Текст книги "Варяго-Русский вопрос в историографии"

Автор книги: Андрей Сахаров

Соавторы: Лидия Грот,Сергей Азбелев,Аполлон Кузьмин,Михаил Брайчевский,Владимир Мошин,Вячеслав Фомин,Д. Талис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Прекрасной иллюстрацией того, какое огромное значение шведская королевская власть придавала идеям готицизма, рассматривая его как актуальную политическую идеологию, является судьба современника И.Магнуса, вышеназванного реформатора шведской церкви Олафа Петри, и его «Шведской хроники». Поэтому, прежде чем продолжить рассказ об И.Магнусе, сделаю небольшое отступление для краткой обрисовки деятельности этого шведского историка XVI века. Собственно, это ему приуготовлялась судьбой роль первого лица на ниве официальной шведской истории, имея в виду его авторитет одного из наиболее авторитетных шведских проповедников лютеранства и в силу того – его близость к королю Густаву Вазе. Работа была создана в 1530–1540-х годах[68]. Но «Шведская хроника» Петри вызвала недовольство короля. В этой работе Петри, по словам шведского исследователя Йорана Сальгрена, обнаружил полное отсутствие национального тщеславия, но в XVI в., пронизанном шовинизмом, его поиски истины не могли быть поняты[69]. Латвакангас добавил, что в своей хронике Петри опрокинул все основы готицизма[70].

Что здесь имелось в виду? Приведу выдержки из «Шведской хроники», где Петри писал: «Следует знать, что в наших шведских хрониках довольно мало достоверных сведений о том, что было в действительности во времена, предшествующие христианству, ибо у наших предков либо мало было, о чём писать, либо совсем не о чем было писать, а то, что было, записывалось при помощи того письма, которое только и использовалось в нашей стране в прежние времена и которое сейчас называется руническими буквами. Если какие записи и были, то они могли вестись только руническим письмом, ибо латинское письмо, которым мы пользуемся сейчас, пришло к нам вместе с распространителями христианства. И когда был принят латинский шрифт, то прежнее письмо оказалось утерянным, а вместе с ним утерянным оказалось всё, что было на нём написано. ... Но у нас нет сведений о том, писали ли наши предки что-либо руническим письмом или нет, поскольку до нас дошло очень мало достоверного от дохристианского периода. Датская хроника много рассказывает о том, что было в прежние времена в трёх наших королевствах, заходя далеко вглубь времен. Но вряд ли у неё есть для этого основания, ибо и в Дании совершают ту же ошибку, что и у нас, стремясь отыскать в древней истории великую почесть и награду. Поэтому ужасает мысль, что истина иногда не доходит до нас, а этого писатели хроник должны опасаться пуще всего. ...Понятно, что как в этих трёх королевствах, так и во многих других странах были люди когда-то грубыми и неотёсанными, без понятия о добрых нравах и уменьях. Всему этому мы начали учиться, только став христианами.

Поэтому весьма сомнительно, чтобы у нас прежде было что-либо в письменном виде. Однако хорошо известно, что у наших предков, как у греков и латинов, в обычае были поэтические вирши и сказки, которые слагались о выдающихся мужах, отличившихся подвигами и великими деяниям... (которые) расцвечивались фантазиями и словесами, (которым) приписывались почести и регалии... Те, кто первыми стали составлять датские и шведские хроники, положили в их начало многое из старых россказней, песен и других вымышленных сочинений, оставшихся от прежних времён, и передали всё это письменно, хотя было всё это на самом деле или нет, неизвестно… И поскольку у нас, шведов, нет ни одного старинного исторического сочинения, как у некоторых других народов, то нет у нас достоверного известия как о происхождении нашего шведского народа, так и о том, какой Швеция была вначале. В общеизвестных исторических трудах говорится о Готском королевстве и о том, когда оно было. Но нельзя хоть сколько-нибудь серьёзно думать, что эти рассказы касаются гётов, которые сейчас живут в Швеции. Те старинные готы (хотя такие ли уж и они старинные, как некоторые полагают) или тот народ, который первым стал называться готами, проживал на месте нынешней Венгрии или несколько южнее, и не мог быть тем самым народом, который жил у нас в Швеции, ибо там их страна была ещё с древности, со времени вскоре после Потопа, и об этом есть много письменных свидетельств, И вряд ли они переселились туда из нашей страны, более правдоподобно, если часть их некогда переселилась оттуда к нам с какого-то времени и осталась здесь. Но всё это точно неизвестно, гадательно, нам не определить, что было достоверным в те далёкие времена, поэтому лучше этим не заниматься совсем, чем брести наугад...»[71].

