Текст книги "Варяго-Русский вопрос в историографии"

Примечания:

16. В некоторых редакциях стоит: «ркоша русь, чудь, словене...», чем совершенно меняется смысл фразы: русь оказывается среди племен, призывавших варягов.

17. Ипатьевская летопись в издании ПСРЛ. Т. II. Пг„ 1923. С. 15.

18. ПСРЛ. I. Л., 1926. С. 19.

19. Татищев. История Российская. Кн. 1-я. М., 1768. Ср.: Никоновская летопись (ПСРЛ. IX. 1862. С. 9).

20. «Ляхове же и пруси и чудь приседять к морю Варяжскому. По сему же морю седят варязи семо к востоку до предела Симова, по тому же морю седят к западу до земли Англянске и до Волошьски. Афетово же колено и то: варязи, свей, урмане, готе, русь, англяне, галичане, волохове, римляне, немци, корлязи, венедици, фрягове и прочии приседять от запада к полуденью и съседятся с племенем Хамовым». Ипат. лет. (Изд. 1923). С. 4.

21. «Бе путь из варяг в грекы, и из грьк по Днепру, верх Днепра волок до Ловоти, по Ловоти внити в Илмень озеро великое из негоже озера потечет Волхов и втечет в озеро Великое Ново, и того озера внидет устье в море Варяжское и по тому морю внити даже и до Рима. Днепр бо потече из Волховьскаго леса и потечеть на полъдне, а Двина из того же леса потечетъ, а идеть на полунощье и внидет в море Варяжъское; из того леса потече Волга на въсток». Ibid. 6-7.

22. См. примечание 20.

23. Византийские императоры в Х-м веке содержали гвардию из «варангов», – большею частью наемников из Норвегии. Возвращаясь на родину, эти витязи рассказывали дома о своих приключениях и подвигах. Северные саги сохранили такие рассказы о путешествиях «верингов» (как они назывались в Норвегии) в Гардарики – Россию, Холмгард – область новгородских славян, Кенугард – Киев и Миклигард – Константинополь.

24. «Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инеи и готе; тако и си» (Ипат. лет. 15).

25. «Поляне, яже ныне зовомая русь» (Ипат. л. 19). О киевском боярине Петре летопись говорит: «поеха муж руськый, объимав вся волости» (ibid. 72); о киевском князе Игоре древляне говорят: «се руского князя убихом» (ibid. 45). О путешествии новгородского архиепископа Нифонта в Киев летопись рассказывает: «Иде архиепископ новъгородьскыи Нифонт в Русь» (Новгород, летоп. под 1149 годом). О войне Юрия Долгорукого на Киев: «В тоже лето поиде Гюрги... в Русь» (ЛЛ под 1152 г.). Много других примеров см. у Грушевского «Киевская Русь». СПб., 1911.1. 473 и сл.

26. 26 «Се бо такмо словенеск язык в Руси: поляне, деревляне, ноугородьци, полочане, дреговичи, север, бужане, зане седять по Бугу, после же волыняне; а се суть инии языци, иже дань дают Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемись, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимегола, корсь, нерома, либь...» (Ипат. л. 9). Ярослав по смерти Мстислава «бысть единовластечь Русской земли» (ibid. 137.) ЛЛ о том же говорит: «бе володея един в Руси».

27. «Игорь же совкупив воя многы: варягы и русь и поляны и словены и кривичи и теверцы и перенеги» (Ипат. л. 36). Ярослав «множество совокупи руси, варягы и словены» (ibid. 129).

28. О разных значениях имени русь см.: Гедеонов. Отрывки исследований о варяжском вопросе (ЗАН. 1862. I. С. 31-43); Падалка. О происхождении и значении имени Русь (Реферат на 15 археол. съезде в Новгороде 1911 г.).

29. «'Ρώς δέ οί και ΔρομΤται φερώνυμοι άπό ' Ρώς τινός σφοδρού, διαδραμόντες άπηχ-ήματα των χρησαμένων [έξ υποθήκης ήθ-εοκλυτίας τινός], και ύπερσχόντων αυτούς, έπικέκληνται». Simeon Mag. ed. Bonn. 707. Куник считал этого князя Роса Рюриком (Berufung... II. 409-421,495. См. также: Гедеонов. Отрывки... I. 31-43).

30. «Ех hiis itaque Pannoniis tres fratres, filii Pan, principis Pannoniorum, natifuere: quorum primogenitus Lech, alter Rus, tercius Czech nomina habuerunt». Boguph. ap. Sommersb. II. 19. О судьбе этой легенды см. А. Флоровского. Легенда о Чехе, Лехе и Русе в истории славянских изучений (реферат на 1-м съезде славянских филологов в Праге, 1929).

