конечно, – Иван важно ухмыльнулся. – Да не бойтесь, все на оброк не уйдет, вам и самим достанется. Ну, так как?

Ребята переглянулись.

– Только чтобы Ва…

– Да я ж сказал! Все по добру будет.

– Ну, тогда… – Прошка грянул шапкой о землю. – А, по рукам! Э… Только ежели с кузнецом Платон Акимычем Узкоглазовым сладишь!

– Уж с кузнецом точно сладим, – с улыбкой заверил Иван. – Так как, согласны?

Ударили по рукам, расцеловались, как принято. Никто никого в кабалу не верстал, просто холмогорскому торговому человеку Иванке Леонтьеву нужны были на некоторое время порученцы, хорошо знающие Тихвинский посад и округу. Вот за выполнение разовых поручений он и собирался платить.

– А потом что? – допытывался дотошный Митька. – Снова в введенскую кабалу?

– Потом? – Приказчик хитро прищурился. – А потом видно будет!

Путешествие закончилось благополучно. На следующий день, к вечеру, впереди показались луковичные купола Успенского собора Большого монастыря. Тихвин!

– Ну, добрались, слава Богу, – облегченно перекрестился Прохор.

Митька усмехнулся:

– Не радуйся раньше времени, паря! Еще как здесь все сложится-то.

Торговый тракт незаметно перешел в широкую улицу Большого посада, тянувшуюся до Соборной площади. Оранжевое солнце клонилось к закату. Колокола многочисленных церквей благовестили к вечерне.

– А сегодня ведь твоей заступницы день, сестрица, – посмотрев на Василиску, улыбнулся Митрий. – День святой мученицы Василиски. Соловьев пойдем слушать? – Это отрок спросил просто так, разговора ради – уж конечно, не до соловьев сейчас было, хотя как раз в этот вечер, на Василиску-мученицу, молодежь ходила слушать соловьев – примета такая была: «От Василиски до соловьев близко».

Проехав до Соборной площади, обоз остановился у амбаров, но разгружаться пока не спешили, ждали в очереди к весовой-важне да заплатить мыто. Государев дьяк Мелентий сразу поехал к архимандриту и теперь задерживался: то ли осматривал деревянные монастырские стены, то ли имел с архимандритом долгую беседу. Иванко, кстати, вызвался сопровождать дьяка. Ушлым парнем оказался этот приказчик – вовсюда лез, все высматривал, ну оно и понятно, торговый человек живет с выгоды.

А закат был чудесный, ярко-оранжевый, пламенеющий, отражающийся в слюдяных и стеклянных окнах блистающими сполохами пожара. Густо-голубое небо оставалось светлым, а наступающий вечер – спокойным, тихим и теплым. Пахло сладким клевером и сосновой смолой. В соборной Преображенской церкви и в соседней церкви Флора и Лавра как раз окончилась служба. Народ повалил с вечерни, густо, не торопясь, наслаждаясь закатом и тихим вечерним теплом. Разодетые в расшитые опашни и ферязи, словно бояре, осанисто шествовали по домам именитые тихвинские гости-купцы: Самсоновы, Некрасовы, Остратовы, Корольковы. В окружении жен, чад, домочадцев и слуг, они, словно нож в масле, скользили в толпе постоянно кланявшихся прихлебателей и знакомых.

– Доброго здоровьица, Яков Прокофьевич!

– Бог в помощь, Иван Еремеич!

– Счастия и удачи, Епифан Кузьмич!

Купцы знали себе цену – шли гордо, лишь изредка кивали знакомцам, правда, когда шли мимо таможни, все, как один, приветствовали нового таможенного монаха, поставленного заместо прежнего, умертвленного неведомыми лиходеями Ефимия.

Увидев нового таможенника, Пронька опустил глаза и вздохнул, видать, неспокойно было на его душе – помнилось, что Ефимий-то был убит при его, глупня, посредстве. Интересно стало парню: а как вообще, хоть что-нибудь прознали по сему разбойному делу? Может, новый таможенник что слыхал?