Из приведённого отрывка мы видим, что «Шведская хроника» Петри ставила под сомнение основополагающую для готицизма идею отождествления Швеции с прародиной готов и не могла стать тем трудом, который отвечал бы политическим запросам Густава Вазы. Ведь совсем недавно – в 1523 г. – этот шведский король принял в своё управление страну, разорённую и залитую кровью в бесчисленных сражениях и битвах между представителями шведской знати и королями Кальмарской унии – выходцами из Дании, Поморско-Мекленбургского дома или Баварии. Первый период его правления был отмечен рядом крупных восстаний в разных областях Швеции, что было реакцией на ужесточённую налоговую политику, а также на религиозную реформу и введение лютеранства вместо католичества. Для объединения растерзанной страны в функционирующий организм Густаву Вазе, как воздух, нужна была соответствующая идеология, или, как сказали бы сейчас, национальная идея. Мысль о том, что объединяющая национальная идея – это детище национальной истории, представленной картинами славного прошлого народа, уже более полутораста лет осваивалась западноевропейским гуманизмом. Попытки приписать историю древнего народа готов как пролог к шведской истории предпринимались ещё при предшественниках Густава Вазы и уже тогда использовались в обоснование особых политических амбиций шведских правителей, что приходилось под стать общему духу развития в немецкоязычных странах.

Обнаруженная Пиколломини в 1450 г. рукопись труда Иордана была использована в 1470 г. Эриком Олаем в его вышеупомянутой латиноязычной истории готских правителей – выходцев из Скандии/Швеции. С течением десятилетий миф готицизма рос и набирал силу. В 1515 г. рукопись Иордана была впервые опубликована немецким гуманистом Конрадом Певтингером, а в 1519 г. увидело свет первое научное издание «Германии» Тацита, подготовленное эльзасским историком Беатусом Ренанусом. Одновременно теолог и историк Кранц (ум.1517 г.) создал свою «Датскую, шведскую и норвежскую хронику», где значительная часть, как отмечалось выше, была посвящена истории готов, взятой из рукописи Иордана. На этой базе немецкие историки Иреник, Пиркхеймер и другие стали конструировать схоластическую систему готско-германского единства, в которую были включены и шведы. Готицизм обретал свою легенду, свой концептуальный костяк. В данных обстоятельствах шведскому королю Густаву Вазе просто необходимо было представить «германскому» миру свой исторический труд, который на новом витке готицизма закрепил бы за Швецией сиятельный венец прародины готов и дал бы династии Ваза древние корни. Естественно было ожидать, что такой труд создаст «мастер Олаф» – человек, снискавший доверие короля в роли реформатора шведской церкви. Вместо этого, как было показано, Олаф Петри стал в позицию блаженного правдоискателя и пустился в рассуждения о том, что, дескать, кто ж его знает, что было в древности в Швеции: культуры у нас не было, письменных источников тоже, рифмоплётство одно да руническая письменность, так на ней не очень разбежишься сочинять, а если что и было, так всё это к нам с континента пришло, а не наоборот, от нас – туда.

