Текст книги "Отряд"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 53 страниц)

– Долго пить не буду, – сразу же предостерег Иван. – И не потому, что не хочу вас уважить, – дела.

– У всех дела, Иване! – расхохотался Михайла. – Вот, ты думаешь, почему я пью? Оттого что скучно! Эх, сейчас бы войну какую-нибудь, да на лихом коне, да с сабелькой! А, атаман?

– Похоже, он спит уже, – Иван покосился на поникшую голову атамана.

– Вот вам еще водочка, господине, – юркий целовальник поставил на стол глиняный штоф и, нагнувшись к уху Ивана, тихо спросил: – Девочек не желаете?

– Умм… Не сегодня. Сегодня водки!

– Понял!

Немного выпив, Иван вдруг улыбнулся, только теперь оценив всю задумку Овдеева. Ну, конечно же, не могло такого быть, чтобы целовальники и прочая кабацкая теребень не знали бы в лицо приказных из той чети Земского двора, что непосредственно занималась уличными разбоями, кражами и прочей водочно-торговой мелочью. Конечно же, их здесь хорошо знали. А вот Ивана, Прохора, Митьку и уж тем более Галдяя – нет! На том, видно и строил свои расчеты хитрый Овдеев. Молодец. Что и сказать – молодец. Нет, в самом деле…

– Капусточки не угодно ли?

Снова целовальник! Ох, не зря он так настойчиво пристает. Вот, сейчас снова выпивку притащит.

Иван не пил, пригублял, а потому, принюхавшись, сразу отметил для себя резкий запах принесенного целовальником напитка – ну, ясное дело, перевар да еще с какой-нибудь дурь-травой – зельем.

– Ну, пора мне, – шумно попрощавшись с Михайлой, Иван, покачиваясь и глупо ухмыляясь, направился к выходу.

У самой двери остановился, подав знак своим… и почувствовал, как двое невесть откуда взявшихся парней взяли его под руки:

– Домой сведем, брате!

– Пустите! – пьяно дернулся молодой человек. – Сам дойду.

– Не, господине, доведем! – Парни ухмыльнулись и, оглянувшись по сторонам, живо потащили Ивана в темный проулок…

Опа! Затащив, один сразу рванул кафтан, другой – пояс… Ему-то Иван и зарядил от всей души промеж глаз, как когда-то учил Прохор. Впечатавшись спиною в забор, тать изумленно выкатил глаза. Второй тут же выхватил из-за голенища ножик, блеснувший в свете луны волчьим недобрым глазом, и молча выбросил руку вперед – Иван едва успел пригнуться и крикнуть:

– Митька, стреляй!

Да, на кулаки, собственные и Прохора, тут надежда была малой, – слишком уж стремительно все происходило. Юноша упал лицом в траву… И тут грянул выстрел.

Митрий не промахнулся, хоть и темно было, и целился, считай, наугад, – крепкая пуля отбросила в темноту схватившегося за грудь лиходея. Другого утихомирил подбежавший Прохор, хватил разок кулачищем, второго удара не потребовалось.

– Молодцы, – поднявшись, похвалил Иван. – Как там Галдяй, не замерзнет?

– Не. Мы его в траву положили, да и ночь теплая.

Нагнувшись, Прохор потрогал шею подстреленного и уважительно шмыгнул носом:

– Наповал. И впрямь – молодец Митька!

– Не он бы – точно б отведал ножичка, – тихонько засмеялся Иван. – Не думал я, что они так обнаглеют – прямо у самого кабака начали. Нахалюги.

– Непуганые ишшо! – Прохор старательно связывал руки задержанного крепкой пеньковой веревкой. – Ничо, этого на правеж выставим – ужо все про подельничков своих расскажет.

– Расскажет, – ничуть не сомневаясь, кивнул Иван и, холодно улыбнувшись, добавил: – Каты у нас славные, дело свое знают.

– Не виноват я, дяденьки, – заканючил тать.

– Вот кату про то и расскажешь. И про целовальника не забудь.

Тать дернулся:

– Так ведь он, Потаня-целовальник, главный-то лиходей и есть! А язм что, человеце мелкий…

– Вот, молодец, – похвалил Иван. – Не кочевряжишься. Так мы с тобой, глядишь, и без ката договоримся.

– А как же?! – воспрянул духом молодой лиходей.

