Текст книги "КНДР вчера и сегодня. Неформальная история Северной Кореи"

Автор книги: Андрей Ланьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Есть и еще одно обстоятельство, которое подкрепляет подозрения в убийстве. Когда жена Хо Га И Нина прибыла в его резиденцию из Харбина (там, в Харбине, в эвакуации находились семьи большинства высших северокорейских руководителей), она обнаружила, что ее муж уже похоронен. Ни с кем из тех, кто был в доме в то утро, когда погиб муж, ей встретиться не дали: и адъютанты, и шофера, и обслуга были уже переведены куда-то, никого из них в доме не было. Единственное, что смогла сделать молодая вдова – это сходить на могилу мужа, но даже и этого удалось добиться с трудом: только помощь Чон Чхоль У – старого друга Хо Га И – Нина Цой получила возможность увидеть могилу. Вся эта странная поспешность слишком похожа на стремление замести следы совершенного преступления. ^[266]

Тем не менее, впоследствии стало известно, что обстоятельства, при которых Хо Га И был обнаружен мертвым, вызвали у многих подозрения. Его нашли лежащим в детской кроватке его сына, в руках у него было охотничье ружье, к спусковому крючку которого был привязан поясок от платья жены. Однако некоторым из тех, кто смог побывать там в первые минуты и часы, показалось, что в действительности Хо Га И был убит, а самоубийство лишь инсценировано.

Во-вторых, в ходе сбора материалов по истории Северной Кореи мне довелось встретиться с многими людьми, которые хорошо знали Хо Га И. Почти все они (не исключая и тех, кто в целом стоит на прокимирсеновских позициях!) достаточно единодушно высказались в поддержку предположения о тайном убийстве. Большинство людей, хорошо лично знавших Хо Га И, отвергает мысль о самоубийстве как несовместимую с его спокойным, уравновешенным характером.

Если Хо Га И действительно стал жертвой организованного Ким Ир Сеном убийства, то невольно напрашивается вопрос: почему Ким Ир Сен совершил это преступление? Чем ему был опасен Хо Га И, который после 1952 г. уже был отстранен от власти и не оказывал особого влияния на развитие политической ситуации? Представляется, что существовали три основные причины, по которым Ким Ир Сен мог принять решение убить Хо Га И. Во-первых, он опасался, что Хо Га И станет руководителем какого-либо антикимирсеновского движения, какого-нибудь заговора, который могли бы попытаться отстранить от власти самого Ким Ир Сена (причем в той обстановке Ким Ир Сен мог опасаться и прямой советской поддержки такого заговора). Умный, влиятельный и авторитетный Хо Га И был опасен даже в опале. Во-вторых, не следует сбрасывать со счета и чисто психологическую сторону вопроса: в первые годы после Освобождения Ким Ир Сен, находившийся под полным контролем советских властей, видел в Хо Га И – одном из самых влиятельных советских корейцев – важное орудие этого контроля. В немалой степени Ким Ир Сен мог просто завидовать авторитету Хо Га И в партийных кругах. В-третьих, Ким Ир Сен наверняка знал о намерении Хо Га И вернуться в Советский Союз и опасался, что, оказавшись вне его достигаемости, Хо Га И сможет нанести ему немало вреда (например, сообщив советскому руководству свои критические оценки ситуации в Кореи и деятельности Ким Ир Сена). Поэтому для Ким Ир Сена желательно было не выпускать Хо Га И живым.

Как уже говорилось выше, в этой статье автор не ставил перед собой задачи давать историческую и моральную оценку той роли, которую сыграл в корейской истории Хо Га И. Однако, несколько слов в заключение все-таки хотелось бы сказать.

Безусловно, роль Хо Га И достаточно двойственная. С одной стороны, не вызывает никаких сомнений его субъективная честность. Подобно многим другим корейским коммунистам – как выросшим в самой Корее, так и приехавшим из-за границы – Хо Га И искренне верил в коммунистические идеи, считал, что работает во имя осуществления великой цели – установления идеального общественного строя. Все, кто знал Хо Га И, отмечают его скромность, непритязательность в быту, бескорыстие. Во время второй мировой войны, когда Хо Га И занимал весьма заметные посты в Советском Союзе, его семья жила также, как и тысячи советских семей: нуждаясь, а то и голодая. Бесспорен также большой талант Хо Га И, его незаурядные организаторские способности.

