Текст книги "Меч на ладонях"

Автор книги: Андрей Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Ну, гости дорогие. Давайте-ка сюда ваши кошели да портки скидывайте. – Вожак ночных грабителей явно бравировал. Странную смесь немецкого и норвежского, на котором здесь принято было изъясняться, русичи, за исключением Сомохова, понимали с пятого на десятое, но в смысле сказанного трудно было ошибиться.

Хругви еще раз хмыкнул, а Бьертмар с открытой насмешкой разглядывал налетчиков. Даже с учетом того, что корабельная рать была пьяна в стельку, пятеро дружинников легко могли разметать десяток портовых крыс.

– А не пошарил бы ты, сморчок, по своим кошелям да не скинулся бы славным мирным мореходам на утренний кувшинчик? – Хругви взял переговоры в свои руки.

Впрочем, переговорами это назвать было трудно. Высказав предложение главарю грабителей, Сивый скользнул к нему и, легко отведя нацеленный в грудь кинжал, нанес вожаку бандитов удар кулаком в кадык.

Пока тот, сипя на мостках улицы, пробовал восстановить способность дышать, Хругви уже крошил черепа и конечности портовой швали. Он легко уклонился от арбалетной стрелы, перехватил в воздухе копье и, используя его как дубинку, гонял ночных «джентльменов удачи».

На другой стороне улочки орудовал посохом Бьертмар.

Горовой, в начале стычки потянувший было из кармана револьвер, вспомнил молодость и рванул в гущу боя. За ним с радостным воем: «Наших бьют!» – влетел Захар, чьи кулаки хоть и уступали пудовым лапищам подъесаула, зато летали с большей скоростью. Численное преимущество было компенсировано физическим превосходством и выучкой викингов, которых с двухлетнего возраста обучали драться с оружием и без. Кроме того, их еще и хорошо кормили всю жизнь, в отличие от субтильных отбросов Центральной Европы, в рационе которых и мясо-то было только по большим праздникам.

Через тридцать секунд все было кончено. Последние из нападавших, способные стоять на ногах, мелькая босыми пятками, разбежались, а на земле ползали и корчились, а где и кулем лежали семеро разбойников. Наподдав напоследок ногой по роже главаря, Хругви мечтательно закатил глаза и, отрыгнув, высказался:

– Ну и славное веселье нонче закатили!

После чего ночную тишь Любека разорвала удалая веселая песня о Сигурде, отымевшем дракона[66]66
  Сигурд, победитель дракона, – герой скандинавских саг.


[Закрыть]. Предупреждения Онисия Навкратовича были забыты. Через секунду соло Хругви превратилось в дуэт – песню поддержал Бьертмар.

У скамеечников «Одноглазого Волка» ранения были из разряда пустяковых – ссадины да порез на руке у Захара, угодившего под копье.

Ввалившись на корабль под песню, «полочане», не вдаваясь в объяснения Малышеву, завалились спать.

Легенда о том, как портовая шваль спутала корабельную рать с купеческими приказчиками, еще долго гуляла по портам Варяжского моря, вызывая улыбки у слушателей.

…Ни «полочане», ни викинги не заметили, как всю схватку в проулке в тени за спинами нападавших простоял кряжистый бородач в полной кольчуге и с саксонской секирой[67]67
  Саксонская секира – массивная секира с заостренным наконечником на длинной ручке, прообраз алебарды.


[Закрыть] за спиной. Когда стало ясно, что ночные налетчики будут биты практически голыми руками, он усмехнулся и покинул место боя.

Через четверть часа бородач вошел в дверь захудалой харчевни, прошел мимо стойки на второй этаж и вошел в комнату, где его уже ждал, развалившись на скамье, тот самый плюгавый человечек, что вызвал такие опасения у Горового в «Бочке и Седле».

Вошедший окинул взглядом сидевшего мужичонку и выдавил из себя:

– Ты ошибся, Мисаил.

Сидящий поперхнулся вином и укоризненно ответил бородачу:

– Я же просил вас, господин Олаф, не называть меня Мисаилом. Мое имя – имя доброго христианина: Михаил.