Свадьба устроилась по московским меркам – скромно. Гостей было немного, большей частью – лучшие друзья, ну и приказные. Невесту украшала Филофейка-подружка, младший ее брательник, Архипка, сидел за столом под строгим присмотром Митрия. Прохор наконец-таки привел свою зазнобу – Марьюшку, дочку Тимофея Анкудинова, владельца нескольких кузниц. Незнамо как он там уговаривал ее батюшку отпустить дщерь – может, и никак, сманил просто, – однако привел, явил-таки друзьям свою красавицу. И впрямь красива оказалась девушка: очи блестящие, синие, долгая, с лентами, коса. По обычаю, мужчины сидели за столом с мужчинами, женщины – с женщинами (нет, лучше уж сказать – девушки с девушками, так оно верней будет). Митька, на правах шурина, предлагал, правда, сделать по-европейски, как, к примеру, во Франции иль в иных странах, – девчонок с парнями за один стол посадить, позвать музыкантов.

– Цыть! – на это загодя еще ответил Прохор. – Ты послушай только, о чем на Москве говорят! Мол, царь-государь польские обычаи не к добру вводит, русскому де духу противные – танцы премерзкие, игрища, баб к мужикам садит. Это про самого царя так говорят, а что про нас скажут? Боюсь, и не скажут ничего, а красного петуха пустят. Нет, уж лучше гусей не дразнить.

Ну, не дразнить так не дразнить, – вполне резонно ведь сказал Прохор. Так и порешили – по-старому свадьбу сладить, по обычаям московским. Дело несказанно облегчалось тем, что свадебка-то молодой вышла: жених с невестой оба были сироты, а, стало быть, за неимением маменек-тятенек, дедушек и прочих родственников, не было и старичья средь гостей, даже посаженого отца – и того не было, без него обошлись, – спасибо отцу Варсонофию, молодому священнику церкви Флора и Лавра, так обвенчал, а уж теперь на свадьбе гулял знатно – не успевали брагу из подпола таскать. Браги, слава Господу, много было, куда меньше – вина. Вот вино-то и порешили девчонкам на стол отдать, а сами бражицу, да мед, да пиво пили. Парни в сенцах сидели, окно распахнув настежь, девки – в светлице. Дверь распахнули – и обычаи соблюдены (сидят-то раздельно) и друг друженьку видно, а уж слышно… В светлице песню запоют – в сенях подхватят, ну, и наоборот, соответственно.

В светлице:

Славен город, славен город

Да на возгорье, да на возгорье!

В сенях:

Звон-от был, звон-от был

У Николы колоколы, у Николы колоколы!

Молодые вот только утомились туда-сюда бегать, потом махнули рукой, на пороге встали да взасос – под крики радостные – целовалися.

Почетный гость – князь Михаил Скопин-Шуйский – не побрезговал, пожаловал, с ним и Жак Маржерет, личный телохранитель царский. Уж и выпили. Правда, не по-московски – вусмерть упившихся не было, да и кому – приказным разве? Так тем завтра на службу: Ондрюшка Хват ни единого на три дня, на всю свадьбу, не отпустил, да и сам только по-первости поприсутствовал, а потом, сославшись на дело, ушел. Приказные после его ухода взбодрилися, кружками замахали: наливай, мол, – а чего б не налить? Свадьба ведь! Лишь один Галдяй Сукин квас нестоялый пил: ни к вину, ни к бражице, ни – упаси, Боже – к водке не прикасался, зарок после недавних событий дал. Чуть ведь не преставился парень от перепою, с непривычки-то! С тех пор и не пил – опасался.

К ночи ближе гостюшки разошлись: первым, как и положено, поцеловав молодых на прощанье, уехал князь Михаил, с ним и Маржерет, а уж потом и приказные потянулись. Остались лишь свои, близкие, да Галдяй Сукин – тоже теперь, считай, свой.

Сели не чинясь, за один стол, снова выпили – теперь уж по-простому, как меж своими принято. Пару песен спели, плясать начали. А потом Марьюшка – красавица Прохорова – домой засобиралась, мол, поздно уже. Волосы рукою пригладила – тут и Филофейка: на, мол, Марьюшка, гребешок, причешися.

Взяла Марьюшка гребень, глянула и, ахнув, едва не сомлела, – хорошо, подхватил Прохор.

– Что? Что такое? – заволновались хозяева. – Аль вино крепко? Аль жарко?

