Текст книги "Отравители змей"

Автор книги: Андрей Печенежский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

VIII. Постель иглы – 2. Из головы вон.

– Где же она запропастилась? Ау-у, солонка!

– Все-таки разыщите ее, я хоть и не сильно присаливаю, но совсем без соли – для меня и еда не еда.

– Совсем без соли еда и в горло не лезет. Ау-у, ау-у!

– Ау-у! бывает даже так: все выглядит очень аппетитно, все очень грамотно – сервировка, хрусталь, серебро, и подают как положено, глоток минеральной, холодные закуски, потом идут супы, потом бифштексы, салатики всякие, гарниры, зелень, потом десерт приносят, уже под ликеры, и кофе со сливками. Фрукты само собой, крепкая ароматная сигара. Как в лучших домах на знойном побережье. И запахи такие, что желудок сводит, а кинешь на зуб и начинаешь понимать: соли нет, острота отсутствует, плеваться хочется. Без хренку, без горчички, без перчика. Сидишь и плюешься, думаешь втихаря: на кого все это расчитанно? Ну, был бы диабетиком, страдал бы от язвы, ходил бы задохликом от рождения – там все ясно, а супруг ваш дома? Так нет же, молодому неповрежденному организму предлагают младенческое усю-сю, он всегда у вас по воскресеньям бродяжничает? Ах, повестка... Ну, правильно, я вот тоже к повесткам отношусь серьезно, никогда не увиливаю. Да где же она запропастилась? Ау-у, солонка!

– Я все-таки разыщу ее, вы хоть и не сильно присаливаете, но совсем без соли – для вас и еда не еда. Ау-у-у...

– Совсем без соли еда и в горло не лезет. Ау-у, ау-у!

– Да вот же она! Вы только посмотрите – стоит как ни в чем не бывало!..

– А действительно! Мы тут, можно сказать, с ног сбились! А ей хоть бы что!

– Действительно! Вы только подумайте, каково мне было привести вас на кухню, а солонка будто испарилась! Хоть провались – так было стыдно...

– Действительно! Я бы на вашем месте устыдился бы что есть мочи, уж было подумал: что за дом такой? На кого все это расчитанно? Хлеба – хоть заешься, но про соль – одни разговоры. Получается, поговорили и только. И баста. А солонки как таковой будто в природе не существует. Ладно, думаю, я,– пришел, подремонтировал тут – и адью, до следующей поломки,– но они, которые живут в этом доме,– как они могут так жить? И это называется жизнью? Без самого необходимого, без чего и в горло не протолкнешь? Или они ничего другого и не пробовали? Принимают как неизбежность? Запихивают вручную, на воде, на постном масле – лишь бы проскользнуло, скатилось, упало лишь бы? А каково хозяйке знать, что солонка была – и не где-нибудь, а на кухне, и привести туда телемастера, хлебом солью его попотчевать, а солонка возьми и сгинь, будто испарилась? Хозяйке, думаю, хоть провались, хоть тоже – за солонкой вслед, так ей, должно быть, стыдно. А Курицын все же молодец, отреагировал на повестку правильно.

– Конечно, правильно! И правильно, что вызвал телемастера, в компании с исправным телевизором женщине не так одиноко, как в компании с помехой.

– Конечно, не так! Но давайте сперва угостимся хлебами! Хошь, не хошь, а традицию нарушать не станем.

– Конечно, не станем! Только дурачки не понимают, что без доброй традиции и жизнь на жизнь не похожа, преснятина какая-то, а не жизнь, без доброй преемственности, без всего того, что повелось от предков и теперь вот тянется, тянется. Но среди прочих всегда выделяется одна из добрейших традиций угоститься бородинским, давайте же приступим к угощению, прошу вас, угощайтесь.

– Конечно, конечно! Такая давняя, такая добрая традиция, хлеб-соль, хозяйка, мне у вас так понравилось, что и не уходил бы никуда. Вы мне поассистируете?

– Конечно, конечно! У вас ведь руки постоянно заняты, если вам не поассистировать – то как же вы изловчитесь откусить да еще солонкой попользоваться?