Вошедший прошел мимо Мисаила-Михаила, грузно сел на скамью и залпом выпил остатки вина из стоявшего на столе кувшина.

– Мне насрать, как тебя сейчас называют. Хоть и Рафаил. Ты стал дуть на молоко. Я из-за тебя протаскался в полной броне полночи.

Мисаил пропустил оскорбления мимо ушей… Даже не удосужившись изобразить обиду.

– Ну и?

Олаф покрутил пустым кувшином, поднял его и вытряс себе в глотку еще пару капель.

– Что ну? Это обычные бродяги. Варяги. Бьются, как варяги, орут в бою, как варяги, даже песни потом вопят те же, что и парни из моего хирда. На колдунов похожи, как волк на корову. Никаких бесовских штучек – разметали шваль, что ты набрал по порту, одними кулаками, ругаясь при этом, как ругаются во фьорде, где я родился и вырос.

Сидящий Мисаил замахал руками и, картавя, начал возражать:

– Это и не значит ничего. Они из Хобурга, они высокие, бороды короткие, как будто брили на византийский манер, а что кулаками машут, так и угроза невелика была. Мастер Пионий приказал быть внимательными.

Олаф вздохнул:

– Дурак ты… Но, может, и прав насчет бород. По мне, так варяги – варяги и есть, а что бороды коротки – так не растут, может. Да и пятеро их, а не четверо, и по-нашему ругаться горазды.

Мисаил не унимался:

– Все равно – убить. Убить при первой возможности.

Олаф отмахнулся:

– Да что ты заладил: убить да убить. Иди и убей, раз такой смелый.

Секунду нурман покачал головой, потеребил бороду и продолжил:

– Говоришь, они до Хомбурга и на Магдебург пойдут по земле? – Олаф еще секунду подумал и стукнул кулаком о собственную раскрытую ладонь. – Что ж. Тут и узнаем.

Олаф повернулся с Мисаилу:

– Прибьешься к обозу. Пооботрешься, разведаешь. Если и вправду обычные викинги, то из Хомбурга – птицей сюда. Через десять дней хирд идем встречать на Руг и в Хобург. Надо выполнить приказ мастера и снести этот городок с лица Гардарики.

Мисаил сжался под тяжелым взглядом собеседника, но нашел силы пискнуть:

– А если все-таки… – Он исподлобья зыркнул на грозного викинга. – Если я прав и это колдуны?

Олаф дернул плечом:

– Тогда доложишься в Магдебурге мастеру Пионию. Он сам с ними разберется.

Мисаил закивал:

– Мастер Пионий может все. Он управится… Вот только…

Он замолчал. Нурман заметил паузу и вопросительно примолк. Мисаил прогнусавил:

– Только я приметен больно. Думаю, они меня заметили. Как бы не зарезали.

Олаф ухмыльнулся. По его лицу было видно, что такое развитие событий его не пугает. Мисаил продолжил:

– Пускай лучше Равула идет с язычниками.

Бородач еще шире осклабился, задумчиво окинул взором согнутую фигуру сидящего напротив, выдерживая паузу, почесал живот… Но возражать не стал.

– Может, и верно. Пускай идет. Заодно передаст мастеру Пионию, что хирд уйдет вовремя.

Мисаил громко выдохнул и захихикал:

– За такое и выпить не грешно.

Из-под стола вынырнул пузатый кувшин с вином. Грозное, порубленное шрамами лицо Олафа просветлело. Все решения были приняты, и наступила пора отдыха.

8

В путешествии по земле германской

С утра Онисий Навкратович был зол. Едва только солнце вылезло на небосвод, по мосткам, ведущим к «Одноглазому Волку», притопала целая делегация: глава портовой стражи с десятком гридней и плюгавеньким портовым клерком явился выяснить, что за моряки устроили ночью настоящее побоище и непотребное распевание песен, потревожившие мирный сон добрых жителей славного Любека? Тон, которым это было произнесено, не сулил славным мореходам ничего хорошего. Но ни претензии, ни хмурое выражение лица главы портовой стражи, поднятого с самого утра, не напугали новгородского купца.

– Что ж это получается, господин капитан? – веско и размеренно начал новгородец свою ответную речь. – Значит, мои людишки задирать кого по ночам начали? Так, что ли?