31. В первый раз эта традиция в хорватской литературе упомянута у Фауста Вранчича (Faust Vrancic) в книге «Život nikoliko izabranih divic. U Rimu, 1606». В конце XVII-го века Павел Витезович в хронике под 650 годом после P. X. пишет: «okolu ovoga vremena nikoteri bote, da su tri brata Čeh, Leh i Rus, hrvatska gospoda zaradi ljudomorstva s vnogimi prijateljmi, slugami i podložniki prik Dravé i Dunaja otišli, i Čeh – Češko, Leh – leško, aliti poljsko, a Rus rusko kraljestvo zasadili» {Maretić. Slaveni u davnini. Zagreb, 1889. S. 27-28; статья V. Klaica в журнале «Vienac». 1889. S. 92. Шишић. Име Хрват и Србин. Годишњица Н.Чупића. Књ. XXXV. Београд, 1922. 35-51).

32. См.: Карамзин. История государства Российского. I. Прим. 70 и 91.

33. Прибавление к Ипатьевской летописи. Изд. 1871 г. С. 236.

34. Frähn. Ibn Fosclan's und anderer Araber... Berichte. Petrop., 1827. S. 27.

35. Ibid.

36. «διι δέ το έθνος άπονε νοημενον, και μάχιμον, και κραταιόν, πάσι τοις δμόροις έπιτιθέμενον εθνεσι, μαρτυροΰσι πολλοί, καϊ ό θειός δέ 'Ιεζεκιήλ, μνήμην τούτου ποιούμενος έν οις ταΰτά φησιν 'Ιδού έγώ έπάγω έπϊ σέ τον Γώγ καϊ Μαγώγ, άρχοντα 'Ρώς'». Leo Diaconis. Historia. Migne. Patrologia. Series graeca. CXVII. 1864. P. 873-874. Возможно, что сближение руси с князем Рошем явилось и ранее (у патриарха Фотия, или в житии св. Георгия Амастридского).

37. 38, 2 «...обрати лице твое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фу вала». 38,3 Г «...вот Я на тебя, Гог, князь Роша, 39 I Мешеха и Фувала». (Толковая библия... изд. преемников А.Лопухина. Т. VI. СПб., 1909 С. 445-446, 450).

38. Stanislai Sarnicii Annales. Cracoviae, MDLXXXVII.

39. Например, Синопсис (Изд. СПб., 1846.

С. 8-9): «Наипаче и Божественное писание от пророчества Иезекиилева во главе 38 и 39 имя тое россов приличие изъявляет, нарицающе князя Росска». Историю вопроса о связи русского имени с князем Рошем см. у А.Флоровского. Князь Рош у пророка Иезекииля (Сб. в честь на В. Златарски. София, 1925).

40. MGN SS. III. 831.

41. Иконников. Опыт русской историографии. Т. 2. Ч. 2. С. 1412.

42. Прибавление к Ипат. летописи. Изд. 1871. С. 236.

43. «Приписано бысть сие... многогрешным Иваном, во второе по первом писатели, колена Августова, от племени варяжскаго, родом русина, близь восточныя страны, межь предел славеньских и варяжских и агаряньских, иже нарицается Русь по реце Русе» (цитирую по Карамзину. Ист. госуд. Росс. IX. Прим. 612, так как издания Тупикова нельзя было получить).

44. «И пришедше словени, от озера Ладогскаго седоша около озера Ильменя, и нарекошася Русь, реки ради Руссы, еже впадает в озеро» (ПСРЛ. VII).

45. Rerum Moscovit. comment (Русский пер. А. Малеина «Бар. Герберштейн. Записки о московских делах». СПб., 1908). Варягов Герберштейн считал ваграми – жителями Вагирской провинции.

46. «И послы новгородские шедше во Прусскую землю, обретоша князя Рюрика, от рода римска царя Августа, и молиша его дабы шел княжити к ним... И приидоша от немець три брата с роды своими... И от тех варяг находницех прозвашася Русь» (ПСРЛ. VII. С. 268).

47. Русский перевод К.Оболенского «Флетчер. О государстве русском». СПб., 1905. С. 1.

48. Kačanovskij. Iz srpsko-slovenskoga prievoda bizant. ljetop. I. Zonare (Starine. Knj. XIV. S. 138-139). Но русско-славянская редакция этого памятника различает русь от половцев: «руси иже и кумание живеху во Евксинопонте...» (ЧОИДР. 1847. № 1.С. 99-103).

49. ДАИ. Т. I. № 162.