– Ну, конечно! Руки за спину, почти неощутимо, если подойти философски и привыкнуть, за спину так за спину, если держать их все время на груди скрестить, как у покойника, то это разве лучше? Все равно приходится уповать на чье-то чуткое участие – чтобы и отщипнули, и присолили, и к губам приблизили... Вот, хорошо, плям-плям, очень хорошо...

– Вам хорошо – и мне хорошо, мне всегда хорошо, когда кому-то хорошо...

– И это, плям-плям, прекрасно!.. Вкусен бородинский при тихой погоде, когда чуткие женские пальцы разламывают пряную мякоть его... Плям-плям, плям-плям!..

– Как замечательно вы кушаете! Кормила бы вас и кормила! Во мне даже пробуждается что-то материнское по отношению к вам, человеку незнакомому, неизвестно как проникшему на жилплощадь – при условии, что двери я заперла и троекратно проверила. Но этот факт лишь поначалу, признаться, смущал меня... берите, берите... ах, вы как будто поцеловали мне палец! Я понимаю, это получилось спонтанно, вы подхватили губами щепотку бородинского, но ощущение при этом я испытала сказочное... нет, это ни с чем не спутаешь! Есть такие ощущения, в которых ошибиться невозможно... Хотите еще кусочек? Вот так... о, снова будто поцелуй! Вы ведете себя как нежно клюющий птенец! У Курицына так не получилось бы, это я про супруга своего, отца матрешек... Еще? И еще, и еще... Я знала только одного человека, который поглощал бородинский столь же страстно и ненасытно...

– А кстати, плям-плям, как он? Здоров ли? Увидите – передавайте привет... Впрочем, я совершенно не в курсе, о ком вы говорите... О-о, как хорошо вы посолили! Давно не угощался хорошо присоленным хлебом! Поклонитесь от моего имени, дескать, телемастер был, велел кланяться...

– Так вы – телемастер! Я уже совсем забыла, представляете? Угощайтесь, угощайтесь, что за память такая, перед посторонним человеком угоришь от стыда...

– Не такой уж и посторонний, допустим. Телемастер – он тот же доктор, тот же священник, телемастера грех стесняться, плям-плям, утаивать от него что-либо преступно даже...

– На вас такой великолепный фрак, что я до сих пор не могу додуматься, вы ли это! Но не все же вам канифолью пахнуть, оделся человек в свое удовольствие, если для человека работа как праздник – то почему бы и не одеться шикарно! – вот что вертится у меня на уме, хоть и не знаю, правильно ли вертится...

– Будем реалистами, плям-плям, люди просто ленятся одеваться красиво, тысячу обоснований приведут, лишь бы не одеться красиво... А хотите знать, как я стал телемастером? Начинал-то я не с этого, одна высокопоставленная особа долго преследовала меня, предлагая место личного шофера, осыпая такими заманчивыми перспективами, что и Постулат не устоял бы, не то что я, человек достаточно скромных возможностей... впрочем, насчет Постулата я, похоже, оговорился, беру свои слова обратно, Постулат и не такого хлебнул – и все как в прорву... Так вот, встретили меня, как дар Господен; обхаживают, кормят, выделяют в особняке отдельную комнату, стелят свежие постели, заговаривают о круизах по теплым морям, интересуются самочувствием, челядь роится в отдалении и переполняется ревностью, пока мне показывают новенький лимузин, предлагают обкатать его, когда мне захочется, и отовсюду нашептывают о том, что хозяин здесь мало что решает, что сперва я обязан буду угождать хозяйке, она тут всему голова, и даже сам высокопоставленный подмигнул мне: супруга для тебя закон и верховный главнокомандующий, смотри, не разочаруй ее... и вдруг замечаю – кто-то приближается ко мне – еще никого не вижу, только это незабываемое чувство – сближение, неотвратимое и сразу роковое... Все разбежались кто куда, когда она подошла и заглянула мне в глаза. "Мальчик,сказала она с придыханием.– Вы мне нравитесь" – "Мэм, я отвезу вас куда пожелаете" – "Да,-сказала она,– но сперва я привью тебе привычку к дорогим сигарам" – и сунула мне в зубы длинную сигару, и я раскурил ее тут же. Я курил, а она наслаждалась зрелищем, и непрестанно говорила с придыханием: славный, милый, мальчик,– и потом сказала, что давно мечтает выехать на природу, куда-нибудь подальше от дома, к лесу куда-нибудь, и спросила, не знаю ли я какого-нибудь настоящего леса в округе, это было бы прекрасно – очутиться на опушке, без свидетелей, без этих назойливых угодников, наедине со своими чувствами... ты

отвезешь меня туда? "Мэм,– говорю я,– вы мой верховный главнокомандующий, приказывайте – и помчимся". Увези, увези меня на край света, Умбэрто...