Глава стражи кивнул головой.

– А что, и жалобщики, пострадавшие от моих людей, есть, наверное?

Капитан портовой стражи задумался. По лбу офицера пробежали морщины. Через полминуты он вынужден был признать очевидное:

– Наин. Нет потерпевших… Но ваши люди оставили лужи крови. – Капитан заводился. – Значит, будут и потерпевшие. Если выжили.

Видимо, собственные аргументы даже ему показались неубедительными.

– Есть еще жалоба на громкое распевание непотребных песен вашими корабельщиками, что есть большое нарушение правил поведения в ночной период.

Тут даже Онисий Навкратович признал это:

– Что было, то было. – Купец покачал головой и горестно взмахнул руками.

Новгородец сделал паузу, после чего с улыбкой добавил:

– Но только не мои людишки это творили.

Капитан подобрался, а новгородец продолжил:

– Вчера около полуночи на воев моей корабельной рати, возвращающихся из храма Господня в Любеке, напали тати ночные. Напали, обокрали и порезали до крови, о чем я и спешу сообщить господину капитану. Затем тати ночные бросили моих избитых воев на мостках, а сами ушли в город, распевая непотребные песни и горланя разные гадости, неуместные для повторения из уст достойного христианина.

Капитан задумался. Клерк, пришедший с ним, полез было что-то шептать ему на ухо, но грозный глава портовой стражи, не вслушиваясь, дал тому вескую затрещину. После чего повернулся к новгородцу и поклонился:

– Приношу извинения от имени города Любека за раны, понесенные вашими людьми. – Он перевел дух и продолжил: – Разбойников ночных мы найдем. Найдем и накажем.

Купец церемонно поклонился и хлопнул в ладоши. Один из его подручных вынес небольшой пузатый бочонок.

– А это – доблестным защитникам нашего ночного покоя. Лучший бочонок славного новгородского меда хмельного. Если позволите, мои люди занесут его вам в сторожку.

Капитан ухмыльнулся. Прощался он с новгородцами уже по-приятельски.

Когда стража, грохоча доспехами, покинула причальные мостки, Онисий Навкратович повернулся к своим морякам. Он смотрел на поникшего Хругви и опухшего с перепоя Горового, которые были явной причиной визита.

Даже начни те отрицать свое участие во вчерашнем инциденте, им это вряд ли бы удалось. Свидетельства были налицо, вернее, на лицах повесивших носы скамечников «Одноглазого Волка». Вчерашних ночных буянов с головой выдавали начавшие синеть фингалы, полученные в ночной потасовке. Сзади, прикрывая повязку на руке, тихарился Захар и стоящий рядом с ним унылый Бьертмар Ложка.

– Ну? – Купец, который был тяжелее любого на корабле, кроме Горового, ярился. – Что, не получилось тихо до лодки дойти? Так хоть сделали б так, чтоб не знали, кто вы! А то за каждый ваш загул по кабакам портовым мне по бочонку отдавать? Изо ртов детей моих мед крадете?

Хругви промямлил что-то, а Горовой только вздохнул и виновато развел руками, типа: «Ну виноват, ну так что же?».

Онисий Навкратович выдохнул. С трудом он смог заставить себя собраться. Красное лицо его медленно приобретало естественный оттенок. Наконец, он смог успокоиться и продолжил уже нормальным тоном:

– Не с руки нам тут сориться. Еще до Хомбурга идти. Сейчас ступайте. Бочонок я с вас вычту, сами решайте, кто виноват больше.

И добавил, уже обращаясь ко всем:

– К вечеру собраться, почиститься. Котомки сложить. Наутро в Хомбург идем.

