Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: Андрей Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Так я уже и вещи все в Ленинград отправил, – растерянно сказал Сергей. – И квартиру снял, и с Мухиным договорился, Лизку вон, отвёз на выходных, да и мотоцикл уже перегнал.

– Отвёз – это хорошо, – хозяин кабинета открыл ящик стола, достал бежевую бумажку, – потому что ты, товарищ Травин, с этой минуты находишься на ответственном задании. Отбываешь в командировку.

Сергей пожал плечами, к подобным выходкам Меркулова он уже привык.

– Ты рожу-то не строй кирпичом, для тебя стараюсь, нельзя тебе сейчас в Ленинград, закопают особо рьяные товарищи, им только повод дай. Поэтому отправишься вот сюда, – и он протянул Сергею картонный прямоугольник.

Травин повертел в руках билет на бесплатный проезд в купе второй категории спального вагона прямого сообщения на двадцать шестое марта с Северного вокзала, курьерский 2/1, на имя Добровольского Сергея Олеговича, старшего снабженца Госспичсиндиката.

– С фамилией не ошиблись? – уточнил он.

– В самый раз, – Меркулов чуть дёрнул глазом, видимо, собираясь подмигнуть, но передумал, – а то не знакомая? Читал я, какие ты изумительные истории доктору Зайцеву рассказывал, и аж дыхание задерживал, до того красочно и главное, правдоподобно изложено, куда там «Голове профессора Доуэля» или «Аэлите». Тебе бы, Травин, книжки писать, а не кулаками махать.

Сергей замер в ожидании приступа головной боли, но на этот раз пронесло. Когда-то, точнее – всего семь лет назад, он твёрдо знал, что на самом деле его зовут Евгений Должанский, и родился он не в 1899-м, а почти на сто лет позже. Все его рассказы о будущем, в котором СССР перестал существовать, психиатр доктор Зайцев аккуратно записывал. Как выяснилось, не только во врачебных целях. Кем он действительно является, Должанским или Травиным, Сергея с каждым годом волновало всё меньше и меньше. Он отлично чувствовал себя в двадцатых годах двадцатого века, а что впереди и его, и страну, в которой он жил, ждали нелёгкие времена – так это мелочи, к трудностям он привык и в одной жизни, и в другой, не важно, какая из них была настоящей, а какая – выдуманной. Правда, любое воспоминание о том, что происходило до контузии, оборачивалось приступом сильнейшей головной боли, которая не снималась никакими лекарствами, но и воспоминания приходили всё реже, и боли немного слабели. Словно черту провели тогда, на стыке двадцать первого и двадцать второго годов, за которой настоящая жизнь только началась. И за этой чертой остались, в сущности, чужие ему люди.

– Чита? Это про неё мне с утра цыганка говорила?

– Какая ещё цыганка, ты мне голову-то не морочь. И не Чита совсем, а Владивосток. Едешь в Дальневосточный ИНО, они как раз водителя просили не из местных, а наш товарищ, который должен был туда отправиться, сейчас другим делом занят. Покрутишь заместо него штурвал, помотаешься по городу и окрестностям, а как тут всё успокоится, и наш товарищ туда подтянется, обратно вернёшься. Место бойкое, скучать времени не останется. И вот ещё что учти, отдел этот специфический, о нём только в Москве знают у товарища Петерса, да на месте трое из начальства окротдела дальневосточного, а группа, с которой будешь работать, вообще особняком стоит, посему там до тебя никакая чистка не доберётся. Так что, товарищ Травин, не на курорт тебя посылаю, а серьёзной работой заниматься, хотя ты и на курорте на свою задницу умудряешься приключения находить, да-с. Дело ответственное и непростое, ты ведь газеты читаешь, значит, в курсе, что партия наша постепенно от НЭПы ленинской отходит, осенью вон частников прижала, так дальше будет ещё жёстче, поэтому буржуи советские из кожи вон лезут, чтобы хоть что-то спасти и вывезти за границу. Есть в нашей стране несколько областей, в частности – Дальний Восток, где пока-что частный капитал жив и процветает, в связке с международным. А где иностранный капиталист, там и шпион сидит. Вопросы есть?