Неумение понять запросы момента обошлось «мастеру Олафу» дорого: он был обвинён в том, что в своей хронике пытался навеять («jnbläse») в умы подданных короля «яд измены» («förgiftigh otrooheet»), и приговорён к смерти[72]. Приговор не был приведён в исполнение, король помиловал Петри, и он даже продолжил свою карьеру религиозного деятеля и писателя. Но властителем исторических дум шведского общества «мастер Олаф» так и не стал. Густав Ваза запретил печатать его «Шведскую хронику», расценив ей как вредное произведение. После смерти Петри король наложил арест на его архив, подозревая, что там могут находится другие «тайные» хроники неблагонадёжного содержания, которые следует взять под контроль для того, чтобы «этот М.Олуф (как если бы он был величайшим врагом Швеции) не мог бы более выставлять Швецию на осмеяние, оплёвывание и поругание, как он уже сделал, написав эту свою хронику (т.е. «Шведскую хронику». – Л.Г.)»[73]. Обманувшись в своих надеждах на отечественных историков, Густав Ваза обращает свое внимание на немецких историков. Большой интерес вызвало у него творчество авторитетного немецкого гуманиста С.Мюнстера, основной труд которого «Космография» вышел на немецком языке в 1543 г., после чего переиздавался 45 раз на шести различных языках. «Космографии» Мюнстера многие хотели придать значение продолжения традиций Тацитовой «Германии». Густав Ваза очень интересовался работой Мюнстера и передавал ему свои пожелания написать труд, который вернёт готскому имени тот блеск, который озарял имя готов в трудах древних писателей. Свою «Космографию» Мюнстер посвятил Густаву Вазе[74]. Около 1550 г. Густав Ваза обратился к герцогу Модены с просьбой сделать для него копию с портрета одного из предков шведских королей, сохранившегося в Италии. Возможно, как считает Юханнессон, имелся в виду портрет Теодерика, Тотилы или какого-то другого остготского короля, и в планах Густава Вазы было создать портретную галерею, которая, что называется, наглядно бы демонстрировала генетическую связь династии Ваза с героическим готским прошлым[75].

На этом фоне становится понятным, почему, в конце концов, хроника И.Магнуса о конунгах свеев и готов была принята Густавом Вазой и его преемниками как официальная история Швеции. Здесь важно подчеркнуть, что личные отношения между Густавом Вазой и последним шведским католическим архиепископом Иоанном Магнусом были очень враждебны. В своём труде Магнус не пожалел желчи для критики Густава Вазы, и прочтя труд Магнуса вскоре после его публикации в 1544 г., Густав Ваза с возмущением написал, что Магнус: «...воспользовался случаем и на протяжении всего своего труда только и делает, что чернит, осыпает насмешками и издевательствами без намека на правду, всячески обругивает как всё наше христианнейшее правление, так и мою особу...»[76]. Однако труд Магнуса заполнял идеологическую лакуну, создавшуюся в шведском обществе, приняв за историческую данность все фантомы готицизма и создав из них грандиозную феерию в качестве пролога к шведской истории. Говоря современным языком, в период правления Густава Вазы хроника Магнуса явилась политически корректным трудом, невзирая на личные выпады против короля, и именно поэтому она была призвана стать официальной историей Швеции и влиять на умы общества страны вплоть до XVIII века. К этому времени барочная пышность изображений готских подвигов стала изживать себя, на смену им стали приходить другие идеологические концепции, в рамках которых определённую роль получила викингская тема, и историческая мысль Швеции, сделав виток, отринула Иоанна Магнуса и вернулась к «Шведской хронике» Олафа Петри. Подробнее об этом будет сказано позднее, а здесь необходимо привести несколько выдержек из труда И.Магнуса, поскольку в них мы обнаружим много идей, легко узнаваемых в трудах современных норманистов.

Главным источником для И.Магнуса является, безусловно, Иордан. Но рассказ у Иордана об острове «Scandzia» весьма скуп. Он кратко сообщает о том, как готы отплыли с острова под предводительством короля Берика (Иордан – единственный автор, который знает Берика), после чего достигли устья Вислы, подчинили или потеснили народы южнобалтийского побережья, а по прошествии многих лет продолжили своё движение к югу. Шведский историк Нордстрём пишет, что из нескольких строчек Иордана И.Магнус создал пространное историческое полотно в жанре свободной фантазии. Три корабля Иордана, на которых готы покинули Скандзу, разрослись у Магнуса в целую флотилию, пара слов о победе над вандалами – в насыщенные подробностями батальные сцены с демонстрацией блистательных побед готов по всему балтийскому побережью от Прибалтики до Мекленбурга, с перечислением имён готских правителей, которых также не знает ни один источник. Под пером И.Магнуса весь регион Балтийского моря превратился в гигантскую готскую державу, управляемую победоносными и могущественными готскими конунгами и просуществовавшую около ста лет, чтобы далее продолжить свою блистательную историю в южных землях, в Причерноморье, где готы стали выступать под именем скифов[77].