С другой стороны, объективные результаты деятельности Хо Га И в Северной Корее весьма печальны. Весь свой талант и ум он отдал делу создания на корейской земле копии сталинского Советского Союза (причем копии ухудшенной). Хо Га И и другие советские корейцы расчистили путь к власти Ким Ир Сену и его группировке. Советские корейцы были орудием советской внешней политики, которая была направлена тогда на коммунизацию Корейского полуострова. Авторы этой политики в своем подавляющем большинстве не были циничными карьеристами и прагматиками. Наоборот, они честно и искренне верили в то, что несут корейскому народу счастье. Тем не менее, их деятельность привела к трагическим последствиям, Корея в течение нескольких десятилетий перенесла немало страданий и по их вине. Однако ни Хо Га И, ни кто-либо другой тогда не мог еще этого предвидеть.

8. РЕПРЕССИВНЫЙ АППАРАТ И КОНТРОЛЬ НАД НАСЕЛЕНИЕМ В СЕВЕРНОЙ КОРЕЕ

Одной из характерных черт северокорейского общества является всеобъемлющий государственный контроль, который касается всех сторон жизни корейца. По-видимому, не будет особым преувеличением сказать, что Северная Корея – наиболее контролируемое общество современного мира. В этой статье хотелось бы остановиться как на истории, так и на современных методах административно-полицейского контроля над населением в Северной Корее. Границы этой темы довольно расплывчаты, тем более, что понятие «политический контроль» очень широко и, вдобавок, трудно провести четкую грань между, скажем, административно-полицейским и экономическим контролем (лишение карточек, например, по решению местной администрации – к какой области это относится?). Тем не менее мы постараемся остановиться на тех методах контроля, которые в той или иной степени носят репрессивный характер и связаны с деятельностью полицейского аппарата. Главными источниками послужили сведения, собранные автором за время бесед с северокорейцами как в самой КНДР, так и за ее пределами, и южнокорейские публикации, также по большей части опирающиеся на сообщения перебежчиков.

К сожалению, сведения эти неполны и зачастую противоречивы (и, зачастую, даже сознательно фальсифицированы), но, тем не менее, тема представляется настолько интересной, что ее имеет смысл предварительно рассмотреть ее даже на основании этих заведомо скудных и, порою, не очень надежных источников. Вообще говоря, изучение репрессивного аппарата в недемократических обществах неизбежно сталкивается с одной парадоксальной закономерностью: чем эффективнее и жестче контроль над населением, тем меньше внешний мир знает о происходящих там репрессиях. Порою это ведет к неожиданным результатам: когда какой-либо режим начинает смягчать полицейский контроль, то есть, иначе говоря, относиться к своим подданным мягче, у недовольных появляется не только возможность сказать что-то, но и быть услышанным за пределами страны. Поэтому с точки зрения стороннего наблюдателя это смягчение часто сопровождается волной критических публикаций в зарубежной прессе, и может даже восприниматься как «ухудшение», а не улучшение ситуации. Хорошим примером тому является Китай. Когда в начале семидесятых маоцзедуновский террор достиг своего пика, информация о пытках, расстрелах, тюрьмах почти никогда не проникала в западную печать. Когда режим неизмеримо смягчился, и когда вполне реальные (а не сфабрикованные политической полицией) диссиденты получили возможность общаться с иностранными журналистами, западная печать вдруг оказалась заполненной публикациями о «правах человека в Китае». Нечто подобное происходило и в СССР двумя-тремя десятилетиями ранее, когда реформы Хрущева сделали оппозиционную деятельность возможной (в обоих случаях немалую роль играл и элемент сознательной политической манипуляции, использования «проблемы прав человека» для достижения определенных политических целей, но это уже другая сторона медали).

КНДР, к несчастью большинства ее жителей, все еще находится на стадии тотального политического и информационного контроля, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе – и нехваткой объективной информации о том, как же там осуществляется контроль над населением.

***

На первых порах структура северокорейского репрессивно-полицейского аппарата складывалась под сильным советским влиянием, при прямом участии выходцев из СССР и направленных Москвой советников, которые работали в аппарате корейского МВД вплоть до конца 1950-х гг. ^[267] По-настоящему специфические методы административно-полицейского контроля над населением, характерные именно для КНДР, появились только в конце 1950-х гг., когда период безоговорочного следования в фарватере советской политики остался позади, и во многом были связаны с влиянием политической культуры маоистского Китая.