– На месте разберусь. – Сергей не стал цепляться к тому, что кроме Петерса и местных, о секретной группе на Дальнем Востоке знал почему-то еще обычный заместитель начальника полпредства ОГПУ второй категории.

– На работе скажешь, что обещали всё выяснить. Досидишь до увольнения, в субботу вечером спокойно уедешь в Ленинград, а уже оттуда отправишься в новую столицу. В Москве заглянешь кое-куда, я тебе черкану сейчас, тебя будут ждать пакет и координаты человека для связи во Владивостоке, пакет ему лично в руки отдашь, и никому больше. Сергей, – Меркулов чуть наклонился вперёд, уткнулся цепким и серьёзным взглядом прямо в глаза Травина, – то, что в пакете, очень важно, ни почтой нашей, ни телеграфом отправить не могу, только курьером. Постарайся, чтобы в чужие руки не попало, если что случится, уничтожь. И пакет, и того, к кому попадёт.

– Сделаю.

– Заодно документики на фамилию Добровольского заберёшь, – хозяин кабинета снова откинулся на спинку кресла. – В Чите будешь первого апреля, дальше не торопись, перекантуешься недолго, потому что нужный человек ждёт тебя только пятнадцатого апреля ровно в восемь тридцать утра. Заранее во Владивосток не суйся, нечего там лицом светить, но и тут тебе околачиваться нечего, а Чита – город большой, есть где затеряться. Ясно?

Травин кивнул.

– Ну вот и хорошо. Поедешь как буржуй, в спальном вагоне, командировочные, проездные и подъёмные на месте получишь. Денег заранее не даю, с Павловского вы с Мухиным и так довольно получили, будет куда потратиться. Да не смотри ты так, я про ваши делишки знаю, и даже, так сказать, понимаю, воинская добыча – дело святое, к тому же распорядились вы ей хоть и незаконно, но справедливо.

– Надолго я туда? – Сергей только головой покачал.

Банда Павловского, за которой местное ОГПУ гонялось почти полтора года, сгинула в псковских лесах этой зимой, из семи душегубов не сбежал ни один. И никаких угрызений совести Травин по этому поводу не испытывал.

– Месяца два, самое большое три, я, как твой вопрос решу, телеграмму вышлю на Владивостокский почтамт до востребования, дождёшься сменщика, и возвращайся. Любопытным говори, что место нашёл на Дальнем Востоке денежное, за длинным рублём погнался. С Мухиным проблем не будет, не разболтает, если догадается?

– А то ты сам не заешь, Фомич – человек надёжный. Лишнего не скажет, за Лизкой присмотрит, – Травин поднялся со стула. – Спасибо, Александр Игнатьевич, за заботу.

– Ну вот, а то всё хмурился и волком смотрел, – Меркулов улыбнулся, поменял несколько листов бумаги местами, чиркнул что-то карандашом, словно показывая, что у него своих дел невпроворот, кроме как Травина уговаривать, и добавил словно мимоходом, – вот что ещё, если ты проездом в Харбине будешь и вдруг старых приятелей встретишь, знакомство возобнови.

– Нету у меня там приятелей, – отрезал Сергей.

– Травин, кончай мне ваньку валять, – особист раздражённо хлопнул ладонью по столу, – обстановка на КВЖД сложная, того и гляди до войны настоящей дойдёт, за любую возможность схватимся, и не важно, ты там был в осьмнадцатом, когда людей полковника Монкевица подчистую вырезали, или однофамилец твой, удивительно рожей на тебя похожий. Я ведь не прошу тебя, а приказываю. Сказано забыть о крестьянском происхождении – забудешь. Сказано со старыми друзьями приятельствовать – так и сделаешь. Ясно?

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – Травин чётко, по-строевому повернулся на каблуках, и вышел из кабинета.