– Непривычное для слуха, чужеземное имя!..

– И вы заметили... я же наполовину итальянец, зато с фамилией у меня никаких недоразумений и кривотолков – Давнюк моя фамилия, разрешите представиться. Это правильно, когда клиент знаком со своим телемастером в полном объеме.

– Анестезия Петровна Курицына, плям-плям.

– Давнюк Умбэрто Методиевич... с радостью пожал бы вам руку, но в силу некоторых причин это не представляется возможным.

– А вы уже и так мне пальчики обцеловали, с меня достаточно.

– Увези, увези меня на край света, Умбэрто! – я и запустил стартер... Она сама указывала мне ближайший путь до опушки, окрестные леса она знала, как свою косметичку: направо, здесь притормози, теперь налево, сейчас откроется сказочное место, и оно в конце концов открылось: высокие небеса, шелковистые травы, колдовская неприступность смешанного леса, алые капельки землянички повсюду... "Тебе здесь нравится? – спрашивает она.– У тебя появилось предчувствие блаженного исхода?.." – "Мэм, а если домашние кинутся? У вас там столько народу, и все следят друг за дружкой..." – "Очнись, Умбэртик, они давно познали свой предел, они не посмеют..." – "Ну,-говорю,– если так..." "Так, так,– говорит она, наползая на меня жарким телом.– Мальчик мой, сейчас мы остановим этот душный катафалк, ты будешь повиноваться мне, в награду же получишь миг такой любви, о которой даже не догадывался... возьми из багажника клеенку и брось ее на траву"... Когда я открыл багажник, там действительно обнаружился рулон клеенки, а рядом с рулоном – скрюченный садовник ..."Чего же ты ждешь? – спросил он, потому как я остолбенел от неожиданности.– Ты, парень, держись, не подведи нас..." – "А вы здесь зачем?" – "А для подстраховки. Не разочаровывай ее, ладно?" – "Ладно. А клеенка зачем?" – "А это чтоб экологию не загадить"... Я захлопнул багажник, постелил клеенку, дивясь ее пурпурно-кровавой расцветке, и лишь после этого из салона показалась мэм, совершенно нагая и почему-то с хромированным сундучком в руках, наводящим на мысль о неизбежности хирургического вмешательства. "Ты еще не разделся, Умбэртик? Еще не вытянулся на клееночке? Решил разочаровать меня?" – "Я в полном замешательстве, мэм, что мы собираемся предпринять?" – "Ничего такого, что противоречило бы велению природы." – "А что она велит нам?" – спросил я, с ужасом поглядывая на этот черто

в сундучок, в котором так нехорошо позвякивало.– "Для начала она велит нам раздеться и вытянуться,– нетерпеливо повысила голос мэм.– Или ты собираешься заниматься любовью вприглядку?" – "Дело святое",– пробормотал я, разделся и вытянулся. Мэм нависла надо мной, ее распущенные волосы цвета стылой канифоли – касались моего лица, глаза светились расплавленным оловом... Природа требует своего, Умбэртик, страсть безгранична, в человеке все должно быть любимо,– мне нужно все, я хочу любить каждую клеточку твоего организма, каждую косточку, мышцы, суставы, наши тела сольются воедино, голяжка, лодыжка, малая берцовая, большая берцовая, сухожилья, лимфа...– а сама уже полосует меня скальпелем по ногам... Как я вырвался? Как мне удалось бежать?.. За мной гнались! Сперва садовник, потом ребята из охраны, и каждый пытался доказать мне, что я неправ, что мэм предпочитает исключительно шоферню, никого другого она и на дух не приемлет, а я вот подкачал, теперь им всем придется несладко, пока подыщут нового, и зря я испугался, на первый раз она бы ограничилась голеностопным левым, она всегда начинает снизу, зато какие потом сиделки, протезисты, какая жратва, какая выпивка, чего душа пожелает – все тебе на подносе, в ту же минуту,– а садовник кричал: не виноваты мы, что мясо у нас не шоферское, она же пробовала нашего брата, два пальца мне отхватила да выплюнула... Я продрался сквозь лес на кольцевую дорогу. В первой же машине, которая остановилась подобрать меня, сидел за рулем мой хозяин. "Что произошло, Умбэртик? – полюбопытствовал он с грустью.– Почему ты носишься тут голышом?" "А то вы не знаете",– говорю я ему и прошу какой-нибудь одежды. "Знаю,– кивает он,– значит, ничего не вышло, и ты увольняешься".– "Уже уволился, дайте одеться".– "Ты разочаровал всех нас",– говорит он, а я отвечаю: предупреждать надо было, дайте хоть штаны.– Какие тебе предупреждения? Ты разве не знаешь, что жены наш