Резкое ужесточение контроля над населением началось в Северной Корее с конца 1950-х гг., то есть с того времени, когда фракция Ким Ир Сена, расправившись со своими реальными и потенциальными соперниками, захватила всю полноту власти в стране. Именно с тех пор Северная Корея, которая и раньше отнюдь не являла собой цветущую демократию, начинает превращаться в тотально контролируемое общество, в котором власти стремятся вмешиваться абсолютно во все стороны жизни своих подданных. 30 мая 1957 г. Постоянный комитет (Политбюро) ЦК ТПК принял решение под длинным названием: «О превращении борьбы с контрреволюционными элементами во всенародное, всепартийное движение» (т. н. «решение от 30 мая»). Этим решением было положено начало одной из первых крупных кампаний по выявлению врагов режима. На первых порах кампания по «превращению борьбы с контрреволюционными элементами во всенародное, всепартийное движение» шла вяло и резко активизировалась лишь в 1959 г., когда при ЦК ТПК был создан специальный орган для руководства ею. Во главе этого органа встал младший брат Ким Ир Сена – Ким Ен Чжу, который в то время был одним из высших партийных функционеров. Аналогичные органы, в состав которых входило до 7000 человек, были созданы и при партийных комитетах более низкого уровня. ^[268]

В ходе этой кампании все население Северной Кореи было впервые разделено на 3 группы: «враждебные силы», «нейтральные силы» и «дружественные силы». Это трехчленное деление сохраняется и поныне. К «враждебным силам» были отнесены: 1) семьи перебежчиков на Юг; 2) бывшие помещики, предприниматели, торговцы и служители культа, а также их семьи; 3) не вернувшиеся на Север пленные и члены их семей; 4) бывшие сотрудники японской колониальной администрации и их семьи; 5) семьи лиц, отбывающих тюремное заключение, а также сами бывшие заключенные; 6) «фракционеры» (то есть те члены партии, что выступали против действий Ким Ир Сена), и их семьи. К «дружественным силам» были отнесены: 1) семьи погибших революционеров; 2) семьи погибших военнослужащих; 3) кадровые работники и их семьи. Остальное население попало, естественно, в разряд «нейтральных сил».

Так была заложена основа жесткого, по сути – сословного деления населения на неравноправные и наследственные категории, которое стало характерной чертой политической организации северокорейского общества. Система эта сложилась под явным влиянием маоистского Китая, где с конца 50-х гг. тоже существовали похожие квазисословные группы населения, однако в Корее это деление, во-первых, было куда более дробным, и, во-вторых, просуществовало в течение куда более долгого времени.

В ходе кампании 1957–1960 гг. было выявлено немалое количество «злостных контрреволюционеров», которые предстали перед судом. Около 2500 человек было казнено, причем именно в это время казни стали осуществляться публично, многие подверглись более мягким наказаниям. Частью кампании стало Постановления Совета министров No. 149, принятое на основании уже упоминавшегося «решения 30 мая». В соответствии с этим постановлением, лица, отнесенные к «враждебным силам», лишались права жить в приграничных и приморских районах (на расстоянии менее 20 км от границы или береговой линии), а также на расстоянии менее 50 км от Пхеньяна и Кэсона, и менее 20 км – от любого другого крупного города. Если учесть, что Северная Корея – не слишком большая страна, то это постановление фактически означало выселение «враждебных элементов» в малолюдные горные северные провинции, где для их размещения были созданы специальные районы. Всего же за время действия постановления No. 149, которое остается в силе и поныне (по крайней мере, в конце 80-х гг. оно еще действовало) в горные районы было, по южнокорейским данным, выселено на постоянное проживание около 70 тысяч человек. ^[269] Надо сказать, что в этом случае мы, возможно, имеем дело с прямым советским влиянием, так как вся эта система весьма напоминает пресловутый «101 км» (существовавшую в то время в СССР систему, в соответствии с которой освободившиеся из заключения лица и иные неблагонадежные элементы имели право жить не ближе 101 км от Москвы, Ленинграда и иных крупных городов).

Пхеньянская улица. Конец 1950-х годов.