Глава 2

26/03/29, вт

Пакет ждал Сергея в доме номер 3 по Фокиному переулку. Лифтов в шестиэтажном доме, переделанном из доходного в коммунальный, не водилось, Травин поднялся на последний, шестой этаж, толкнул дверь в семнадцатую квартиру. В коридоре пахло керосином и блинами, пацан лет пяти пробежал мимо, толкая перед собой обруч, и затопал вниз по лестнице. Бумажка с фамилией «Пунь» обнаружилась на двери по левой стороне, Сергей постучал, отворила женщина неопределённого возраста, с копной курчавых волос и трубкой в зубах. Клубы ароматного дыма плавали по комнате, пытаясь вырваться наружу через крохотную форточку.

Женщина заперла дверь на цепочку, забрала у Травина бумажку с адресом, достала из ящика комода другой клочок, сложила их вместе, убедилась, что раньше они составляли одно целое.

– На подоконнике, – коротко сказала она, и уселась за круглый обеденный стол, на котором стояла пишущая машинка, взгляд у хозяйки комнаты был уставший и равнодушный, – инструкции внутри, прочитаете – уничтожьте.

– Съесть? – пошутил Травин.

– Как пожелаете.

Сергей взял серый бумажный конверт, уселся за тот же стол, развернул. Женщина вовсю барабанила по клавишам, словно происходящее её не касалось. Внутри пакета лежало служебное удостоверение на имя Сергея Олеговича Добровольского, командировочные документы, несколько листов плотного печатного текста, сколотые скрепкой, и ещё один лист, на котором без труда поместились две строчки – адрес, фамилия, и фраза из известного произведения Пушкина, видимо, служившая паролем. Травин закрыл глаза, представляя, как буквы складываются в слова, открыл и прочитал снова. Машинистка, не отрываясь от Ундервуда, кивнула на тарелку с коробком спичек, дождалась, пока бумага с адресом сгорит, перемешала пепел карандашом.

– Не задерживаю, – кивнула на дверь.

Сергей поплутал по улочкам, чтобы удостовериться, что за ним нет слежки. Либо следили уж очень хорошо, либо он не был никому интересен – ни агентам ОГПУ, ни иностранным шпионам, ни даже местным карманникам, но молодой человек никого не заметил. Он зашёл в универсальный магазин, потом в книжный, и наконец вернулся в гостиницу.

Гостиница «Европейская» относилась ко второй категории, и предлагала одиноким постояльцам уютные комнаты без удобств, но зато и без подселения. В двадцати квадратных аршинах впритык стояли вполне приличная кровать с никелированными шишечками и мягким матрацем, платяной шкаф, кресло и письменный стол, в конце коридора можно было умыться, а в Домниковских банях, напротив бывшего таксопарка, в котором Сергей когда-то работал – полностью привести себя в порядок. Таксопарк разросся и переехал в другое место, от него в Дьяковском переулке осталась только прокатная контора. Большая часть московской жизни прошла рядом, в Сокольниках, но Травину предаваться воспоминаниям было некогда, он приехал из Пскова почти за полночь, с утра успел занести Емельяновым на Генеральную улицу подарки, забрать в конспиративной комнате пакет, и теперь до отхода поезда оставались считанные часы. Сергей просидел в номере до половины пятого вечера, потом выписался из гостиницы, забрал чемодан из камеры хранения на Октябрьском вокзале и отправился на Северный.

Ярославский вокзал, обновлённый на рубеже веков, с трудом вмещал то количество пассажиров, что стремились уехать из Москвы в сторону Сибири. В 1922 году вокзал переименовали, и он стал называться Северным, но и в обиходе, и даже в справочниках старое название сохранилось. Каланчёвская площадь вмещала целых три вокзала – Северный, Николаевский, который назвали Ленинградским, и Рязанский, поэтому Травину оставалось только перейти трамвайные пути, миновать длинный ряд извозчиков, небольшую вереницу таксомоторов, киоски Моссельпрома, зайти в здание, перестроенное Фёдором Шехтелем в древнерусском стиле, и уже оттуда – на перрон.