…До вечера купец успел продать давешним торговым гостям пеньку, мед и воск, занимавшие большую часть трюма. В это же время Сила Титович сторговал на конском базаре, находившемся у южных ворот города, пять телег и два с половиной десятка бодрых тягловых лошадок. На рынке наняли и проводников. В Европе дорогам пока еще предпочитали речные и морские пути, а торговцам, решившимся на пеший путь, требовались услуги следопытов, готовых указать единственный верный путь мимо дозорных и мытных застав и разъездов поместных баронов. Германская империя была сильным государством, заинтересованным в развитии торговых связей. Существовала система имперского мыта, но уездные феодалы часто пользовались правом сильного и устанавливали непомерные местные сборы, а то и просто грабили купеческие караваны. Правда, до вольницы, царившей во Франции или в Польше, здесь еще (а правильней было сказать – уже) не доходило. Все это Малышеву и Пригодько объяснил Сомохов, удивленный тем не менее желанием купца двигаться с остатками товара в глубь империи. По прикидкам Улугбека, в сундуках, погружаемых на подводы, могли быть только ценные меха. Новгородец, вероятно, желал продать их в окружении императорского двора. Генрих IV недавно связал себя узами брака со вдовой собственного вассала и стремился окружить молодую жену роскошью, устраивая в ее честь пиры и приемы, на которых желали блистать все аристократы. А что лучше выделит тебя, чем соболиные оторочки и норковые накидки? Только пудовые золотые цепи… Да их носить тяжело. Вот и спешил ушлый купец со своим невесомым товаром ко двору императора.

Поутру в путь из ворот Любека вышел купеческий караван. «Одинокий Волк» под присмотром Бьерна Гусака и остальных дружинников ярла Хобурга остался до осени болтаться в корабельном сарае. Хругви и Бьертмар прощались с Горовым и Пригодько чуть не со слезами на суровых варяжских мордах. Если Сомохов держался в коллективе несколько обособленно, а Малышев так и не влился в команду, то казак и красноармеец успели стать для гридней ярла Гуннара практически родными.

В Гамбург или, как его называли германцы, в Хомбург двинулись только новгородцы, «полочане» да трое проводников.

Во главе каравана верхом ехали Сила Титович и Онисий Навкратович в сопровождении двух местных знатоков обходных путей – плечистого бородатого Борке и щуплого Гнока. Впереди, со сторожевым разъездом, ехал на собственной коняжке третий проводник – рыжий горбоносый Хладик.

Тридцать вооруженных дружинников, четверо «полочан», проводники – это была сила, по меркам Германии. Такая сила, с которой вряд ли захочет связываться какой-нибудь одинокий бретер[68]68
  Бретер – здесь в значении рыцарь-разбойник.


[Закрыть]. Для взятия какого-либо замка или городка недостаточная, но вполне достойная, чтобы к ней за деньги пожелали присоединиться другие купцы со своими обозами. Онисий Навкратович дал добро, так что из ворот выезжала уже не пятерка повозок, груженных сундуками, а целый купеческий караван из полутора десятков разномастных телег и кибиток.

Из дружинников, сопровождавших караван, пятеро следовали верхом в головном дозоре, по трое находилось на левом и правом фланге, еще двое в полной броне и с копьями следовали в арьергарде. Пятеро охранников исполняли роль возниц, а остальные двенадцать и «полочане» равномерно распределились по всей длине каравана.

Дорога была на редкость тихая и мирная.

Весна в Германии была теплее, чем в новгородских землях. Ровная мягкая зелень покрывала уже всю землю, а деревья давали защиту от уже начавшего припекать солнышка. Правда, ночью холод все еще пробирал до костей, особенно если вместо теплого мехового покрывала или шкуры довольствоваться тонким плащиком или если присматривающий за костром плохо справляется со своими обязанностями.

На ночь останавливались в виду рек или озер у кромки лесов, которые здесь все более вытеснялись пахотными разработанными землями.

Причину, по которой караван обзавелся такой внушительной охраной, пришельцы из двадцатого века узнали, когда к вечеру четвертого дня путешествия, уже в двух дневных переходах от Хомбурга, караван столкнулся с отрядом чужаков.

Первыми о приближении незнакомого воинства сообщил головной дозор. Как таковое, путешествие большого купеческого обоза не было тайной. По дороге им постоянно попадались крестьяне, одинокие монахи, купцы-коробейники, чье имущество и товар умещались на спине одного коня или мула. Так что, поставь кто себе задачу узнать, что по их землям идет богатый обоз, труда никакого это бы не составило. Поэтому и охрана была солидной. Но решиться напасть или даже потребовать дань у такого количества вооруженных людей мог не каждый из мелкопоместных баронов, под чей флаг часто становилось не более десятка воинов.