Митька-то с Василиской сидели себе неприметненько на возу, опасаясь попасться на глаза введенским людям, а вот Прохор решил-таки дойти до таможни. Силен был молотобоец, враз дорожку проложил сквозь многолюдство, уже до самой важни дошел, вот и таможня, рядом – да не тут-то было!

Чья-то сильная рука схватила парня за плечо. Тот обернулся, готовый в один момент нанести хороший удар, от которого неведомый наглец покатился бы вверх тормашками, занес кулак… И тут же застыл в страхе, узнав в наглеце старого своего хозяина Платона Акимыча Узкоглазова.

– Ты что же это от меня сбег, Проня? – нарочито ласково произнес Узкоглазов. – Али я тебя не кормил, не лелеял?

– Да не сбег я, – Прошка передернул плечами. – Просто у Сарожи налетели тати.

– Тати? – Платон Акимыч недобро усмехнулся. – Ну-ну, говори, говори…

– А я ведь и еще кое-что могу рассказать, – с угрозой напомнил Прохор. Ведь это Платон Акимыч поручил ему ударить таможенного инока, и никто другой. Так что и нечего тут теперь выпендриваться. Ишь – беглым обзывает.

– Ла-адно, Проня. – Узкоглазов осклабился, силясь изобразить на бородатом лице самую радушную улыбку. – Пошутил я. Разве ж мы с тобой чужие? Рад, рад, что вернулся! Дай обниму.

Обнялись, чего уж. Прохор и напрочь позабыл про заключенный с холмогорским приказчиком договор, рад был, что все по-прежнему будет… Нет, все же вспомнил!

– Платон Акимыч, дозволь с дружками парой слов перемолвиться, а уж к ночи на твой двор приду!

– С дружками? – подозрительно прищурился Узкоглазов. – Что там еще за дружки? Поди, беглые?

А ведь угадал, псинище!

– Не, Платон Акимыч, – Прошка ухмыльнулся. – Нешто можно с беглыми-то дружиться? Я быстро сбегаю… К ночи приду, а с утра поди и работать?

– Хм… – Платон Акимыч вроде как что-то просчитывал про себя, думал, после чего, придержав Прохора за рукав, доверительно отвел в сторону, к важне. Оглянувшись по сторонам, понизил голос: – Вот что, Проша, коль ты уж все равно с дружками встречаться будешь, так заодно и порученьице мое исполни.

– Исполню, господине, – парень приложил руку к груди и поклонился. То не худо – хозяйское порученье исполнить, лишь бы оно таким, как в прошлый раз, не оказалось!

Узкоглазов словно прочел вспыхнувшую в голубых глазах молотобойца тревогу.

– Не, – успокоил. – Морды бить никому не надо. Должок отнесешь. Эвон…

Платон Акимыч достал из висевшего на поясе кошеля-«кошки» горсть мелких серебряных монет – денег, отсчитал прямо в подставленные ладони парня.

– У часовни за Вяжицким ручьем переулочек знаешь, Собачье устье называется?

Прохор задумался:

– Ну, кажись, знаю. А не знаю, так спрошу.

– Сыщешь там дом Онашкиных, скажешь, что от меня, деньги вручишь лично хозяину, Тимофею Руке. По левой руке его и узнаешь – она у Тимофея обожженная. Как сполнишь, доложишь. Да не торопись сейчас идти, дождись темноты. Ну, ступай.

Кивнув, Прохор направился обратно к обозу. Проводив парня пристальным взглядом, Узкоглазов живо подозвал к себе пробегавшего мимо мальчишку:

– Заработать хошь, паря?

– Знамо, хочу, милостивец!

– Дуй на Стретилово, к бабке Свекачихе. Скажешь – от Платона Акимыча. Пусть как можно скорее подошлет Ваську Москву на постоялый двор Акима Королькова, что супротив гостиного двора. Запомнил? А ну повтори!

– Значит, так… На Стретилове сказать бабке Свекачихе, что от Платон Акимыча, пусть пришлет Ваську Москву на постоялый двор Королькова. Так?

– Так… Ну, голова!