К началу 1961 г. кампания по выявлению и выселению «контрреволюционных элементов» успешно завершилась. Однако резкая активизация военных приготовлений в начале 1960-х гг. и продолжающееся ужесточение внутренней политики кимирсеновского режима потребовали проведения новой, более тщательной, проверки населения на лояльность. Проверка эта началась в 1964 г. в соответствии с постановлением «О дальнейшем усилении работы с различными слоями и группами населения» принятым восьмым пленумом ЦК ТПК четвертого созыва в конце февраля. Постановление предписывало провести новое перераспределение населения по категориям, причем новым (не таким, как в 1957–1960 гг.) и существенно более дробным. Работа эта проводилась в 1964–1969 гг. силами так называемых «групп 620», специально сформированных для этой цели. Как и в 1957–1960 гг., эта деятельность сопровождалась высылками, арестами и казнями врагов режима (как реальных, так и потенциальных или просто выдуманных). Завершилась кампания установлением новой системы разделения всего населения Северной Кореи на группы. Система эта с некоторыми изменениями действует и до настоящего времени, поэтому на ней следует остановиться поподробнее.

Все население КНДР в зависимости от своего происхождения подразделяется на 51 группу, которые образуют три слоя: «основной», «колеблющийся» и «враждебный».

К «основному слою» относятся следующие 12 групп:

1) Рабочие, выходцы из рабочих семей; 2) Выходцы из крестьян-батраков; 3) Выходцы из бедных крестьян; 4) Служащие государственных учреждений; 5) Члены ТПК; 6) Члены семей погибших в боях участников революционной борьбы; 7) Члены семей покойных участников революционного и национально-освободительного движения; 8) Революционные интеллигенты (то есть такие интеллигенты, которые получили образование уже после Освобождения); 9) Семьи убитых в годы войны мирных жителей; 10) Семьи солдат, погибших на Корейской войне; 11) Семьи военнослужащих; 12) Герои войны.

К «колеблющемуся слою» относится 9 групп: 13) Бывшие мелкие торговцы-разносчики; 14) Бывшие средние торговцы; 15) Бывшие ремесленники; 16) Бывшие владельцы мелких предприятий; 17) Бывшие владельцы мелких предприятий сферы обслуживания; 18) Бывшие владельцы средних предприятий сферы обслуживания; 19) Семьи лиц, ушедших на Юг во время Корейской войны, но при этом не совершивших никаких действий, направленных против северокорейского политического и государственного строя; 20) Бывшие крестьяне-середняки; 21) Выходцы с Юга, не принимавшие участия в так называемой «фракционной деятельности» (то есть, попросту, не связанные с коммунистическим движением в Южной Корее).

Как и следует ожидать, наиболее дробная классификация существует для людей, которых нынешний северокорейский режим относит к «враждебному слою». Существует ни много ни мало 30 видов врагов:

22) Рабочие со сложным социальным происхождением, то есть те люди, которые хотя и стали рабочими после Освобождения, до этого были предпринимателями или чиновниками; 23) Бывшие кулаки, то есть крестьяне, использовавшие в своих хозяйствах наемный труд; 24) Бывшие торговцы, представлявшие национальный мелкий и средний капитал; 25) Бывшие помещики, то есть лица, владевшие до земельной реформы 1946 г. более чем 5 чонбо (1 чонбо = 0,99 га) земли; 26) Лица, занимавшиеся прояпонской или проамериканской деятельностью; 27) Бывшие реакционные чиновники, служившие в японской колониальной администрации; 28) Семьи лиц с хорошим социальным происхождением, совершивших преступные действия и бежавших на Юг во время войны; 29) Семьи лиц с чуждым социальным происхождением, бежавших на Юг во время войны; 30) Вернувшиеся в 1950-е гг. из Китая в Корею китайские корейцы; 31) Вернувшиеся в 1960-е гг. из Японии в Корею японские корейцы; 32) Перебежчики с Юга, не относящиеся к категории No. 21; 33) Старая интеллигенция, получившая образование еще до Освобождения; 34) Лица, исповедующие протестантизм и исполняющие протестантские обряды; 35) Лица, исповедующие буддизм и исполняющие буддистские обряды; 36) Лица, исповедующие католицизм и исполняющие католические обряды; 37) Местные конфуцианцы; 38) Лица, исключенные из ТПК; 39) Бывшие кадровые работники, снятые с постов; 40) Лица, служившие во время оккупации Северной Кореи американо-южнокорейскими войсками в полиции и государственном аппарате Юга; 41) Семьи лиц, отбывающих тюремное заключение; 42) Лица, связанные со шпионскими организациями и члены их семей; 43) Антипартийные, контрреволюционные, фракционные элементы; 44) Семьи лиц, наказанных за политические преступления; 45) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за политические преступления; 46) Лица, склонные к хулиганским поступкам; 47) «Подозрительные женщины» – бывшие шаманки, куртизанки-кисэн и их ближайшие родственницы; 48) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за хищения, растраты и иные экономические преступления; 49) Бывшие члены Партии молодых друзей небесного пути; 50) Бывшие члены Демократической партии; 51) Бывшие капиталисты, собственность которых была национализирована в 1946 г.

