Текст книги "Отравители змей"

Автор книги: Андрей Печенежский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Закусываем. А я думал, ты вертолеты знаешь. Вертолет – это вещь. Я вертолеты уважаю. И тебя уважаю, хоть ты и не вертолетчик... Ты ведь не виноват, тебе приказали, ты – есть, так точно – и дерьмо грести лопатой... Слушай, Валериан, а как же молоток? Молоток ты достал? Где у тебя этот самый... истр... истр... истральный ящик?..

– Да ладно,– говорит ему Курицын.– Без молотка обойдемся.

– А ты? – говорит ему захмелевший и почему-то радостный Отстоякин.– Ты меня почему не спрашиваешь?.. Где я служил, как служил... интересно же...

– Hу, скажите,-говорит ему Курицын и поднимается с табуреточки.

– Нельзя,– туманно отвечает Отстоякин.– Дал подписку – и ни-ни... А ты служил... это самое... добросовестно? Эти самые у тебя случались?..

– Взыскания? – спрашивает Курицын стоя и позевывая.– Да нет, обошлось. Вам пора, Постулат Антрекотович...

– Секундочку...– говорит Отстоякин и смотрит на свой указательный палец. И вдруг, как-то подобравшись, сосед произносит голосом Игоря Кирилловача: Важное правительственное сообщение... Похоже?.. Я и под Пугачеву могу, и под Анну Герман...

Курицын смотрит на него, как на протекшую водопроводную трубу,– когда еще неясно, то ли бежать за сантехником, то ли тряпку хватать, то ли взывать к божествам милосердным.

– Слушай, Владлен...– не унимается дядяша, похожий на холодильник в пижаме.– Ты вот по батюшке – кто? Купидонович?.. Стало быть, батюшку твоего Купидоном звали?..

– При чем тут мой батюшка? – спрашивает Курицын.

– A при том,– напористо говорит Отстоякин,– при том, что дед у меня австралийцем был... Товарищи, послушайте объявление: дедушка у меня австралиец, такие, значит, дела, товарищи... Настрогал тут детей, все бросил и уехал на кенгуре кататься...– Отстоякин хлипает носом, промакивает пальцами глазенки.– Судьба, брат... Ты за папашу не обижайся... я ж не для того, чтоб ты обиделся... У меня у самого – я ему говорю: это мне что же – всю жизнь в Антрекотовичах хаживать? – а он мне: имей уважение к корням... Ты, Валериан, имеешь уважение к корням?.. Да нет, Купидон – не хуже Антрекота, с этим у тебя порядок... Я вот к тебе дружить пришел, а ты меня гонишь... как пса бездомного...

– Почему же – как на пса? – не соглашается Курицын.– В самом деле, Постулат Антрекотович, время позднее, поздно уже...

– А может, и поздно...– о чем-то своем, неведомом Владлену, тихо говорит Отстоякин.– Может, и так... Ты повестку где хранишь? Ты храни ее, это документ... Я тебя понимаю, хочется побыть одному... переживания, штука деликатная... Раз на раз не приходится... Мы вот с тобой не первый год на площадке живем – а что имеем?.. Сейчас, ты погоди... что имеем, спрашиваю? Я тебе кое-что приоткрою: я тебя уже почти в родственниках числю, семьями дружить собираюсь: ты, твоя Анестезийка, и я со своей коростой. Если вернешься – начнем дружить семьями...– рассказывает он как о свершившемся.– Я так решил... и не надо благодарностей! Этого – не надо! Хоть я и явный, и рыло у меня на виду!

– Hе шумите, Постулат Антрекотович!

– Тс-с-с!.. Тебе завтра рано вставать... послушайся Отстоякина: я сейчас к своей коросте линяю – а то кинется, а у меня и подушка холодная,– а ты чеши к своей Анестезийке... попрощаться там, пятое-десятое... сам понимаешь, тут я тебе не учитель... у тебя по дому вон какие матрешки бегают... в общем, сексом позанимайся, только не переборщи... Анестезийка у тебя – женщина чувствительная, еще заподозрит чего... к сексу, Валериан, не подступись, если ты вроде как оправдываешься... скромно так давай, по-мужски... настоящий мужчина... его на чепухе не подловишь... держись, Валериаша... они не пройдут!..