Смелою рукою вводит Магнус в своё произведение хронологию, облекая её потоками литературного сочинительства: «В год 836 после всемирного потопа Берик был единодушно избран свеями и гётами королём обоих королевств. Он погрузился в мудрые рассуждения о том, как ему управлять этими народами, поскольку различие интересов и запросов разъединяло их. ...Они стали слишком независимы, по своей воле ежедневно предаваясь кровавым битвам, грабительским походам и другим лихим делам. И мудрый предводитель решил покинуть пределы любезного отечества, как только представиться подходящий случай. Но он не хотел и не мог привести свой план в исполнение, принудив к этому оружием или властью. ... Поэтому он собрал всех великих мужей и народ на собрание и сказал, что эсты, ливландцы, финны, куры, ульмругии и другие сильные народы, отделённые от готских берегов широким морем, тем не менее за минувшее время набрались мужества и много раз нападали на нас, поскольку видели, что мы ослаблены внутренними раздорами... Если готы хотят сохранить право считаться мужами, то они должны принять решение отнять у этих удалых и закалённых врагов их собственные земли и владения, а их самих обратить в вечное рабство... В конце концов, было принято единодушное решение собрать войско достаточной силы для того, чтобы победить и подчинить неприятельские страны...»[78]. Воздвигая эти литературные леса, Магнус, как подчёркивает Юханнессон, стремился развеять мнение о том, что часть готов покинула Скандзу из-за того, что её скудная земля не могла прокормить даже небольшой излишек населения: «Глубоко заблуждаются те, кто уверяют, что уход готов произошёл из-за природного неплодородия их земли. И в наше время у нас в стране всего так много, что нигде в Европе не купишь совсем дёшево всё, что человеку нужно для его существования»[79]. Последнее замечание – явный камешек в огород М.Меховского, попрекнувшего Швецию в вышеприведённом ответном письме Магнусу бедностью и малостью. Но аргументация Магнуса показывает, что в экономике он разбирался ещё меньше, чем в истории.

Следуя за готами в Причерноморье, Магнус плавно вводит в своё произведение историю скифов, свободно преподнося её как историю готов. И вот уже под его пером готы выступают как завоеватели Азии, как соперники древнеегипетских фараонов. Многие известные герои древности, согласно Магнусу, были готского происхождения, но их готские имена оказались искажёнными в последующем исторописании. Например, древнегреческий герой Геркулес вступил в брак с сестрой готского короля Авгой из страха перед готами, которые угрожали ему войной из-за его конфликта с амазонками (амазонки, согласно Магнусу, были готского происхождения). От брака Геркулеса и Авги родился Телеф – герой сказаний о Троянской войне. Имя Телеф, уверяет Магнус, искаженное греками готское имя Елефф, которое до сих пор встречается в Швеции. Но потом к нему подставили букву т, что сделало готское имя неузнаваемым[80]. Однако по характеру Телеф – настоящий гот, поскольку он – мужественный и непобедимый, унаследовавший готский характер от своей матери[81]. Таким образом, Телеф причислялся к готским королям и возводился в предки королей Швеции. Подобная методика была типична для готицизма вообще, как шведского, так и немецкого.

Миф о Телефе в связи с поисками древних готских героев привлекался и Кранцем в его «Датской, шведской и норвежской хронике». Кранц назвал готской женщиной аркадскую царевну Авгу из древнегреческого мифа, используя неточности Иордана в передаче названий стран Мисия в Малой Азии, где разворачиваются события мифа, и Мезия за Дунаем, которую населяли фракийские геты, а позднее – и готы, и при жизни Иордана оставалось ещё готское население, каковое Иордан рассматривал как наследников гетов и, соответственно, как наследников их истории. Магнус же, манипулируя созвучием названий Мисия и Мезия, развернул несколько скупых фраз Кранца в цветистую историю, приписав к готско-шведской генеалогии, кроме Телефа, заодно и его сына, мисийского царя Еврипила. По словам Нордстрёма, Магнус смешал воедино разрозненные детали из Иордана и Кранца и развил их в фантастическую картину героической готской истории[82]. Этот приём, т.е. манипуляция созвучными топонимами или именами (здесь Мисия-Мезия, Телеф-Елефф), которые с помощью незамысловатой перестановки букв объявлялись принадлежностью собственного языка и, соответственно, истории, получил большое хождение в рамках готицизма. Ещё раз хочется подчеркнуть, что подобный метод был типической чертой готицизма и в других странах. Так, Нордстрём приводит пример из испанской историографии времён Карла V (1500–1558), когда «рискованные этимологии» использовались некоторыми историками для того, чтобы с их помощью можно было возводить, например, «испанские имена к блестящим римским родам…»[83].