– А раз так, то гони пуло, милостивец!

– Пуло? – Узкоглазов усмехнулся. – Ну ты, парень, и хват. Вот тебе «полпирога», – он бросил мальчишке медяху. – Как все сполнишь, придешь к Королькову, там получишь еще столько же. Ну, беги!

Засверкав босыми пятками, мальчишка вприпрыжку припустил вдоль по широкой Белозерской улице.

Улыбнувшись, Платон Акимыч перекрестился на соборную церковь, пригладил бороду и неспешно пошел к паперти.

– Ой, господине! – углядев хозяина, кинулись к нему слуги. – А мы-то думали, куда наш родимец делся?

– Куда надо, туда и делся! – Узкоглазов желчно сплюнул наземь. – Так, вы двое – пшли к дому, а ты, Федька, и вот, Терентий, – со мной.

Федька с Терентием – рослые молодые парни – поклонились и вслед за хозяином направились на постоялый двор Акима Королькова.

Когда Прохор вернулся к возам, Иванко-приказчик уже был там.

– Ну вот, – весело подмигнул он. – Все и сладилось. Имеется грамота архимандрита к Введенской игуменье Дарье – это для вас, – Иван посмотрел на Митрия и Василиску. – Ну, а насчет тебя, Прохор… Монастырский старец Пимен завтра сразу после заутрени зайдет к хозяину твоему, Узкоглазову. Я полагаю, договорится.

– Ой, – Прохор хотел было сказать, что только что, позабыв уговор, согласился вернуться в работники к Платону Акимычу, но прикусил язык, постеснялся. Эко, скажут, удумал. Хозяин хозяином, но уговор-то дороже денег! Эта мысль крепко сконфузила парня, и теперь он мучительно соображал, как выкрутиться. Нет, поручение Узкоглазова нужно было выполнить, деньги передать – это вне всяких сомнений, ведь Прохор был человек честный и вовсе не хотел прикарманить чужое серебро. Значит, отдать, отнести – это во-первых, а во-вторых… возвращаться ли потом к Платону Акимычу? Это еще посмотрим! Коли не врет приказчик, так, быть может, и впрямь уговорит хозяина монастырский старец Пимен? На Узкоглазова-то, в учениках, считай, бесплатно горбатишься, за еду да конуру, аки пес цепной, а здесь приказчик все ж какую-то деньгу обещал. Интересно только, что делать заставит? Как бы не морды кому бить! Ну, уж Митьку-то – точно не морды.

– Ну, братцы, – Иванко потер руки, – теперь бы и на ночлег. Где тут поблизости постоялый двор, не слишком дорогой, но и не из дешевых?

– Постоялый двор? Да эвон, напротив, у Королькова, – махнул рукой Прохор.

– Не, Проша, – Митрий деловито вмешался в беседу. – У Королькова двор приличный, то верно, однако ведь и многолюдный весьма. А нам, – он хитро взглянул на приказчика, – как я понимаю, лишняя сутолока и ни к чему бы.

Иванко захохотал:

– Верно понимаешь, Дмитрий. Ну, так тогда где?

– На Береговой улице неплохой двор есть, монастырский, – подумав, порекомендовал Митька. – Тихо, спокойно, нелюдно… Правда, купцов туда могут и не пустить, там все больше для знатных паломников. Хотя, – отрок усмехнулся, – если кой у кого грамоты архимандричьи имеются, то, думаю, того хоть в какой двор пустят.

– Ох, умен ты, Димитрий, – приказчик качнул головой. – Аж страшно!

– Так его сыздетства Умником кликали! – громко расхохотался Прохор.

Принадлежащий Богородичному монастырю постоялый двор, один из многих, оказался, как и говорил Митька, весьма приличным: в людской зале, небольшой, на два длинных стола, и уютной, висели иконы в серебряных окладах, под образами горели лампадки, а на столе в подсвечниках настоящие восковые свечи, что, конечно, совсем не то что чадящие сальные. Управитель двора, чернец Аристарх – импозантный, с красивой черной бородкой и в рясе дорогого сукна, встретил гостей приветливо, но в приюте вежливо отказал: дескать, постоялый двор этот лишь для духовных особ, а торговым гостям сюда уж никак невмочно. Сказал и улыбнулся, посоветовав двор Королькова.