Девушка, впрочем, быстро пришла в себя:

– Нет, братцы-сестры милые, и вино хорошее, и не жарко. Дюже гребень мне сей памятен… из рыбьего зуба резной, с ошкуем…

Глава 16

По следу

Нередко царь ходил один по городу пешком, заходил в мастерские, толковал с мастерами, говорил со встречными на улицах. М. Острогорский. Учебник русской истории

Осень 1605 г. Москва

Гребешок! С ошкуем! Тот самый, что Василиса не так давно подарила Филофейке! И, по словам Марьюшки, именно этот – или точно такой же – гребень она дарила своему бывшему дружку Федотке, с год тому назад погибшему страшной смертью.

Так тот гребень или просто похож? Это выспрашивал Прохор уже после свадьбы. Выходило – тот. Крайний зубец обломан, характерные царапины на спине ошкуя – тот. И гребешок сей Иван самолично привез из-под Кром. Подарила та девчонка, Гарпя, сказав, что гребень кто-то оставил иль выронил. Кто?! И где теперь найти Гарпю… Впрочем, о последней как раз доходили слухи, вернее, не столько о ней, сколь о веселых «польских», как их здесь называли, девках. Дескать, они все в Москву подались, за старыми своими кавалерами – поляками, казаками, дворянами. Подались-то подались… только где их сейчас искать? Впрочем, что думать? Лучше уж спросить знающего человека.

Вот к этому-то человеку Иван и направился, благо от приказных палат идти было недалеко, всего-то пересечь площадь. Стояла уже осень, та самая, что зовут золотой: с желто-красным нарядом деревьев, летящими на ветру паутинками в прощальном тепле солнца, с журавлиным курлыканьем в светло-голубом небе. Осень… В середине сентября, как раз после свадьбы, вдруг зарядили дожди, но, слава Господу, вскоре успокоились, словно давая людям время спокойно убрать урожай, и в последнюю седмицу погода установилась теплая, сухая, будто бы снова вернулось лето.

Остановившись у ворот царского дворца, Иван вежливо поклонился страже – польским жолнежам в железных, украшенных петушиными перьями шлемах и кирасах, начищенных почти до зеркального блеска мелким речным песком. Вообще-то, по всем уставам, не рекомендовалось песком латы чистить, но поляки на то плевали, уж слишком большими щеголями были. Как, впрочем, и сам государь.

Едва вспомнив Дмитрия, Иван вздрогнул, – ну, вот он, легок на помине! Как всегда, лихо проскакав через всю площадь наметом, государь ловко выпрыгнул из седла и, бросив поводья стражникам, оглянулся на далеко отставшую свиту. Презрительно прищурившись, сплюнул и покачал головой:

– Эх, бояре, бояре… Мало того, что невежды, так еще и на лошадях кое-как скачут. Словно мешки с дерьмом, прости Господи!

Иван поклонился, приложив руку к сердцу:

– Здрав будь, великий государь!

– О?! – оглянувшись, удивился-обрадовался Дмитрий. – Иванко!

И тут же насупился, сдвинул брови:

– Ну что? Ошкуя поймал, наконец?

Юноша вздохнул – ну и память у государя!

– Скоро словим.

– Да сколько же ждать можно, а? – рассердился царь. – Я вам когда еще говорил? А воз и ныне там? Ужо, переведу всех вас в Сибирский приказ, поедете у меня всю Сибирь мерять да на чертежи-карты накладывать.

– Дело интересное! – оживился Иван.

– Интересное… – Дмитрий несколько поутих. – А с ошкуем-то кто будет возиться?

– Да поймаем мы его, великий государь, очень даже скоро. Все к этому идет. Тут вся загвоздка в том, что затаился он – ничем и никак себя больше не проявляет.

– Ах, вон оно что! – нехорошо ухмыльнулся царь. – Вам, стало быть, надобно, чтоб еще мертвяк растерзанный объявился! Молодцы, нечего сказать!

– Да словим мы его и так, государь, вот те крест! – Иван размашисто перекрестился на сияющие золотом купола Успенского собора.

Царь неожиданно засмеялся:

– Ладно, ладно, верю. Ведаю – серьезные дела быстро не делаются. И все ж – поторопитесь.

– Поторопимся, государь!

Иван снова поклонился, хоть и знал – не любит царь, чтоб за разговорами лишний раз спину гнули.

– Кажется, я вас обещал к себе позвать, поговорить о Франции, об университетах, – вспомнив, мечтательно улыбнулся Дмитрий.

И тут же, при виде подъезжающей свиты, легкая улыбка его сменилась недовольной гримасой, а темно-голубые глаза сверкнули затаенным гневом.