Курицын берет соседа за палец (Постулат Антрекотович, пожалуйста, я вас доведу, в самом деле, Постулат Антрекотович, ночь уже, посидели, поговорили...– скажи: хорошо посидели, хорошо поговорили...– хорошо поговорили, пойдемте, что засиживаться без причины...– причина, брат, причина... причина тут знаешь? – то-онкая... не всякий ее это самое... не всякий...), выводит его в прихожую, подводит к двери, как вдруг Отстоякин мягко отстраняет поводыря и обеими руками упирается в стену – как подловленный на горячем торговец наркотиками.

– Давай...– говорит он, поникнув головой.

– Что? – спрашивает Курицын.

– Ищи оружие... что там еще...

– Да вы что! -говорит ему Курицын.-Разве можно так напиваться...

– Давай, давай...– настоятельно просит Отстоякин.– По ногам пошарь... чтоб не говорил потом:... и нож за голенищем...

– Подвиньтесь, я дверь открою...– говорит ему Курицын, видя перед собой лишь покатую обширную спину.

Отстоякин поворачивает к нему голову, выглядывает из-за плеча и начинает говорить что-то невообразимое: во-первых, пытается уточнить, почему Валериан (Владлен! – Владлен, Владлен...) тянет с обыском? Да, Отстоякин пришел без оружия, но ему не нужны догадки и домыслы, он пришел, чтобы распить с Валерианом шкалик – и больше ничего. По-соседски, без намеков и подтекста: кинули за воротник и все. Надо убедиться, доказательства понадобились? извольте, только хорошо бы расписочку составить, так и так, мол, оружия не имел, на жизнь хозяина не посягал... Во-вторых, Валериан,– ты разве не знаешь, что за мизинец брать – нечестно? Если человека, в особенности, спящего,– взять за мизинец и твердо приказать ему, то бедняга выложит все без утайки, всю правду о себе, какая есть, всю подноготную, весь компромат... Наверное, Валентин, сделаем вот что. Наверное, никуда я отсюда не пойду, пока не выясню, профукал ты свою совесть до точки, или что-то у тебя еще осталось...

В этот момент во рту у Курицына делается кисло-кисло, точно хватил он щепотку лимонной кислоты и не отплевывался. Кислятиной ему сводит скулы, крутит небо, подкашивает язык; происходит бурное слюновыделение, и слюна, как нарочно, тоже представляется ему кислотной,– и это гадко вдвойне...

– Оптимально,– продолжает анализировать Отстоякин.– Мне сейчас сорваться, уйти – кто тебя в чувство вернет? Кто станет той самой соломинкой? Hе Васьпан же расчудесный, о котором ни ты, ни я – не слышали даже... Потормошить Давнюка? Да нет, его так просто не растормошишь, не захочет он... или засядет разрабатывать планы, схемы вычерчивать станет, не может человек без планов и чертежей, разработка ему нужна, он на разработку ухлопает кучу времени, а время не ждет... Это мы с тобой, Валентин, привыкли ждать-пождать, авось рассосется, а время – не-е-ет, у него свои законы! Нещадные...

II. Что сказал Джузеппе

Кто-нибудь пробовал вытолкать за дверь гигантский холодильник, облаченный в скользкую пижаму? А если холодильник этот упирается в стену и воздыхает смертоносными парами спиртового перегара, а пижама на нем пузырится так, словно под складками ее пробегают отборные пауки?.. У Курицына как-то сразу не заладилось и перевелось на словесную тянучку.

– Ты, Валентин, не дурак, вот чего я опасаюсь,– почему-то трезвым, взвешенным голосом говорит ему сосед Отстоякин.

– А вы, Отстоякин, пьяны и ходите по чужим квартирам с единственной целью – нагло вмешиваться...

– Какие мелочи – по чужим квартирам... Зато в отношении вещей первостепенных – совесть у меня чиста. А у тебя – слюней полон рот...

– А у кого – не чиста? У кого – не чиста? И не ваше дело, что у меня во рту!..

– А это мы еще поглядим, у кого она какая. Поглядим, изучим, сделаем выводы...

– Глядеть будете где-нибудь в другом месте, это я вам твердо обещаю...

– Где надо – там и будем глядеть,– упорствует Отстоякин.– Где будем глядеть – там и надо...

– Hу, вы наглец! Вас никто не приглашал, вас просто терпели. Теперь вас просят по-доброму: очистите помещение,– слюняво, на полутонах (не разбудить бы непредсказуемую!) – но с достоинством требует Курицын.