Иностранные пассажиры, чтобы добраться до Китая через территорию СССР, отправлялись из Берлина в воскресенье, с остановкой в Варшаве. В понедельник в Столбцах, которые теперь находились на территории Польши, они пересаживались в состав НКПС, и в полдень вторника прибывали в Москву, на Белорусский вокзал. Из Москвы курьерский 2/1 отправлялся уже с Северного вокзала в шесть вечера, так что зарубежные гости успевали прогуляться по столице, укутавшись в шубы и пальто – конец марта 1929-го в столице выдался морозным, и даже солнце не могло прогнать задержавшуюся зиму.

Вокзальный ресторан был полон народа, Травин не стал толкаться в ожидании свободного столика, купил у лотошника четыре пирога с печенью, стакан горячего сбитня, у продавщицы киоска Моссельпрома – две пачки папирос, и наконец добрался до поезда. Паровоз расплёвывался паром на положенном месте, помощник машиниста стоял возле железных перил и вглядывался в вокзальные часы, словно от этого они должны были идти быстрее. По перрону сновали носильщики, подвозя вещи к багажному вагону и выдавая квитанции – по одной на каждую единицу багажа. У Сергея с собой, кроме кожаного чемодана, ничего не было, в багаж он его сдавать не собирался, тащил сам, и носильщики молодого человека не донимали. Посередине платформы расположились киношники, кинокамера водила объективом по отъезжающим и провожающим, оператор держал на нижней губе папиросу, а остальные четверо из съёмочной группы донимали его советами. Среди них Сергей заметил одного из осветителей, знакомых по Пятигорску, но подходить не стал.

Состав сформировали, к паровозу прицепили багажный вагон с металлической крышей, а за ним почтовый с башенкой. За почтовым шли два вагона советской постройки завода имени Егорова, облицованных ольхой, покрытой лаком, тёпло-желтые стенки создавали ощущение уюта. Сразу после них находился вагон-ресторан, затем два дореволюционных пульмановских вагона, обшитых тиковым деревом, вагон-салон, ещё три пульмановских вагона и в самом конце – два егоровских.

На каждом пассажирском вагоне по всей длине шла гордая надпись «спальный вагон прямого сообщения».

– Теперича-то пожиже будет, – возле Травина остановился пожилой мужчина с тележкой и бляхой на фартуке, попросил папиросу, раскурил, растирая замёрзшие руки, – не тот коленкор. То ли дело при царе, в кажной купе ванна медная стояла, диван кожаный с золотыми гвоздями да кресла вокруг стола блестящего, наш брат туда только в белых перчатках и чистом фартуке заглядывал, как нос покажет, тут же на этот нос целковый. Вот такие времена бывали, а тут что, рукомойник оставили, и то не везде. Нету, понимаешь, шика и блеска. У вас, господин-товарищ, какая категория?

– Вторая, – ответил Сергей.

– В старом вагоне или в новом?

– В шестом.

– Знамо, в старом. Там, хоть и нету, значит, рукомойника личного, зато двое вас в купе лягут один над другим, а в этих, нонешних, вчетвером ютятся. Какой же это второй класс, я тебя спрашиваю? Безобразие одно.

Носильщик сплюнул, растоптал окурок и отправился ловить клиентов. До отправления оставалось тридцать минут, Сергей взялся за ручку чемодана, и тут его хлопнули по спине. Легонько. Травин обернулся, и увидел Варю Лапину.

За неполный год, что они не виделись, женщина немного осунулась, отчего ярко-зелёные глаза казались ещё больше. На лице, густо покрытом веснушками, резче обозначились скулы, подбородок стал более острым, а возле глаз окончательно появились морщинки. Варя была не одна, рядом с ней стоял невысокий мужчина в тёплом пальто и шляпе. Круглое брезгливое лицо совсем не украшали тонкие седеющие усики.