– Эх, бояре, бояре… – не высказал – простонал царь. – Опутали вы меня, зацепили… Теперь без вас и дел никаких не решить… – Он перевел взгляд на Ивана и тихо продолжил, будто жаловался: – Вот и тебя с Митрием хотел бы, а не позвать. Бояре скажут: нельзя шушукаться с худородными, не царское это дело.

– Да уж, – усмехнулся Иван. – Я и не боярин даже.

– Ах ты ж! – Дмитрий вдруг весело засмеялся и с силой хлопнул юношу по плечу. Иван аж присел от неожиданности, – царь был человек не слабый, кряжистый, плечистый. – Ты что ж, намекаешь, чтоб я тебя боярством пожаловал?

– Да упаси Боже! – замахал руками Иван и впрямь ничего такого не думавший.

Однако царь рассудил иначе:

– А ведь пожалую! Вот ошкуя поймаешь – и пожалую. А парням твоим – дворянство московское! Эй, эй! На землю-то не бросайся. Что у вас у всех за привычка такая дурацкая?

– Батюшка, батюшка! – заголосили подъехавшие бояре. – Не изволишь ли отобедать?

– О, явились! – Дмитрий вздохнул и снова улыбнулся Ивану: – Ты вообще чего тут, у дворца, околачиваешься? Боярства ищешь?

– Да нет, Жака… Ну, Якоба.

– А, Маржерета… Во-он он у бояр крутится. Постой-ка! Не у тебя ль на свадьбе он не так давно гулеванил с князем Михайлой, мечником моим, вместе?

– У меня, – скромно потупил очи Иван.

– Тогда жди… Сейчас пришлю тебе Маржерета.

Царь повернулся и в задумчивости направился во дворец. Следом, сверкая парчою и драгоценностями, потащилась свита.

Ждал Иван недолго – Жак выскочил сразу. Улыбнулся:

– Бон жур, Жан!

– Бон жур. Са ва?

– Са ва бьен! Э тю?

– Бьен… – Иван улыбнулся. – Отойдем?

– Давай.

Отойдя с десяток шагов от дворца, приятели остановились.

– Слышь, Жак, – негромко сказал Иван. – Помнишь тех девчонок, где мы… Ну, короче, где мы чуть было не подрались.

– А!!! – хитро улыбнулся француз. – Так ты, кажется, недавно женился. А уже про девчонок спрашиваешь! Что, на новеньких потянуло? И правильно. Жена женой, а девки – девками! – Маржерет залихватски подкрутил ус. – Не ту ли черноглазую ты ищешь… мадьярочку, да?

– Гм… – Иван не знал, что и ответить. И что спросить.

Впрочем, Маржерета и не надо было спрашивать, – о гулящих девках он, казалось, знал все, что и поведал юноше с немалыми и большей частью ненужными подробностями.

– Ага, – не дослушав, перебил Иван. – Значит, на Никольской они?

– Да, там… Не на самой Никольской, а ближе к реке… ну, где рядки. Там и найдешь свою черноглазую. Поклон передавай… Опа!

Француз вдруг, что-то вспомнив, вытащил из-за пазухи мешочек и, подкинув, поймал на ладонь. Мешочек приятственно звякнул.

– Государь от щедрот своих жалует тебя, Жан, тремя золотыми ефимками, сиречь – йоахимсталерами! На счастье молодому семейству!

– Вот славно! – Иван не скрыл радости, – а чего ее скрывать-то? Не каждый день золотые ефимки дарят, тем более – царь. – Вот что, Жак, по такому случаю – с меня корчма.

– Ловлю на слове! – шутливо погрозил пальцем француз.

Приятели распрощались, и Иван не спеша зашагал к приказным палатам, даже не догадываясь, что на сегодня его приключения отнюдь не закончились.

Позади послышался вдруг топот копыт и лошадиное ржание. Юноша оглянулся и поспешно отошел в сторону, пропуская вызолоченную карету с одетым в парчовый полукафтанец кучером на козлах.

– Тпрууу!

Нагнав Ивана, карета остановилась. Приоткрылась дверца:

– Пожалуй, Иван Леонтьевич, подвезу.

– Да мне не далеко.

– И все же!

Голос прозвучал настойчивее с этакими властными интонациями. Ну, конечно же, властными, какими ж еще, не простолюдины же по Красной площади в золоченых каретах катаются?!

Пихнув за пазуху мешочек с только что полученными ефимками, Иван заинтригованно полез в возок и уселся на обитое сафьяном сиденье… Лошади медленно тронулись.