Выслушав чернеца, Иванко тоже улыбнулся, еще вежливее, обернулся – людская была пуста – и, по-свойски подхватив брата Аристарха под руку, отвел к дальней стене, пошептаться. Через некоторое время вопрос был улажен: все трое получили в свое распоряжение просторную светлицу, а Василиска – небольшую горницу с печью.

– Ночесь-то и морозец может грянуть, – пояснил Аристарх. – Вы-то перебьетесь, а вот девица… Не в послушницы ль собралась, дщерь? Тогда б тебе лучше в Введенской обители ночевать.

– Не, не в послушницы, – потупив глаза, отозвалась девушка и, вздохнув, призналась: – Сама не знаю куда.

Покачав головой, чернец велел служкам проводить ребят, сам же отвлекся на новых гостей, коим оказались старые знакомцы: дьяк Каменного приказа Мелентий с троицей служилых людей и с ними – Анемподист-тонник!

– Вот так встреча! – спустившись вниз, Иванко не поверил своим глазам. Поклонившись дьяку, придержал за рукав чернеца. – Ты-то каким чудом здесь, монаше?

– Господним соизволением и милостью отца настоятеля назначен в помощники государеву дьяку, – быстро пояснил тонник, вернее теперь уже бывший тонник. – Обители Тихвинские на ратный уклад проверять будем, да и вообще.

– Непростое дело, – заметил приказчик. – И не очень-то легкое. Многих знаний требует – математики, баллистики, геометрии…

– Все в руце Божией. – Перекрестившись на иконы, Анемподист поспешил вслед за дьяком.

– Странный говор у чернеца, – задумчиво протянул Иванко. – Странный.

Митька как раз в это время спустился в людскую, переспросил:

– Странный? Это ты про монаха? Так он карел.

Приказчик махнул рукой:

– Знаю.

И, понизив голос, добавил:

– Как все уснут, соберемся у нас, поговорим.

– Поговорим, – улыбнулся Митрий. – Не долго того ждать, солнышко-то вон село. Только вот Прохор куда-то сбирается на ночь глядя. Говорит – надо.

– И надолго ему надо? – Иван недовольно скривился.

Отрок ухмыльнулся:

– А это ты у него самого спроси. Вона, как раз идет!

В ответ на вопрос приказчика Прохор лишь усмехнулся и, пояснив, что быстро вернется, покинул постоялый двор.

– Ну вот, – уныло хмыкнул Митрий. – Теперь дожидайся его… Может, без Прошки поговорим? А ему потом все обскажем.

– Без Прошки? – Приказчик задумался, наморщил лоб и сразу стал словно на пару-тройку лет старше, не безусым пятнадцатилетним юношей, а человеком опытным, много чего повидавшим, бывалым. – Послушай-ка, – он вдруг вскинулся, – а кому это Прохор сегодня кланялся у соборной церкви?

– Кланялся? – Митька задумчиво закусил нижнюю губу. – Да черт его… Я и не видал, если честно. Постой-ка! – Отрок вдруг хлопнул себя по лбу. – А ведь ежели кланялся, то, может, бывшему своему хозяину, Платону Акимычу Узкоглазову?

– Логично. – Иванко неожиданно насторожился. – А ты его знаешь?

– Узкоглазова-то? – Митька неприязненно скривился. – Сам не знаком, а вот с чужих слов много чего слыхать приходилось. Тот еще хмырь!

– Хмырь, говоришь? И чего это наш Прохор в ночку сорвался? Ни с того ни с сего… Вроде, пока ехали, никуда и не собирался, – вслух рассуждал приказчик. – А потом вдруг засобирался… Не после ли встречи?

