Текст книги "Отряд"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 53 страниц)

А новым хозяевам сгодились – служили не за деньги, а так – лишь бы не выгнали, и служили на совесть: бабка стряпала, а дед присматривал за двором да топил баню. Вот и сейчас, как только въехали во двор, потянуло запаренными вениками…

– Господи, никак старик баньку спроворил! – удивленно воскликнул Прохор. – С чего бы?

– Как это – с чего? – засмеялся Иван. – Чай, суббота сегодня!

Прохор гулко расхохотался:

– А ведь и вправду – суббота! Ну, мы и заработались… Что ж, это хорошо, что баня…

А дед Ферапонт, накинув на согбенные плечи старый армяк, заперев на толстый засов ворота, уже успел отвести на конюшню лошадей и теперь лукаво посматривал на парней:

– Что, поддать парку-то?

– А и поддай, старик! Поддай! Да не жалей водицы…

Ребята обрадованно загалдели.

– Ну, наконец-то, явились! – вышла на высокое крыльцо Василиска. – Пошто там смеетесь-то, в темноте? Трапезничать будете?

– Будем! – Парни еще больше захохотали. – Только после бани, Василисушка!

А дед Ферапонт уже старался вовсю! Плеснул на раскаленные камни воды, запарил венички: Митька вошел первым – едва на четвереньки не встал, до чего жарко!

– Ну, ты, старик, того… Как бы не угореть!

Дед ухмыльнулся:

– Угорают, Митьша, от плохого пару, а у меня завсегда пар знатный! Веничком-то попотчевать?

– Погоди, – Митрий уселся на лавку. – Дай отдышаться.

Сбросив одежку в предбаннике, вошли и Прохор с Иваном, оба крепкие, стройные, не чета тощему Митьке.

– А ну, дед, давай сюда веники! Эх, хорошо! Митька, ложись на полок. Ты, кажется, на кашель жаловался?

– Нет, нет, – опасливо отмахнулся Митрий. – Это не я жаловался, это Ртищев…

– Ты на начальника-то не кивай! Ложись, кому говорю?!

– А может, не надо? Я и сам как-нибудь попарюсь…

– Ложись, не то хуже будет!

Прохор показал отроку свой здоровенный кулак, натренированный еще в былые годы, когда дрался стенка на стенку за Большой Тихвинский посад.

– Иване, Митька, вишь, хочет, чтоб мы его силком затянули…

– Не-не, не надо силком… – Передернув плечами, Митрий со вздохом полез на полок. Ух и жарко же… Прямо уши в трубочку заворачиваются! А доски, доски-то как жгут!

– Ну, улегся?

– Угу… – Юноша обреченно вытянулся.

Взяв в руки два веника, Прохор несколькими энергичными взмахами разогнал жар и приступил к Митьке. Сначала легонько прошелся вениками по всему телу, словно пощекотал, затем начал бить – одним, вторым, потом обоими вениками вместе…

– Как, Митька?

– Ох… Хорошо! Славно!

– Ну-ка, поддай-ка еще, Иване!

Ух-х!!! Ивана-то не надо было упрашивать – выскочил в предбанник, плеснул в корец с водой чуток квасу для запаху и – на камни! Ух-х!!!

– Эх, и славно же! – неутомимо работая вениками, довольно оглянулся Прохор. – Как, Мить?

– Сла-а-авно…

– Ну, еще разок… Йэх!

Вкусно пахло запаренными вениками, житом, деревом и распаренными телами. Иван тоже схватил веник, примостился рядом с Митькой, охаживая себя по плечам…

– Хорошо! Эх! Славно!

С каждым взмахом словно улетали куда-то далеко-далеко все накопившиеся за долгую неделю – вот уж поистине долгую! – проблемы.

Йэх!

– А ну-ка поддай! Митька, как – в сугроб?

– А и в сугроб! Запросто!

Довольный Митрий спустился с полка.

– Митька, погодь, я с тобой!

Они выскочили из предбанника вместе – сначала Митька, за ним Иван, затем Прохор. С хохотом повалились в сугроб, взметая сверкающую пыльцу снега…

– Эх, хорошо! Вот славно-то!

А потом снова – в жаркую баню, и снова веничком…

– Славно!