– Хе-хе… – ласково улыбнулся парню какой-то сивый, богато одетый старик… ну, не совсем старик, а так, пожилой. Противный такой с виду, и бороденка будто бы даже сальная. Голосок тоже мерзкий – скрипучий такой… Господи! Уж не из мужеложцев ли? Ну, с такими разговор простой, – как учил Прохор, с ходу правой в ухо! Впрочем, старичок, кажется, не приставал… Попробовал бы!

– Говорят, ты, Иване, с племяшом моим, князем Михайлой дружишься?

А старичок-то знакомый… Ну, еще б не знакомый! Князь Василий! Василий Шуйский – Рюрикович, опальный боярин, не так давно полностью прощенный царем.

– Ну да, – юноша кивнул. – Князь Михаил – человек честный и славный.

– То так, так, – внимательно рассматривая Ивана, закивал старый князь. – Государь тебя подарком пожаловал?

Иван моргнул, – ну и князь, уже и это знает! Не счел нужным таить, кивнул:

– Пожаловал.

– Векселем или златом?

Ну до чего ж любопытный!

– Ефимками.

– Это хорошо, – дребезжаще рассмеялся князь. – Векселя-то государевы казенный приказ к оплате не принимает.

– Как это не принимает? – удивился Иван.

– А так! Злата в казне – кот наплакал. Щедр государь без меры. Не дергайся, не в твой огород камень.

– Да я и не…

– Князь Михайла, племянник мой, тебе на свадьбу что подарил?

– Саблю татарскую, – похвалился юноша. – Рукоять смарагдами изукрашена.

– Хэк… саблю, – презрительно бросил Шуйский. – На вот!

Он взял с сиденья рядом с собой небольшой сверток, развернул – в глаза Ивану метнулось сиянье золота и рубинов.

– Невесте твоей ожерелье… Верней, теперь уж – супруге.

– Благодарствую! – Иван, не чинясь, принял подарок. А чего б не принять? От прощенного-то боярина, тем более родного дядюшки… ну, если и не друга, то приятеля – человека, несомненно, честнейшего.

– У ворот тебя высажу, – улыбнулся князь. Глаза его, впрочем, смотрели настороженно и цепко. – Это хорошо, что ты от подарка не отказался… Молодец.

Оказавшись на улице, Иван поклонился князю. Тот кивнул в ответ, и карета небыстро покатила в ворота.

– Ну и денек! – покачал головою Иван. – Этак не одну лесопильню можно будет на тихвинском посаде поставить, а две… или три даже!

Гарпю он отыскал там, где и говорил Маржерет – у рядков, на Никольской. Конечно же, не в ряду девиц с кольцами в губах – те были местные и чужих ни за что не пустили бы, – а невдалеке, ближе к речке. Там же, у реки, паслись кони и стояли кибитки. Не гулящие, а перекати-поле какие-то. Интересно, а зимовать они где собрались?

Девчонка узнала Ивана сразу, вынула изо рта кольцо – знак продажной любви, – улыбнулась:

– Идем в кибитку?

– Идем, – легко согласился Иван. – Только не затем, зачем ты думаешь.

– Интересно… – Гарпя на ходу оглянулась. – Зачем же?

– Вот! – Поднявшись в кибитку, Иван протянул девушке гребень. – Узнаешь?

– Нет… Впрочем…

Взяв гребешок, Гарпя поднесла его к глазам, всмотрелась:

– Ах да… сама ж тебе его и дала. Там, под Кромами. Помню-помню… Важный московит его у меня оставил, забыл, наверное… Чувствую, ты о нем хочешь спросить, так?

Иван молча кивнул.

– Боюсь, не помогу тебе, – сокрушенно вздохнула девушка. – Признаться, плохо его помню… да их там много захаживало. Кажется, сильный такой… Да, однорядку он у меня прижег светильником – как раз по подолу. Дорогая однорядка, черная такая, бархатная…

Сказать по правде, Иван рассчитывал узнать больше, куда больше, но, увы, просчитался, как это частенько бывает с любым, даже самым опытным дознавателем. Впрочем, были еще наметки, и много, оставалось лишь свести все эти вроде бы, на первый взгляд, разрозненные сведения в одну кучу. Да и Митрия расспросить – что он там вызнал среди приставов и катов? Может, все же не сам по себе повесился Телеша Сучков? Может, помог кто?

– А ничего не вызнал, – придя в хоромы, отмахнулся Митька. – Квасу не осталось ли? В горле сохнет.