и без ума от наших личных шоферов? Не только, правда, от них, но от них особенно. На чертей тебе сдалась твоя молодость, если тебя никто не любит до последнего мизинца?..." – "Ваши, почему-то все на месте..." – "А что мои? От меня у нее изжога... Одеться тебе? Одеться публика подаст, она это любит!" – и высадил меня на центральной площади, а напоследок сказал: когда в телевизоре какая-либо деталь приходит в негодность – ее меняют на новую, из-за одной паскудной деталюшки менять всю конструкцию неэкономично, подумай об этом... Я не преминул воспользоваться его советом и понял свое истинное предназначение...

– Так вы разбираетесь в телевизорах? Вы телемастер? Как это кстати! Нас тут помеха угнетает...

– Еще бы не угнетать! От порядочной помехи и умом слабеют, не только физически. Физически ослабеть – это что, это еще полбеды, а вот когда человеку говорят: ступай обедать, а он сидит и в небо смотрит, ему говорят: остынет ведь, а он сидит и ухом не ведет,– вот тут уже надо бить тревогу: не иначе слабость достигла высшей точки. Либо слабость изгонять, либо точку опускать...

– А то еще бывает – ему говорят: иди обедать, а он отвечает: мне вот повестка пришла, то есть, начинает нонсенсировать открыто, ему советуют: нонсенсировать не надо, и без того хорошо, а он нонсенсирует и больше ничего...

– И больше ничего. А то еще так – поест хлеба-соли, а потом улыбается до ушей, будто объегорил кого-то. К нему – с уважением, угощайся, дескать, а ему бы только поскалиться. И никогда о себе не напомнит: кто он, что он, почему он...

– А вы? Вы мне напомните? Из головы вон, кто вы, что вы, почему вы...

– Еще бы вам не напомнить! Представьте только: мы с вами стоим на кухне и угощаемся бородинским с солью, а все остальное – кто я, что я, почему я,– из головы вон! Как долго это могло бы продолжаться без напоминаний? И что в итоге? Напомню, безусловно, еще бы не напомнить! А вы мне бородинского еще отщипнете? Дополнительный кусочек...

– Еще бы! Вот вам дополнительный кусочек, а вот я его присолила, как вы любите...

– Плям-плям, напоминаю, хозяйка: я – телемастер, самый что ни на есть, как только угостимся – сразу же приступим к ремонту. Никаких помех, сплошная видимость! Поблагодарю за хлеб, за соль, дальше мне ваша помощь не понадобится. Не стану спрашивать, где у вас что, я в любом доме любой телевизор с закрытыми глазами нахожу. Тут сказываются опыт, квалификация, еще никто не жаловался: все только благодарностями осыпают. Но вы осыпать не торопитесь, успеется. Для начала я закурю – у вас в доме курят?

– Не припомню что-то, Курицын временами дымит, временами от дыма отмахивается, но вы непременно закурите, вам сам Бог велел, вы же на работе. А вот и пепельница с окурочком. Курицын, наверное, за ночь опять пристрастился, бессоницу свою никотином травил.