Жаль только вот темновато было, зато в предбаннике, шипя, горели две сальные свечки. Там и уселись, напарившись, потягивая холодный квас из больших деревянных кружек.

– Хозяйка спрашивает: подавать ли на стол? – заглянул с улицы дед Ферапонт.

Иван улыбнулся:

– Пущай подает. Сейчас идем уже…

Парни, не торопясь, оделись.

– Слышь, Митрий, – вспомнил вдруг Иван. – Ты ведь так нам и не сказал: что там у Ефима Куракина украли? Может, цепь при нем была золотая или еще что?

– Цепь – это само собой, унесли. – Митрий вдруг помрачнел. – Но цепь не главная пропажа…

– Не главная? А что ж еще?

– Печень.

– Что-о?!

– Печень, селезенка, сердце… – добросовестно перечислил Митрий. – Жир с бедер и живота тоже срезали.

– Вот те раз, – сипло прошептал Прохор. – Вот те раз… Наверное, и у остальных тоже все повырезали… А мы-то гадаем…

– Да-а-а… – Иван зябко поежился и с силой ударил кулаком в дверь. – Вот вам и жертвы. Вот вам и ошкуй!

Глава 3

Марья

Любви, любви хочу я… Василий Жуковский. Песня

Февраль 1605 г. Москва

Печень, сердце, жир! Кому все это нужно? Ясно кому – ворожеям да колдунам, коих водилось на Москве не сказать чтоб во множестве, но все же в довольно большом количестве. По кабакам да торжищам шептались даже, будто сам государь ворожеям-волшебницам благоволит. Ежели так, опасно было их трогать – хватать, тащить в пыточную на допрос. Да и кого хватать-то? Пока ничего конкретного. Сразу появилась версия о том, что ворожеи изъяли внутренности уж после того, как неведомый убивец расправился со своей жертвой. Однако все прочие истерзанные трупы свидетельствовали против этого – тогда получалось бы, что ворожеи или колдуны специально таскались следом за кровавым Чертольским упырем – так уже стали именовать убивца на Остоженке и Черторые. Значит, ворожеи…

– Я тоже думаю, что среди них и нужно искать, – выслушав ребят, заметил Ртищев. – Только сперва по новой проверить надобно – точно ли и у всех прочих внутренности пропали.

– Да ведь как проверишь-то, господине?! – вскинулся Митька. – Коли их же всех, прости господи, давно на погост увезли?

– Вот ты и займись. – Думный дворянин улыбнулся и надсадно закашлялся. – Хоть самому к ворожеям идти… А и займусь! А вы двое, – он посмотрел на Ивана и Прохора, – покойным Ефимом Куракиным. Установите точнейшим образом: что он делал на постоялом дворе, часто ли там бывал, с кем общался, ну и все прочее. Задачи ясны? Тогда что сидите?

Холодно было на улице, морозно, зато небо лучилось синью, зато весело сияло солнце! Славно было скакать по заснеженным улицам, славно, хоть и холодновато, признаться; по пути Прохор с Иваном пару раз останавливались, заглядывали в корчмы, не выпить – согреться. Вот и Остоженка. Иван наклонился в седле:

– Эй, парень! Где тут постоялый двор?

– Вам постоялый двор или кабак?

– Двор, говорю же!

– Эвон за той церквушкой.

Поскакали. Миновали деревянную церковь с колокольнею, перекрестились на маковку и, посмотрев вперед, увидали обширный забор с призывно распахнутыми воротами, в которые как раз въезжали крытые рогожами возы. За воротами виднелись приземистые бревенчатые строения – избы, амбары, конюшня…

Переглянувшись, парни, обогнув возы, въехали на обширный двор.

– Кажется, здесь, – Прохор кивнул на крыльцо самой большой избы.

Тут же, откуда ни возьмись, подбежал служка:

– Изволите остановиться у нас?

Иван спешился, кинул поводья:

– Может быть, коли понравится.

Служка изогнулся в поклоне:

– Сейчас доложу хозяину. Проходьте в избу.

– На вот тебе медяху. Лошадей не забудь покормить.

– Само собой, господа мои, само собой.