– Здравствуй, Сергей, – сказала Лапина как ни в чём не бывало, – ты что тут делаешь? Знакомься, это мой муж, Викентий Павлович Пупко.

Травин протянул руку, Викентий Павлович ответил на пожатие слабо. И вообще он смотрел на Сергея с подозрением.

– Мы с Серёжей Травиным старые друзья, – Варя ничуть не смутилась, что знакомит мужа с посторонним мужчиной, – вместе жили в Пскове. Кстати, он – начальник всей псковской почты. Ты ведь ещё начальник? Провожаешь кого-то?

– Бывший начальник. Еду в Читу по служебным делам.

– Надо же, – Лапина всплеснула руками, – значит, вместе неделю трястись будем.

К ним подошёл ещё один мужчина, невысокий, крепко сбитый, коротко стриженный, со сдвинутым набок носом и набитыми костяшками пальцев, лет на пять старше Сергея. В руках он держал два английских кожаных саквояжа и дамскую сумку.

– Этот молодой человек с нами – Дмитрий Бейлин, – представила его Лапина, – всё в порядке?

– Багаж сдал, Варвара Алексеевна, – доложил Дмитрий, – как велено, квитанции у меня.

Он разглядывал Травина с любопытством, и ладонь стиснул крепко.

– У нас столько вещей, что, наверное, половину вагона заняли, – Варя зябко поёжилась, – холодно, пойдём в купе. Твой багаж где, сдал уже?

– Еду налегке, – Сергей продемонстрировал портфель, – если что понадобится, на месте куплю.

– Ещё увидимся и поболтаем, мы в пятом вагоне.

Она лучезарно улыбнулась, Викентий Пупко холодно кивнул, пара в сопровождении Дмитрия поспешила к своему вагону, а Сергей, обождав, когда они скроются внутри, к своему. Проводник проверил плацкарту, показал, где находится третье купе. Дверь была распахнута, внутри сидел молодой, высокий и очень толстый мужчина в рубахе навыпуск и читал газету «Московский рабочий», он один занял практически весь диван. Увидев Сергея, толстяк застенчиво улыбнулся, и заёрзал на сидении, пытаясь подвинуться к окну. Травин оценил габариты будущего соседа, решил, что в узком помещении им вдвоём будет тесновато.

– Послушай, браток, – сказал он проводнику, – мне бы класс поднять.

– Сей момент, товарищ, обождите, – тот понимающе кивнул, исчез, и появился через несколько минут, – в нашем вагоне всё раскуплено, в третьем и четвёртом иностранцы едут, не велено сажать, а вот в пятом есть свободные места. Только придётся доплатить, ну и по таксе, тридцать рублей пятнадцать копеек. Но там тоже попутчики разные попадаются, уж как повезёт.

Сергей усмехнулся, и достал портмоне.

– Пятёрку мне, и столько же Михалычу, – тихо произнёс проводник. – Сделаем всё в лучшем виде, будьте любезны.

Травин кивнул, вытащил из пачки денег бумажку с рабочим в кепке, которая тут же исчезла в широкой ладони работника желдороги. Проводник подхватил чемодан, поманил Травина за собой, и пулей пронёсся вдоль купейных дверей, отметая вопросы других пассажиров. В соседнем вагоне он передал Сергея своему сослуживцу, тому достались три червонца и две бумажки по три рубля. Михалыч выписал Травину новую плацкарту, но на руки не отдал, вместо неё вручил квитанцию, отобрал у своего товарища чемодан и затащил внутрь. Тут было просторнее, напротив дивана стояло кожаное кресло, а боковая дверь вела в уборную, одну на два купе.

– Нижняя полка свободна, – заговорщицки подмигнул проводник, – не извольте беспокоиться. Попутчик ваш только в Перми сядет, мы там двадцать минут стоим, а в Омске, значит, сойдёт, и потом аж до Манчжурии никого не предвидится. Но ежели кто попросится, тут уж извинения просим, придётся подселить, таковы правила.