– Первый раз встречаю такую понятливую гостеприимную хозяйку! Позвольте мне даже слегка раскланяться перед вами, а то, бывает, куда ни придешь воздух напитан скандалом, руки чешутся загнать хозяев под лавку и "красного петушка" им подпустить. Поассистируйте мне, пожалуйста, сигара – во внутреннем кармане, выньте ее и суньте мне в рот... М-м-м, м-м-м... благодарю! благодарю!.. Эта людоедка таки привила мне вкус к дорогому куреву, да вы тоже очень скоро привыкнете... м-м-м, м-м-м... сделаем вот что: вы отправитесь в ванную, у вас там стирки – непочатый край, займитесь, обо мне не думайте, а потом зайдете в гостиную и, взглянув на телевизор, невольно воскликнете: как хорошо вы его отремонтировали! просто чудо! – я же поведу себя сдержанно, как подобает настоящему умельцу, который ценит свою работу, но к результатам относится критично: хорошо, хорошо,– отвечу я,– да пусть немного погреется, поглядим, что будет, больно норовистые схемы у нынешних, на такую схему и смотреть бывает страшно, а посему, хозяйка, наберитесь терпения, понадобится пробный прогон, 48 часов без отключения, а вы что на это скажете?

– А я вам скажу на это: да хоть сто сорок восемь, лишь бы хорошо получилось!

– Правильно! Он у вас ламповый или на транзисторах? Не знаете... вот это скверно. Нет, я не собираюсь вас пугать, это было бы в духе Постулата нагнать на человека страхов, а потом увещевать, успокаивать,– я не стану, но предупредить обязан: сорок восемь часов без отключения – испытание сер-р-резное, самовозгорание почти неизбежно, машина-то в некоторых случаях ведет себя все равно как адская. Но вы не беспокойтесь, если дойдет до спасения и выноса имущества – ваш покорный слуга!

– Вот и хорошо, а я тем временем запру себя в ванной, у меня там стирки гора неприступная. Если что-то загудит – не шарахайтесь и никуда не убегайте это не лютый зверь, это моя стиралка в действии.

– Вот и хорошо. Пока она будет гудеть – я могу быть спокоен – значит, вы стираете, и все у вас происходит как надо.

– Хорошо. А вы тем временем оставьте свой окурок в пепельнице и отправляйтесь в гостиную, найдите там с закрытыми глазами телевизор, избавьте нас, наконец, от помехи.

– Хорошо. Хорошо, хорошо...

Поразительно приятный в обхождении телемастер,– не нарадуется хозяйка,– да еще и во фраке, прямо сюрприз какой-то, даже не верится,– думает она, направляясь в ванную, но вдруг замечает в прихожей неизвестного мужчину лет эдак тридцати с небольшим: гладко выбритый, в свободном, но ладно сидящем белом фраке, с белоснежным жабо на груди и розовой хризантемой в кармашке. Руки неизвестного по-арестантски сцеплены на загривке, глаза поблескивают антрацитиками.

– Что вы здесь делаете? Вроде бы и дверь я заперла, и запорки проверила, но это как будто ничего не значит. Замки замками, а кто-то все равно является.

– Обижаете, хозяйка, являются черти во хмелю, мы же – прибыли. По вызову, заказным порядком. Здравствуйте, доброго вам здоровья, добрый день, приветствуем вас – ремонтироваться будем или так и запишем, что вызов ложный?

– Смотря по какому поводу вызвали. Добрый день, доброго вам здоровья, здравствуйте.

– Был бы вызов, а повод всегда найдется. Не признали? Присмотритесь, подумайте.

– А-а, поняла! Вы – по электричеству, розетки менять! Чтоб пробки не горели!

– Это мы извиняемся – ничего подобного! Электрики нагрянут погодя печенкой чувствую, но скажите: неужели я похож на какого-то электрика? Не торопитесь, в шею никто никого не гонит...

– Ума не приложу, одеты вы по дипломатическому стандарту больше, сказать мне нечего.

– По одежке встречаете... ладно-ладно, как хотите, показывайте, где у вас что, а то у меня уже зуд по рукам пошел.

– Где у меня что – это про что? Кто вас вызвал? Я, к примеру, никого не вызывала, может, Курицын учудил? Он от своей повестки теперь без ума, взял и отчебучил.