Толкнув тяжелую дверь, друзья прошли через длинные сени и оказались в обширной горнице с низким потолком и изразцовой печью. Над большим, тянувшимся через всю горницу столом, свисая с потолка на деревянных подставах-светцах, потрескивая, горели свечи. Сняв шапки, парни перекрестились на иконы.

– Рад видеть столь приятных молодых людей! – приглаживая пятерней расчесанную надвое бороду, поклонился гостям невысокий кругленький человечек в темно-коричневом зипуне с деревянными пуговицами, надетом поверх красной шелковой рубахи. Пояс тоже был красный, с желтыми кистями.

Иван усмехнулся – экий щеголь, – спросил:

– А ты, верно, хозяин?

– Он самый, Ондреев сын, Флегонтий. А вы кто ж такие будете?

– Дети боярские из-под Коломны. Думаем в войско наняться, к воеводе князю Милославскому… Ну, или – к Шуйским.

– Хорошее дело! – Флегонтий заулыбался. – Без вас, уж ясно, никак не разбить Самозванца.

– Шутишь?

– Шучу, шучу, господа мои! Сами знаете, жисть сейчас такая, что без веселой шутки – никак. Надолго к нам? – Хозяин постоялого двора улыбался, но глаза его оставались серьезными.

– Как с воеводами сговоримся. Может, и сегодня съедем, а может, всю седмицу проживем. Да мы заплатим, не сомневайся.

– Да я и не сомневаюсь… Желаете отдохнуть с дороги?

Парни переглянулись:

– Да, пожалуй, для начала перекусим.

Флегонтий улыбнулся:

– Хорошее дело. Чего изволите? Есть студень, жареные свиные уши, щи мясные и мясопустные, пироги-рыбники, квас…

– Вот пирогов нам и подавай. И не забудь квасу.

Друзья уселись за стол примерно посередке и в ожидании пирогов исподволь рассматривали постояльцев – судя по одежке, средней руки купцов. С одним – уминавшим щи по соседству – разговорились:

– Давненько здесь?

– Да с Рождества…

– От славно… Может, подскажешь, стоит ли здесь останавливаться?

– А чего? – Не переставая работать ложкой, купчина поднял глаза. С рыжеватой окладистой бороды его свисала капуста. – Тут ничего, жить можно. Правда, дороговато, да что поделать? Дешевле-то вряд ли найдешь.

– А говорят, тут убили кого-то?

– Убили?! – Купец чуть не подавился щами. Положил ложку на стол, замахал руками. – Окстись, окстись, господине! Никаких тут убивств не было, вот те крест!

– Ну как же? – гнул свое Иван. – А на той неделе? Эвон, на торжище говорили… никак, в пятницу парнищу какого-то убили… да и, – юноша оглянулся и понизил голос, – истерзали всего!

– А-а-а, – протянул купчина. – Вот вы про что. Ну да, верно, было такое убивство, Господи, спаси и сохрани… – Он снова перекрестился и продолжил: – Так то не здесь, то на Черторые, есть невдалече такой ручей.

– О! – поднял палец Прохор. – Говорили же – невдалече!

– Да это просто не повезло парню… Ефимом его, кажись, звали.

Парни насторожились:

– Как это – не повезло?

– Да так, – купец снова заработал ложкой. – Я не очень-то и знаю…

Тут подоспели и пироги с квасом. Переглянувшись, парни заказали еще и вина.

– Выпьешь с нами, человече?

– С хорошими-то людями – чего ж не выпить? – оживился купец. – Меня Корнеем зовут.

– Иван.

– Прохор.

– Ну, за знакомство!

Выпив, купчина разговорился:

– Ефим-то, вьюнош убиенный, частенько сюда захаживал. Улыбчивый такой, темноглазый. Одет богато – ферязь золотом вышита, кафтан с битью, соболья шапка. Приезжал обычно к обеду, правда, не обедал, выжидал чего-то… Пождет-пождет, в оконце посмотрит… потом оп! Подымется в горницы… Спустится уже в простой одежонке, шмыг – и нет его! К вечеру обратно заявится, снова переоденется – на коня и поминай, как звали. Вот так вот, одним вечерком – и не пришел. А уж на следующий день пошли слухи… Убили парня да распотрошили. И знаете, кто убивец?