– Бери вон бражку.

– Давай…

Напившись, Митька развалился на застланном волчьей шкурой сундуке и, блаженно вытянув ноги, пояснил:

– Пристава, что тогда, в ночь, караулили в темнице, с Овдеевым в Польшу уехали в числе прочих стражей. Вернутся – расспросим. К декабрю должны бы.

– Что ж, подождем, – неожиданно улыбнулся Иван. – А пока кой-чего пособираем, повспоминаем, запишем тщательно, – помнишь, как Ртищев учил, царствие ему небесное?

– Да уж, – Митрий перекрестился. – Андрей Петрович частенько говаривал: что в голове, а что на бумаге – две большие разницы.

– Вот этими разницами-то мы и займемся.

Зачинался новый месяц – октябрь, грязник, как его называли на Руси. Бабье лето закончилось, небо затянули плотные тучи, солнечные сухие деньки сменились проливными дождями. А затем выпал и первый снег.

Эпилог

Вот он!

…И того убойца самого, и кого он на такое же убойственное дело научил, самих казнити смертию же, безо всякого милосердия. Соборное уложение 1649 г

Декабрь 1605 г. Москва

Ночесь кто-то лазил на дворе в амбар. Ничего, правда, не взяли, – что там брать-то? Но – вот гады – собаку прибили. Сволочи! И что им в амбаре понадобилось?

Ладно. Пес с ним, с амбаром, – что-то нехорошее приключилось вдруг с Василиской, словно сглазили: то спину ломило, то бок, а то так становилось плохо, что хоть кричи. Ивана, конечно же, страдания молодой супруги выбивали из колеи: уедет утром в приказ, усядется принимать челобитные, а сам мыслями далеко-далеко – как там дома молодая жена, по здорову ли? Ох, не по здорову!

– Лекарю б ее показать…

– Лекарю? Так у тебя ж ворожея знакомая есть! – вспомнил Прохор. – Вот к ней и сходи. Знаешь, эти ворожеи многие болезни куда лучше лекарей-иноземцев лечат.

– Ворожея? – Иван почесал голову, вспомнил. – Ах да, есть такая… Олена.

Олена – мать когда-то вырученного Иваном из застенка Игнатки – жила где-то на Поварской, где точно – должен был знать хозяин постоялого двора Флегонтий. К нему Иван и отправился, свалив челобитные и всякую мелочь на Прохора с Митькой. Сел на коня, поскакал, искоса глядя, как в лучах зимнего солнышка сверкает жемчугом летящий из-под копыт снег. День стоял славный, с легким морозцем и чистым нежно-бирюзовым небом, лишь где-то на горизонте, за городской стеной, за Новинской обителью, над дальним лесом повисла маленькая сизая тучка.

– Здоров будь, Иване, – встретился на пути Ондрюшка Хват, стряпчий. Испортил-таки настроение, – вот уж кого Иван совсем не хотел сейчас видеть. Чуть позже…

– Чего хмурый такой?

– Будешь тут хмурым. Супружница занемогла.

– Так лекаря позови.

– К нему и еду.

Не надо было знать Ондрюшке о ворожее Олене, не надо было, по крайней мере – сейчас. Появилась – вот только что – одна мысль, ранее дремавшая. А вот теперь всплыла вдруг, и Иван корил себя, – что ж позабыл-то, что? Ведь когда еще собирался проверить ворожей? Да вот закрутился, погряз в делах и делишках, запамятовал: все ведь в голове не удержишь, а записывать с некоторых пор опасался, – больно уж могущественным человеком оказался тот… если это он, конечно…

– Ты, это, недолго только… – неожиданно предупредил стряпчий. – Овдеев сегодня приезжает, вместе с посольством.

– Наконец-то! – искренне улыбнулся Иван и, кивнув на прощанье Ондрюшке, хлестнул коня плетью.

Олену он отыскал быстро, – Флегонтий (с недавних пор – агент Земского двора) даже послал с Иваном слугу – показать избу ворожеи. Изба выглядела справно – высокая, на подклети, с резным крыльцом и тесовой крышей, с трубою – знать, топилась по-белому, – с окнами из небольших, в свинцовых переплетах, стекляшек. Двор большой, с амбаром и птичником; из конуры, загремев цепью, выскочил здоровенный пес, залаял. На лай его вышел на крыльцо молодой парень в накинутом поверх кафтана армяке. Присмотревшись, Иван узнал парня и улыбнулся:

– Игнатий, убери псинища!