– Может, и Курицын, я фамилий не запоминаю, берегу ячейки памяти для чего-нибудь полезного. Каждую фамилию заучивать – сам забудешься: тогда прощайте, родные и близкие, прощайте, други-недруги, прощайте биография, привязанности, навыки, прощайте, серьезные и малосерьезные цели и намерения, прощай, призвание, ари-в-ведерчу... Эх, вы! Женщина вы как будто из наблюдательных, сметливость врожденная у вас на лице написана – неужели так трудно отличить орла от попугая? Да слесари мы! Слесари-сантехники! А Курицын – я про такого не слышал даже! У нас все вызовы идут под запись – это да, но записывает не обязательно тот же самый, который потом этот вызов обслуживает: не обязательно... Слесари мы, слесари-сантехники, отсюда и давайте плясать.

– Какая прелесть! Вы же на сантехника ничуть не похожи!

– А на какого-то электрика, стало быть,– как две капли?

– Не обижайтесь, Бога ради, на какого-то электрика вы похожи еще меньше, чем на себя! Давайте плясать, я предпочитаю "белый" и медленный...

– Руки у меня, как видите, заняты, так что вам и водить придется...

– Уж я не растеряюсь, я и Курицына водила, и не только его. Правой рукой я обниму вас за талию, левую – на плечо возложу, а вы пригните голову, чтобы ощущалось ваше дыхание – у меня за ушком и на шейке, а вы, в свою очередь, вдыхайте запах моих волос и ненавязчиво касайтесь меня щекою...

– Вы за Курицына не обиделись?.. Вы знаете что – вы не обижайтесь, но куда мне весь этот поминальник в голове носить? Адресок зафиксировать – другое дело, а Курицына заучивать... не станешь ведь потом по микрорайону тыкаться: алле, уважаемый, не подскажете ли, где тут какой-то Курицын проживает? Он ведь не шишка у вас, Курицын и Курицын, ведь не шишка же?

– Не шишка, не шишка, и не припухлость даже.

– А водите вы вполне прилично, меня давно так не водили! Приходится держать себя в руках, укрощать воображение – не померещилось бы чего непозволительного... Знаете, расслабишься иногда невпопад, а потом из головы вон – зачем тебя позвали, в чем твоя задача... Бр-р-р, кровь-то горячая, возраст еще достаточно активный, бр-р-р, глаз да глаз за собой, контроль да контроль!.. Вы, конечно, можете не отвечать, дело хозяйское, но от вас бородинским попахивает: наверное, перед моим приходом вы уже принимали кого-то?

– Да был тут один, любитель присолить.

– Простите на резком слове: какая гадость! Кажется, я начинаю догадываться...

– Боже мой, вы содрогнулись всем телом... вы ревнуете!

– Не давайте повода!

– Но вы же вторглись в мою жизнь столь внезапно!

– И вы сейчас же обнаружили причину поиграть со мной, как кошка с мышкой!.. О нет! Я преотлично догадываюсь, кто здесь полакомился! Убийца телевизоров! Зачем вы его только в дом впустили! Он вам наремонтирует, как же!.. Он еще здесь! Скажите! Он здесь?!

– Какой вы импульсивный! Не надо так, умоляю!

– Вы знали, знали, что я раним – и знали, как нанести мне рану! А потом бередить, бередить ее... Извольте солью теперь посыпать, как посыпали бородинский для этого выскочки!..

– Как мне утешить вас, миленький, как успокоить? Какими словами вернуть вам присутствие духа?..