– Кто же? – хором спросили друзья.

– Ни за что не поверите. Ошкуй!

– Кто-о?

– Ошкуй! Медведь белый… Видать, сбег от какого-нибудь боярина: они любят медведей на усадьбах держать забавы ради. Вот и кормится.

– Страшное дело!

– Дак я и говорю – не повезло парню! Вот и вы упаситесь на Черторые вечером околачиваться – не ровен час. С медведем-то как сладишь?

– Да у нас пистоли есть.

– Ну, разве что пистоли…

– А куда ж Ефим-то ходил?

Корней развел руками:

– Тут уж, братцы, ничего сказать не могу. Может, кто из местных… есть тут один мужик, вернее, парень. Здешний остоженский, Михайлой кличут. Частенько сюда заходит… – Купец вдруг оглядел стол и ухмыльнулся. – Да вон же он, вон! В углу, сивобородый, в овчине.

– Господи! – Присмотревшись, Иван наклонился к Прохору. – Да я ведь, кажись, его знаю… Михайла… ммм… Михайла Потапов…. Нет – Пахомов. Да-да, точно – Пахомов! – юноша замахал рукою. – Эгей, Михайла! Как жизнь?

Михайло вздрогнул, дернулся, но, разглядев улыбающегося Ивана, тоже улыбнулся в ответ. Подошел, поздоровался.

– Садись, выпей с нами, – радушно предложил Иван и кивнул на собутыльников. – Это дружок мой, Прохор, а то – Корней, купец. Хорошие люди.

– Да я вижу, что хорошие, – присаживаясь, Михайло улыбнулся в усы. – Винишко пьете? – Он заглянул в кружки. – Напрасно. Для своих есть тут у хозяина кое-что… Сейчас… Эй, парнище, – он ухватил за рукав пробегавшего мимо служку. – Скажи Флегонтию, пущай белого вина нальет. Для Михайлы Пахомова.

– Сделаю, Михайло Пахомыч, – поклонился слуга.

Иван усмехнулся:

– Ишь, как тут тебя величают!

– Так все вокруг когда-то батюшке моему принадлежало! – горделиво сверкнув очами, Михайло стукнул кулаком по столу. – До тех пор, пока царь… Тсс… Про то вам знать не надобно.

– Пожалте, Михайло Пахомыч. – Подбежавший служка с поклоном поставил на стол изрядный кувшинец и большое блюдо с дымящимися пирогами. – Пирожки с вязигою. С пылу, с жару! Угощайтеся.

– Угостимся! – Михайло самолично разлил принесенное вино по кружкам. – Ну, вздрогнули!

Иван глотнул… и закашлялся! Ну и вино – аж глаза на лоб лезут. Не вино – самая настоящая водка!

– Водка, водка, – занюхав выпитое куском пирога, засмеялся Михайла. – Хорошая, не какой-нибудь там перевар.

– И как хозяин-то не боится? – Прохор покачал головой. – Ведь не царев кабак… А ну, как донесет кто?

– Не донесет, – ухмыльнулся Михайло. – Только верным людям тут наливают. Ну, еще по одной?

Иван махнул рукой:

– Давай… Корней нам тут какие-то страсти рассказывал. Про истерзанного парня.

– Да, – Михайло пожевал пирога, – жаль парнишку. Ошкуй, говорят, напал. Я б этих бояр, что за своей живностью не следят, вешал бы на их же воротах! Ничего, придет истинный царь…

– Какой-какой царь? – перебил Прохор.

– Никакой, – Михайло зло сжал губы. – Ничего я такого не говорил – показалось вам…

– Ну, показалось – и показалось. – Иван незаметно наступил Прохору на ногу и улыбнулся Михайле. – Ты про ошкуя рассказывал.

– А, – взгляд собеседника подобрел. – Про это – можно. Вот, говорю, бояр бы за этих медведей наказывать – никаких ошкуев бы не было. Мужи здешние собираются все Чертолье прочесать – может, где и берлога отыщется? Хотя… это ведь наш, бурый медведь, по зиме в берлоге спит, ошкуй-то не спит, бродит. Ничего, отыщется!