А Прохор быстро шел к Вяжицкому ручью, время от времени проверяя спрятанные за пазухой деньги, аккуратно замотанные в тряпицу. Стемнело, улицы быстро пустели, и запоздавшие прохожие спешили поскорее добраться под защиту родных стен. Во всех российских городах – впрочем, и не только в российских – в ночную пору шалили разбойники, и Тихвинский посад – хоть и, собственно, не город – отнюдь не являлся счастливым исключением. Шалили, и еще как!

Вот и сейчас подвалила было троица мелких шпыней из подворотни, но, узнав в свете луны Прошку – знаменитого кулачного бойца, – тут же скрылись в первой попавшейся подворотне. Вот и ручей, узенький, грязный, рядом невысокая часовенка, вокруг – обнесенные изгородями дворы, десятка два. Кривоватые улочки, переулки… Где ж тут Собачье устье? Черт ногу сломит!

Прошка вдруг насторожился: показалось, будто кто-то осторожно крадется сзади. Парень сделал пару шажков – и замер. Ну точно, крадется, тать ночной! Ладно… Свернув на узенькую тропинку, идущую средь растущих по берегам ручья кустов, Прохор наклонился к воде, успев заметить черную, на миг отразившуюся тень… Ударил с охоткой, с разворота, наотмашь! Лишь слабый вскрик прозвучал в тишине, да еще всплеснула вода. Ага, вот тебе! Так и надо, покупайся! Утонуть не утонешь, мелко. В другое время Прошка, конечно, не преминул бы посмотреть на поверженного лиходея, но сейчас не до того было. Да и неохота – больно надо, берега тут скользкие, запросто можно и самому угодить в ручей. Ладно, пес с ним, с татем… Однако ж где тут нужный проулок? И спросить-то, как назло, не у кого. Кругом заборы, заборы – а за заборами глухо брешут псы. Э, вот, кажется, чья-то речь!

– Православные, Собачье устье где? – останавливаясь у закрытых ворот, громко выкрикнул Прохор.

Тишина… Нет, вот ответили:

– Сюда, сюда заворачивай!

Подозрительный какой-то мужик… С чего бы это он за кустиком прятался? А в руках… Господи! Никак самострел! Ну, точно…

Отменная реакция кулачного бойца спасла Прошке жизнь – он не раздумывая рухнул в грязь, и тяжелая арбалетная стрела-болт просвистела над самой макушкой.

– Ниче! – цинично заявил стрелок, отбрасывая самострел в сторону… И тут же вытаскивая из кустов второй, снаряженный! – Ниче…

Убийца пошел прямо на застывшего в грязи Прохора, и яркая луна светила ему в спину. Парень дернулся было, но понял – зря… Куда убежишь-то? Лучше здесь выждать и быстренько откатиться, вот хоть в ту лужу, больше-то некуда. Ну, только дернись, выстрели, а уж там еще посмотрим… Смажешь – тут тебе и конец.

Ночной тать, похоже, хорошо понимал это, поэтому остановился на полпути, застыл, тщательно выцеливая несчастного парня. А тот собрался, словно натянутая тетива, ждал… Главное – угадать выстрел…

Не угадал!

Убийца вдруг захрипел и, схватившись за левый бок, с шумом повалился наземь. Выпавший из его рук самострел, подняв брызги, утонул в луже. Позади упавшего татя вдруг показалась темная фигура в коротком польском полукафтанце. Так, значит…

– Ну, Прохор, вставай, – произнесла фигура знакомым насмешливым голосом. – Хватит, ровно свинья, в грязи-то валяться.

Незнакомец подошел ближе, и быстро поднявшийся на ноги Прохор с облегчением признал в нем приказчика Иванку Леонтьева. В свете луны хорошо было видно, как с одежки его стекают капли, а когда приказчик повернулся – стал заметен и быстро расплывающийся под левым глазом синяк.

– Здорово ты меня шандарахнул, – скривив губы, признался Иван. – Прямо в ручей сбил, молодец! Хорошо, не пистоль с собой взял – палаш да ножик.

Глава 11.