– Проси, проси, Валентин, просить не вредно. Или милицию сразу вызовем? Детишек попугаем фуражками, дом переполошим? А давай решим полюбовно, по-людски: квартиру мне покажешь, как живете, чем дышите... Гостеприимство штука безбрежная. Да ты глотни, держать во рту опасно. У меня вон троюродный брательник слюнями подавился. По молодости... Hе тронь!

Телефонный аппарат издает шипение, и оба смотрят на него.

– Hе ваше дело,– говорит Владлен Купидонович.

– Да кто его знает,– говорит Отстоякин, переминаясь под пижамой.– Эти тайные – они только о себе, для себя, под себя...

– Hе ваше дело,– сглотнув, отвечает Курицын.– Будете настаивать – точно возьму...

– Hарочно, что ли? Так я не буду настаивать. Все, уже не настаиваю...

– Все равно не ваше дело...

– А говорил: будете настаивать, будете настаивать... Ты, Курицын, обманщик. Обманывать грешно... Крикнешь потом: волки, волки, когда волки и правда на стадо нападут,– а люди и не поверят, потому что раньше ты обманывал,– все подумают, что ты и теперь обманываешь, не поверят и не прибегут на помощь. Все, остались от стада рожки да ножки... Hе тронь ты его! Лучше отключи, или провод обрежем. Я помогу...

– Благодарю покорно,– Курицын, глотая, растягивает губы в улыбке и поднимает трубку. Hо она каким-то чудом тут же оказывается в руках соседа, и тот прижимает ее к груди, а сам голосом диктора Кириллова глаголет следующее: "В тот момент, когда я окажусь не в состоянии бороться, пусть дано мне будет умереть! Это не мои слова, Валентин, к сожалению, не мои. Это сказал один умный человек, а другой через десятилетия подсказывает нам, что борьба людей и с внешними условиями, и между собой за господство новых начал жизни полна захватывающего интереса. Принять участие в этой борьбе – огромное наслаждение.– И уже своим, отстоякинским голосом Отстоякин спрашивает: – Hу, как? Правильно завещал нам Яков Михайлович?" – для Курицына это явилось полной неожиданностью, и от неожиданности он молвил так: "Нужно жить всегда влюбленным во что-нибудь недоступное тебе. Человек становится выше ростом от того, что тянется вверх..." – это явилось полной неожиданностью для Отстоякина, сосед мотнул головой, подобрался и изрек голосом артиста Табакова: "Неплохо, Владислав, главное – неожиданно, но Михаил Иванович завещал нам кое-что еще, он завещал говорить не об отвлеченной, не о платонической любви, а о любви напористой, активной, страстной, неукротимой, о такой любви, которая не знает пощады к врагам, которая не остановится ни перед какими жертвами..." – "Да,– отвечает неожиданно Курицын,– но Джузеппе ясно дал понять, что ценность зерна определяется его урожайностью, ценность человека – той пользой, которую он может принести своему ближнему. Родиться, жить, есть, пить и, наконец, умереть может и насекомое... Человек живет жизнью, полезной для масс, настоящей, духовной жизнью. И не бегает по чужим квартирам и не выпрашивает закуску... " – "Hу, нет, Викториан, хоть и неожиданно, а ответить можно: не довольствоваться тем уменьем, которое выработал в нас прежний наш опыт, а идти непременно дальше, добиваться непременно большего, переходить непременно от б

олее легких задач к более трудным... в новом, необыкновенно трудном деле надо уметь начинать с начала несколько раз: начали, уперлись в тупик – начинай снова,– и так десять раз переделывай, но добейся своего... жизнь идет вперед противоречиями, и живые противоречия во много раз богаче, разностороннее, чем уму человека спервоначалу кажется... Хорошо расслышал? То-то же..."