Остальные жители страны относятся, как можно легко догадаться, к «колеблющемуся» слою. То, к какому слою и даже к какой конкретно из этих многочисленных групп принадлежит тот или иной человек, оказывает огромное, а порой – и определяющее влияние на его судьбу. От этого зависит поступление на работу или учебу, а, значит, и уровень жизни, возможность жить в Пхеньяне и других престижных городах, тяжесть приговора в случае суда, и многое другое. Например, у представителей «враждебного слоя» обычно нет никаких шансов ни поступить в столичный вуз, ни жить в Пхеньяне и Кэсоне. Представители наиболее дискриминируемых группировок, как правило, могут найти себя супруга только среди товарищей по несчастью (ситуация, известная по маоцзедуновскому Китаю), что окончательно превращает такие группировки в замкнутые наследственные касты неприкасаемых.

Разумеется, нет никакой возможности даже приблизительно определить численность этих групп. Разнобой в данных по этому вопросу редкостный. Так, в 1986 г. в одной южнокорейской коллективной монографии со ссылкой на издание Министерства объединения (эти издания весьма богаты фактами, но, увы, не ссылками, и, похоже, часто опираются на разведывательную информацию) было заявлено, что численность «основного», «колеблющегося» и «враждебного» слоев составляет 28 %, 45 % и 27 % соответственно. ^[270] Цифры эти, по крайней мере, правдоподобны, и все бы ничего, если бы в другом разделе той же самой коллективной монографии не содержались, со ссылкой на американскую публикацию, совсем другие цифры: 25 %, 24 %, 51 %. ^[271] Такой разброс еще раз подчеркивает то обстоятельство, что серьезной информации пока ни у кого нет.

Р. Каган, соавтор известной работы о правах человека в Северной Корее, сказал на проводившихся в мае 1992 г. в США специальных слушаниях Heritage Foundation по северокорейскому вопросу, что к первому, «основному» слою относится около 2 млн. чел., ко второму – «колеблющемуся» – около 15 млн. и к третьему – «враждебному» – около 3 млн. ^[272] К сожалению, Р. Каган не дал при этом никаких ссылок. Нам, однако, представляется, что численность «основного» слоя у Р. Кагана существенно занижена, а «колеблющегося» – наоборот, завышена.

При рассмотрении оценок Р. Кагана следует помнить, что только численность ТПК, все члены которой по определению относятся к основному слою, в 1980 г. составляла, как была сообщено на VI съезде, «2–3 миллиона человек» и с тех пор, бесспорно, увеличилась. Кроме того, к основному слою следует отнести и практически всех жителей Пхеньяна и Кэсона, а это еще около двух миллионов человек, частично беспартийных и, таким образом, лишь частично входящих в упомянутые выше «2–3 миллиона». Кроме того, в состав «основного слоя» входят и семьи военнослужащих – немалочисленная группа, если учесть, что в северокорейской насчитывается более миллиона солдат и офицеров. Так что даже по самым приблизительным минимальным оценкам численность «основного слоя» едва ли может быть меньше 4–5 миллионов человек. Скорее же всего, она существенно выше.

Имеет смысл сказать несколько слов о корейских местах лишения свободы, без которых эффективный контроль режима над населением был бы немыслим. Все корейские тюрьмы и лагеря можно разделить на две группы: лагеря, в которые направляются политически неблагонадежные элементы и политические преступники; и «обычные» лагеря и тюрьмы, в которых содержатся лица, осужденные судом за уголовные преступления. Из известной на настоящий момент информации создается впечатление, что «сегрегация» между уголовными и политическими преступниками соблюдается в КНДР достаточно строго.