50. Иконников. Опыт русской историографии. 2-я половина II-го тома. С. 1412– 1413.ДАИ. Т. I. № 162.

51. Dlugossi Historia. Ed. Przezdiecki. I. 29.

III

Начало научного изучения варяжского вопроса стоит в связи с основанием в Петрограде Академии наук, куда были приглашены иностранные, главным образом, немецкие ученые.

Из них первый Готтлиб Зигфрид Байер (1694-1738) научно обосновал норманскую теорию[52]. Он изучил летопись и поставил с нею в связь иностранные источники: Бертинские анналы, рассказывающие под 839-м годом о прибытии в Ингельгейм из Константинополя людей, пробиравшихся окружным путем к себе на родину, называвших себя именем «Rhos», утверждавших, что их государь зовется «hacanus», и оказавшихся по наведенным справкам «gentis sueonum»[53]; Константина Порфирородного, который, описывая края на севере Черного моря, различает руссов от славян и, рассказывая о днепровских порогах, приводит их славянские и русские названия, причем последние легче всего объясняются из скандинавских языков[54]; Лиутпранда, который на основании слов своего отчима, бывшего послом в Константинополе в середине Х-го века и видевшего там русских, говорит, что Византия имеет на севере соседями мадьяров, печенегов, хазар и «Rusios, quos alio nomine Nordmannos appellamus»[55], и в другом месте: «gens quedam est sub aquilonis parte constituta, quam a qualitate corporis Graeci vocant rusios (ρούσιοι), nos vero a positione loci nominamus nordmannos lingua quippe Teutonum nord-aquilo, nam autem dicitur homo, unde et nordmannos aquilonares homines dicere possumus»[56]; византийские источники, рассказывающие о служивших в Константинополе скандинавских наемных дружинниках, называвшихся Βάραγγοι; скандинавские саги, описывающие путешествия на восток норвежских викингов, называемых «Vaeringi». Эти исследования привели Байера к заключению, что «варяги русских летописей были люди благородного происхождения из Скандинавии и Дании, служили на жалованьи у русских, были их сподвижниками в войне, сопровождателями их царей, сберегателями их границ; были они тоже допущены и к гражданским чинам и должностям», и что «по ним русские летописи – называют варягами всех вообще шведов, готландцев, норвежцев и датчан»[57]. Однако, отождествив русских варягов и византийских варангов с норвежскими «Vaeringi» (каковой термин Байер выводил из германских слов waerija – защита, warda – беречь), он обратил внимание на то, что в самой Швеции этого термина не существовало, почему склонился к мысли считать его поэтическим прозвищем. За Байером следовали другие «ученые немцы»: Бьорнер, Петреюс, Г.Ф.Миллер, собиравший и издававший русские исторические документы, Шлецер и другие. [5]*

В 1749-м году Миллер приготовил для торжественного заседания Академии наук в день тезоименитства императрицы речь «Origines gentis et nominis Russorum», напечатанную на латинском и русском языках, в которой, отвергая связь русского имени с роксоланами, стал на точку зрения норманского происхождения руси. При дворе узнали, что Миллер, подкрепляя мнение Байера, выводит русский народ из Скандинавии, и так как в то время отношения со шведами были неприязненными, то мнение Миллера показалось оскорбительным для чести государства. Академикам было указом предписано судить ее, для чего специалисты должны были представить рецензии, положившие начало двухсотлетней ожесточенной полемике. Знаменитый М.В.Ломоносов (1711-1765), в своей рецензии опровергая тезисы Миллера, отрицавшего происхождение «россиян» от роксолан, не ограничился лишь научными доводами, а присоединил к этому опасение, «не предосудительно ли славе российского народа будет, ежели его происхождение и имя положить толь поздно, а откинуть старинное, в чем другие народы себе чести и славы ищут», и что «ежели положить, что Рюрик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого опасного следствия»[58].

В.К.Тредьяковский, отчасти из личного нерасположения к Ломоносову, высказался за принятие тезисов Миллера, указав все же, что автор должен кое-что «переменить, исправить, умягчить, выцветать», ибо «благопристойность и предосторожность требуют, чтобы правда была предлагаема некоторым приятнейшим образом»[59]. Другие академики выступили против Миллера значительно резче. Крекшин и Шумахер распускали слухи о вреде, который может причинить издание речи. Струбе и Фишер в своих рецензиях возражали на каждую страницу доклада. В результате диссертацию запретили[60], а Миллер от огорчений заболел. В конце концов ему пришлось согласиться, что варяго-руссы могли быть роксоланы, но лишь в смысле Равенского географа, который говорит: «item juxta Oceanum est patria, qui dicitur Roxalanorum» (pag. 150).