Хлеб – всему голова

Современники имели все основания упрекать монахов, богатых дворян и купцов в том, что они спекулировали хлебом и обогащались за счет голодающего народа. Р. Г. Скрынников. Россия в начале 17 в. «Смута»

Май-июнь 1603 г. Тихвинский посад

Иванко не стал ни о чем расспрашивать Прохора. Оба быстро возвратились на постоялый двор и тут же улеглись спать. А вот уж когда выспались…

– Ну? – Отправив Митрия к двери следить, чтобы никто не подслушал, приказчик пристально уставился на молотобойца. – Давай рассказывай, Проша.

– Об чем? – Прохор невесело усмехнулся. – Подумаешь, лиходей ночной напал, эко дело! Тут таких лиходеев…

– Постой, постой, – жестко скривив губы, перебил его Иван. – Дело твое только на первый взгляд простое, вернее – таким кажется. Не всякий тать с двумя самострелами по посаду таскается! Да и на случайного прохожего засаду устраивать – не слишком ли глупо?

Молотобоец воспрянул духом:

– Вот и я мыслю, что глупо! Лиходей-то меня, верно, спутал.

– Спутал? – задумчиво переспросил приказчик. – Может быть… А если не спутал? – Он перевел взгляд на внимательно прислушивающегося к разговору Митрия и вдруг улыбнулся: – А ну, Мить, представь, что это именно на нашего Прохора устроили засаду. Подумай-ка, почему б так?

Митька почесал затылок, немного посидел в тишине, пару раз кашлянул, а уж потом не торопясь, рассудительно и размеренно, изложил свои мысли. А мысли были такие: если засада была устроена именно на Прохора (а все говорило об этом), то явно не с целью ограбления – чего возьмешь с нищего молотобойца? Тогда зачем? А затем, что Прошка чем-то кому-то не угодил иль помешал. Иль знал что-нибудь этакое, что кому-то спокойно спать не давало.

– А что ты мог знать такого тайного, Проня? – Митрий искоса посмотрел на приятеля. – Ну, поведай, что мне рассказывал о таможенном монахе Ефимии – вряд ли у тебя еще какая тайна найдется, за которую башки можно лишиться.

– О таможенном монахе? – Иванко резко вскинул голову. – Что-то ты, Прохор, мне об этом не рассказывал.

А Прошка ничего не ответил, лишь бросил на Митьку презрительный взгляд – мол, выдал, пес, а ведь обещал молчать.

– Ты глазами-то на меня не сверкай, – немедленно возмутился Митрий. – Не предаю я тебя, а, наоборот, спасаю. Ты, Проня, мне вместо брата родного, я тебя живым видеть хочу, а не мертвым. Дело-то, смотри, каким боком вышло! Ежели б Иван за тобой не пошел…

– «Не пошел», – передразнил Прохор. – Как же ты, Иване, так ходить научился, что я тебя за собой и слыхом не слыхивал… ну, почти.

– Учен. – Скривившись, приказчик осторожно потрогал рукою синяк. – Только, видать, плоховато.

– Надо же! – заинтересовался Митрий. – Ты вообще много чему учен: и конной скачке, и палашному да пищальному бою, и речи аглицкой. Экие ушлые приказчики в Холмогорах! Не приказчики, чуды ходячие.

Отрок неожиданно поднялся с лавки и подбоченился – видать, все ж таки обидел его Прошкин взгляд, – правда, смотрел он сейчас не на старого своего приятеля, а на холмогорского торгового человека Иванку.

– Все-то ты умеешь, – понизив голос, продолжал Митрий. – Всему-то учен. И пищальники обозные тебе подчинялись, словно ты им родной отец-воевода, и вопросы ты все время задаешь – для торгового человека странные. О московском обозе расспрашиваешь, о таможеннике убитом. И грамот у тебя полно, да все – к важным людям: к архимандриту, к Дарье-игуменье… В общем, так… – Отрок немного помолчал, глядя прямо в карие глаза приказчика. – Ты, Иване, про нас все знаешь, а мы про тебя, получается, ничего. Кому служим – один Бог знает. Нет, нет, только не ври больше, что ты человек торговый, видывали мы торговцев, а ты… Ты, может, соглядатай свейский, а?