К первому типу лагерей относятся так называемые «районы действия постановления No. 149» и «особые районы объектов диктатуры». «Районы действия Постановления No. 149» (149 хо тэсанъ чиек) были созданы в конце пятидесятых годов в северных малонаселенных провинциях после принятия уже упоминавшегося постановления Совета министров за No. 149, которое предусматривало выселение нежелательных элементов в отдаленные горные местности. Высланные туда люди не являются заключенными в точном смысле слова. Скорее, они находятся на положении, напоминающем статус советских «спецпереселенцев» 30-50-х гг. (возможно, что здесь существовало прямое влияние): в удостоверениях личности у них ставится соответствующая отметка, они обязаны периодически отмечаться в местном управлении общественной безопасности, без разрешения «органов» они не могут покинуть своего поселка или пригласить кого-либо к себе. Высланные в эти районы люди занимаются преимущественно тяжелой физической работой, хотя бы по той причине, что никакой другой работы там нет. Парадоксальность ситуации заключается в том, что, если наши предположения о влиянии сталинской системы «спецпереселенцев» на «Постановление No. 149» верны, то его авторам не надо было тратить много времени на изучение советского опыта: «спецпереселенцами» в 1937–1945 гг. было большинство советских корейцев, в том числе и те, кто в конце 1950-х гг. занимал заметные посты в КНДР.

«Особые районы объектов диктатуры» были созданы в конце 1950-х гг. и предназначались для выселения туда лиц, связанных с теми или иными политическими преступлениями. Это институт (как, кстати, и сам странноватый для нашего слуха термин «объекты диктатуры») – китайского происхождения. Режим, действующий в этих районах, значительно строже того, что существует в «районах действия Постановления No. 149», ибо в них преимущественно находятся не потенциальные враги режима, а лица, совершившие те или иные «политические ошибки», а также члены семей более серьезных политических преступников. По южнокорейским данным, в конце восьмидесятых годов в КНДР насчитывалось двенадцать таких районов, площадью от 50 до 250 кв. км каждый. Количество проживающих там «объектов диктатуры» оценивается примерно в 150 тыс. человек. ^[273]

В последнее время появились первые достоверные сведения о жизни в «особых районах объектов диктатуры». Это связано с тем, что нескольким бывшим заключенным удалось через некоторое время после освобождения из заключения бежать в Южную Корею. На основании их рассказов можно представить уклад жизни, существующий в лагерях этого типа.

В целом режим в «особых районах» близок к тюремному. Территория района обнесена колючей проволокой и охраняется, находящиеся там люди в обязательном порядке должны работать по 12 часов в день, получая скудный паек. Они, как правило живут в отдельных домах или землянках вместе со своими семьями, могут без конвоя передвигаться по территории района, им разрешается заниматься земледелием.

В одном отношении северокорейский режим далеко превосходит свои прототипы: сталинский Советский Союз и маоцзедуновский Китай. Хотя слова Сталина «Сын за отца не отвечает» и были, во многом, лицемерием, и судьба членов семей репрессированных в Советском Союзе была незавидной, несовершеннолетних детей там в лагеря все-таки не отправляли. В Корее же в «особый район» часто попадают целые семьями, причем несовершеннолетних детей отправляют туда вместе с родителями. Так, живущий ныне в Южной Корее Кан Чхоль Хван был отправлен в «особый район объектов диктатуры» вместе со своей семьей в 1977 г., когда ему было только 7 лет, и находился там до февраля 1987 г. Причиной его ареста стал конфликт между его проживавшей в Японии бабушкой – активисткой Чхонрена, пропхеньянской организации японских корейцев, и лидером этой организации Хан Док Су. После репатриации эта семья, которая, помимо всего прочего, внесла немалые деньги на строительство исполинской статуи Ким Ир Сена на холме Мансудэ, в полном составе попала в лагерь. Дети в лагерях – это явление столь обычное, что для них там даже действуют школы, где преподают сотрудники политической полиции (такую школу окончил, в частности, Кан Чхоль Хван). ^[274] Внутри самих «особых районов» имеются зоны, различающиеся по своему режиму. Известно о существовании более мягких «зон революционизации» и более жестких «зон абсолютного контроля». В последних заключенные, в частности, лишены права жить с семьями и не имеют шансов на освобождение. ^[275]

Все эти типы лагерей интересны тем, что они не являются в строгом смысле слова местами отбытия наказания, потому что заключенные часто (а, возможно, и просто всегда) направляются в них во внесудебном порядке, по одному лишь административному решению властей. По-видимому, срок пребывания в заключении никак не лимитирован и освобождение зависит исключительно от произвола властей.