Иван поддакнул:

– Уж поскорей бы. А что тот парнишка, Ефим…. Его ошкуй утром задрал или, может, ночью?

– Вечером, скорее всего… – подумав, отозвался Михайло. – Видать, припозднился парень.

– Припозднился? Откуда?

– Ишь, любопытные вы какие… Все вам и расскажи!

– Так и расскажи – интересно же!

– Интересно им, – Михайло вновь потянулся к кружке. – Помянем-ко, братцы, Ефима. Хороший был парень, царствие ему небесное!

Все молча выпили. Иван, правда, не до конца, и так уже в голове шумело, а еще ведь дела делать надобно. Разузнать, к кому это хаживал молодой княжич. Псст… Как это к кому? А не было ль у него поблизости какой зазнобы? От того – и в тайности все. Дело молодое, знакомое…

– Дева-то его, поди, убивается, – негромко, себе под нос, но так, чтоб собеседникам было хорошо слышно, промолвил Иван.

– Какая еще дева?

– Ну, та, к которой он ходил.

Михайла похлопал глазами:

– А ты откель знаешь? Сказал кто?

– Так догадался.

– Догадливый… И впрямь, к девице одной он ходил… Да не очень удачно, думаю. Все грустный возвращался. Иногда про зазнобу свою рассказывал… Марьюшкой называл…

– Марья, значит.

– Ну да, Марья. Я так смекаю, она Ефиму не ровня – из купцов или богатых хозяев. Не знатного рода. Но, как Ефим говорил, батюшка его, князь, только бы рад был, ежели б все вышло. Тогда бы был повод нелюбимого сынка части наследства лишить – дескать, женился черт-те на ком не по батюшкиному слову, так-то!

– Вон оно что! А Марья – она хоть откуда?

– Да черт ее… – Михайло посопел носом. – За Москвой-рекой живет где-то… На Кузнецкой слободе, кажется…

– Так-так… – прошептал Иван. – Значит, Марья с Кузнецкой… А что, – юноша повысил голос, – не дальний ли круг – со Скородома на Кузнецкую через Чертолье таскаться?

Михайло насторожился, посмотрел подозрительно:

– А ты откель знаешь, что Ефим со Скородома?

– А… вон, Корней сказывал…

Купчина Корней уже сладко спал, уронив голову на руки. С бороды его все так же свисала капуста.

– Тут все в тайности дело, – негромко пояснил Михайла. – За Ефимом-то батюшкой его человечек специальный был пущен – следить. Ефим про то прознал – вот и делал вид, что ездил просто на постоялый двор – пьянствовать. А на самом-то деле здесь только переодевался – и в Замоскворечье, к зазнобушке… Да что мы все о грустном? Выпьем?

Не дожидаясь ответа, Михайла намахнул кружку и, утерев губы рукавом, поднялся с лавки:

– Ну, благодарствую за вино… Пора мне.

– Счастливо.

Приятели дождались, пока он вышел, и тоже направились по своим делам. Хозяину, Флегонтию, сказали, что еще вернутся, хотя, конечно, понимали, что вряд ли.

Засели у себя на усадьбе – по пути было, от Большой Якиманки до Кузнецкой идти – тьфу. Поговорили, прикинули, что к чему, выходило – на Кузнецкой следовало искать какого-нибудь богатого человека, купца или из мастеровых. Ясно, что не боярина и даже не дворянина.

– Тем лучше, – потер руки Прохор. – Быстрей найдем.

Тут же и отправились, пересекли проулками Козьмодемьянскую, Ордынку – и вот она, Кузнецкая, до самой крепостной стены стелется. Пара церквей золотятся маковками. Высоких хором нет, зато много обширных усадеб – ну, понятно, считай, кругом кузнецы, потому и улица так названа. Морозец после полудня спал, небо затягивалось палевыми полупрозрачными облачками, сквозь их пелену мягонько проглядывало солнышко. Оно еще улыбалось, светило, но уже ясно было, что к вечеру пойдет снег. Ну и пес с ним, пусть идет, детишкам на радость, лишь бы не мокрый, с дождем.

Выехав на Кузнецкую, приятели придержали коней.

– Ну что? В какой-нибудь кабак заглянем? – предложил Прохор.

Ивана передернуло. Да уж, не хватало еще кабака!