При последних словах Митьки Прохор сжал кулаки. Приказчик дернулся.

– Сиди! – угрожающе бросил молотобоец. – Не успеешь и палаш выдернуть – припечатаю к стенке.

– Да знаю, припечатывал уже! – К удивлению Прохора и Митьки, Иванко вдруг откинулся спиной к стенке и зашелся в смехе.

– Ой, не могу, – утирая выступившие на глазах слезы, удивлялся приказчик. – Послух, говоришь, свейский? Ну, Митрий, ну, уморил… А вообще, да. – Он вдруг резко оборвал смех и обвел двух приятелей совершенно серьезным взглядом. – Вот что, парни, никакой я не приказчик, ты, Митрий, прав – четко все уловил, молодец. Но со свейским соглядатаем, конечно, погорячился…

– Да кто ж ты такой?! – не выдержав, закричал Прохор и вдруг тут же сконфузился. – Хотя оно, конечно, жизнь ты мне спас, то так…

Приказчик снова улыбнулся:

– Кто я такой, спрашиваете? А ну-ка, Димитрий, подопри дверь… Вот так…

Нагнувшись, Иванко медленно стянул с левой ноги сапог и протянул Прохору:

– Оторви-ка подметку.

Пожав плечами, молотобоец, напрягшись, исполнил требуемое и с удивлением вытащил наружу спрятанный кусочек пергамента.

– Митрий, возьми, – распорядился Иван. – Прочитай.

– «Грамота сия дана Ивану Леонтьеву сыну, разбойного приказу дьяка Тимофея Соли товарищу…» Ну ничего себе! – Митька негромко присвистнул. – Дьяка разбойного приказу товарищ! Так ты, никак, беломосец?! Иль того больше – боярин?

– Из детей боярских, – скромно пояснил Иванко. – Почти так же был нищ, как и вы. Больше года уже, после смерти батюшки, служу государству Российскому, как и вы, надеюсь, теперь служить будете, ибо только власть государева маленькому человеку заступа… Впрочем, и не только маленькому…

– Из детей боярских, – покивал Митрий. – То чин не московский, городовой. А ты, чай, на Москве служишь?

– На Москве, – подтвердил Иван.

– Самого дьяка товарищ… – Митька задумчиво почесал затылок. – А что же не «жилец»?

– У дьяка приказу разбойного товарищей-помощников много, и все по разным делам, – охотно разъяснил «приказчик». – Я покуда самый незаметный. А «жилец» – первый московский чин, его еще заслужить надо!

– Угу, – понятливо кивнул Митрий. – Потом, глядишь, за службишку твою государь землицей испоместит – тут и следующий чин: дворянин московский, потом, даст Бог, стряпчий, стольник… А от стольника и в чины думные недалеко.

– Недалеко, – Иванко хмыкнул. – Скажешь тоже! В думные… Эко хватил! Хотя… твои бы слова, Митрий, да Богу в уши! В общем так, други: хотите государству Российскому послужить?

– Да ты что спрашиваешь?! – возмутился Прохор. – Нешто мы немцы какие? Нешто нам, православным, за родную землицу живота жалко?! Уж конечно, послужим, верно, Митька?

Молотобоец с силой ударил кулаком в ладонь:

– Любого вражину под орех разделаю!

– Не сомневаюсь! – Иванко хохотнул. – А теперь – на полном серьезе. – Он обвел враз притихших приятелей посуровевшим взглядом и поднялся с лавки. – Именем государя нашего Бориса Федоровича, властию, данной мне дьяком разбойного приказу Тимофеем Солью, верстаю тебя, Димитрий Тереньтев сын по прозвищу Митька Умник, и тебя, Платон Патрикеев прозваньем Сажень, на службу государству Российскому! Поклянитесь же для борьбы с врагами ее и злыднями не жалеть ни сил своих, ни жизни!

– Клянемся! – опустившись на колени, ребята дружно перекрестились на висевшую в углу икону.