Все эти примеры показывают, что готицизм уже с самого начала не имел научного характера. Рождённый духом протеста против нападок итальянского гуманизма, также злоупотреблявшего использованием исторических источников в политико-идеологических целях, готицизм дал начало историческому мифотворчеству самых необъятных масштабов, когда известные источники стали препарироваться и домысливаться с безграничной фантазией в угоду схоластических версий. При этом вырабатывалась определённая методика. Когда не хватало собственных материалов и источников для сооружения исторической конструкции, то совершался рейд в чужую историю, материалы и источники которой объявлялись своими и начинали осваиваться для собственного историописания. В приведённом выше примере И.Магнус, следуя за Кранцем, свободно и деловито использует древнегреческие источники как материал для истории древнешведских королей. Другим примером подобного рода является история тракийских и фракийских народов, называемых греками общим именем гетов. Она, как известно, использовалась уже Иорданом для реконструкции готской истории, но с ещё большей свободой заимствуется Магнусом для его фантазийной истории гото-шведских предков. В частности, материалы из этой истории привлекаются Магнусом для того, чтобы снять с готов обвинение итальянских гуманистов в варварстве. Магнус стремился доказать, что готские предки прославились не только воинской доблестью, но своей духовной культурой и религиозными традициями.

И в этом контексте он приводит историю прославленного Замолксиса – ученика Пифагора, ставшего объектом почитания у гето-даков. Логика Магнуса понятна: он идёт вслед за Иорданом, предложившим гетов считать готами, поэтому гето-дакийский Замолксис является для Магнуса законным персонажем готской истории и предком шведов. Имея в виду Замолксиса и его проповеди в русле пифагорейской школы о переселении душ, Магнус провозглашает: «Надёжные лица засвидетельствовали, что готы много больше других народов были прославлены своей премудростью и разумением, и уже на заре истории приняли от высокоученых мужей идею о бессмертии души...»[84]. Мысль о Замолксисе как предке шведов получила дальнейшее развитие у шведских историков XVII века. Нордстрём приводит высказывание известного шведского историка Иоанна Мессениуса (1579–1636), который в 1614 г. назвал Залмоксиса первым шведским законодателем («…primas ferme Suecorum Gothorumque Leges a Zamolxe conditas…»)[85]. Особого расцвета, по словам Нордстрёма, подобные фантазии достигли в русле рудбекианизма, сохранявшего место влиятельного течения западноевропейской исторической мысли до середины XVIII века. Ещё шведский поэт и литератор О.Далин (1708–1763), опубликовавший в период 1747–1761 гг. трёхтомную историю Швеции, причислял Залмоксиса к предкам шведов[86].

Римская история также не избежала попыток Ю.Магнуса «объединить» её с готской, каковая для него была идентична шведской истории. Так, он доказывал, что римский Марс, по сведениям некоторых античных авторов, был рождён среди гетов, т.е. среди готов и, следовательно, Марс – готского происхождения. Поэтому, согласно Магнусу, в римском Марсе следует видеть никого иного, как Одина[87].

Взгляды Магнуса стали методологической основой для многих поколений шведских историков. Например, пастор Якоб Гислонис (ум. 1590) в кратком историческом компендиуме по мировой истории «Chronologia seu temporum series…», опубликованном после его смерти в 1592 г., сообщал, что «готы или шведы» пришли из Скифии в Скандинавию, а оттуда расселились по разным землям и назвались разными именами[88]. Финский историк Латвакангас отмечает, что Гислонис, опираясь преимущественно на Магнуса, даже набрался смелости снабдить свой сомнительный исторический материал хронологическими таблицами[89]. Гислонис называет конкретные даты жизни и славные подвиги некоторых шведских королей, до сих пор не обнаруженных шведской медиевистикой. Так, он сообщал о некоем короле Инго II, который в 900 г. прошёл огнём и мечом всю Россию вплоть до Дона, или о короле Ингере, который в 937 г. с флотилией в 1000 судов выступил против русского короля[90]. Следует отметить, что современные шведские историки первым исторически достоверным королём в шведской истории, о котором сохранились биографические сведения, считают Эрика Победоносного (ум. 995 г.)[91]. Источники о шведских правителях более раннего периода шведской истории, имеющиеся в распоряжении науки, а именно, «Жизнеописание Ансгара», составленное в конце IX в. Римбертом (ум. 888), «Деяния епископов Гамбургской церкви» Адама Бременского, а также исландские саги не знают ни одного из названных Гислонисом шведских правителей. Из этого следует, что в традициях готицизма сочинялись произведения, которые относились более к литературному жанру, чем к историческому. Но даже в своих хвалебных писаниях Гислонис ни словом не упомянул о таких шведских подвигах как основание древнерусской княжеской династии и древнерусского государства, не названы им были и имена летописных древнерусских князей – всё это ему было неизвестно и выходило за рамки даже его необъятной фантазии. Вот сочинить сюжеты о геройских завоевательных походах – это да, сколько угодно, и всюду, куда только простиралось воображение.