– Нет… Уж лучше – к церкви.

Подъехав к Божьему храму, спешились, подошли к паперти, осмотрелись. Рядом с горки, крича, неслись на санях вниз ребятишки, смеялись, слетая кувырком в снег.

Прохор аж позавидовал:

– От, славно-то!

– Так спроси санки-то, прокатись! – засмеялся Иван.

– А и прокачусь! – Парня, видно, заело. – На спор?

– На спор! – Иван азартно протянул руку. – Что ставим?

– Алтын!

– Алтын? Согласен… Ну, что стоишь? Иди, прокатись.

Прохор замялся – к церкви как раз подошли какие-то девушки в беличьих шубках, и ему не очень хотелось выглядеть глупо. Вот, скажут, несется на санках этакая орясина – в детство впал, что ли? Девки, как назло, не уходили, наоборот, во все глаза смотрели на горку, шушукались. И Прохор наконец решился.

Сдвинув набекрень шапку, подошел ближе:

– А что, девушки, прокатимся?

Девчонки оглянулись и засмеялись:

– А у тебя санки есть?

– Так вон, спросим у ребятишек!

Иван даже позавидовал – вот ведь повезло черту!

И в самом деле, Прохор живо отыскал санки, длинные, с полозьями, усадил девок и, присвистнув, помчался под гору. Эх, и здорово же они неслись… правда, недолго – налетев на какую-то коряжину, кубарем покатились в сугроб, поднимая снежную, золотящуюся на палевом солнышке пыль.

С хохотом выбрались из сугроба.

– Ну что, девчонки? Еще разок?

Те опасливо оглянулись:

– У нас тут маменька посейчас выйдет… Боимся! Нет, мы лучше пойдем. А за катанье благодарствуем – уж больно весело!

Девчонки, стряхнув друг с дружки снег, быстренько побежали к церкви.

А к Прохору пристал плачущий мальчишка – тот, чьи санки.

– У-у-у, – заныл. – Полозье-то мне сломали-и?и…

– Какое еще полозье? – обернулся Прохор.

– Какое-какое… Вот это! Железом, про между прочим, оббитое… у-у-у-у…

– Да не реви ты, ровно корова, сделаю я тебе полоз – сам кузнец. Лучше скажи: где тут ближайшая кузня?

– Эвон, – парнишка показал рукой. – Тимофея Анкудинова кузницы… У него самолучшие кузнецы.

– Тимофея Анкудинова? – переспросил Прохор. – Кузницы… Так он, стало быть, богат, твой Тимофей?

Мальчишка шмыгнул носом:

– Да уж, не беден.

– Кузницы, говоришь, у него… А дочки на выданье, случайно, нет?

– Как же нет? Есть… Марьюшка.

Митрий явился в приказ к вечеру. Сбросил однорядку на лавку, кинул шапку на стол.

– У всех, – сказал. – У всех убиенных чего-то не хватало – про сердце-печень не знаю, а жир срезан!

– Ну, я же говорил – ворожеи! – хлопнул в ладоши Иван. – Чего Ртищев-то мыслит?

– Ворожей велит пощипать осторожненько… Да ведь ты и сам его слова слышал.

– Да слышал… Ну, теперь хоть ясно, где искать.

– Ясно? – перебил обоих Прохор. – А, между прочим, остоженские на ошкуя думать горазды!

– Ошкуй, ошкуй, – Иван задумчиво провел рукой по столу. – А может, ошкуй-то – прикормленный?! Теми же ворожеями-колдунами!

– А может, колдуны просто за этим медведем следом ходят, – предположил Митька. – И как тот кого задерет, так и они тут как тут – и жир берут, и внутренности. А знатных выбирают, потому что ведь с кого еще-то жир можно срезать? Простой-то народ, чай, до сих пор голодает. Не такой, конечно, голод, как два лета назад, но все ж не сытно.

Иван с Прохором переглянулись:

– Молодец, Митрий! Смотри-ка, ловкая у тебя придумка вышла. И впрямь – вот, оказывается, чего богатеев-то режут. А мы – народ небогатый – ночами можем запросто по Чертолью ходить.