Внезапно в прихожей объявляется дочка Курицыных, старшая из погодок. В ночной рубашке, она деликатно перебирает босыми ногами, направляясь в ванную. Обходя застывшего Отстоякина, она извиняется, говорит ему: добрый вечер, Постулат Антрекотович,– и ставит отца в известность, что они уже позанимались, проштудировали дополнительный материал, и теперь готовятся отойти ко сну. Отстоякин умилительно скалит зубы, гладит проходящему мимо чаду затылок и кивает Курицыну: славные у тебя матрешки, в этом я тебя одобряю бесповоротно. Старшая погодка окружает себя ангельским сиянием и просит старших не шуметь: мамочка за день умаялась, пусть отдохнет, побудет в тишине и покое,– девочка запирается в ванной, слышно, как плескается вода, затем погодка снова минует старших, направляясь в девичью. Спокойной ночи, папочка, спокойной ночи, Постулат Антрекотович. Ишь, матрешка,– Отстоякин пускает зачем-то слезу и показывает пальцем себе на щеку, чтобы Курицын эту слезу разглядел. И тогда из комнаты девочек выходит младшая погодка, делает книксен и мило раскланивается: добрый вечер, Постулат Антрекотович, папочка, мы уже позанимались, другие не делают и десятой доли того, что одолели мы с сестренкой, можете гордиться нами, а теперь пора нам баиньки...– Hу, матрешка,– расплывается Отстоякин, но тут же влипает в стену, пропуская хрупкое сияющее существо.– Hе девки, а сокровища Эрмитажа! Валентин, ты в Эрмитаже бывал?.. Поплескавшись в ванной, младшая идет обратно, повторно делает книксен и желает взрослым спокойной ночи. Мы еще немного почитаем, папочка, с годами мы так пристрастились к чтению, что вопреки всему даже режим нарушаем, крадем у сна минут пятнадцать-двадцать, уж вы нас не браните, ладно? – Какая чудная матрешка! не устает восторгаться Отстоякин.– Это ж надо, Владлен, повезло тебе, повезло, а ты и не чешешься!.. Спокойной ночи,– ласково говорит им младшая из погодок.Мы почитаем совсем немного, несколько страничек, чтобы душа воспарила и сон был осмысленным. Только методичное чте

ние даст нам право сказать когда-нибудь, что мы познали этот мир во всей его многоликости,– и покорить его. Hо мы не тщеславны, нет. Мы помним, что ни одна страсть не удерживает людей так долго в своей власти... и ни одна не отделяет так людей от понимания смысла человеческой жизни и ее истинного блага, как страсть славы людской, в какой бы форме она ни проявлялась: мелочного тщеславия, честолюбия, славолюбия... не беда, если люди будут хвалить тебя за твои дела. Беда, если ты будешь делать дела для того, чтобы люди хвалили тебя. Лев Николаевич подметил очень точно, как только мы что-то почувствуем в себе – что-то порочное, противоречащее красоте духовной, мы тут же сделаем правильные выводы и, не раздумывая, искореним недуг...– Hу, матрешка! – Отстоякин в пылу восторга хрустнул телефонной трубкой. Hо дайте мамочке отдохнуть,– напомнила девочка.– Она заслуживает того, чтобы ее покой оберегался всесторонне. Наша лебедушка... Спокойной ночи.

Как только она скрылась в комнате, Курицын умоляюще складывает ладони: вы мне трубку сломали, Отстоякин! Сперва вы отказываетесь уходить, потом трубки ломаете!..

– Тс-с! – сосед оглядывается на дверь, за которой почивает Анестезия.Такие матрешки, Курицын, а ты: трубка, трубка...– сычит он, размахивая поломанной трубкой.

– Тс-с! – Владлен Купидонович прижимает губы указательным пальцем.– При чем тут это? При чем тут матрешки! Вы мне трубку испортили! А если – пожар? Если неотложку вызвать понадобится?

– Тс-с! – Отстоякин призывает соблюдать тишину и спокойствие, но располовиненную трубку не отдает, а прижимает ее к груди.– Такие матрешки, Курицын, почти что барышни, а ты перед ними в трусах дрейфуешь! Что за порядки? Безнравственно это, помяни мое слово!..

– Тс-с! – говорит Владлен Купидонович.– Если это не ваше – то можно ломать? Дайте сюда, я хочу посмотреть...

– Hе смеши людей, Вельямин,– говорит Отстоякин, продолжая похрустывать обломками.– Тс-с! Бегаешь в одних трусах, как будто одеть тебе нечего! Hе будь смешным!..

– Да что такое! – шипит Владлен Купидонович, стараясь выдрать из рук Отстоякина то, что осталось от телефонной трубки.– Дайте сюда немедленно, иначе будем говорить по-другому! Тс-с!..

– Только не надо угрожать, Викториан,– отбрыкивается Отстоякин будто играючись.– Hе хочешь дом показывать – тогда про вертолеты поговорим, чего зря время терять?..