Как только головной дозор прискакал с сообщением, что по пути следования обнаружено скопление вооруженных людей, власть в караване взял на себя Сила Титович. Пешие дружинники быстро облачились в полные брони, достали щиты и проверили оружие. Примкнувшие купцы и их сподручные порасчехляли арбалеты, вытянули из-под тюков пики и напялили на себя стеганые жилеты и подбитые мехом шапки. Караван изменил направление и попробовал обойти засаду слева.

Разойтись по-тихому не получилось.

Через два часа уже арьергардный разъезд прискакал с сообщением, что их нагоняют. Сила Титович снова начал отдавать распоряжения. Нагруженный караван не может развивать такую же скорость, что и конные всадники, поэтому стычки было не избежать. Но обоз – это не только лошади и повозки. Когда надо, это целая передвижная крепость. До гуситского табора[69]69
  Гуситский табор – построенные в круг и скрепленные цепью кибитки с откидывающимися «фальшбортами», перевозная крепость чешских гуситов.


[Закрыть] новгородцам было еще далеко, но впечатляло и то, что смогли продемонстрировать дружинники: за пяток минут караван взобрался на небольшой пригорок, повозки были поставлены в круг, кони выпряжены и заведены внутрь. Весь обоз ощетинился копьями и арбалетными болтами, а в стороне на склоне тесным клином выстроились пятнадцать конных новгородцев с Силой Титовичем во главе. Обороной внутри обоза командовали Онисий Навкратович и седой воин из воеводского окружения, Микита Акуньевич.

«Полочане» со своим колдовским оружием были распределены по всему периметру.

Вскоре на опушку леса перед караваном выехала процессия.

Впереди скакали десятка два всадников, вооруженных копьями, арбалетами и прикрытых щитами с разномастными эмблемами и гербами. Среди них выделялись трое рыцарей в неполных доспехах и шлемах. По бокам конных, держась за стремена, бежали пешие воины, вооруженные короткими пиками, мечами, секирами и луками. Всего было около тридцати пеших.

Силы были примерно равны. Экипировка конных рыцарей была повнушительней снаряжения новгородцев, но из подъехавших незнакомцев только половина была копьеносцами, а остальные – или кутильеры[70]70
  Кутильер – воин, отвечающий за ценных пленных своего господина. Вооружен, среди прочего, длинным кинжалом-кутилем, который перерезал горло пленным, отказавшимся платить выкуп.


[Закрыть], или конные стрелки. Это делало построенную в лаву новгородскую дружину более опасной, чем расположившийся в низине противник.

Поняли это и бретеры. Остановившись на безопасном расстоянии от арбалетов и луков купцов, рыцари провели небольшое совещание. Через минуту один из них демонстративно нацепил белую тряпку и выехал на середину луга, отделявшего лес, у края которого выстроились бретеры, от холма, на котором замер в ожидании купеческий обоз.

Навстречу ему отправился Сила Титович. Он взял на себя все командование и право переговоров с возможным противником.

Разговаривали недолго. Рыцарь начал что-то цедить из-под шлема, закрывавшего половину лица. Потом снял шлем, обнажив заросшее бородатое лицо. Слушая бретера, новгородский воевода отрицательно качал головой. Проведя таким манером около пяти минут, переговаривающиеся стороны разъехались к своим отрядам.

Налетчики посовещались еще. Видно было, что согласия в их рядах немного. В результате разум взял верх. Разбойники развернулись и скрылись в лесу, из которого появились всего двадцать минут назад.

Постояв еще полчаса в полной боевой готовности, конная дружина новгородцев отошла к укрепленному лагерю. Когда вернулся посланный вслед ушедшим бретерам дозор, купеческий обоз опять пришел в движение.

Малышев только хмыкнул по поводу такой демонстрации нравов:

– Ну и слабовата-то в поджилках эта немчура. Даже напасть не попробовали.