– Слова... а что – слова, хозяюшка? Какова цена им? Каких мы еще не слышали? Какие хотели бы услышать?.. Это лишь вначале было Оно – Единое и Прекрасное, Справедливое и Могучее, да скоро перевели его, измельчили на словечки, а Дело на делишки расслоилось, понеслась шелуха по дорогам... Бессрочный Вавилон, ни верха, ни низа, куда бежать, кому довериться?.. Все давно проговорено, слово за слово – укатали Сивку крутые бурки, а на гору уже и погоревать никто не взбирается, недосуг да и без толку... На мне, хозяйка, от этой жизни – места живого нетути... Судьба – как борщевое варево, и стряпают кому не лень, из чего попало: любой горазд подойти и подсыпать, подкинуть чего-нибудь, и только дегустатор остается неизменным – ваш покорнейший... напробовался под завязку! Добить вот некому, оборвать эту муку нелюдскую... Как я ждал этого вызова! Почистился немного, принял душ, сменил рубашку – и к вам, на всех парах! А сердце в груди колотится, а перед глазами: трубы, крантики, грамбуксочки... вот я перекрываю воду, вода перекрыта, но все равно по ногам так и хлыщет, так и лупит по косточкам – не страшно! постепенно зверею от сопротивления материалов, но отступать и не думаю – час, другой продолжается сражение, свет в глазах меркнет, вода прибывает, я делаю все, что в моих силах – из рук, которые давно свело холодом, не выпускаю "попку" с тросом,– у меня ведь и тросик специальный есть, сантехнический, любую какашку протолкнуть по руслу, чтобы знала свое место и под ногами не путалась,– и вот уже почти одолел, почти прикоснулся – грамбукса! она! – и вдруг не выдерживаю... безалаберное детство, юношеский раздрай, невостребованность в зрелом возрасте – все это в совокупности дает о себе знать, наваливается на меня и душит, поток неукротим, спасения ждать неоткуда... но – вы! Единственным, непогрешимым словом,– тем самым, которого так не хватает подчас, на которое подчас уже и не надеешься,– вы как бы подхватываете меня и возносите над бурн

ой ниагарой... и мы, уединившись, предаемся непорочному созерцанию резьбы и прокладок, благородной нержавейки в сочетании с не менее благородной латунью... и никакой убийца телевизоров не смеет помешать нам! Не смеет нарушить гармонию сопричастности!..

– А говорили – все давно проговорено!.. Говорили – шелуха с Вавилоном... Святая неправда! Златоуст! Не молчите же! Господом Богом молю! Как только я перестану слышать ваш голос – я тут же умру... Почему мы не встретились лет двадцать назад? Где вы были все эти годы? Какие злые силы не дали нам встретиться раньше? Почему никто не разбудил меня... где вы пропадали? По каким морям носился ваш усталый парусник? Каким ветрам я должна быть благодарна за то, что он прибился к нашему берегу?..

– Ветра в тот день как раз и не было, стояла ясная сухая погода, я шел по улице 10-й Пятилетки, когда меня буквально перехватила одна особа. Ничего экстравагантного – кофта да юбка, голос грубоватый, повелевающий. "Мужчина,говорит она,– в вашем облике я нахожу нечто неподдельно мужское, не могли бы вы оказать мне первую сантехническую помощь? Я проживаю в доме напротив, и в моих коммуникациях возникла острая необходимость заменить грамбуксу. Я очень, очень нуждаюсь, и я вас отблагодарю. Что вы на это скажете?" – "Оно-то можно, отвечаю,– только вы мне объясните сперва, как эта грамбукса выглядит в натуральном выражении: или вы сейчас метафорируете?" – "Зачем бы я метафорировала средь бела дня? – удивляется она.– С незнакомыми мужчинами я себе такого не позволяю, максимум что я могу – это просить их о неотложной сантехнической помощи. Так вы не знаете, как она выглядит? А давайте вместе поищем совокупность признаков,– предлагает она,– вместе и батьку легче бить!" – меня как подменили вдруг, я, дуребан, поперся в чужую квартиру и битый час обнюхивал трубу за трубой, облапывал переходники и краны, постукивал по муфтам и слушал, как мне отвечают откуда-то с верхних этажей. Ищите, ищите, подбадривала меня остро нуждавшаяся, а потом как бы невзначай показывает мне два спичечных коробка: в одном тарахтит, а другой порожний. Открывает первый и вытряхивает оттуда на стол какую-то мелочь: вот,– показывает ноготком,– это вот мой муж, а это его родственнички. Они у меня в одной хранилке так и помещаются, захочу – выпущу погулять, захочу – так оставлю. Если вы настаиваете на том, что знать не знаете, как выглядит грамбукса, то знайте хотя бы, что женщина я мстительная и просвещенная по части всяческих магических поделок. Поделаю и вам, у меня пустых коробков полный ящик... А эти, которых она вытряхнула... прыгают по столу, попискивают! Я и подумал: сухариков бы им накрошить да молочка наперсток... И взмолился: отпустите, дня через три