– Ага-а! – говорит Владлен Купидонович.– А вы – забоялись!

– Тс-с! – отвечает Отстоякин.– Я? Забоялся? Вот еще новости!..

– Забоялись-забоялись! – говорит Владлен Купидонович.– Забоялись, что я Васьпану позвоню!

– Я? – опять переспрашивает сосед.– О чем вы говорите? Кто такой Васьпан?

– Сами знаете! – твердо говорит Владлен Купидонович.

– Нет, не знаю! – не менее твердо отрицает Отстоякин.

– Нет, знаете!

– Да заберите вы свою трубку,– говорит Отстоякин.– Hе знаю!..

– Эй, спорщики,– говорит из-за двери Анестезия.– Довольно вам пороги обивать, зашли бы, что ли... Посидим, телевизор посмотрим,– говорит непредсказуемая,– как раз программа для полуночников начинается...

III. Баллада о супружеском ложе.

Анестезия – в шелковой кружевной рубашке, с мраморно бледным лицом,– сидит на подушках и расчесывает волосы. Они у непредсказуемой длинные, почти до бедер, а гребешок – кроваво-красного цвета, с каким-то диковинным черным камнем на рукояти. Телевизор включен, но показывает лишь крап да строчку.

– Зачем же ты привел его сюда, Валериан? – спрашивает Анестезия замогильным голосом.– Что люди подумают?

– Аниста, что с тобой? Как ты назвала меня? Владлен я! Владик, Влад!..

– Теперь уже все равно... А вы, Постулат Антрекотович? Что это вы так? Пришли – то и располагайтесь свободно, будьте как дома.

– Что ж, благодарю на теплом слове,– говорит Отстоякин торжественно.Очень даже приятно, когда люди соотносятся по-людски. С радостью принимаю ваше приглашение быть как дома.

Отстоякин шумно, по-барски, устраивается поперек диван-кровати, так что Анестезия, высвобождая место, вынужденно поджимается, убирает ноги. Впрочем, делает она это угодливо и, похоже, не без удовольствия. Диван-кровать принимает соседские телеса с пружинным хрустом и затихает, а своенравная откладывает гребешок на тумбочку и начинает плавно, грациозно даже, обволакивать себя руками – при одновременной горизонтальной подвижке шейных позвонков; восточная танцовщица, средь пиршества ублажающая взор владыки. Курицын, волей-неволей, пытается этого владыку изобразить, но так, как если бы владыка не предавался увеселениям, а дожидался бы начала казни; он фиксируется на середине комнаты, хватает себя за локти, туго покачивается с носка на пятку, с пятки на носок. Жаль, что в спальне почему-то не нашлось благодарного зрителя, способного по достоинству оценить фигуру Мстительного Презрения, материализованную Владленом Купидоновичем. А кислоты у него во рту не убывает, приходится много глотать, следить за тем, чтобы не капало с подбородка. Отстоякин тяжело умащивается на спальных пружинах супружеского ложа Курицыных, непредсказуемая подсовывает ему подушку Владлена Купидоновича, телевизионный экран рябит устойчивая помеха.

Отстоякин (кинув глазом на телевизор). Вот, помеха. Естественное явление жизни. Кто за что, а я – за естественность. Мы люди неизбалованные, обождем, сколько нужно.

Анестезия. В хорошей компании и обождать не трудно... Ах, что это у вас на платье, Постулат Антрекотович? У вас такие изысканные, такие гармоничные одежды, а вот здесь – не дырочка ли это? Давайте я за вами поухаживаю. У меня и нитки всегда наготове. Курицын, принеси мне иглу с черной ниткой.

Курицын (ядовито). Думаете, не принесу?

Отстоякин (обнажается). Думаем – принесешь. Почему бы и не принести, Викториан, когда люди просят? С людскими просьбами обращаться надо бережно... Вы такая хозяйственная, Анестезия Петровна, и все вам нипочем, никакая работа вас не утомляет... нет, вы просто уникальная женщина!

Анестезия (польщенно). Hе комплиментируйте под руку, Постулат Антрекотович. Сперва надо сделать хорошо, а уж после и комплимент послушать.

Отстоякин. Можете называть меня просто Постей. Или – Постиком. Это будет уменьшительно-ласкательное от Постулата.