Это заявление вызвало бурную реакцию со стороны подошедшего Горового. Казак презрительно сплюнул под ноги фотографа:

– Дурень ты еще в военном деле. – Подъесаул махнул рукой в сторону леса, в котором скрылись бретеры. – Да сунься они на нас, половину положили бы, а то и все легли. А пошто? На кой мертвым добыча? Упустили момент, програли[71]71
  Програли – проиграли.


[Закрыть] место – и ушли как надобнать. И это, мать их, правильно… Видать, парни бадялые[72]72
  Бадялые – здесь: опытные, видавшие жизнь.


[Закрыть], а не мандавошки штабные, что крови солдата считать не любят, а врага только в рапортариях видали.

Сомохов поддержал оценку казака:

– Грамотно поступили. У них половина отряда – стрелки, а у нас – вся кавалерия при копьях, да и та от стрел лагерем прикрыта. Начнешь во фронт лезть, наши конники по тылам лавой пройдут, полезешь во фланг обоза на кавалерию – под стрелами да болтами людей положишь. Умно разбойники решили.

Построившись в походную колонну, обоз начал движение. Онисий Навкратович, посовещавшись с Силой Титовичем и проводниками, объявил, чтобы до ночи никому доспехи не снимать. А там видно будет.

До ночи все было спокойно.

Ночью лагерь, ставший в табор, охраняли двойные дозоры, но бретеры решили не связываться с обозом.

Через день новгородцы дошли до Хомбурга.

9

Эльба – мать германских рек

Хомбург, или, если угодно, Гамбург, мало отличался от Любека, разве что был побольше немного. Неся на себе все ту же портовую нагрузку, город являлся, в отличие от соседа, ориентированного на Восток, воротами Германии в сторону Запада. Сюда по Эльбе сплавляли баржи из Баварии, Богемии и Мессена, где их уже встречали корабли из цветущей Фландрии и Аквитании, Англии и далекой Испании.

В городе новгородцы пробыли один день. Именно столько времени понадобилось Онисию Навкратовичу, чтобы продать подводы и коней и арендовать широкую старинную рухлядь, гордо именуемую хозяином «баржей», с типично немецким именем «Милая Эльза», способную довезти товар и дружину до Магдебурга, где этим летом стоял двор Генриха IV.

Сундуки с мехами и тридцать шесть человек новгородцев заполнили все свободное пространство на борту. Плыть приходилось против течения. «Милую Эльзу» тянула четверка крепких немецких тяжеловозов. До першеронов или суффолков[73]73
  Известные породы лошадей-тяжеловозов.


[Закрыть] девятнадцатого столетия эти образцы селекционной мысли века одиннадцатого не дотягивали, но выгодно отличались от тех пони-переростков, которых можно было видеть в новгородских землях.

На ночь приставали к оговоренным на имперском шляху стоянкам за пределами крепостных стен городков, украшавших полноводную Эльбу.

Дорогой «полочане» под руководством Сомохова и рыжего корабела Юргена изучали премудрости немецкого языка. Самые большие успехи наблюдались у Малышева, который знал немного немецкий еще со школьного курса и начал обучение современному диалекту еще у Борнхольма, решив не отставать от Улугбека Карловича. Хуже всего воспринимал новую речь Горовой. Даже далекий от грамоты и школ Пригодько легче схватывал слова и созвучия, чем пышноусый подъесаул. Тот больше кряхтел и забывал наутро все, что с таким трудом зазубривал вечером. Зато он был единственным, кто, по его же словам, понимал южные китайские наречия и знал цыганский язык. Последнее объяснялось женитьбой его двоюродного дяди на цыганке, что было редкостью для кочевого народа, а маленький Тимка в детстве любил бывать в гостях у своих родственников.

Небыстрое течение и чистенькие пологие берега, которыми любовались дружинники, наводили на философские мысли и долгие разговоры ни о чем. Дорога до Магдебурга должна была занять восемь дней. Вечерами посиделки у костра на одном из самых охраняемых имперских путей венчали дружеские попойки под знаменитые немецкие колбаски и уже узнаваемое немецкое пиво, которое дружинники находили слабым, а Горовой вообще не признавал за алкоголь.