Митрий покривился:

– Ага, иди-ка пройдись. Живо по башке кистенем получишь! Жира у нас, конечно, нет… Зато на кафтаны да зипуны любой тать польстится.

Снаружи послышались шаги и надсадный кашель, и в приказную горницу вошел Ртищев. На думном дворянине поверх кафтана был накинут длинный испанский плащ из плотной черной ткани с серебряной вышивкой, острая – на европейский манер – бородка победно топорщилась.

– Был у Семена Никитича, – взмахом руки велев подчиненным сесть, объявил Ртищев. – С думами нашими насчет ворожеев он согласился, велел искать. Про ошкуя тоже не забывать наказывал, боле того… – Андрей Петрович вытащил из-за пазухи бумажный свиток. – Вот списки бояр, кои медведей ручных держат.

– Ничего себе! – удивленно воскликнул Митрий. – Это как же узнали? Неужто по боярским усадьбам ходили, а?

– То не наше дело, – Ртищев помрачнел. – Сами знаете, в сыскном нынче людей – мнози. Все Семена Никитича радением.

– Угу, – скептически усмехнулся Иван. – Только, сдается мне, эти люди в основном крамолу ищут, а не за ворами да татями следят. Одни мы…

Ртищев стукнул ладонью по столу:

– Язык-то попридержи, Иване! Не то дождешься – отрежут. Думаешь, у нас в сыскном соглядатаев нет?

Иван послушно замолк.

– Андрей Петрович, а нам кузнеца-то разрабатывать? – неожиданно поинтересовался Прохор.

– Кузнеца? Какого еще кузнеца?

– Ну, того, к чьей дочке Ефим Куракин хаживал.

Думный дворянин пожал плечами:

– Ну конечно же, разрабатывать! В нашем положении любая мелочь – важная. Ты ведь, Прохор, помнится, и сам кузнец?

Прохор улыбнулся:

– Да бывало когда-то, махал кувалдою…

– У тихвинского оглоеда Узкоглазова, – засмеялся Ртищев. – Знаю, знаю твое прошлое, парень. Тебе и кости в стакан – иди-ка завтра с утречка к тому кузнецу, вызнавай что надо. Дочку его заодно расспросишь, может, и она ошкуя видала… или того лучше – колдуна-ворожея!

Прохор важно кивнул:

– Да уж, что смогу, вызнаю.

– Ну и славно. А вы… – Андрей Петрович посмотрел на Митьку с Иваном. – А вы, парни, отчеты пишите!

– Как, опять? – возмущенно воскликнули оба. – Вчера ведь только писали.

Ртищев с усмешкой пожал плечами:

– То не мое желанье – Семена Никитича.

– Вот, ей-богу, утонем скоро в бумагах! – в сердцах заругался Митька.

Ртищев взглянул на него, вздохнул и ничего не сказал, лишь закашлялся.

– Ой, Андрей Петрович, – покачал головой Прохор. – Вам бы самому к этим ворожеям – да полечиться.

– Не верю я им, – откашлявшись, отмахнулся начальник. – Никому что-то в последнее время не верю, окромя себя и вот, наверное, вас. Что смотрите? Отчеты пишите, да побыстрее. Завтра боярину отнесу.

– Андрей Петрович, а может, мы отчет един на всех напишем? Ведь боярину-то все равно.

Ртищев почесал бородку:

– Наверное, все равно… Инда, пес с вами – пишите един. Только быстрее!

Накинув на плечи плащ, Андрей Петрович покинул приказ. За окном темнело.

Митька потер руки:

– Пожалуй, пора и нам. Отчет, думаю, и дома напишем.

– Ага, как же! – Иван сдул с кончика пера бурую чернильную каплю. – Раз уж начал… Да и немного тут… Сейчас вот о Митькиных ворожеях напишу… О кузнеце и дочке его, как ее?

– Марье, – подсказал Прохор и, немного подумав, добавил: – Только не рано ли про нее писать? Еще ведь ничего не ясно.

Иван задумчиво почесал за ухом и заново обмакнул в чернильницу перо:

– Правильно, рано. А то в следующем отчете не о ком писать будет. – Он скорописью набросал последнюю фразу и вывел подпись – заковыристую и непонятную, как у всех приказных. – Ну, вот и все, парни.