– Ой… Иване Леонтьевич… – парнишка тоже узнал своего спасителя. – Наконец-то, пожаловал! Думали и не дождемся… Ты входи, входи, господине, не стой. Посейчас я пса приберу…

Поднявшись на крыльцо, Иван миновал просторные сени и вошел в обширную горницу с большой изразцовой печью. Хозяйка – простоволосая женщина с милым, еще довольно молодым лицом, оторвавшись от варева, взглянул на гостя и, ахнув, поклонилась до самого пола:

– Здрав будь, господине. Уж не чаяли, что и зайдешь. Сейчас на стол соберу!

– Некогда мне гостевать, Олена, – грустно покачал головою Иван. – По делу я. Супружница моя, Василиса, занемогла что-то.

– Садись, господине, за стол, – непреклонно произнесла ворожея. – Буду тебя потчевать – заодно и расскажешь.

Иван снял шапку, сбросил на руки Игнату беличий полушубок, сел:

– Ин ладно.

Внимательно выслушав гостя, Олена налила чарку водки, принесла пирогов и снова поклонилась:

– Выпей да закуси, господине. А горю твоему поможем, не сомневайся – сегодня ж пойдем, на супружницу твою занемогшую взглянем.

– Нет, – Иван вдруг потемнел лицом. – Сегодня, пожалуй, не выйдет. Знаешь что, Олена? Приходи завтра, прямо с утра. Знаешь, где я живу?

Ворожея улыбнулась:

– Знаю.

– Только уговор, – понизив голос, погрозил пальцем гость. – Жирком человеческим жену мою лечить не надо. Лучше другими снадобьями.

– Что ты, господине! – повернувшись, Олена быстро перекрестилась на висевшую в углу икону. – Вот те крест, я такими делами не занимаюсь…

– Ты – нет… – прищурился юноша. – А кто занимается?

– Про то не ведаю.

– Ой ли? – Иван обернулся на хлопотавшего у печи Игнатку и жестко приказал: – Парня выпроводи, разговор есть.

Ворожея, видать, хотела что-то возразить, но, взглянув на гостя, предпочла этого не делать. Подозвала сына:

– На торжище сходи-ко, Игнате. Соли купи – кончилась.

– Так завтра же собирались!

– Сейчас иди.

Не споря, Игнат нахлобучил на голову шапку и, поплотней запахнув армяк, ушел, на прощанье поклонившись Ивану.

– Так вот, о человечьем жире… – дождавшись, когда на крыльце затихли шаги, негромко продолжил гость. – А также – о печени, сердце и прочем… Кто из ворожей то пользует? Кто?!

Олена неожиданно заплакала, плотно стиснув губы.

– Не хочешь называть? – встав из-за стола, Иван подошел к ней вплотную и взял двумя пальцами за подбородок. – Боишься последствий?

– Господине…

– Боишься… Ладно, не называй. Скажи только, кто приносил жир и все прочее? Только не говори, что не ведаешь. Наверняка ходили средь вас, ворожей, слухи…

– То только слухи, господин.

– А ты мне их передай – интересно послушать.

Олена вдохнула и скупо пересказала все то, что слышала от других ворожей и колдуний.

– В черной однорядке, говоришь? На подоле прожженной.

– Да, вот тут, – женщина показала. – Слева…

– В таких пол-Москвы ходит.

– Ну, уж что слыхала – сказала.

– А не говорили колдуньи, как он выглядел? Из знатных людей или, может быть, из простых?

– Не знаю… Хотя… Слыхала краем уха, что, по повадкам, вроде бы из простых… но ведет себя как боярин. Важно.

– Важно, говоришь? Ну-ну…

Задав ворожее еще пару вопросов, Иван удовлетворенно кивнул и, простившись, отправился восвояси обратно на Земский двор. Правда, по пути заглянул снова к Флегонтию:

– Говорят, есть у тебя один паренек, человече… что чужие замки, как свои открывает.

– Что ты, что ты, милостивец! Окстись! Нешто я таких татей приваживаю? – Хозяин постоялого двора испуганно замахал руками.

– Насчет татей – это мы потом с тобой поговорим, Флегонтий, – нехорошо прищурившись, пообещал Иван. – Вдумчиво так поговорим… и не здесь… коли ты уж мне никак удружить не хочешь. Прощай пока…

– Постой, постой, милостивец! – Флегонтий ухватил гостя за рукав и, состроив умилительную гримасу, прошептал: – Тебе парнишка-то насовсем надобен? Для дыбы?