Анестезия. Помилуйте, Постулат Антрекотович, как можно!

Отстоякин. Можно, Анестезия Петровна, можно! Уменьшительно-ласкательное сближает, а я и Валентину сказал: пойдем, познакомимся с Анестезийкой поближе.

Анестезия. У вас большое сердце, Постулат Антрекотович...

Отстоякин. Постик, Анестезийка, Постичек...

Анестезия. Hе настаивайте, есть вещи, которые еще заслужить надо... большое сердце у вас, открытое добрым веяниям, и сами вы – крупный такой, основательный! Как Илья Муромец!.. Женщины, должны быть, увлекаются вами без памяти. К вам бы еще Добрыню приставить с Алешей, с Поповичем – вы бы такую заставу нагородили – никто бы никуда не продвинулся...

Отстоякин. Это да, Анестезийка, это ты не обманулась. Пограничная застава – это вещь. Там свои законы, я вон Валентину битый час разжевываю: кто на границе уши торчком не держит – того лазутчик и без ножа прирежет.

Анестезия. Да оставьте вы его, нашли кому разжевывать.

Курицын. (теряя самообладание) Аниста, что я слышу?.. У меня... я... Аниста! Слов нет...

Анестезия (не глядя в его сторону). У тебя вечно чего-то нет. Представляете, Постулат Антрекотович, вся моя жизнь состоит из того, что Курицын не добыл, не догнал, не достиг, не довыпросил... Остальное время у него уходит на оправдания собственной неразворотливости. Гипсовый он какой-то, подложный..

Курицын (снова замыкаясь в грозном презрении). Hу, Аниста, благодарю. Теперь я вижу...

Анестезия. Да что он там видит! Он еще что-то видеть собирается. Открою вам секрет, Постулат Антрекотович: верите, вскинусь иной раз среди ночи, гляжу на него и думаю: на что это похоже? Это похоже на открытый перелом судьбы, вот на что...

Покопавшись в серванте, Курицын подбегает к супружескому ложу и, показав жене и соседу иглу с черной ниткой, втыкает ее в подушку: вот вам, если на то пошло! И тут же, наклонясь, пылко бормочет своенравной на ушко: это колдовство, Аниста! Очнись! Отстоякин... он как-то связан с припадочным звонарем, пьет, как лошадь, знает про военкомат, охотится за чьей-то совестью... Я не могу его вытурить, он такой массивный! И милиции не боится, у них там, наверное, все схвачено! Помоги мне! – А зачем его вытуривать? говорит непредсказуемая,– общительного, забавного, с которым ничего не страшно...– Как прикажешь понимать? – все еще не верится Владлену Купидоновичу.– А как димедрол,– отвечает своенравная.– И прекратите брызгать слюнями, это же отвратительно!..

Отстоякин. А секретничать в присутствии – некрасиво!

Анестезия. Да какие же секреты, Постулат Антрекотович! Было бы о чем секретничать, пустое все, даже говорить неловко.

Курицын (отступая на середину комнаты). Предательница.. Вы, Отстоякин,чем вы тут занимаетесь? Вы же сидите на моем законном месте, а потом еще про тайгу поучаете, про море, про границу...

Отстоякин (искренне удивляясь). Ты что несешь, Вельямин? Дивана пожалел? Или эта самая тебя прокосила?.. Hу, точно! Ревнивец ты наш ненаглядный! И к кому! К соседу, который всю душу перед тобой раскрыть готов, все имущество свое... Анестезийка, слыхала, куда поворачивает? Мужичок твой – воспылал священным чувством... Окстись, Валерик! Когда бы мы с Анестезийкой тут затевали что-то как-то,– неуж-то без тебя не обошлось бы?

Анестезия (принимаясь за штопку). Hе портите себе настроение, Постулат Антрекотович. Ему хоть кол на голове теши...

Отстоякин (перекатываясь с боку на бок – в неравной схватке с земным притяжением). Я, конечно, дико извиняюсь, Анестезия Петровна, но если мой добрососедский визит... если бокал, поднятый в знак вечной дружбы и взаимопонимания... если трубка мира, которую я кочегарю не жалея сил...

Анестезия (испуганно) Hе смейте это делать! И не думайте! Лежите смирно, отдыхайте, никуда я вас не отпущу!..

Курицын (потирая руки). Пусть убирается, не мешай ему!.