Как-то вечером, чтобы разнообразить времяпрепровождение, Сомохов решил в меру своих познаний объяснить Горовому, Малышеву и Пригодько положение дел на политической арене мира, в котором они находились. К таким разговорам со своими суждениями и историями часто подсаживались и дружинники, а то и сам Сила Титович или Онисий Навкратович.

Главное, что интересовало русичей, – это германское государство, по которому они и путешествовали. Сомохов же, не желая зацикливаться на одной стране, старался последовательно изложить политическую картину всей Европы в целом. Археолог по образованию, он был и оставался историком. Знания его хоть и имели узкую направленность, но, как любой уважающий себя хороший специалист, он знал нюансы каждого исторического пласта и мог преподнести суждения и мысли о строении существующей политической системы, которые иногда могли показаться окружающим настоящим открытием.

На вопрос Малышева о том, что же необходимо знать о существующем мире, Сомохов ответил:

– Главное – не думайте, что вас защитят здесь какие-либо законы. – Он перевел взгляд с Малышева на притихших от такого заявления окружающих и продолжил: – Времена, когда здесь правили единые для всех законы, прошли вместе с эпохой Рима. Теперь здесь правит кутюм.

– Чего? – не понял Тимофей, прислушивающийся к интересному разговору.

– Кутюм, любезный Тимофей Михайлович, это значит сложившийся стереотип привилегий и судебных решений на основе прецедентов в той или иной сфере жизни и определенном историческом социальном сословии.

Малышев хмыкнул:

– А попроще можно, Улугбек Карлович?

Археолог усмехнулся:

– Куда уж попроще, Константин… э… – Ученый запнулся, вспоминая отчество собеседника. Видимо, опыт проведения научных дискуссий сформировал определенный стереотип поведения и называть своего попутчика просто Константином Улугбек Карлович считал невозможным.

– Павлович. – Костя понял заминку правильно.

Ученый продолжил:

– Так вот, Константин Павлович, это значит, что в каждой провинции здесь свои неписаные законы для каждого сословия. То есть если в одном селе крестьянин убил свинью соседа, то ему отрубят руку, а в другом – заставят заплатить штраф, в третьем – объявят вне закона и сожгут или изгонят. Если кто-то в чем-то провинился, то его судит не общий суд. Для любых слоев населения, будь то крестьяне, горожане, духовные лица или дворяне, существуют свои суды и, соответственно, свои законы. Причем, повторяю, в каждой провинции, каждом городе они разнятся.

Горовой почесал голову:

– Что ж получается, Улугбек Карлович, тут, может, и места есть, где душегубца какого и за преступника не считают, а?

Сомохов задумался:

– Ну, это я сказать не могу. В основном все живут по христианской морали. Ценности и заповеди Библии одинаковы для всех. Так и в кутюме, обычаях то есть. Убийце рубят голову, вору рубят руку или вешают, если уже попался, а душегуба какого могут и на кол, а потом вешать.

В разговор встрял один из новгородских дружинников, Венедим. Будучи одним из самых молодых, он стремился быть поближе к полоцким наемникам-купцам, повидавшим мир и знавшим много нового.

– А я вот слышал, что баб они здесь не вешают?

Пока Сомохов вспоминал, что он знает по этому вопросу, взял слово старый Микита Акуньевич. Седой ветеран любил послушать других, а сам большей частью молчал.

– Они баб не вешают, – степенно пробасил он. – Они, ежели чего там, так их закапывают живьем.

– Ну да? – открыл рот охочий до нового Захар.

К костру начали подходить молодые дружинники.

Сомохов продолжил:

– Так вот. Про женщин я не уверен, Миките Акуньевичу видней. В общем, если что приключилось и вас в суд какой тянуть собрались, то не думайте, что вас там закон или «Правда» спасет. В основном все, что здесь считается законами, направлено на защиту местных от разных пришлых, коими мы с вами и являемся. Далее если вы правы, а ваш оппонент не прав по всем канонам.

Дружинники одобрительно загудели: «Правильно! Свой – он свой, хоть и вражина, а наш».

Малышев вскинулся:

– Так что же выходит? И прав здесь у нас нет?!

Улугбек Карлович улыбнулся, а ответил Микита Акуньевич:

– Право тут может быть только одно. – Он стукнул себя по рукоятке меча. – У кого меч острее, того и суд.