Так родилось варягоборство, вначале принявшее характер не столько научной полемики, сколько ставшее борьбою за национальную честь. Горячность, высказанная представителями разных направлений в защите своих мнений, объясняет как появление увлечений в научных построениях, так и особую обидчивость в национальном вопросе. Так, когда вышла русская грамматика Шлецера, выводившего, например, слово боярин от барана, князь от Knecht, дева от Dieb, tief или tiffe (сука), Ломоносов, осуждая подобный метод изучения русского языка, писал: «из сего должно заключить, какие гнусные пакости может наколобродить в российских древностях такая, припущенная к ним скотина»[61]. В противоположность этому Ломоносов сам стал писать по желанию императрицы Елизаветы Петровны «Древнюю Российскую историю». В первой части этого труда – «о России прежде Рюрика» – рассматривая множество свидетельств источников и критикуя мнения других ученых, Ломоносов доказывает, что русь – это славяне из Восточной Пруссии, с реки Немана, который в своем нижнем течении назывался Русой. Отсюда, от единоплеменных латышей, Новгород без стыда мог требовать себе владетелей, доказательство чему дает Степенная книга, утверждающая, что «Рюрик иже прииде от варяг... бе от племени Прусова, по его же имени Прусская земля именуется, и егда живяху за морем, варяги именовахуся»[62]. Относительно термина «варяг» Ломоносов пришел к заключению, что «неправильно рассуждает, кто варяжское имя приписывает одному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от различных имен и языков состояли и только одним соединялись, – обыкновенным тогда по морям разбоем»[63].

Другим противником норманизма был упомянутый уже В.К.Тредьяковский, написавший в 1758 году[64] «Три рассуждения о трех главнейших древностях российских; а именно: 1) о первенстве словенского языка перед тевтоническим; 2) о первоначалии россов; 3) о варягах-руссах». Там он выступает против Георгия Валлина, епископа Готенбургского, написавшего в актах королевского Упсальского общества трактат о шведском происхождении варягов; против Филиппа Бриеция д'Аббевиля, который в «Параллели старой и новой географии», говоря о Московии, выводил варягов из Дании; против Байера, Миллера и его академических судей. Разбирая в своих трех рассуждениях три рассуждения Байера (De Scythiae situ, Origines Russicae и De Varagis), Тредьяковский, подобно Ломоносову, подходит к вопросу с точки зрения национальной гордости. «Возможно ль, говоря откровенно, и достойно ль пребыть своим бездейственным, при чужих пререкающем усильствии, да и не стремиться к исторжению отъемлемаго у нас не по праву...». Он не отрицает, что «датчане, шведы, норвежцы и скандинавцы были варяги», но утверждает, что «не от сих варягов были великие князья наши». У Нестора варяги отождествлены с целым Афетовым коленом – это имя обнимает все западные народы, в числе которых упомянута и русь, не тождественная со шведами или датчанами. «Варяги-русы, а от них прибывшие царствовать государи наши в Великую Россию были звания словенского, рода словенского и словенского языка». Чрезвычайно занятное «рассуждение о первенстве словенского языка перед тевтоническим», заключающее примеры словообразования западноевропейских терминов из славянских корней, как, по-моему, справедливо полагал Венелин, представляет очень остроумную пародию на словопроизводство Байера и Шлецера.

В это время рождается и финская теория, впервые высказанная В.Н.Татищевым в первом томе «Истории Российской», которую он в 1739-м году привез в Россию. Этот труд, являющийся, собственно говоря, лишь сводом летописей, представляет особую ценность ввиду того, что в руках Татищева находились некоторые, утерянные впоследствии, источники, между прочим Иоакимовская летопись, сообщающая данные о Гостомысле, варяжских притеснениях, бунте Вадима Храброго и т. д. Сопоставляя данные различных источников по вопросу о начале русского государства, Татищев пришел к выводу, что упоминаемые летописью руссы, давшие восточным славянам династию Рюриковичей, были финны. Доказательство этому Татищев видит в том, что в Финляндии существует гора, называемая Русскою; что жители там имеют по большей части русые волосы; что Ладожское озеро на финском языке называется Русским морем. Отсюда – из за Ладожского озера были призваны Новгородом первые русские князья[65].