И вопросительно посмотрел на Травина. Тот достал ещё пятёрку, сунул в карман Михалычу.

– С другой стороны, свободные места в наличии, – продолжил тот, – как есть. Питание в поезде по твёрдым расценкам, вагон-ресторан вовсю открыт, а если чего особого пожелаете, только скажите, я в служебном.

И убежал. Что такого особого он мог достать, Сергею оставалось только догадываться. В ресторан он решил пока не ходить, развернул свёрток с пирожками, и вытащил из чемодана карманный томик Хэммета «Кровавая жатва». Роман был издан на английском, который Травин знал кое-как. Читал он с трудом, постоянно обращаясь к словарю. Для долгого пути книга подходила идеально. Вслед за словарём последовали ластик и остро заточенный карандаш – им Сергей надписывал поверху непонятные слова. Он уселся в кресло, поднёс пирог ко рту и замер, из соседнего купе через неплотно прикрытую дверь уборной слышались голоса. Один из них принадлежал Варе Лапиной.

С ней и Викентием он столкнулся чуть позже, за ужином в вагоне-ресторане, пара сидела за столик от Сергея, Варя чуть ли не силком заставила его пересесть к ним, от этого её муж потерял аппетит и принялся за водку. Викентий Пупко служил в наркомате внутренних дел на очень ответственном посту, его только что направили в генеральное консульство СССР в Харбине в помощь генконсулу Мельникову. Сам он в разговоре не участвовал, зато Лапина расхваливала мужа как могла, так что Пупко минут через двадцать слегка оттаял, даже закусывать начал и предложил Травину выпить на брудершафт. Заметив, что знакомый его жены водку не выпил, Пупко снова разозлился, и его еле удалось утихомирить – после этого на дружбу с мужем Вари рассчитывать Сергею уже не приходилось. Молодой человек решил, что теперь чета Пупко будет обходить его стороной, но Варя сама пришла к нему во втором часу ночи. Постучала в дверь уборной, а когда он открыл, толкнула на диван. Сергею пришлось поддаться и падать самому, сил у Вари не прибавилось.

– Заткнись, – сказала женщина, когда он попробовал возразить, – этот налакался и спит, но надолго его не хватит. У нас максимум полтора часа.

Через сорок минут она перебралась в кресло, разгорячённая и довольная, закурила, выпуская дым через ноздри.

– Чего не спросишь, как я дошла до жизни такой?

Травин пожал плечами, по правде говоря, личная жизнь Лапиной его не интересовала, и вообще, одевалась Варя дорого и со вкусом, одежда, крупные бриллианты в ушах и дорогое колье намекали, что достаток в семье Пупко присутствовал.

– Нужда, Серёжа, и безысходность. Кем бы я оставалась в Пскове, простой учительницей математики? Так бы и прожила там всю жизнь, Фомич, тот мужчина надёжный, не спорю, да скучно с ним, каждый день одно и то же, а я так не могу. Вот с тобой весело было, словно по канату идёшь над пропастью, только ты ведь меня замуж не звал.

– Не звал, – подтвердил Травин.

Варя, взяла со столика томик Хеммета, небрежно перелистнула страницы, но, видимо, не нашла для себя там ничего интересного. Точнее, даже искать не пыталась.

– Кроме беллетристики, мой дорогой, есть ещё и серьёзные книги. Читал «Моби Дика»?

Травин не читал.

– Обязательно прочти. Она об охоте за белым китом, огромным существом, равнодушным и беспощадным. Кита не интересуют люди, их страдания и беспомощность ему безразличны.

– Так я, по-твоему, белый кит?

– Ага, – Лапина фыркнула, – размерами похож. И вообще, вечный одиночка в бескрайнем океане. Другая бы подумала, что ты специально проследил, куда мы сядем, и с проводником договорился, лишь бы поближе быть. А тут простое совпадение. Кстати, не сказал, чего это тебя в Читу понесло.