Латвакангас, внимательно изучавший все факты упоминания русской истории в шведской историографии, отметил, что в шведских учебниках по истории, издаваемых в XVI – первой половине XVII в., собственно России никакого внимания не уделялось, разве что в рамках традиционного курса мировой истории, который преподавался, например, в Упсале или в Обо. Эти учебники создавались либо с ориентировкой на античных авторов, либо, беря за основу пособия по мировой истории, использовавшиеся на кафедрах Германии, такие, например, как «De quattuor summis imperis libri tres…» Иоанна Слейдануса (1506–1556), переводились на шведский язык в 1610 г. Эриком Шродерусом под названием «Краткая и весьма полезная история о четырёх величайших и благороднейших державах мира...» («Een kort och ganska nyttigh historia om the fyre högste och förnemligeste regementer uthi werldenne…»), составленная, согласно библейской схеме, по книге пророка Даниила о четырёх мировых державах и четырёх исторических периодах: вавилонском, мидо-персидском, греческом и римском, который, как считалось, продолжался и в XVII веке. Другими пособиями были хроника мировой истории, написанная немецким математиком и астрономом Иоанном Карионом (1499–1537), и дополненная известным немецким теологом и сподвижником Лютера Филиппом Меланхтоном (1497–1560). Таким образом, немецкая традиция XVI–XVII вв., или шире – традиция общеевропейская, которой следовала и Швеция, в рамках своих знаний о мировой истории ничего не знала о связи Швеции с древнерусской историей. Имя русов упоминалось либо в контексте произведений готицизма о «мировых» завоеваниях гото-шведских королей, либо в трудах обобщающего характера с указаниями на генетическую связь московитов с роксоланами (Карион). Сражения против русов упоминались часто вкупе со сражениями против датчан, что наводит на мысль о существовании русов и по соседству с датчанами.

Более того, в это же время публиковались работы немецкоязычных авторов, где говорилось о варягах как населении Вагрии[92]. В данном контексте уместно упомянуть одно сообщение в «Космографии» Мюнстера. В его труде представлено множество сведений как о землях и народах Европы, так и о наиболее значительных европейских правителях и династиях. Среди прочих правителей был назван Мюнстером и древнерусский князь Рюрик, призванный в Новгород из народа вагров или варягов, главным городом которых был Любек («…aus den Folckern Wagrii oder Waregi genannt, deren Hauptstatt war Lübeck»)[93]. Отождествление Мюнстером варягов с ваграми, причём дополненное упоминанием их главного города Любека, не вызвало в европейских образованных кругах никаких нареканий, из чего проистекает вывод: в XVI в. в европейской исторической науке ещё не существовало идей о «германстве» варягов. Это тем более очевидно, что Мюнстер был крупным учёным своего времени, Мюнстер был знатоком исторического прошлого Германии, основной задачей труда Мюнстера было отыскание фактов, которыми можно было бы прославить германское имя, и Мюнстер не знал никаких варягов, связанных с «германским» именем. О варягах как ваграх писал и современник Мюнстера, дипломат Сигизмунд Герберштейн: «...Русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев или Варягов...», издавший свои «Записки» через несколько лет после выхода в свет труда Мюнстера[94].