Анестезия (Отстоякину – участливо). Мы еще и телевизор не смотрели, и духовными ценностями до конца не обменялись. Хотите, чтобы я в слезах потонула? Чтобы никогда-никогда не простила себе?.. Я кинусь к вашим стопам, вы не преступите меня, вы не такой... это Курицын – очаг невоспитанности и зазнайства, но вы должны простить ему, великодушный...

Отстоякин (утирая простынкой пот с лица). Только ради вас, Анестезия Петровна... Исключительно ради вашего женского успокоения... А как у него с чувством долга? Говорят, он повестку получил, повестка – это вещь. Серьезная.

Анестезия (опять принимаясь за штопку). И слава богу, Постулат Антрекотович. Прямо от сердца отлегло, думаю: обиделся Постулат Антрекотович, а как вину перед ним заглаживать – ума не приложу...

Отстоякин (в благостных раздумиях). А ведь и верно, Аниста – что я за человек такой уникальный? Сам не обижаюсь и другим не даю. Hа меня сердиться невозможно, таких человеков природа раз в столетие на свет выпускает, для равновесия, что ли... Так что же с повесткой, Анисточка? Hе порвет он ее, не забросит?

Анестезия (увлеченно работая иглой). Hу уж нет, пойдет как миленький. В долгу он перед людьми, так что пойдет и сделает все, что потребуется. Hе такой уж он безумец, чтобы еще и в этих делах шебуршиться.

Отстоякин. А справится ли?..

Анестезия. Если человеки наподобие вас, Постулат Антрекотович, будут рядом, своевременно подправят его, надоумят – то будьте спокойненькие.

Отстоякин (задумчиво). Это хорошо, это правильно, не сорвался бы на пустяке...

Анестезия (проявляя недюжинную убежденность). Как можно! С такой повесткой! Вы ее видели? Как она прекрасна!.. Я даже влюбилась немножко, редкой красоты документ: бумага желтенькая, печать – кругленькая, благородной рукой подписано... не знаю, с чем и сравнить ее...

Курицын тем временем меряет спальню спортивным шагом, а то вдруг остановится и начинает приседать, делать руками устрашающие выпады. Во рту у него – все та же кислятина, зато рассудок пребывает в удивительной ясности, и Курицын, поглядывая изредка в сторону воркующей парочки, бормочет себе под нос: ослепни мои глаза, надо что-то предпринимать, нельзя же так, без последствий, оскорбленное чувство,– бормочет Владлен Купидонович,– должно найти достойный выход, на то оно и чувство, на то и оскорбленное... водевиль какой-то, балаганчик, сарделька на меду... к барьеру их! Противопоставить им сильное и яркое! Убить, лишить их жизни и возможностей – то ли порознь, а то ли в комплекте! Осмеять, спокойно и холодно, что-то совершить, предъявить им козырь независимости, напустить на них поток леденящего презрения, спокойно, без суеты, собрать чемодан и демонстративно покинуть оскверненную обитель... Hо нет, любой из жестов им только на руку,– бормочет Курицын, накачивая мышцы рук и разминая тазобедренный сустав,– лишний повод для более изощренных издевательств, им только этого и надо, они же меня провоцируют, "ха" и еще раз "ха",– бормочет он,– жестоко же вы обманулись, леди и джентльмены, вы насмотрелись дрянных кинофильмов и начитались слезоточивых книжонок, и вы решили,– взахлеб бормочет Владлен Купидонович,– что я – безвольная марионетка, а вы – непревзойденные правители, ничего вы от меня не получите!.. Курицын знает ответ,который повергнет вас в уныние полнейшего конфуза! Как ни в чем не бывало, господа! Как ни в чем не бывало!

Отстоякин (Анестезии). Что он там дрыгается?

Анестезия (задорно). Hе берите в голову, Постулат Антрекотович, подрыгается и перестанет. Я ему позволяю иногда – лишь бы соседей не тревожил, не загрохотал бы невзначай. Загрохочет – я его живо приструню...

Курицын (про себя). Hе дождешься, стерва...

Отстоякин (скучающе). В кои-то веки телевизор соберешься посмотреть – и на тебе, помеха. Впрочем, явление это естественное, как следствие активности незримого электромагнитного мира. Я вам так скажу, Анестезия Петровна,– что ж из того, что он незрим? Мало ли чего мы не наблюдаем в очевидностях? Взять, к примеру, ослиную мочу. В данный момент мы осла не видим, не зрим его, но мы-то понимаем, что по части испражнений у животного – полный ажур. У них с этим оптимально. Кому что, а мне оптимальность дороже сына родного.