– С почты уволился, нашёл другую работу, – пожал плечами Сергей, – а то денег не хватает, а в Сибири их, говорят, лопатой гребут.

– Как же с Лизой? Она одна осталась?

– Лиза в Ленинграде с Фомичом, как обустроюсь, выпишу её к себе, а то мало ли, место новое, как всё обернётся, не знаю.

– Она девочка умненькая, смотри, пусть от учёбы не отлынивает, да и о тебе будет кому заботиться в старости, так и проживёшь весь век бобылём. Ох, Серёжа, пойду я лучше, а то посижу ещё, и решу остаться. Что-то дышать мой благоверный стал неровно, не дай Бог проснётся, а меня нет. Ревнивый, сволочь.

Она крепко поцеловала Сергея, и скрылась за дверью уборной. Травин посмотрел в окно – поезд замедлил ход, и подходил к перрону. По расписанию на станции Буй он стоял десять минут, молодой человек вышел из вагона, поставил лицо холодному ветру. Ночной визит Лапиной неожиданно получился с грустным осадком, понятно, что семейная жизнь у Вари не ладилась, а сам он ей ничего предложить не мог.

– В тридцать лет жены нет, и не будет, – сказал Травин сам себе, и поискал глазами уличных торговцев.

Вагон-ресторан закрывался в одиннадцать, и открывался только в половине девятого утра. Сергей успел проголодаться, он купил у разносчицы горячий калач, шесть варёных яиц, фунт ветчины и копчёную щучку, в ларьке, открытом, несмотря на ночное время – коробку папирос и бутылку кваса. И успел запрыгнуть в вагон, когда состав тронулся. Купе никак не могло нагреться, несмотря на водяное отопление, диван показался короток, но Травину было не привыкать к мелким неудобствам, он съел хлеб и ветчину, кое-как укрылся тонким одеялом и под стук колёс уснул.

Проснулся Сергей поздно, за полдень, поезд замедлял ход, подходя к перрону. Молодой человек выглянул в коридор, мимо как раз проходил проводник.

– Хлынов, знамоть, – Михалыч нёс поднос с чаем, – стоим двадцать минут. В ресторане через полчаса обед начинается, но вы не торопитесь, там столики заняты. Не желаете?

Травин желал, стакан горячего ароматного чая с сахаром и лимоном обошёлся в пятнадцать копеек, проводник кинул монеты в карман и побежал дальше. В соседнем купе было тихо, видимо, Варя с супругом или дулись друг на друга, или куда-то ушли. Вообще в курьерском поезде 2/1 пассажиру особо гулять было негде, он спал и отдыхал в купе, освежался в ванной комнате, которая располагалась в начале спального вагона, ел в вагоне-ресторане, общался с попутчиками, смотрел кино и слушал живую музыку в вагон-салоне, который был прицеплен сразу за последним пульмановским, перед егоровскими, и изредка выбегал на перрон, чтобы купить папирос и полюбоваться на очередной вокзал. До Москвы Сергей ехал в обычном жёстком вагоне, тот служил и рестораном, и салоном, а освежаться предлагалось в уборных на станциях, зато там было весело и по-простому.

Под чай молодой человек углубился в «Кровавую жатву», делая пометки карандашом, он читал бойко, и дошёл до одиннадцатой главы. Только в три, почувствовав, что в желудке образовался вакуум, Сергей отправился в ресторан. Там было шумно, в головной части вагона громко говорили по-французски, за столиком наискось от Травина японец что-то пытался объяснить по-немецки парню в пиджаке и косоворотке, тот кивал, но видно было, что ни черта не понимал. Питание в поезде стоило недорого, пассажирам курьерского 2/1 оно обходилось, если не считать чая, спиртные напитки и икру, три-четыре рубля в день – по сравнению со стоимостью плацкарты не такие большие деньги. Командировочным еду оплачивали тресты, наркоматы и комитеты, Сергей вынужден был тратить свои кровные. Он заказал обед из четырёх блюд, на рубль восемьдесят пять ему принесли рыбную солянку, белугу, запечённую в слойке с грибами и яйцами, и кусок жареной телятины с картошкой. Когда он расправлялся с десертом – сливочным кремом с рисом и ягодами, напротив, тяжело дыша, уселся вчерашний толстяк из шестого вагона, поставил на стол бутылку коньяка.