Латвакангас обратил внимание на то, что в трудах немецких историков Слейдануса, Меланхтона, Кариона и др. маститых авторах трудов в области общеевропейской истории, издававшихся в одно время с работами Мюнстера и Герберштейна, не оспаривались сведения о варягах как ваграх, а происхождение русских не связывалось со Швецией[95]. Сведения о варягах Рюрика как выходцах из Вагрии встречались во многих работах западноевропейских авторов рассматриваемого периода. Среди наиболее известных следует назвать имя ректора городских училищ в Новом Бранденбурге/Мекленбурге и Фленсбурге/Шлезвиге Бернгарда Латома (1560–1613). Он написал труд «Genealochronicon Megapolitanum» (1610) по истории Мекленбурга, включая генеалогию Мекленбургской герцогской династии, которая охватывала и правящие роды Вагрии и Ободритского дома, одним из представителей которых, согласно Латому, был князь Рюрик, сын вагрского и ободритского князя Годлиба[96]. Генеалогические изыскания Латома были продолжены его соотечественником И.Ф.Хемницем (1611–1689), подтвердившим сведения Латома. Вагрское происхождение Рюрика не подвергалось сомнению и в работах немецких авторов XVIII в., в частности, таких, как знаменитый философ и математик Г.-В.Лейбниц, составители генеалогических таблиц И.Хюбнер, Ф.Томас, историки Г.Клювер, М.Бэр, Д.Франк, С.Бухгольц и др.[97]

Данные о Рюрике, призванном от варягов/вагров, сообщались и другими западноевропейскими авторами, например, французским историком и натуралистом К.Дюре (ум. 1611) в его «Всеобщем историческом словаре», польским хронистом М.Стрыйковским (род. 1547), главой посольства Священной Римской империи в Москву в 1661–1662 гг., дипломатом А.Майербергом в его книге «Путешествие в Московию», прусским историком XVII в. М.Преторием и др.[98] Иными словами говоря, княжеское вагрско-ободритское родословие Рюрика относилось к числу общеизвестных фактов вплоть до середины XVIII в., когда под влиянием исторического догматизма, овладевшего историософией эпохи Просвещения, были преданы анафеме некоторые источники, не подходившие под модные теории, в том числе и источники о родословии Рюрика. Однако память о Рюрике из Вагрии-Мекленбурга продолжала существовать в устной традиции, что свидетельствует о глубоких местных корнях этих сведений. Доказательством тому служат материалы французского исследователя фольклора К.Мармье, записавшего в первой половине XIX в. во время путешествия по Мекленбургу устное предание о трёх сыновьях князя Годлиба, призванных в Новгород на правление[99]. Записи Мармье хорошо известны, но от них принято небрежно отмахиваться. Подобное отношение к сведениям устной традиции, касающихся русской истории, достаточно типично и свидетельствует о неадекватности восприятия именно древнерусских источников. Никому не приходит, например, в голову подвергать сомнению значение записанной в XIX в. «Калевалы» как исторического источника. Записи Мармье – это этнографический источник, который тем более интересен, что зафиксированная им устная традиция подкрепляется данными самых разнообразных письменных источников.

Зачисление варягов Рюрика в «германцы» началось в XVII в. как результат всё нараставшей в рамках готицизма склонности к мифологизации истории. И первый шаг в этом направлении был сделан именно в шведском обществе, более столетия воспитывавшемся на идее особого величия Швеции в древности как прародины готов – «кузницы народов и матери племён». До немецкоязычной традиции эта идея дошла только к началу XVIII в., уже под влиянием рудбекианизма, который постепенно вытеснил автохтонное знание о варягах как о ваграх. Прежде чем переходить к рассмотрению рудбекианизма, обобщу те тенденции мифологизирующего характера, которые берут начало в готицизме.

– В рамках готицизма конца XV–XVI вв. имя германцев (которое у Тацита было общим названием группы народов, а не именем носителей отдельной семьи языков), с одной стороны, закрепилось за немецкоязычным населением Священной Римской империи и «понятие “Germanus” было приравнено к понятию “deutsch”...»[100], а с другой, было отождествлено с древним готским именем, и, соответственно, распространено на народы скандинавских стран, претендовавших на прародину готов. В силу этого, к германо-готскому имени добавилось постепенно и «норманское», под влиянием шведской историографии, восходившей к Олафу Петри, заявившему сугубо декларативно, что нордмениз средневековых источников – обязательно выходцы из Швеции, Дании или Норвегии. Вот это трансформированное в духе учёности XVI в. понятие «готско-германско-норманнского начала», олицетворявшего идею никогда не существовавшего общегерманского «племени», стало использоваться для реконструкции древнейших периодов европейской истории, что открыло простор произволу в толковании источников и умозрительности в построении концепций.