Гипотеза Татищева нашла себе защитника в лице И.Н. Болтина. Когда в 1787-м году вышла книга Леклерка «Histoire phisique, morale, civile et politique de la Russie ancienne et moderne», сделавшаяся весьма популярной вследствие легкого, приятного изложения, а резко отзывавшаяся о дикости нравов древних славян, варварстве первых русских князей, сухости русских летописей и неспособности русского языка к выражению сложных понятий, генерал И.Н. Болтин выступил против Леклерка, издав в 1788-м году два тома критических примечаний на его книгу. Задев в этом исследовании попутно и историка кн. М.М. Щербатова, Болтин вызвал возражения последнего, породившие между ними оживленную полемику. В этих трудах Болтин выступил с требованием строгой исторической критики при пользовании источниками; он смеется над доверием к Никоновской летописи и другим позднейшим источникам; исключает из числа исторических источников легендарные предания. В вопросе о начале Руси Болтин развивает мысль Татищева о том, что под Варяжским морем летописей нужно разуметь Ладожское озеро и что в древнейших варягах следует предполагать финнов, короли которых до Рюрика владели славянами. Особенно решительно восстает Болтин против мнения Леклерка о дикости древней Руси, доказывая, что уже в глубокой древности Восточная Европа была вовлечена в сферу мировой культуры, поддерживая торговые связи с отдаленнейшими центрами современной цивилизации, включительно до Индии[66].

Однако до конца XVIII-го века в исторической науке господствовала норманская школа. В этом направлении разрабатывают вопрос о начале Руси Струбе, Тунман, Стриттер, Нарушкевич и особенно – Шлецер.

Современник Ломоносова, академик Ф.Г.Струбе, наиболее жестоко критиковавший доклад Миллера, в сущности, расходился с ним лишь в частностях, признавая норманское происхождение руси. Его работа «О древних руссах», написанная в 1753, а напечатанная в 1785-м году, состоит из четырех исследований: 1) об отдельном существовании древней руси, 2) о жилищах древней руси, 3) о происхождении древних россиян и 4) о некоторых исторических событиях, относящихся к древним россиянам. На основании изучения северных источников Струбе отождествил руссов с «Rises» – великанами исландских саг. Их земля – страна великанов – Risaland простиралась от Балтийского моря до Северного Ледовитого океана и Белого моря; жители ее варяги-русь тождественны с готфами-роксоланами, которых Страбон помещает на далеком севере. Южнее Руси – от Торнео до Ладожского озера – находилась область Гардарикия; в Финляндии – Кенугардия. Основав среди славян русское государство, варяги-норманны принесли сюда начатки культуры: в славянском Перуне Струбе видит германского бога Тора; Русская Правда является перенесенным к славянам древнескандинавским законом. Здесь предлагается и толкование русских имен днепровских порогов у Константина Порфирогенета с помощью скандинавских языков[67].

Важное значение имели труды Стриттера, собиравшего известия византийских источников о древней руси[68], а в особенности исследования Тунманна, нашедшего подтверждение летописной легенды о призвании славянскими и финскими племенами руси из Швеции в том лингвистическом факте, что финны до сих пор называют шведов именем Ruotsi, из которого вполне правильно выводится славянская форма «русь». Не устранив затруднений, которые представляло для норманской теории отсутствие указаний на существование в Швеции племени «русь», якобы давшего династию восточным славянам, указанный факт дал норманской теории твердую научную опору, так что и до настоящего времени он остается важнейшим аргументом для доказательства скандинавского происхождения руси[69].

Однако наибольшее значение имели труды Шлецера, родоначальника так называемого «ультранорманизма». Воспитанный в Геттингене, где в то время существовала научная школа, предшественница историко-юридической школы, требовавшая полной объективности и строго-критических приемов при исторических исследованиях, Шлецер перенес в Россию методологические требования этого направления и свои научные воззрения образовал под влиянием геттингенской исторической школы. Одним из таких воззрений было представление об особой роли германцев, в частности, норманнов, в развитии правовой и политической культуры в Европе. Представление о такой, особой роли германцев, впервые высказанное Тацитом, противопоставлявшим здоровые и твердые начала германского быта римской испорченности, при посредстве гуманистов перешло в литературу нового века и получило особую популярность в XVIII-м веке, проникнутом верой в созидательное всемогущество законодателя (верой, получившей столь широкое применение в теории просвещенного абсолютизма). Особую популярность приобрело это воззрение с тех пор, как Монтескье провозгласил германское народное вече эпохи Тацита[70] зародышем, из которого развилось сословное представительство[71]. При этом Монтескье особенно восхваляет скандинавов за то, что они своими походами разнесли благодетельные начала демократии вне границ прежней Германии. Они «могут быть поставлены над всеми народами мира... они были источник европейской свободы, то есть почти всей той свободы, которая теперь существует у людей»[72]. Особенно популярным учение Монтескье было в Геттингене, где его и воспринял Шлецер.