Осужденные по суду как за уголовные преступления отбывают наказание в тюрьмах, которые бывают двух видов – исправительные лагеря (кехвасо) и исправительно-трудовые лагеря (нодонъ кехвасо).

Жизнь тюрем и лагерей – одна из самых закрытых страниц в любом тоталитарном государстве. Особенно это относится к такому сверхтоталитарному государству, каким является современная Северная Корея. За время своего пребывания в этой стране я обратил внимание на то, что корейская пропаганда и официальное искусство (а другого искусства там просто не существует) почти никогда не говорят ни о суде, ни о тюрьмах. Фильмы про шпионов и «фракционеров» кончаются тем, что разоблаченных злодеев куда-то увозят. Сцена суда, столь популярная в советском киноискусстве сталинских времен, – редкость, о тюрьмах же и вовсе не говорится ничего.

В своем большинстве суды проходят (если проходят вообще) в закрытом порядке. Открытые процессы – явление редкое, и обычно они носят показательный характер. Ан Хек, сам бывший заключенный, заявил категорически: «Те, кто совершил политические или идеологические преступления, [наказываются] без суда». ^[276] По его словам, судебный процесс – привилегия уголовных преступников. Это, возможно, и некоторое преувеличение, не исключено, что какая-то упрощенная псевдосудебная процедура все-таки проводится (как в случае с арестованным в 1967 г. венесуэльским поэтом Али Ламедой, который тогда работал в Северной Корее), но ясно, что на настоящий суд она совершенно непохожа. С другой стороны, в случае с Ли Сун Ок, обвиненной в уголовном преступлении, некое подобие суда действительно имело место (хотя показания были даны под пытками) ^[277], что может подтверждать заявление Ан Хека о том, что в Северной Корее судят за уголовные преступления, в то время как политические преступления наказываются в административном порядке. Впрочем, во многом этот разговор непредметен, так как очевидно, что суд, даже если он иногда и происходит, занимает буквально минуты и просто формально утверждает заранее подготовленный властями приговор.

Северная Корея – одна из немногих стран на земле, которая продолжает широко применять публичные казни. До 70-х годов публичные расстрелы, проводившиеся при большом стечении народа, были обычным зрелищем на стадионах Пхеньяна, но в настоящее время подобные шоу проводятся только в провинции. Осужденного привязывают к врытому в землю в центре спортивной арены столбу и на глазах собравшейся публики, зачитав приговор, расстреливают. Среди зрителей в обязательном порядке должны присутствовать сослуживцы осужденного. Иногда в воспитательных целях на казнь водят и студентов вузов, а то и старшеклассников (один из знакомых автора ходил на публичный расстрел в 1984 г. вместе со всем классом).

Характерной особенностью системы политического террора в Северной Корее является отсутствие пристрастия к пышным судебным спектаклям, на которых лидеры оппозиции должны каяться в разнообразных реальных или, чаще, вымышленных грехах. Это пристрастие, распространившиеся по Европе, по-видимому, из позднесредневековой Англии, которая сочетала произвол верховной власти с весьма почтительным отношением к формальным правовым нормам, было характерно и для Французской революции, попало оно и в во многом ориентировавшуюся на ее традицию послереволюционную Россию. В то же время история Северной Кореи знает только один открытый политический процесс – суд 1953 г. над рядом бывших руководителей южнокорейского подполья, которых обвинили в шпионаже в пользу США и Японии, подготовке военного переворота и ряде других, столь же фантастических преступлений. Однако эта судебная инсценировка произошла еще в период, когда корейское руководство во всех областях жизни, в том числе и столь деликатных, однозначно ориентировалось на советский опыт. Выработавшийся же с конца 50-гг. собственно северокорейский стиль ликвидации неугодных, не исключая и самых высокопоставленных, стал предусматривать их внезапное исчезновение, после которого зачастую даже родные не могли узнать об судьбе жертв абсолютно ничего. Впрочем, обычно узнавать было некому: члены семей репрессированных в большинстве случаев сами отправлялись в ссылку, в уже упоминавшиеся «особые районы объектов диктатуры».