Дружина захохотала. Вечерний разговор разгорался.

– А скажи-ка, Улугбек Карлович, что ты о политесах местных знаешь? К какому государю мы едем-то? И с кем он воюет? Слышал, будто с королем итальянским, – спросил Горовой.

Сомохов почувствовал себя вновь за институтской кафедрой. Говорить об истории он мог часами.

– События последних лет в Германии и христианском мире тесно связаны с тремя людьми: императорами Священной Римской империи Генрихом Третьим и его сыном Генрихом Четвертым, а также монахом, а затем и папой Римской Католической церкви Григорием Седьмым, до помазания – Гильдебрандом.

Далее коротким монологом Сомохов изложил все свои знания о политических перипетиях, начиная с середины одиннадцатого века и по текущий день.

Еще тридцать лет назад папская власть была в Европе практически номинальной. Германские императоры сделали из римского понтифика, главы всех христиан, марионеток, назначая их из угодных церковников, даруя церковные земли и епископские звания по своему усмотрению. Соответственно, получившие епископские звания рыцари не спешили расставаться с мирскими радостями. Такие понятия, как целибат[74]74
  Целибат – обет безбрачия.


[Закрыть], смирение, укрощение плоти, были редки в среде высших церковных иерархов. Правили корабль церкви в окружающем мире воля императора и симония, то есть практика продажи церковных должностей.

Как обычно, все же остались и те места, которых не коснулось всеобщее грехопадение. В христианском мире того времени это был монастырь Клюни[75]75
  Клюни – известный христианский центр, давший миру много видных деятелей церкви.


[Закрыть]. Именно из этого монастыря вышел монах Гильдебранд, прозванный при жизни «делателем пап», – человек, повернувший историю христианского мира вспять.

Выходец из семьи крестьянина, он с раннего возраста поступил в монастырь. Небольшого роста, склонный к полноте, монах Гильдебранд выделялся среди окружающих неистовой верой и кипучей жаждой деятельности, всю энергию которой он направил на то, чтобы сделать церковь достойной того положения, которое она занимала в душах христиан.

Из своего первого монастыря, где он, по сути, начал свой путь в церковной иерархии, Гильдебранд перебрался в монастырь Клюни, известный своей борьбой за чистоту веры. Там у него и появилась идея вернуть в церковь дисциплину и порядки, которые она растратила за последние годы.

Папа Лев IX по дороге в Рим познакомился в Клюни с монахом Гильдебрандом. Познакомился и проникся энергией последнего, чистотой его веры и устремлений. Так, в 1049 году Гильдебранд появился в Риме уже советником нового папы. Благодаря своей кипучей деятельности, которую он направил на дела церкви, тридцатилетний монах быстро завоевал популярность и стал за пять лет одной из влиятельнейших фигур при папском дворе.

В Германской империи в то время было неспокойно: император Генрих III воевал на западе, в Лотарингии, с герцогом Готфридом Бородатым, а в центре Италии творил заговоры и сбивал мятежные союзы из вольных итальянских городов маркиз Бонифаций Тосканский. На севере Италии бунтовал Турин, на востоке Германии буянили угры, постоянно будоражило мятежную Саксонию, помнящую времена, когда Германией управляла саксонская династия.

В результате длительной борьбы император успокоил Саксонию, поверг Лотарингию, казнил Бонифация. Но остановиться и бросить хотя бы мимолетный взгляд на церковные дела императору не дали – вдова убитого маркиза Беатриче вышла замуж за изгнанного герцога Лотарингского Готфрида Бородатого, и беспорядки в империи начались по новой.

Устав от постоянного напряжения, Генрих III умер в тысяча пятьдесят шестом году, успев перед смертью назначить нового папу Виктора II взамен усопшего в тысяча пятьдесят четвертом году Льва IX. Гильдебранд, уже весомая фигура в католической церкви, оказался зажат между влиятельными римскими домами и императором и не воспротивился императору, даже сам съездил в Германию узнать его решение. Но далее римский двор начал вести себя уже по-другому: то, что было нормой для могучего Генриха III, стало невозможным для его наследника шестилетнего Генриха IV.