На следующий день, прямо с утра, Прохор направился на Кузнецкую. Шагалось легко, радостно. Стоял небольшой морозец, и яркое солнце весело слепило глаза, отражаясь в замерзших лужах. Над избами Замоскворечья поднимались в бирюзовое небо многочисленные дымы – с утра топились печи, пахло кислыми щами, свежим, только что испеченным хлебом, навозом и парным молоком – не всех еще коров переели в голодную пору, а точнее, чуть оправившись, завели новых. Не все, правда, далеко не все, много было недовольных, обиженных, сирых…

А вот владелец нескольких кузниц Тимофей Анкудинов к таковым явно не относился. Уверенный в себе был мужик, коренастый, сильный.

– Так ты, стало быть, кузнец, парень? – Сидя в горнице, он внимательно осматривал гостя.

– Молотобоец, – усмехнулся тот.

– Пусть так… А кто тебе сказал, что мне кузнецы надобны?

Прохор хохотнул:

– Так об том вся Кузнецкая толкует!

– Гм… – Тимофей прищурил глаза и вдруг, схватив лежавшую на лавке шапку, вскочил на ноги. – Идем!

– Куда? – удивился Прохор.

– В кузню. – Теперь уж пришла очередь Тимофея смеяться. – Ужо, покажешь свое умение.

– А и покажу! – Парень задорно тряхнул чубом. – Эх, раззудись плечо! Давай, хозяин, кувалдочку.

Тимофей без лишних слов показал пальцем на стоявшую во дворе кузницу, на кузнеца у наковальни, на подмастерьев, раздувавших мехами горн.

– Молотобоец, говоришь? – Анкудинов с усмешкой кивнул кузнецу. – А ну, дядько Михай, спытай парня!

Кузнец взял в руку щипцы и показал рукой в угол:

– Ну, что стоишь? Бери кувалду.

– Посейчас… Кафтан скину только.

Подумав, Прохор скинул и рубаху – жаль прожечь, новая, – прикрыл богатырскую грудь узеньким кожаным фартуком, подмигнул кузнецу:

– Показывай, куда бить.

Взяв в руки небольшой молот, кузнец вытащил из горнила раскаленную до красноты заготовку… ударил молотком – дзинь.

Бухх – ухнул кувалдой Прохор, с первого удара угодив в нужное место.

Кузнец довольно кивнул, снова пристукнул молоточком – дзинь.

Бухх!

Дзинь – бухх! Дзинь – бухх!

И только искры летели!

А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза – такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.

– Молодец парень! – обернувшись, прокричал кузнец.

Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.

А Прохор на них не глядел – увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.

– Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду – беру тебя молотобойцем, беру!

Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…

– Хозяин, водица-то у тебя кончилась!

– Сейчас принесу… – Лишь сверкнули голубизною глаза.

Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:

– Наклонися, солью.

Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.

– Эх, хорошо!

Отфыркиваясь, поднял голову:

– Тебя как звать-то, краса?

– Марьюшка, – потупила очи дева. – Марья.

Глава 4

Прочь!

Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность. Р. Г. Скрынников. Россия в начала XVII в. Смута

Январь-февраль 1605 г. Москва

Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, – то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна – последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.

Всю неделю – пока работал Прохор – девчонка постоянно прибегала в кузницу – то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.

– Вот спасибо, Марьюшка! – Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. – Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.

Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал – совсем, мол, смутили девку.

Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него – пушистая телогрея, сверху – шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь – боярыня, – видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.

Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег – сапоги почистить. Скосил глаза – ага, девица тут как тут:

– Далеко ль собрался, Проша?

– Домой, – молотобоец улыбнулся. – Ну, куда же еще-то?

– А далеко ль ты живешь?

– Да недалече…

– Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!

Денек и впрямь выдался чудный – с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой – хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.

– Так тебе и надо, Анчутка, – погрозила пальцем Марьюшка. – Не воробьев – мышей в амбаре лови!

– Прогуляться, говоришь? – Прохор сделал вид, что задумался. – Инда, что же – пошли! Только это… матушка не заругает?

– Не заругает, – засмеялась девчонка. – Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.

Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже – Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну – договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» – заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили – едва полдень миновал.