вернусь – вы меня не узнаете! Я эту буксу одной левой делать буду! – Что ж, три дня погоды не делают,– говорит колдунья, ступай себе с Богом, да помни: ровно через три дня я тебя из-под земли достану – и всякая булавка покажется тебе копьем турнирным. А вернешься по-хорошему, укажешь буксу безошибочно,то и я свое слово сдержу, не обижу: заживем мы с тобой душа в душу, долго и безоблачно, и умрем в один день!

– Как это правильно – умереть в один день! Хорошо бы у всех было так, у каждого смертного!..

– Так я узрел наконечник своего истинного призвания... Какая это сладостная мука – вечно копаться в системе водоснабжения в поисках таинственной грамбуксы – и вечно не находить ее...

– Это правильно, правильно!..

– Справочники штудировал, практиковал у самого Семеныча! Сам Семеныч вычерчивал мне спичкой, рисовал окурками! А сколько умопомрачительных историй я про нее наслушался!.. Добейте, доконайте меня, скажите, что и здесь я не найду ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего грамбуксочку... и я опять вернусь к своей ворожке, шелестеть в коробчонке недоеденой семечкой!.. Она выпускает меня на час-другой, не более, так что у вас я не задержусь, пройдусь по коммуникациям, прусачков погоняю и несолоно хлебавши... отведав разочарования... где вы научились так водить? Уж не братец ли здесь расстарался? Давнюк, убийца телевизоров – ведь мы с ним братья!.. Хошь не хошь, а надо пойти и пожать ему руку. Ничего не поделаешь, он снова опередил меня, но вы не беспокойтесь, я пригляжу за ним, может, все еще обойдется? А вдруг?.. Я всегда говорю себе: а вдруг? – и сразу становится легче... Оставайтесь тут и не скучайте, будьте как дома...

– Правильно, правильно, ступайте-ступайте!

Исполненная неясных предчувствий, хозяйка отпускает его, поворачивается к двери, чтобы тут же оказаться нос к носу с мадам Отстоякиной. Мадам обосновалась перед самой дверью – в красной тенниске и добротных казацких шароварах, почему-то полосатых. Черная полоска через красную: черная-красная, черная-красная, а тенниска на мадам – та чисто красная, без каких-либо эмблем и надписей на груди, а груди у мадам обширны и содержательны, свободны от бюстгалтерных ограничений. А руки Отстоякина распростерла вразлет, словно вознамерилась прихватить наконец забившуюся в угол беглую курицу. Рыхлый напудренный лик Отстоякиной стремительно приближается: милочка, дайте я вас расцелую, как соседка соседку, прямо с порога, дайте я вас чмокну!

– И я вас, милочка, чмокну!

– И вы меня! Чмок-чмок, чмок-чмок! Люди так много теряют, лишая себя поцелуя с порога!.. Чмок-чмок, чмок-чмок!.. А всякая потеря – необратима, уж я грешным делом и подумала: а не у вас ли он скрывается?

– Он у вас, чмок-чмок, такой видный, такой представительный, что пытаться скрыть его, чмок-чмок,– чистое безумие!

– Стопроцентное, концентрированное безумие! Я проснулась, чмок-чмок, а его не видно, не слышно. Ау-у, Постулат Антрекотович, зову его, ау-у! – пошла на балкон, посмотрела вниз, посмотрела вверх, направо, налево глянула,– тогда пошла на кухню: вверх, вниз, направо, налево,– тогда кинулась в ванную: направо, налево, вверх, вниз,– и уж тогда-то, как на грех, вернулась в спальню – чем Постулат не шутит! – он такой заводила, такой изобретатель, может стать посреди комнаты и не шевелиться, и не дышать, а вы будете целый день бродить по той же комнате и даже не заподозрите его присутствие: кудесник прямо, уж вы-то меня поймете, почему я его так расхваливаю. Как женщина женщину поймете и не осудите, Владлен Купидонович тоже, должно быть, пошалить мастак?