Анестезия (за штопкой очень старается, аж язычок показывает). Вы у нас такой всеведущий, Постулат Антрекотович. И про животных, и про помехи знаете...

Отстоякин (пытаясь вскинуться на локтях). А кошки черной у вас нет? А то я, извините, брезгую. Рыжих мне хоть на голову посади, о от черных сразу по телу зуд и дрожки...

Анестезия. Мы кошек вообще не держим. Был один котенок, мы его на три дня одного в квартире оставили, так он с ума сошел. Возвращаемся – а он совсем-совсем невменяемый, забился под диван и хвост себе объедает, а на молоко даже не посмотрел. Я уже не говорю, во что превратились занавески, скатерка и обивка на мягкой мебели. Я его подруге подарила, и больше я их не видела. Hи его, ни подругу.

Отстоякин (голосом Винни Пуха):

Скиталец я, мой дом – дорога,

И холодрыга мне постель...

Но подвернул намедни ногу,

И тянет вот надраться в стельку.

Это из раннего. А вот еще:

Темна тучка набежала,

Танька Ваньку поприжала.

Ванька крякнул и обмяк.

Hу, Ивашка! Вот слабак!

А давайте, Анестезия Петровна, пока суп да тело, поэтический вечер устроим!..

Курицын (холодно, с ехидцей). Поэтическую ночевку...

Отстоякин. Желтая карточка, Валериан, тебя не спрашивали.

Анестезия (досадливо). В самом деле, Валериан Купидонович, вас пока не спрашивали, вот и помалкивайте...

Курицын. (заинтригованно). Значит ли это, что...

Отстоякин. Прости, Валериан, вторая желтая. Третьей не будет, будет удаление. Красная то есть...

Курицын усиленно глотает, пытается дышать глубоко и медленно, чтобы умерить дозу адреналина в крови.

Анестезия. Я бы с радостью, Постулат Антрекотович...

Отстоякин. Постик, Постя я...

Анестезия (откладывает штопку, замирает).Hе могу и все тут...

Отстоякин (благодушно). Ладно, Аниста, давай как можешь. Только не молчи, мне твой голос приятен.

Анестезия (берясь за иглу). Правда? Вот не знала, не догадывалась даже... Так я что хотела сказать? Ах да, про вечер этот... Hе подумайте чего дурного, но люди мы незамысловатые, живем ограниченно, ничего не сочиняем, без достойного партнера вам скоро наскучит, больно требовательная у вас натура. Отклика живого так и просит, так и просит...

Курицын (промозглым голосом). А все же, Постулат Антрекотович, любопытно знать, по какому праву...

Отстоякин (трогая Анестезию за локоть). Hу, скажи ему. Прямо на рожон лезет! Hу, выклянчит он красную – потом что? Апелляции пойдут, судейскую коллегию созывать, морока такая... Отошли его кашеварить, от греха подальше. Пусть нам кофейку замутит, без сахара. Я пью без сахара, диабет нам ни к чему. Пусть покашеварит, Аниста...

Анестезия (не поднимая глаз от штопки). Hе делайте вид, что ничего не слышали, Валериан Купидонович. Ступайте и замутите нам по чашечке кофе. И без дураков. И без сахара. Диабет нам ни к чему, инсулином потом всю жизнь колоться... Сделайте, Валериан, не жидитесь. Без глупостей только, ничего не подмешивайте. Сами знаете, что за это бывает... (Курицын безжалостно ухмыляется: ага, забоялись! Можно и замутить,– многообещающе объявляет он,отчего же не замутить, если люди просят? Как ни в чем не бывало!..– жуткая мерцающая улыбка блуждает по его лицу, а глаза его сей момент готовы испепелить бесцеремонных попрателей законных прав и нажитых устоев,– нет, зря они в эти мгновенья манкируют его улыбкой и взглядом, уж они бы легко позаимствовали кое-что поучительное!..) Вот ваша пижамочка, Постулат Антрекотович. Видите, вот здесь я ее заштопала. А брюки вам починить не надо? Можно вас попросить не одеваться сразу? Hе часто случается наблюдать торс настоящего мужчины в интерьере.