Новый таможенник, чернец Варсонофий, заменивший убитого Ефимия, оказался человеком далеко не старым, но чрезвычайно худым, согбенным. Длинной чахлой бородкой и каким-то унылым морщинистым лицом он напоминал древних мучеников, как их себе представлял Митька. Отрок, так уж вышло, оказался сейчас единственным, кого товарищ дьяка разбойного приказа мог использовать для решения своих – вернее, государственных! – дел. Прошке после здравого размышления было пока велено безвылазно сидеть на постоялом дворе и, по возможности, не казать из гостевой горницы носа. Труп убийцы с самострелами был благополучно спущен в Вяжицкий ручей, а вот исчезновение молотобойца должно было заставить Платона Акимыча Узкоглазова перейти хоть к каким-то действиям. И в самом деле, если Прохор не был убит, то тогда почему не вернулся к хозяину? Почему не передал долг Тимофею Руке? Что-то почувствовал, прознал? Или все ж таки был убит? А тогда – где тело? Тоже в Вяжицком ручье?

Ручей был неглубок, и Иван с Митрием не сомневались, что мертвый убийца будет вскорости обнаружен. А раз обнаружен – так сразу же пойдут слухи, посад-то не особо велик. А где их услыхать, эти самые слухи? Естественно, на торговой площади возле Преображенской соборной церкви, где и амбары, и ряды, и важня с таможней. Там-то и шатался сейчас Митька, прикидывающийся отпущенным на оброк служкой, – «а где чего-кому помочь-принести?». Оделся парень соответственно – сермяжная рубаха, порты с заплатками, лицо грязью измазано, ноги босые, в цыпках.

Заутреня уже закончилась, и медленно, степенно поднималось солнце, отражаясь в стеклянных окнах богатых домов Большого посада. Стоял конец мая – Иванов день, или, по-церковному, Третье обретение главы святого Иоанна Предтечи. По сему празднику звонили в колокола, и благовест, поднимая в небо тучи воробьев и галок, неспешно скользил над улицами, монастырями и площадью. Торговлишка едва только начиналась, неспешно подъезжали возы, однако Митьке туда было пока не сунуться, там и своих грузчиков хватало, чужому могли запросто морду набить или, как выражался Прошка, начистить рыло. Впрочем, Митрий отнюдь и не рвался чего-нибудь разгрузить, совсем другие у него задачи были. Во-первых, выявить и запомнить нужные слухи, а во-вторых, прогуляться до переулка Собачье устье, к дому Тимофея Руки, кое-что посмотреть да вынюхать. Узкоглазова и ход следствия по делу убитого таможенника Иванко решил взять на себя, так что Митрий сейчас присматривался к новому таможенному монаху лишь от нечего делать.

Чернец Варсонофий, немного постояв на крыльце, завидел приближающиеся возы и поспешно скрылся в таможенной избе – где это видано, чтоб таможенники к купцам бегали, а не наоборот? Митрий почесал затылок и, подумав, направился к торговым рядам, на которых как раз раскладывали товары. Ночные сторожа – все сплошь дюжие угрюмые мужики – уводили прочь свору цепных псов, кои по ночам охраняли амбары и лавки. Щурясь от солнца, Митька неспешно прохаживался вдоль рядков. Сперва прошелся по большому ряду, вдоль всех пятнадцати лавок, затем свернул на серебряный, к знаменитым тихвинским мастерам Погудиным, Голубевым, что выделывали из серебра удивительной красоты вещи – распятия, диадемы, блюда, зеркала. Здесь Митька даже остановился, постоял, любуясь, пока не прогнали, – мол, шел бы ты отсюда, паря, не украл бы чего! Отрок пожал плечами – нужно мне ваше серебришко, как же, чай, и поважнее заботы есть. С левой стороны вдруг послышался шум – ругались какие-то мужики, ржали кони. На рядок сгружали соляные круги с заонежских варниц. Митрий постоял, послушал – ничего интересного, одна божба да ругань на медвяные росы. Так уж считалось, что медвяные росы – худые, вредные, с которых и заболеть недолго. Вот и у заонежских мужиков пара лошадей по пути пала, не иначе как на медвяные росы забрели.