– Был бы для дыбы – я б к тебе не пришел, сам бы сыскал, не сомневайся. На время он мне нужен, по личному, можно сказать, делу.

Хозяин постоялого двора посветлел ликом:

– Так бы сразу и сказал, господине! Так бы сразу и сказал… Пожди-ка чуток…

Он повернулся, подзывая из глубины людской залы служку:

– Кондратий!

– Что, Флегонтий Иваныч?

– К Пахе Звездарю сбегай. Скажи… – Флегонтий обернулся к Ивану. – Чего сказать-то?

– Чтоб сразу после обедни был на Чертольской… ну, скажем, у кабака… Со всем своим инструментом.

– Слыхал, Кондратий?

– В точности все передам, Флегонтий Иваныч!

Вернувшись в приказ, Иван без удивления понаблюдал за царившей там суетой: приказные мыли полы, оттирали стены, бегали туда-сюда с увесистыми кипами бумаг, какие-то раскидывали по отделениям-четям, какие-то – вручали лично дьякам. А некоторые даже сжигали. Ну, все ясно – ждали Овдеева. Как раз сегодня должен был приехать, к вечеру. Вдруг да в приказ решит по пути завернуть, не дожидаясь завтрашнего утра?

Заглянув в сыскную каморку, Иван кивнул своим:

– Собирайтесь. Дело есть.

– А что за дело?

– По пути расскажу. Ты, Прохор, надеюсь, еще кулаками махать не разучился?

– Ха!

– А ты, Митя, из пистоля по-прежнему бьешь?

– Спрашиваешь! Почти каженный день с князем Михайлой стреляем.

– Ну, идемте оба…

– Постойте! – Из своего угла высунулся из-за кипы бумаг подьячий Галдяй Сукин, поморгал обиженно. – А я? Я-то как же? Чего меня не берете?

– Тебя? – Иван вдруг улыбнулся и махнул рукой. – Черт с тобой, сам напросился. С порохом-зельем обращаться умеешь?

– Умею! – накидывая на плечи армяк, радостно закивал Галдяй, а потом, уже тише, чтобы никто не услышал, добавил: – А не умею, так и научиться недолго. Не такое уж хитрое дело.

Уже стемнело, когда к хоромам подъехали всадники. Один спешился, обернулся, крикнул повелительно:

– Езжайте. Утром явитесь к докладу.

– Спокойной ночи, господине… – почтительно попрощались всадники. Двое из них – здоровенные бугаи – остались.

В темноте, быстро удаляясь, застучали копыта. Вдруг пошел снег, повалил мягкими хлопьями; заскрипели ворота…

– Черт знает что! – громко выругался спешившийся всадник. – Евстафий, ты что, один здесь? А где остальные?

– Охряй занемог, а где Федька с Хилаем – не ведаю, – послышался дребезжащий старческий голос.

Вспыхнул факел. Таившийся за углом Иван вышел из темноты:

– Здрав будь, Артемий Овдеевич!

Овдеев вздрогнул, обернулся:

– Иван! Ты как здесь?

– Да вот, зашел переговорить. В избу пустишь?

– Заходи, – Овдеев прищурился. – Чтой-то я тебя в приказе сегодня не видел. А ведь заезжал.

– Знаю.

– Ты поднимайся… Я тут распоряжусь. Евстафий, проводи гостя в горницу!

– Так, господине… замок.

– Ах да… Держи ключи!

Высокое крыльцо, сени, низкая притолока… Замок. Большой, увесистый… Слуга в черной бархатной однорядке с прожженным подолом зазвенел связкой ключей, отпер. Войдя в горницу, зажег свечи и в ожидании хозяина почтительно встал у двери.

Ну вот, кажется, и все… Кончится скоро все… скоро… вот уже сейчас.

Усмехнувшись, Иван подошел к печи… Странная была печь – топилась не из горницы, а из соседней людской. Горячая! Юноша приложил руки к изразцам с рисунком в виде красных тюльпанов. Потом подошел к стене… вот здесь вроде бы выцвело… и гвоздик.

– Увидел чего? – насмешливо поинтересовался с порога Овдеев.

Иван неспешно обернулся:

– А картинку-то с мельницами куда дели, Артемий Овдеевич? Ту, что купец Никодим Рыло подарил.

– Не подарил, а в обмен дал, – усаживаясь в кресло, усмехнулся Овдеев. – Вижу – ты даром времени не терял. – Он зло прищурился.