– Крутов Лев Осипович, – сказал он, протягивая могучую руку с пальцами, похожими на сардельки, – вы не представляете, товарищ, как я вам благодарен. Позвольте, угощу.

Травин алкоголя на дух не переносил, но, чтобы компанию поддержать, взял мороженое с малиновым вареньем и кофе. От несостоявшегося соседа по купе отделаться просто так не удалось. Крутов работал в наркомате внешней и внутренней торговли, и ехал во Владивосток, чтобы оттуда отправиться в торгпредство СССР в японском городе Дайрен.

– Раньше-то он назывался Дальний, – Крутов за обе щёки уплетал холодную осетрину с хреном, не переставая говорить, – при царе его основали, тридцать миллионов рубчиков золотом истратили, потом япошки отобрали, но название оставили. Только они букву «л» не выговаривают, вот и извратили, черти, хорошее русское слово. Может всё же согласишься? Отличный коньячок. А может водочки дерябнем? Нет? Что ж за болезнь-то такая подлая, уж и выпить нельзя. Эх.

Лев Осипович, а теперь для Сергея уже просто Лёва, в поезде оказался случайно, он приехал в Москву на день позже, упустил прямой до Владивостока, успел в кассе ухватить квитанцию на плацкарт до Читы, только место его в последнем вагоне оказалось занято, и проводник за небольшую мзду подселил в третье купе. Увидев попутчика, Лёва растерялся, двум здоровякам в крошечном помещении пришлось бы туго, но Травин договорился с проводником, и теперь Крутов ехал один в купе.

– Тут, товарищ, как повезёт. Вот оказался человек с душой, помог, ты вот тоже в положение вошёл, а то я каждый раз как еду, какая-то котовасия случается, то сломаю что-нибудь, то вот с верхней полки на старушку упал. Как только жива осталась, не знаю, но клюкой отдубасила, я вас умоляю. Да и я туда сначала полчаса залезал, а потом бах, и внизу. Так-то у меня плацкарта была первой категории, только поезд опоздал, а потом в пути тележку какую-то меняли, вот и приехал на пятнадцать часов позже. Ну что тут поделать?

Крутов грустно вздохнул, вылил остатки коньяка в рюмку, икнул, перехватил официантку и потребовал принести ещё бутылку, и посуду побольше.

– Давай всё-таки выпьем, не по-русски это, на сухую сидеть, – сказал он требовательно, заполучив новую порцию спиртного.

– Не пью, товарищ, говорю же, нельзя, – Травин приподнялся из-за стола.

Толстяк спорить не стал, виновато пожал плечами, и налил коньяк в гранёный стакан.

По пути в купе Сергей столкнулся с супругами Пупко. Варя держалась отстранённо, а Викентий чуть ли не с объятиями полез, от него внушительно разило спиртным. Видимо, прошедшая ночь примирила ответственного работника с мыслью о том, что у его жены могут быть старые знакомые мужского пола, он схватил Травина за рукав, требовательно спросил о здоровье и погоде, а потом, получив ответ, рассказал старый пошлый анекдот. Сам же и смеялся громче всех.

– Викеша, нам пора, я есть хочу, – Лапиной надоело ждать, – да и у товарища дела важные наверняка, не задерживай.

Какие важные дела могут быть в поезде, кроме еды и сна, Сергей не знал, но кивнул. Викентий огорчился, взял с Сергея слово, что они встретятся в салоне как-нибудь, и последовал за супругой. За ними хвостом ушёл Дмитрий, порученец не проронил ни слова, на рассказанный анекдот отреагировал презрительным взглядом, показывавшим, что своё начальство он ни в грош не ставит.